Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

Ларна от злости оскалился ещё отчетливее, но порцию незнакомых мне ругательных слов проглотил. Шагнул в сторону. Ох…

Почему-то я полагала, что все выродеры похожи на Ларну. Высоки и широкоплечи, насмешливы и непобедимы, умны и несносны. Иначе на кой по ним женщины убиваться? И что? И как, вот уж верно заметил Ларна, понять: за что красавица со смуглой кожей любит мужа? Это обрюзгшее существо с редкими седыми волосёнками, на котором кожа висит, как купленная на вырост рубаха. Гнилец валяется в вонючей луже исторгнутого вместе с выпитым вчерашнего ужина. Лучше бы я не смотрела. Тошнота подступила к горлу, сразу нахлынули запахи этой лачуги… Ларна заботливо поддел под локоть, мешая споткнуться. Я качнулась к нему, потому что Барта пошевелился, заныл невнятно, сделал попытку сесть. Перевалился на бок и мутными водянистыми глазами в багровых опухолях век прищурился на нас.

– А-а, покойники, – безразлично буркнул пьяница. – Совесть мою выматывать явились? С-сволочи. Ненавижу!

Он пошарил рукой под покрывалом, достал длинный нож и неторопливо, не поднимаясь, принялся целиться в Ларну. Тот отобрал, не дожидаясь броска. Брезгливо кинул клинок у порога. Ткнул пальцем в сандалии.

– Тинка, хватит икать и шумно хлопать глазищами! Надень вот и принеси воды. Живо!

Спорить я не стала. Пусть приказывает, ему виднее, что в таком нелепом случае надо делать. У меня в голове мысли роятся мошкарой, и одна другой дурнее. Злые, кусачие.

Прибил бы Ларна этого гнильца – и дело с концом! Даже в пустыне его жене умирать легче, чем возвращаться в обгаженный дом…

А вдруг он лупит её? Бывает ведь и такое.

Наконец, кому он в Усени нужен, старый обрюзглый гнилец? Ах, его с радостью примет синеглазая нхати. Ищите дуру! Такие раз в сто лет рождаются, никак не чаще. И одна-единственная вон – сидит под присмотром Малька и Хола. И что эта южанка в нём нашла?

Пока я добежала до наших бурдюков с водой, пока вернулась – мысли подвыцвели, злость улеглась. Тошнота тоже. Осталось недоумение. Как сказал Ларна? «Шумно хлопаю глазами». Вот ещё глупость!

Вернувшись, я застала хозяина лачуги на её пороге. До трезвости ему было – как нам до Горнивы… Однако же он, образно выражаясь, брёл в нужном направлении, и Ларна его за шиворот – направлял. Молча отобрал у меня бурдюк, умыл пьяного, напоил и вылил остатки воды ему на голову.

– Хоть помнишь повод для пьянки? – уточнил Ларна.

– Не ори, – шепотом попросил Барта. – До чего шумный покойник… Повод помню. Я же не пьян. Никак не получается упиться так, чтобы вы не зудели в ухо про свою кончину и мою вину. Всех вас сожрали зыбучие пески. Почему я не сказал, что нельзя идти? Потому что трус. Моя жена все решила за меня, до чего я докатился… Она знает, что я трус. Как нам теперь жить? Вы сдохли, она ушла, я прогнал её. Детей отослал… послал к вырам. И к их вырьей матери. Гнилая продажная девка эта совесть! Я её и продал, и сгноил, а она всё дергается. Всё норовит отравить мне жизнь.

Ларна вздохнул, с сомнением глянул на седого. Поморщился, взвалил того на плечо и понес к нашему пологу. Я побежала следом, прихватив пустой бурдюк.

– Сегодня что, сегодня он похмелился, – задумчиво буркнул Ларна. – А вот завтра… Много новых слов выучишь, Тинка. Очень много. Или заткнуть ему пасть?

– Зачем?

– Мы забираем вонючую дрянь с собой, – поморщился Ларна. – Может, у моря он одумается скорее. Опять же, кажется, он отослал туда детей. К берегу. Ну вот, наслаждайся, наблюдая воссоединение семьи.

Он свалил Барту к ногам его жены, всхлипнувшей и испуганно пискнувшей. Женщина, впрочем, немедленно узнала мужа, подхватилась, убежала. Вернулась с водой и тряпками. Села заботливо протирать лицо пьяному, торопливо и негромко что-то ему втолковывая на своем наречии.

– Уезжаете с нами, – распорядился Ларна. – Вещи собери, если есть. Где дети?

– В порту, он велел отослать, я дала деньги, сколько у нас было, всё устроила, – отозвалась женщина.

– Протрезвеет, обязательно спрошу у него, как воспитывают таких безропотных жен, – задумался Ларна. Оглянулся на меня. – Тинка, учись. Вот так надо относиться к мужу. Даже если он хрипит, как бигль с перерезанным горлом и воняет злее гнилого выра. Но жена вздыхает над ним, гладит патлы, льёт настоечку по капельке в горлышко. Семейное счастье…

– Ужас!

– Мала ты судить, – уперся Ларна. Хитро прищурился. – А ну скажи: есть у тебя нитки, чтобы хоть что в их жизни переменить или там – подправить? Ты ведь легко пробиваешься на жалость, ты слаба к слабакам.

– Тьфу на тебя!

Он довольно, сыто прищурился. Знает, почему я злюсь. Почему использовала единственное своё ругательство вместо ответа. Нет ниток! И жалости нет. Как будто он прав, и эти двое живут вполне складно. Да, по-своему, невесть как и негоже по моим меркам, но не мне их менять, не мне лезть в их семью. Мала я ещё судить, Ларна прав.

– Вы отвезете мужа на север, за пролив? – грустно уточнила жена Барты. Дождалась моего кивка. – Хорошо. Он так и хотел – домой. Я провожу его.

– Валяй, провожай, – усмехнулся Ларна. – Нескучно будет ехать. Как протрезвеет, начнёт валяться у тебя в ногах и каяться. Или я уже ничего не понимаю в людях. Он пьёт много?

– Он не пьёт! Его все уважают, даже старший Вагузи, – всерьёз расстроилась женщина. – Это моя вина. Я направила вас в пески, позор на его голову обрушила…

– Пряха, да что за гнусь! На новый круг жалобы пошли, – ужаснулся Ларна. – Тьфу на вас обоих, верно Тинка сказала! Сидите тихо и не лезьте мне на глаза.

К вечеру мы собрались в новый поход, большим караваном, с пологами на седлах страфов. То есть – в тени и при хорошем настроении. На север! К морю! Даже Хол оживился, начал озираться и болтать, интересоваться происходящим. Еще бы! Теперь воды вдоволь, его панцирь поливают часто и обильно. Ларна снял упряжь с вузиби нашего бывшего проводника, отпустил ящера в пески. Тот чуть постоял, глядя на нас. Отвернулся, неторопливо пошёл на холм.

Как и прошлый раз, двигались мы очень быстро, в полночь сменили вузиби и страфов. К рассвету Хол засвистел, восторженно вдыхая качнувшийся от моря соленый ветерок… Почти сразу показался, вырос из теней, Ронга. Загудел низким басом, поочередно приветствуя нас. Подошел даже к Барте, хотя тот отзывался на любые вопросы исключительно грязно и невнятно. Я всё сильнее подозревала: его смиренная жена прихватила в лачуге флягу с выпивкой и цедила мужу по малой чашечке, делая его головную боль терпимой, а самого Барту – несносным…

В лучах рассвета мы добрались до порта. Клык метнулся к родной галере, прыгнул на палубу. Оббежал её. Торопливо заглянул в люк трюма, удачно приоткрытый, и обреченно осел на лапах, нахохлился: нет хозяйки и тут… Остаётся только сунуть голову под крыло и не обращать на нас внимания. Что он и сделал. По-прежнему пьяного Барту оставили в трюме, моряков убедили никуда не отпускать его упрямую жену и найти отправленных в порт детей.

Хол нырнул, Ларна тоже, как и обещал. Меня покатал на спине Ронга, чтобы подышала и умылась морской водой. Хорошо… Когда все мы освежились и чуть отдохнули, ар-Раг на правах хозяина земель торжественно пригласил нас в свой замок, указав рукой на светлые стены, видимые с воды. Само собой, никто не возразил. До самых ворот мы шли, переговариваясь и улыбаясь, снова находя юг красивым и приятным…

Я споткнулась и позабыла свою беззаботность, едва шагнув на двор замка. Потому что там, у первой ступени лестницы, стояли выры. Явно чужие этому дому, настороженные и вооружённые. На верхней ступени тоже скопились выры, хозяева замка. Четверо, ведь их старый в Усени теперь живёт, он у Шрона в малом совете. Прочие все здесь и все со светлыми панцирями, крупные, похожие на Ронгу, бегущего рядом со мной.

Панцири чужаков были бурыми, головогрудь украшал удивительный узор лазури и багрянца. Ронга качнулся ко мне ближе и негромко буркнул «ар-Зарра». Удержал за плечи руками и сам остановился, со щелчками выводя клешни в боевое положение – как у всех прочих во дворе…

– Теперь вы так встречаете гостей? – сердито прогудел старый ар-Зарра.

Я сразу поняла, что старый – окраска панциря у него блеклая. Иглы кое-где наросли длинные, кривоватые. Поверхность бугристая и шершавая. В ней селится мох, я такой у Шрона видела, пока его не начали чистить щётками, каждую неделю. Старый – это по меркам выров серьезно. Ему даже возражать неловко, а уж угрожать клешнями… Вон, Ронга смущённо осел на камни и опустил усы в знак признания вины. Да и прочие поутихли, перестали метаться и булькать от раздражения. Все ар-Раги поочередно поздоровались с гостем. Убрали клешни за выступы панциря, в мирное положение.

– Мы к вам прибыли, едва узнали, что здесь находится выродёр Ларна, – сказал старый. – Просим выдать его нам.

Ронга тоскливо загудел, снова щелкнул клешнями, расправляя их для боя. Я задохнулась, ощущая, как камни уходят из-под ног. Неужели прошлое всегда будет преследовать его? Вопреки переменам, миру с вырами, моему пояску, вышитому котятами и клубками… Ар-Раги зашумели, нестройно и взволнованно. Гости ощетинились оружием.

Ларна громко кашлянул, обращая на себя внимание. Вот злодей, хоть бы для виду побледнел… Иногда я бываю на него в большой обиде за его лихость. Я едва жива, а он – вроде бы веселится.

– Ларна здесь, это как раз я, – сообщил он. – Только я, как вы знаете, достойные ары, забросил прежнее ремесло. Топор вон – и тот оставил на галере… но могу послать за ним.

– Нам топор не надобен, – оживился старый, поворачиваясь к Ларне и вежливо качая усами. – К вам имеется дело. Срочное, весьма. Боялись опоздать. У нас малая галера в порту. Я всё поясню на ходу. Лучше на бегу, уж пожалуйста…

Ронга оживился, сгрёб усталого Хола и бросил себе на спину. Туда же закинул Малька. Меня, пользуясь моей временной немотой изумления, сгреб старый ар-Зарра и устроил на своей спине. И мы отбыли назад, в порт – скорым бегом. Я успела по пути отдышаться и прийти в себя. Заметила, что у старого панцирь неполный. На хвосте нет двух пластин, в целом же размер тела велик и клешни внушают уважение. Его родня – три выра – тоже не маленькие, все под две сажени, все без труда дышат воздухом и бегут, а ведь слабые легкие – один из верных признаков тяжёлой ущербности. Значит, они серьезные бойцы, пусть у каждого и найдётся изъян в панцире или лапах, если вглядеться. Мне как-то Шрон сказал: детской глупости в вырьем преклонении перед полнопанцирными больше, чем настоящего уважения. Разве панцирь делает выра мудрым и позволяет его душе стать широкой, а способностям – раскрыться? Хол невелик, но стал лучшим лоцманом севера и вышивальщиком. Сорг неполнопанцирный, но уважают его так же, как Шрона – умён и с людьми ладит… Жаф стар и слаб, но мудр, это всем известно. Я украдкой погладила лазурь узора головогруди старика.

– Красиво? – гордо булькнул он. – Воды возле нашего острова летом лазурные и ласковые. Там где мелко, рыжий песок и красный гранит… Полагаю, цвет панциря сильно зависит от места обитания. Я так сказал ару Шрону. Он задумался.

– Зачем вам понадобился Ларна? – шепотом уточнила я. – Плохого вы ведь ему не сделаете?

Само собой, этот выродёр всё расслышал и засмеялся. Старый тоже сдержанно булькнул, шевельнул усами.

– Напомнила, правильно. Наше дело, я не изложил его! Я приплыл из столицы Усени на отдых домой, охотился на глубинах, вспоминал молодость, так сказать… Над самой желтой мутью шёл, рассматривал её и гадал: неужели скоро она сгинет? Увлёкся. Скалозуб зашёл в хвост. Большой, сажени четыре. Брат успел заметить его. Меня берегут. Всегда провожают на охоту… Он настоящий боевой выр. Не оплошал, но и враг у него был серьёзный, уволок вниз. В желтую смерть, да ещё и три раны, сквозной пролом спинного панциря, – старый ненадолго замолчал, переживая заново боль. Мы уже двигались по городу. Впереди блеснула вода бухты. Старый снова заговорил. – Он ещё жив. Мы сделали, что смогли. Но этого мало, он корчится, и боль его непонятна нам. Я вспомнил про Ларну. Он выродёр и спас Жафа, это все знают. Вроде бы и Шрома он лечил…

Выр ускорил бег и глянул обоими глазами на стеблях на Ларну.

– Вы ведь его лечили, брэми? И займетесь моим братом?

– Странные пошли заказы выродёрам, – хмыкнул Ларна. – Займусь, конечно. Он в воде?

– Да, так ему легче. За кормой. Мы построили из брёвен нечто вроде рамки с дощатой решёткой пола… он иногда выбирается на воздух. Но чаще отлеживается в воде. – Старый подумал и добавил: – Вам, брэми, глубина по головогрудь… то есть по грудь. Это важно? Удобно?

– Хол, ныряем вместе, будешь мне дышать, – приказал Ларна. – Тинка, Малёк! Бегом на галеру, тащите мой мешок и два ларца с запасами лекарств. Топор прихватите, мало ли, что… Ещё может понадобиться длинный нож, и не забудьте хорошее точило.

Ронга перебросил Хола на панцирь старого и подхватил меня, не тратя времени на церемонии. И правильно, потому что я опять онемела от недоумения. Выры плывут с острова ар-Зарра, требуют выдать им выродёра чтобы… просить его о лечении. Неужели всё же мир меняется? И сильно! Пока я путалась в мыслях и бестолково суетилась, Малёк добыл топор и сунул мне оба ларца. Мы помчались снова. Голова гудела. А как же закон? Посадили на спину – родней признали. Я что, теперь трём замкам выров – родня? Или надо меньше думать и принимать спешку, как исключение из принятых правил, как особый случай? Скорее всего. Однако же вряд ли впредь выры ар-Зарра станут дурно отзываться о своем, пусть и не вполне законном, брате Ларне. И другим не позволят трепать его имя попусту…

Пока мы бегали, Ларна уже нырнул, его штаны и рубаха остались лежать на причале. Значит, ушёл надолго: Хол дышал для него, позволяя осматривать раненого под водой, не всплывая. То есть все мы – наблюдатели – пока не видели ровно ничего интересного. Зато нас много и становится все больше.

От замка, дробно клацая по камням, прибежали ар-Раги. Все, да еще и пять стражей – любопытство их подгоняло, это объяснимо. С соседних галер глазели люди, на набережной копились горожане. Три стража порта приплыли и заняли места у самых углов деревянной рамки.

Имя Ларны шуршало по толпе, однако на сей раз его упоминали без страха, с явным уважением. Ар-Зарра пусть и не ближние, но соседи. Их остров расположен к северо-востоку. Там, как мне сказал Ронга, очень удобный порт и сильный торговый город. Хоть и далековато от берега большой земли, но на главном течении. Да и за стоянку галер берут малые деньги, в отличие от достаточно жадных ар-Лимов. Помимо прочего, у ар-Зарров спокойно, люди без предубеждения относятся к вырам – и наоборот. Стражи замка охраняют заодно и склады купцов, что тоже удобно и надёжно. Наконец, остров красив, его посещают ради одного удовольствия увидеть лазурь мелкой воды и красный гранит скал в яркой свежей зелени. При всем сказанном богатство ар-Зарров, измеряемое в золоте и влиянии, невелико. Только с приходом Шрона на место златоусого старый этой семьи – один из двух – вошёл в совет, что несколько усилило позиции рода. Понятно, потеря полнопанцирного молодого бойца для них очень тяжела. Но, что мне понравилось, о выгоде выры не думали. Они переживали за брата всерьёз. На поиски Ларны их погнала боль раненого, а не планы выхода на отмели Синги в больших осенних боях…

– Пять сердец, полное здоровье, – страдал на берегу старый, обращаясь то ко мне, то к Ронге. – Он мог бежать целый день без остановки, или плыть и тянуть груз. Теперь два гребка – и всё, виснут усы, сознание мутится. Не понимаю, что за напасть. Уж мы и таггу с купром смешивали, давали. Применяли лотосы, на мхе толченые. Хоть и вредно это, но боль-то унять… И жирными рыбьими спинками кормили, и монетную печень добывали ему, побаловать. Умирает… Едва узнаёт нас, плох. Больно ему, жалуется, что жарко. Что легкие горят, а кровь густа. Что панцирь давит. Бредит… Просит клешни оторвать, тяжелы. Так мне бы надо оторвать, я полез, куда не следует. И задумался не ко времени, беду проглядел.

Старый поник, замолчал. Ларна вынырнул, встряхнулся, фыркнул, протёр глаза. Встал в рост и огляделся. Рядом всплыл Хол, выворачивая нос в обычное положение, убирая внутрь гибкую дыхательную трубку, удобную для снабжения воздухом нас – людей.

– Хвост обработан хорошо, там всё заживает без осложнений. Головогрудь меня тоже не беспокоит, – задумчиво сказал Ларна. – Но четвёртая пластина… Я их так считаю: две срослись в головогрудь. Третья плотно сливается с четвёртой, у Шрома они разделены и гибкость тела наибольшая, у вашего брата срослись и создали очень мощный панцирь… Рыба пробила его. Скалозуб – он и есть скалозуб, ужасающая прочность хвата челюстей. Трещину вы залатали. Вроде, всё ладно. Но я бы попытался вскрыть. Мне видится, что именно там угнездилась его боль, под панцирем. Разрешаете делать прорез на пластине? Или дозволяете снять полностью спинную, хотя это выбьет его из схваток на отмелях года на два…

– Как надо, так и лечи, – быстро отозвался старый. – Мы испробовали всё. Он умирает. Не знаю, можно ли это изменить. Но винить тебя мы не станем ни в чём, вот уж точно.

– Тогда снимаем пластину, – кивнул Ларна. – Лотос в тагге ему дайте, пусть спит и наблюдает глубины. Надо выволочь на воздух до хвоста. Сюда, предположим. Есть у меня одно подозрение, но пока нет уверенности, что верное. У вас, выров, кровь иначе течёт, чем у людей. Наша вся в сосуды собрана, ваша же имеет прижаберные полости, где свободно… гм… плещется. Хочу проверить эти полости. Не знаю, останется ли рабочим после вмешательства третье сердце. Тут, под самым панцирем. Но я буду стараться…

Выры выслушали молча, не переставая выполнять указания: готовить напиток, поить раненого и вытаскивать его тушу на бревна. Изредка все косились на топор. Я тоже, честно говоря. Мое воображение то и дело рисовало Ларну, с волчьим оскалом вырубающего пластину. Кровь, брызги, ужас, тошнота… Но сероглазый взял только тонкий нож, проверил его остроту. Подточил, снова и снова придирчиво проверяя на ногте. Прополоскал в морской воде.

– Тинка, не стой без дела. Попроси помощи у деда Сомры, – велел он. – Иди сюда. Нитки его жизни ощущаешь? Хоть как-то, хоть примерно! Лишних узлов и чужого гноя нет?

Вот спросил! Это же выр, а не канва… Хотя я сама недавно утверждала, что все люди и выры есть часть канвы, и без нас мир был бы иным. Значит, как Ларна любит повторять, поздно поджимать хвост. Газами я не замечала ничего странного. Оглянулась на Хола. Он понял, приблизился, замер в воде по другую сторону от тела. Тонкие суставчатые пальцы заскользили по бурому панцирю. Я положила руки и тоже повела ладони сверху вниз.

– Злость спрута чую, какого вшили в канву люди, древние, – отметил Хол. – Все, кто плавает глубоко, её знают. Жёлтая муть словно сама тянется к нам. Шрон так говорил. И я видел, едва успел вверх уйти, да.

– Злость – причина, мне надо то, к чему она привела, – буркнул Ларна, склоняясь к панцирю и рассматривая стык пластин. – Ищите, должно быть нечто. Комок, я полагаю. Мне бы знать, подвижен ли он? И понять поточнее, где резать. Полость велика. Тянется отсюда и досюда. На втором боку такая же, на брюхе они сходятся, там силён ток крови от жабр, в нём подводное дыхание. Вскрою обе полости, он потеряет много крови. Может не выжить, слаб.

Ларна разогнулся, постоял, щурясь на солнце. Тяжело вздохнул, наше молчание его угнетало.

– Тинка, как говорил твой брат? Шью-вышиваю, здоровье добавляю… дальше как? Беду выявляю… нет, это я от себя.

– Говори от себя, – тихо попросила я. – Не важны слова. Мне надо знать, что помощь есть и мне верят. Можешь непутёвой обозвать.

– Да хоть десять раз, – усмехнулся Ларна. Но не обозвал, и говорил так тепло, ласково. За плечи обнял, поддержал. – Я попрошу своего Синеглазого бога, какой гоняет тучи и поигрывает громами. Пряху попрошу, Сомру. Ты, Тинка, у них на особом счету. Потому что ты дурнее той южанки. Для всех найдутся у тебя в душе нитки, и оплачиваются они не золотом… хотя могла бы озолотиться. Только дар меняется на золото один раз и уходит, я уверен. Ищи, не сомневайся. Тебе не откажут в помощи. И Холу не откажут.

Хорошо сказал. Мы с Холом прямо улыбнулись, ощутили эту свою общую улыбку – она как цветок на канве распустилась, новую нитку приязни и понимания вплела в узор мира. И мы поймали то, что просил найти Ларна.

– Оно внизу, – сказал Хол. – Справа. Тут.

– Два комка, – добавила я. – Ниже и глубже неподвижный. В нем большой вред. Выше и почти у самого панциря второй. Пока в нём нет вреда. Но есть сильная боль, и время на исходе, гниль копится.

Ларна довольно хмыкнул. Бережно усадил меня, подозвал Ронгу и велел держать меня под спину, он знает: вглядываться в канву нелегко. Я довольно быстро отдышалась, как раз успела рассмотреть, как Ларна плавно, с малой кривизной, изогнул лезвие ножа. Такое оно легко пролезало под панцирь и резало ткань у самого его основания, рыхлую, распадающуюся тонкими волокнами. Само тело не затрагивала – крови почти не было, только несколько капель у кромки пластины.

– Малёк, руку заводи внутрь и оттягивай мягкое тело, – велел Ларна. – Ронга, осторожно поддень край и чуть приподнимай сюда, под углом… хорошо.

Пластина снялась в считанные взмахи ножа. Выры на берегу и в воде от удивления забулькали, я возгордилась работой Ларны. А что? Мне можно, я свое дело закончила. Сижу и глазею, зато он не отвлекается, сосредоточенно щурится и никого не слушает. Серо-розовое тело выра чуть вздрагивает, оно рыхлое, похожее на тесто. Как мне показалось, это тело себя едва держит – панцирь такой туше необходим. Ларна попросил топор, в два коротких точных движения наметил трещины на правом боку выра. Стал срезать выделенную узкую дольку бокового панциря, избранную для удаления. Закончив, попросил полить выра и подточить нож, присел, прощупывая тело.

– Тут жилы. Их не трогать, – бормотал этот выродёр. – Здесь копится сила, поперёк резать нельзя. По волокнам пройдём, разберём пучками. И далее надо попасть сюда… Ладно же. Давайте нож. Готовьте нитки из жил и толстую иголку, сапожную. Порошок подорожника, серый донник из ларца и белый мох, Хол. Надо поливать и по мере сил останавливать кровь. Ронга, мне потребуются все твои шесть рук. Как полезу в полость, будешь зажимать прореху. Не получится – придётся останавливать ближнее сердце. Не хотелось бы… Нож привяжите на ремешок.

– Я дедушку Сомру уже прошу, – пискнула я ослабевшим голосом, ощущая себя очень маленькой и не способной сделать ничего взрослого для Ларны и раненого выра.

Ларна не отозвался. Он резал тело выра уверенно, быстро. Хол без суеты протирал тело, засыпал раны порошком. Юта разводил кромки и держал, как указано. В какой-то момент Ларна задумался, оценивая глубину надреза. Кивнул, отложил нож и ввёл в щель ладонь. Движением пальцев нечто подцепил – выр даже во сне изогнулся от боли – и резко вырвал. Что он достал, я не успела понять и рассмотреть. Длиной оно было не более пяди, тёмное с прожелтью, густо покрытое гноящейся вырьей кровью. И, кажется, подвижное. Тошнота вынудила меня отвернуться: на редкость мерзкое зрелище, из живого существа достают нечто, его жрущее и убивающее. Я услышала хруст, обернулась… и поняла, что уже поздно разбираться, кто или что вредило выру. Ларна раздавил эту гнусь прямо на бревне, в локте от моих ног. Пришлось опять дышать и морщиться, виновато признавая свою неготовность наблюдать за выродёром, потрошащим выра. А как иначе назвать дело Ларны? Не зря именно его искали и звали. Пожалуй, сами выры хуже знают, как вскрыть панцирь, что под ним находится и где в точности. Они по природе – водные жители, а резать можно, как я думаю, только на берегу. Опять же, наши руки, человечьи, с мягкой чувствительной кожей для такого дела куда получше приспособлены, чем суставчатые жёсткие пальцы самих выров.

Пока я думала и отпивалась водичкой, по просьбе Ронги переданной во фляге с берега, выродёр не прекращал работы. Зашил рану и начал второй надрез выше, у самой середины голой спины выра. Рука двигалась уверенно. Щель в тканях тела делалась всё глубже. Дойдя до стенки полости, Ларна сообщил об этом и ненадолго остановился. Сунулся в воду, промыл руки до самых плеч. В одной повязке на бедрах он смотрелся странно. Полосатый. На лице загар, затем белый след от моего платка, дарёного. Снова светлое тело под рубахой. Ноги загорелые, а стопы белые.

Удивительно, какие люди разные! Возьмись кто выявлять неущербных… да с ума сойти можно! Малёк гибок и тонок, но вполне хорош и силён. Ким тоже не широк. Но Ларна – особый случай. Мне на него глядеть даже чуть неловко. Уж очень он… неущербный. Я прежде как-то и не задумывалась. Насмешливую злость в глазах рассмотрела после первого боя, она там накопилась пополам с усталостью и болью. Славу выродёра, на страхе и тайне замешанную, ещё до встречи узнала, с чужих слов… Его жёсткую доброту позже разглядела и признала. Но целиком Ларну, человека – я, оказывается, и не воспринимала. Как-то по-детски глядела на него. Из-за братова плеча, что ли… Теперь вот иначе вижу того, кто однажды обещал оберегать меня от всяких бед, и свое слово держит. Гляжу в его спину, по которой сила гонит длинные, как морская волна, бугры жил, примечаю старые шрамы. Летопись его выродёрства? Или они ещё старше, из детства…

Он ведь и рыбаком был, и шааровой собственностью, и учеником столичных выров. Кем он только не был, так-то точнее. Одни гнутся от тяжести обстоятельств, как тот пьяный грязный тип – Барта. Другие – полнейшую неущербность приобретают. Мне тут, у воды, хорошо слышно, что на берегу шепчут зеваки. Девки вон – отдельной страфьей стайкой сбились, охают, вздыхают. С первого взгляда опознали то, что я не рассмотрела за столько времени! Мужскую красоту северянина. Особенную, в которой сила и ловкость переплетаются со сказками о знаменитом выродёре… Что девки надумали, я знаю. Опять явятся под окна, станут князем величать, вздыхать и в город на гулянку выманивать. Странно, но в этом мне чудятся какая-то обида и несправедливость. Хотя если разобраться…

Додумать мысль не удалось.

Ларна склонился над выром, позвал Ронгу, велел ему быть наготове и Мальку – держать нитки и иглу. Хол сам подвинулся ближе, вполз на панцирь больного со стороны головогруди, чтобы и порошки сыпать удобно, и Ларне под руку не попадать. Нож уже снова подточили и отмыли, передали в протянутую руку выродёра. Он одним движением рассёк стенку полости, буро-зелёная кровь, мелко пенясь, выперла из раны, Ларна качнулся вперёд, лег на край панциря и буквально нырнул в рану – до плеча запустил руку. Да с ножом! Ронга всеми шестью своими руками зажимал разрез, булькая носом от усердия и помогая себе усами. Хол сыпал тонкой струйкой тёмный порошок, останавливающий кровотечение из открытых ран. Ларна выругался, извернулся, пролез ещё дальше, аж плечо в разрезе скрылось, лёг щекой на голую вырью спину. Хищно усмехнулся, по спине снова загуляли волны – рука что-то нащупала и теперь ловила.

– Готово, сейчас зашьём рану, – заверил выродёр, не двигаясь. – Чего смотрите? Тяните меня, как рыбаки тянут улов… за вторую руку, ещё можно прихватить поперёк спины. Главное, дёргайте порезче.

Два стража выбрались из воды и немедленно исполнили указание. Выдернули Ларну в стоячее положение, помогли не оступиться.

– Держи, визжать будешь после, когда разрешу, – приказал Ларна и сунул мне в руки бесконечно мерзкое нечто – копию того, расплющенного о бревно.

– Ой-й, – начала я визжать досрочно, но устыдилась и смолкла.

Мерзость была на ощупь подобна вздутой гусенице-переростку, длинная, со множеством перетяжечек. Она шевелилась и норовила выскользнуть из руки. Но я держала, потому что я точно знаю: Ларна и правда может взглядом вырезать сердце трусу. И не взглядом – тоже… пусть эти, на берегу, визжат, и чем громче, тем меньше им достанется внимания и уважения со стороны выродёра. Мне-то, оказывается, его уважение очень даже требуется, раз я управляюсь с собой. Губу закусила – теперь ощущаю это, отпустило меня, прошёл первый страх, во рту солено сделалось. И губе больно… Зато я справилась. Больше на гадость и не гляжу, платок с плеч стащила и в него увязала, обеими ладонями держу. Через ткань не так противно. Могу осмотреться по сторонам. Ларна уже выудил нож из раны – за ремешок. Нагнулся мыть руки, выры ему полили – целиком облили, так точнее. Даже мне досталось, весь подол до пояса мокрый, ну и пусть.

Ронга по-прежнему зажимает всеми руками рану, из которой кровь сперва выплеснулась мутной густой волной, а потом стала сочиться слабее. Хол сердито булькнул, сам схватился за иглу. Но Ларна отобрал, снова осторожно, но быстро ввел ладонь в разрез и стал шить там, на ощупь. Теперь я уверена: никто не знает, что находится у выров под панцирем так точно, как он…

Сперва кровь уходила обильно, вдоль руки Ларны текла, это казалось страшно и безнадежно. Но постепенно потёки сделались слабее. Второй шов Ларна положил сверху, эту его работу могли видеть все. Закончив шить, выродёр подмигнул мне, и я разглядела, как изрядно он устал. Качнулся вперед, буквально упал в воду, нырнул, выплеснулся, встряхнулся – брызги с волос полетели во все стороны. Натянул длинное просторное одеяние, липнущее к мокрому телу.

– Тинка, я горжусь собой, – заявил он бодро. – Я тоже вышивальщик! Видела, как я его? Ниткой! Не зеленей, отдай бяку, и не плачь, она не обидит тебя.

– Я не маленькая!

– Тогда держи сама, тащи на берег, – согласился злодей, немедленно обратив против меня мои же слова. – Ронга, я думаю так: это паразит. Шрон говорил о таких, давно. Я запомнил: в желтой мути живут и норовят забраться вам под панцирь.

Ларна бесцеремонно влез на спину выра, зевнул и указал рукой в сторону берега.

– Вези меня туда, к заказчику. Тинка, тебя доставят стражи. Держи бяку над водой.

– Паразит!

– Кто? – сразу догадался Ларна. – Я? Ох, Тинка, всё-то ты путаешь! Я – выродёр. Это другой род занятий. Паразиты сами лезут под панцирь, чтобы жрать. Я выдираю их оттуда при большом скоплении зрителей и делаюсь голодным… К тому же я лежу на панцире, сверху. Видишь, сколько отличий?

Он веселился – я-то вижу – из последних сил. Оглянулся на меня, понял, что обмануть не получилось, устало ссутулился. До берега нас дотащили одновременно. Я сунула паразита в тряпке под локоть, не так он и страшен. Поймала за ухо первого попавшегося смуглого пацана, вложила ему в руку золотой и указала на трактир. Ближний, дорогой, у самой набережной, мне Ронга про него говорил ещё на галере, когда мы плыли с севера и не знали, что это такое – пустыня. Пацан широко раскрыл глаза и забормотал невнятное, на местном наречии. Показала жестами: пить, есть. Ткнула пальцем в Ларну. Заулыбался, бегом припустился, гордый собою. Только пятки замелькали.