Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

– Мое шитье вернет вас к первому выбору, тогда у вас ещё был иной путь. Но нитка жизни того, второго, вашего врага и друга, оборвана. Плата за новый путь может оказаться очень большой.

Теперь он понял и испугался всерьёз. Но удача Скрипа не дала покоя, гость решил попробовать сменить условия.

– Не будем трогать мою жизнь, – хитро усмехнулся он. – Я позову троих. Сшей им то, чего заслужили. Золота ты не возьмешь, но я могу рассчитаться иначе. Услугой, сведениями, посредничеством.

– Ты уж сразу всю слободу зови, не мелочись, – посоветовал Ларна. – Любишь ставить условия и умничать.

Я достала иголку, она блеснула золотым бликом и сразу сделалась заметной всем. Потянула нить. Почти ничего у меня нет даже для того мальчика девяти лет. Как яростно он завидовал своему другу… Жалость? Нет, не то. Зачем его жалеть? Он своего друга не пожалел, и до сих пор спит спокойно. Но под той завистью было одна вполне надёжная ниточка. Он любил море… И я тоже очень люблю море. Вот и взялась я шить прямо по попавшему в руку пустому полотенцу. Море получалось тёмное, грозовое, в облаке над ним ещё бился последней жилкой дня всего один солнечный лучик…

Я резко выдохнула, разжала стиснутые зубы и глянула на Ларну. Умаялась. Он уже ждал с кубком в руках, сам поднялся, подошёл, напоил и сел рядом, придерживая за плечи.

– Сегодня быстро управилась с шитьем. Ещё даже не вечер.

Он указал рукой на малую жаровню, поставленную на стол. Напротив меня, по другую сторону от живого огня, сидел гость, теперь уже бледный до желтизны. Теплый воздух чуть искажал лицо, словно страх его мучительно мял и дергал… да собственно – именно так и было. Я расправила полотенце и выложила на стол. Красивая работа. Самой нравится, взрослая она и трудная. Душу я вложила честно, как и велел Скрип. Прочее же – не мой выбор. Зачем мне облегчать его для сидящего напротив?

– Вы пришли и попросили о шитье, – сказала я. – Для себя попросили. Я исполнила вашу просьбу. Это всё, что я могу сделать. Иного не дано, таков удел вышивальщицы, теперь я это поняла. Я, как и любой иной обладатель золотой иглы, всего лишь даю право измениться. Я не знаю, какую плату возьмёт с вас Пряха, никогда не угадать заранее, чем придется оплатить вышивку и что она даст… В моей душе нет для вас более ниток. Если готовы заплатить, протяните руку и возьмите шитье. Если нет – я брошу его в огонь.

– Не так быстро. Дайте время подумать.

– Вы пришли. Вы просили. Думать надо прежде того.

Я разгладила полотенце. Море было настоящее, ничуть не хуже того, из недавнего рассказа Ларны. И даже рассвет. Пусть и поздний, уже при высоком солнце и без бешеной алости крови… Не знаю, есть ли надежда для такого гнилого человека – стать иным. Не понимаю, готов ли он хоть в самой малой мере меняться… Зачем? Разве ему теперь плохо? Не протянет руку, не возьмет шитьё и уйдёт.

Я подняла полотенце на руках, оно легло ровно, море чуть качнулось и луч блеснул живо, тепло. Сидящий напротив охнул и вцепился в край стола побелевшими пальцами. Тоже заметил… Наверное, страшно это – когда при тебе сгорает ещё раз, зримо и окончательно, тобою уже сожженная, не сбывшаяся, жизнь. И ты снова остаёшься в сбывшейся. Только что она была единственной и вдруг ненадолго стала одной из возможных… Протяни руку и возьми себе новую. Если сил хватит. Если тебе нужна новая…

Я подняла полотенце выше и продвинула над столом вперед, оно теперь было над самой жаровней. Гость вскочил и в немом отчаянии, не отрывая взгляда, следил, как шевелится вышитое море. Горячий воздух трогает полотенце, канва дышит, шторм наливается тьмой и ползёт всё ближе… Я развела руки, полотенце на миг повисло – горячий воздух его придержал – и стало опадать, сворачиваясь и сминаясь.

Он всё же протянул руку, усомнился и отдёрнул, снова попытался схватить край ткани, обжёгся и молча сел на скамью, глядя, как догорает на углях моё шитьё. На нас он более не обращал внимания. Не знаю, заметил ли, как Ларна отсчитал семь золотых, подхватил меня под локоть и повёл прочь. Страж, молчавший всё время, побежал следом. Поравнялся, тронул за руку.

– Садись на спину, рэм-Бахта. Ты еле жива, а мое дело оберегать и помогать.

– Спасибо.

Трудно говорить, скулы свело, всё же первый раз мою работу вот так – не приняли. И я не знаю, как к этому отнестись. С облегчением? Уж за отказ от шитья я точно не отвечаю! Но я заставила его выбирать! Могла просто сказать: иди, ты ведь видишь, этот выбор не для тебя…

– Тинка, ты и здесь нашла повод к душевным терзаниям, – рассмеялся Ларна, быстро шагая рядом и поддерживая меня под спину. – Не полегчало, не одолела порог дураков?

– Озноба нет, – признала я нехотя. – Вечер красивый, небо такое прозрачное… Никаких ниток. Весной пахнет. Куда мы спешим?

– К набережной, – отозвался выр. – Сейчас самое время занять хорошее место. Парад на воде начнётся с закатом.

Мы заняли место и парад был очень красив… Но после шитья я не могла оценить этого в должной мере. Усталость гнула спину, мысли мешали слушать пояснения стража. Хотя… если бы он замолк, я бы наверняка уснула стоя. А так с открытыми пустыми глазами добрела до лодки и уже сидя забылась, провалилась в тёмный колодец отдыха без видений и размышлений. Проспала большую часть следующего дня.

Вечером долго и на редкость спокойно говорила со Шроном. Не о столице и наших заботах, он устал от них не менее моего. Мы вспоминали замок ар-Бахта, строили планы переделки главного зала. Я городила глупости по поводу цвета занавесей и отделки потолка, Шрон гудел, что причал надо подновить и вырыть во дворе пруд… Малёк сперва возмущенно фыркал – глупости! Но позже втянулся и тоже начал предлагать нечто в должной мере неисполнимое, точнее – далеко от нас отстоящее. Вспомнил деревья Арагжи с красными стволами и плоской кроной. Видимо, мы шумели изрядно: уже на закате прибежал Хол, мокрый и довольный собой. Включился в беседу, мечтая обустроить в замке большой зал истории галерного флота. Его дядька, капитан Траг, был бы рад такому интересному делу.

В ночь я выспалась уже по-настоящему и проснулась перед полуднем, отдохнувшей и вполне спокойной. Ни озноба, ни глупых мыслей. Мы снова поговорили со Шроном, уже о важном: ведь впереди поход на север. Что за искажение канвы мы встретим там, в краю Серых туманов – никто не знает.

Только к обеду я догадалась обратить внимание на отсутствие Ларны. И немедленно удивилась – ведь и ара Жафа нигде не видно! Решила начать поиски… Но явился Малёк, гордый и важный. Голосом непререкаемого помощника капитана заявил, что отплытие намечено на ранний вечер, до того я обязана выгулять Клыка… Так что Ларну я смогла увидеть только в открытом море. Уже простившись с загрустившим и снова одиноким Шроном и проводив взглядом удаляющийся берег…

– Малёк, где капитан? – уточнила я, осмотрев палубу.

– Спит без задних лап, – фыркнул помощник, наглеющий на глазах. – Будить не советую. Прибьёт, потом рассмотрит, что смял тебя. Расстроится и меня тоже сплющит, за то, что не предупредил.

Совет звучал насмешкой, я усомнилась и двинулась к люку трюма… Но Ларна уже сам явился оттуда. Заспанный, с тёмными кругами под глазами, весёлый и голодный. При том внешне вполне и даже очень – счастливый и собою довольный.

– Ты опять резал магру? – заподозрила я.

– Резал? – зевнул он. – И резал тоже… но не магру. У семейки ар-Нашра вылупился ущербный малёк. Ему неполных шесть лет. Жаф вывез его в столицу, мне показать. Я же выродёр. Бывший. Оторвал две лапки, – он подхватил целую копченую рыбину из рук повара, уже рассмотревшего голодный блеск глаз капитана и притащившего ужин. Ларна принюхался к добыче, вырвал кусок из рыбьего бока, скалясь и изображая злодея-выродера. – Клешню выломал, снял две пластины и порезал ему, бедняге, всю спинку… Велел кормить вырьим грибом и протирать раны мхом. Два листка исписал указаниями. Одно другого ужаснее.

– Выродёр!

– И я о том же. Если я всё сделал правильно, малёк окрепнет и подрастёт. Если нет… Жаф больше не пустит меня в особняк.

Ларна ещё раз зевнул, звучно щёлкнул зубами, прищурился, осматривая горизонт. Похвалил Малька за верный выбор курса. Посоветовал грести туда же и стараться так же рьяно, напомнил, что утром надо бросить якорь в указанном заранее месте близ берега. И снова заснул, прямо на палубе, глядя в небо и улыбаясь. Я даже чуть-чуть рассердилась на него. Вот здоровущий! Меня то озноб треплет, то слабость и дрожь рук и ног донимают после уроков с палкой Вузи. Его же, кажется, ничем не пронять. С другой стороны: если Ларна заболеет, кто будет нас всех ругать, оберегать и воодушевлять? Простые мысли, и тоже сонные. Обдумывая их, ворочая в голове так и эдак, я быстро задремала.

Проснулась поздним утром от звука частого звонкого звяканья. Поправила платье, переплела косу, лениво прикидывая, насколько я сейчас похожа на достойную брэми в своем измятом наряде. И не попробовать ли – вот уж нелепая мысль забрела в голову – прикупить штаны, как у Марницы. Самое то для жизни на галере. Да и для севера. Говорят, там холодно, сыро, комаров больше, чем водяной взвеси в тумане… С намерением выспросить у Ларны все про штаны и приличия, я выбралась на палубу и охнула.

Капитан сидел на расстеленной дерюге, в одних штанах, весь мокрый. С волос ещё капала вода. Рядом лежал столь же мокрый Хол, Малёк ломающимся голосом недоросля отдавал команды и ругался. Гребцы вроде и слушали, но кое-как, весла двигались неуверенно. Еще бы! Ларна перебирал золото. Целый мешок монет. Ещё когда мне сказали в столице, что погибший курьер вез семьсот кархонов и это немного, я задумалась над весом кошеля. Выры велики и сильны, но всё же тот кошель был именно мешком… Примерно таким, какой лежал на нашей палубе, у ног капитана.

Хол направил на меня оба стебля с глазами. Дёрнул правым, подмигивая. При этом он не переставал выкладывать всеми руками ровные стопки по десять монет. Удобно иметь две пары глаз на лице… да ещё и спинной. Которым меня и заметил этот выр.

– Мы нашли клад!

– Я утопил его тут лет пять назад, – бодро сообщил Ларна. – То ли до лучших времен, то ли на чёрный день, уже и не припомню. Скорее всего, просто хотел избавиться от тяжести. Тысяча кархонов. Тинка, хоть глянь, сколько ты вчера не взяла за свое шитьё.

– Тьфу на тебя. У гнильцов нельзя брать деньги.

Я присела и потрогала стопку монет. Холодные, мокрые, довольно мелкие, что понятно: золото ценится высоко… Все кархоны имеют один вес, хоть и чеканят их помимо столицы Усени ещё три замка. Ар-Рафты – это понятно, рудник на их землях. Ар-Бахта, что тоже объяснимо, через наш край течёт в столицу северное золото. И ар-Лимы, у них золота нет, но есть желание иметь монетный двор. Здесь, в стопках, были монеты всех четырёх видов. Самые смешные столичные, с портретом кланда. Хотел возродить традицию людей, некогда помещавших на монеты лица своих князей. Кланда я не видела, но выр на монете и на выра-то был мало похож. Усы по кромочке в три оборота навиты, глаза торчат во все стороны, а ещё клешня видна. Всё нелепое, неправильное, всё чересчур.

– Он был таким уродом? – посочувствовала я. – Клешни больше тела? И усы толстенные.

– Он мечтал о больших клешнях и длинных усах, – булькнул Хол. – Ещё бы вес монеты увеличил, чтобы казаться покрупнее.

Я положила кругляш в стопку и взяла другой, чеканки ар-Рафтов. С молотом и наковальней – они гордились своими оружейниками и своей сталью, о чём и напоминали каждой монетой. Мол, не только золотом богаты… На монете ар-Бахта изображался танцующий страф. Ар-Лимы отчеканили выра в позе угрозы. На него я глядела долго, и мне очень не нравился этот выр. Верно сказал Шрон: никакой глубинной чести, сплошная жажда власти. И готовность за власть драться клешнями и усами…. Я поёжилась, припоминая: в Горниве нет своих выров. Если что, как обороняться от врага? Попрут полнопанцирные, наворотят дел – попробуй разгреби после. Ларна покосился на меня, отобрал монету и уложил на место.

– Тингали, не поджимай хвост! Ар-Лимы не тебе враги. И в Горниву они не сунутся.

– Почему?

– Потому что они трусы и слабаки, – презрительно прищурился всезнайка-выродёр. – Иначе сидели бы на помосте кланда уже лет десять назад. Убийцу нанять могут, деньгами попробуют поссорить Чашну с соседями, постараются запугать и своих соседей ар-Шархов. Но боя, открытого и честного, от них не следует ждать. У них в семье пять братьев среднего возраста и двое старых. Стражей три десятка, ещё с десяток новых сторонников, из безродных. Прочие не в счёт… Дома Лимов сильно не любят. Оголи замок – шаары закопошатся, возмечтают стать князьями. Убери стражей из портов – купцы обозлятся и окончательно заберут товар со складов, они и так всё чаще ставят галеры в порт ар-Зарра. Нет, Лимы обречены злиться попусту и гадить тайком, мелко. Я успокоил тебя?

Как обычно, он умеет мои страхи и рассмотреть, и высмеять, и погасить. Даже немного обидно. Прекрати я вовсе разговаривать, он, пожалуй, и не заметит. Потому что сам уже не раз намекал: все мои мысли у меня в глазах запросто читаются…

– Зачем ты достал это золото?

– Во-первых, надо выдать команде премию за наш скоростной поход с юга, – довольно громко сказал Ларна, и народ на веслах сразу приободрился. Ларна отделил столбики монет и кивнул Мальку, разрешая раздавать деньги. – Пять золотых на человека, так я решил. Во-вторых, Тингали, я хочу устроить небольшой заговор.

Он обернулся, весело щурясь и наблюдая, как я охаю и хлопаю ресницами. Такая я есть, что поделать… Не умею прятать удивление, а ему и это в радость. Ещё ему нравится, что я не обижаюсь на подначки. Зачем? Он ведь не со зла, ничуть…

– Тинка, вот скажи честно: ты умеешь резать магру?

– Нет.

– Именно. Тогда ещё вопрос: разве честно и правильно то, что лучший повар выров готов осесть в Синге, в этом гнилом городе продажного рода ар-Капра?

– Позор всем рэм-Бахта, – неожиданно для меня откликнулся с кормы Малёк.

– Растёшь, помощник, – расхохотался Ларна. – Уже понял, что заговор неизбежен! Гим ар-Рошр получит это золото при условии, что он переберется в Тагрим и там откроет первый вырий трактир. Не один переберётся, с братьями, хотя бы с двумя… В Тагриме стражей мало, так что я рассчитываю вторую половину золота вытрясти с тамошних купцов. Им что, не требуется охрана складов? Требуется! Теперь хлопай глазами и хвали меня. Я мудр?

– Как златоусый, – восхитилась я. – Ты ведь и бои на отмелях хотел бы перенести в Тагрим.

– Такое дело одним заговором не подвинуть, – вздохнул Ларна с сожалением. – Традиции выров сильны, у Синги история боев и слава пяти веков за плечами… Но попытаться выстроить новую традицию можно и даже нужно. Не главные платные бои, нет. Но учебные, летние, мы при должном усердии оттянем в Тагрим лет за десять. Надо поговорить с братом Соргом. Он лучше нашего всё устроит.

Глава десятая.
Ким. Новый дом

В седьмой день месяца преля, как и в предшествующие ему дни весны, птицы Горнивы занимались плетением своих семейных уз, создаваемых из пения, свиста, парадного показа оперения перед невестами и разбойных налетов на биглей и даже кошек с целью пополнения запасов строительного материала. Ведь сплести приязнь можно из невесомого чириканья, но долго ли такой узор продержится, если нет более весомых доводов в виде готового гнезда? Бигли пуховых пород и тем более их хозяева знали птичью практичность и старались ей не потворствовать, плотно закрывая ворота сараев и не начиная вольного выпаса до третьей недели преля. Кошки днём бегали на полусогнутых лапах, опасливо вздрагивая и часто поглядывая вверх, в хрустально-синее небо весны, нарядной и очень опасной. Обычно пугливая птичья мелюзга атаковала организованно и стремительно, возникала из ниоткуда, миг спустя с победным свистом и хлопаньем крыльев уносилась всей стайкой, набив клювы ценным пухом.

Если трехцветная кошка Марницы хранила в своей кошачьей памяти всех обитателей дома, в такие дни она, надо думать, особенно остро сожалела об отсутствии Клыка на подворье. Вороной не допускал мародёрства на своей земле. И всегда, все пять лет жизни, пушистая трехцветная кошка встречала весну спокойно, пересиживая прель у самых лап Клыка. Даже позорно общипанных соседских котов, орущих и предлагающих прогуляться по крышам, она выслушивала из безопасного укрытия. Гулянки можно и отложить на пару недель, хвост целее будет…

И вот в жизни наступили перемены воистину ужасные. Клык сгинул… Первые семь дней преля стоили кошке роскошного рыжего воротника на загривке и столь же восхитительного пушистого бело-черного хвоста… Охотница сидела на пороге кухни и с тоской вслушивалась в шорох крысиных лап: сарай уже захвачен врагом, но выйти на охоту и дать бой никак невозможно. Потому что на коньке крыши в рядок сидят строители гнезд и ждут первой же возможности поживиться пухом. А какой пух? Так, остатки роскоши, чудом уцелевшие на брюхе…

Кошка решительно подобралась, села поудобнее и взялась за самое крайнее и воистину колдовское средство: облизывание лап и умывание, имеющие своей целью привлечение в дом гостей. Раз Клыка не было так долго, он теперь тоже – гость. Должен явиться. Его все ждут! Особенно хозяйка. Утро ещё раннее, а она открыла оконце и глядит с тоской, как по двору пастух выгуливает двух чужих пегих, взятых в постой на время.

– Прокатиться не желаете, брэми? – задал пастух неизменный для всякого утра вопрос. – За ними только к завтра явятся хозяева. А хотите, я сбегаю к князю, рыжих приведу или…

– Да на ком тут кататься, – горько посетовала Марница. – Ты сам глянь: лапы кривоваты, толкового выноса плеча на побежи нет, да и засекаются оба.

– Настоящей резвости от них требовать нельзя, – рассудительно согласился пастух, очень любивший поболтать с хозяйкой о статях и промерах страфов. Где ещё найдешь столь толкового человека? – На прибавках так заносят лапу, хоть плачь. Вона – крайние перья в крыльях приходится укорачивать. Сами себе рвут их.

Марница хмуро кивнула. Всё в доме ладно, но тоска донимает, как влезет в голову мысль: Клыка она оставила в пустыне, невесть где… Как его кормят, толково ли расчищают лапы и не запалили ли вовсе, напоив не вовремя? На столе вон – пять писем из питомника родных земель ар-Бахта. И слёзные, и с угрозами, и с денежными предложениями. Взрослая птица, лучшие промеры породы – и ни единой кладки потомства…

Княжна – приходится привыкать к нежеланному титулу – горестно вздохнула, ещё раз глянула на пегих и тихонько свистнула, подзывая Клыка. Услышать не может, но всё равно звать его приятно. Так и представляется: однажды он явится, и все пропащие друзья с ним… Тингали, само собой, будет в седле, она сразу облюбовала это тёплое местечко для лодырей. Ларна прибежит на своих ногах, он двужильный, ему всё нипочем. Хол подтянется следом, на своем страфе. Малёк тоже… А если размечтаться совсем без оглядки на быль – то последним должен бежать Шром. Он ответственный, оберегает своих родных. За каждым приглядывает.

На улице возник невнятный шум, вдали запричитали и заголосили, Марница свела тёмные брови, недоумевая. С чего бы? В городе тишь необычайная, весна, все заняты пахотой и посевом, даже распоследняя подзаборная пьянь зарабатывает денежку, нанявшись к состоятельным селянам. Трактиры указом князя Чашны Кварда ещё неделю будут все до единого держать под замком бражную настойку и пиво – не время гулять, хлебушек надо зарабатывать на год вперёд.

Шум и топот надвинулись, приблизились. Теперь голосили уже близ нижнего дома на своей же улице, там лавка, кухарки да иная прислуга толкутся, закупают с утра лучший в городе хлеб да свежесбитое козье масло…

– Дорогу! Зашибём! – отчетливо прогудел вырий бас.

Марница шире распахнула оконце и высунулась по пояс, любопытствуя. Столь низкого и могучего голоса она ни у какого выра вроде не помнила, а Шрому здесь, в Горниве, вынырнуть решительно неоткуда. Нет моря вблизи и глубин бездонных – тем более нет.

Теперь уже слышно: мчится страф. Хорошим ходом чешет, этот и не засекается, и лапы ставит наилучшим образом. Ого, идёт скоком, да каким! Клык бы мог… Марница восторженно взвизгнула, забыв все наказы матери по поводу достойного княжны поведения – и полезла во двор через подоконник, во всю ругая своё платье и себя саму. Докатилась, променяла штаны на юбку ради мамкиного спокойствия…

Вороной влетел в родной двор, перемахнув одним прыжком высокую – сажень с лишком – ограду. Заклокотал было, приветствуя хозяйку, но заметил у своего стойла пегих, обхаживаемых любимым пастухом. И взревновал всерьёз. Прыгнул, слету тесня пришельцев, движением клюва с хрустом сломал крыло ближнему, занёс лапу, готовя трепку для второго врага.

– Зашибём! – взревел вырий бас под самим воротами, к несчастью, запертыми…

– Клык, в стойло! – закричала Марница во весь голос. – Замри, чёрная твоя морда!

Клык пнул пегого с размаху, но когтей не выпустил. Заскрёб лапами, поскорее разворачиваясь, и метнулся совсем не в стойло, а прямиком к хозяйке, хлопая крыльями и клокоча.

Ворота жалобно охнули, прогнулись. Гулко треснула проушина – и запорный брус с хрустом вылетел прочь… Створки стали расходиться под натиском выра, так и не затормозившего, не растратившего набранной скорости. Он ввалился во двор, пытаясь остановиться и при этом вспахивая траву, землю, плитки и цветочные посадки всеми десятью парами лап. Наконец, замер возле самого крыльца, приложив все силы, чтобы не смять с ходу хотя бы его.

– Уф, куда это мы ввалились? – наконец-то задумался выр, изучая подворье и свой след торможения. – Это, позволю себе спросить у достойной брэми, уже Горнива? Или ещё Горнива…

Выр осмотрел смятые цветы, окончательно убедился, что к жизни их уже не вернуть, и смутился сильнее, затоптался, отползая назад по своему следу и пытаясь по мере сил заровнять глубокие вывалы земли из-под лап. Марница не ответила. Она чесала под клювом у Клыка, торопливо ощупывала его ноги, лапы, гладила крылья. Жив, цел и даже здоров. Домой вернулся…

Княжна чуть успокоилась и обернулась к выру, уже затоптавшему половину отвалов и превратившему двор в нечто невообразимо грязное и неухоженное.

– Это ещё Горнива, ар Ронга. И уже – тоже. Ты прямиком вбежал в столицу, город Нивль. Откуда вы взяли разгон и почему вдвоём с моим Клыком? Пожалуйста, не надо приводить двор в окончательный беспорядок. Просто стой, и все.

– Марница? Ничего себе перелиняла, – отметил выр странность наряда княжны. Он ещё раз попытался утоптать вывалы земли. – Мне дали проводником твоего страфа, – Ронга выдохнул новость, прекращая уродовать двор. – Сказали: он знает дорогу. Но не упомянули, что бешеный страф не умеет отдыхать! Он загнал меня. Я дважды пробовал уточнить, достигли ли мы земель Горнивы, но он убегал прежде, чем мне давали ответ… – Выр покаянно развел руками. – По совести если, так ответа и не пробовали дать, от нас как-то сразу шарахались, хотя я был вежлив.

Марница привычно уперлась руками в бедра и захохотала, представив себе вырью вежливость. Две сажени длины тела, боевая булава в ременном креплении, на спине в кожаном чехле тоже солидно позвякивает не что иное, как оружие. Словно этого мало, у нижней пары лап висит игломёт, на усах звякают длинные лезвия-плети, каких никто отродясь не видел. И рядом мчится Клык – здоровенный вороной страф без привязи… Люди, скорее всего, падали ниц и старались не шевелиться, боевые страфы неподвижных не трогают. Хотя и в обморок могли проваливаться, вид полнопанцирного выра того заслуживает.

– Ты точно Марница? Я вроде и помню, но лица у людей севера, уж прости, сильно схожие, – приятельски уточнил гость, принимая как должное поведение страфа, вскочившего на светло-серый с прозеленью панцирь и воинственно долбящего клювом спину выра. – Я действительно Ронга, приятно, что помнишь. Меня послали сюда, чтобы я оберегал князя. Ар-Капра, вопреки сплетням, оказались прекрасными ребятами. Весь замок перевернули, чтобы толком меня вооружить. Хотели нацепить на меня еще и наспинный камнемёт, только он старый, с древней войны. Проржавел насквозь, дерево рассохлось. Жаль, внушительная штуковина, я бы с такой сильно укрепил оборону. Зато как тебе мои усы? На левом вон – боевая кромка, а на правом так и того интереснее, летающее веретено, дальность броска четыре сажени, потом легко подтягивается и встаёт на место.

– Да уж, тебя ни с кем не перепутать, Ронга ар-Раг, – вежливо поклонилась Марница, кое-как погасив остатки веселости. – Идём, за домом есть небольшой пруд, я оболью тебя с дороги. И ты мне толком объяснишь: зачем понадобилось охранять князя? Видишь ли, я совсем собралась уезжать в столицу, в Усень, нас там должны ждать друзья… Но Ким темнит, поездка откладывается, и всякую ночь он пропадает у батюшки. Теперь я думаю: он тоже озабочен охраной. Но камнемёт все же – слишком. Война ведь нам не грозит?

– Ага, Ким цел. Я рад. Очень рад… Но увы, война нам вроде бы, не грозит, – вздохнул Ронга с сожалением, характерным для молодого выра, лишенного радости боя. – Я надеюсь разогнать скрытых врагов. Ты не представляешь, как меня расстроили наши с тобой друзья. На север в поход не взяли, законного боя с Ютой лишили, с отмелей решением судьи Гима вовсе выставили. Его подкупил Ларна, я сам видел: за мешок золота…

Выр сердито булькнул и стал расстегивать ремни, крепящие на его спине тюк с оружием. Положил в траву игломёт и с сомнением погладил рукоять булавы. Ходить вооружённым днем по городу не вполне прилично, но и снимать всё, даже не покрасовавшись перед князем… Марница понятливо улыбнулась, посоветовала булаву не снимать и усы оставить украшенными. Вызвалась проводить до отцовского подворья. Выр резко развернулся, Клык заскользил по его спине и возмущенно заклокотал. Спрыгнул, скосил глаз на пегих чужаков: топчутся жалкие, пищат и льнут к пастуху. Тот, у которого крыло перебито, подогнул ноги и даёт себя осмотреть.

– Заплати хозяевам пегих за порчу птиц, – велела Марница пастуху. – Скажи, мы готовы их подержать тут, вылечить. И дадим подменных, пусть у батюшки выберут.

Кошка гордо подняла хвост и зашагала через двор, ничуть не опасаясь за свой мех. Жизнь на подворье почти наладилась… когда в покосившиеся ворота протиснулась с улицы Фоська, оглядела разгром и чуть не уронила кринку с молоком.

– Медуницу хозяйскую топтать? – рявкнула она, надвигаясь на выра. – Ах ты выползок клешнятый! Сила есть, а ум-то не выдали, да? Ты мне тут железяками не бряцай, вот брэми Кимор вернётся, враз заломает тебя, и поделом!

Ронга оторопело шагнул всеми лапами вбок, подвинулся ближе к Марнице. Кухарка, вполне довольная своей победой, поудобнее перехватила кринку и поплыла в колыхании и шорохе юбок к двустворчатой двери. Уже с порога буркнула, не оборачиваясь:

– Рыба на завтрак будет речная, кто нос от такой воротит, тот пусть сам ныряет за иной.

– Любая годна, – окончательно сдался Ронга.

Марница подобрала длинную юбку и двинулась к воротам. Выр заспешил следом, Клык со двора уходить не подумал: кружил, присматривался к новому, клювом тут и там долбил бревна, утверждая свои права хозяина. Сбил два недостроенных гнездышка мелюзги с доступных его шее веток и из-под стропил крыши сарая.

– Он тебе панцирь не продолбил насквозь? – усмехнулась Марница.

– Так он же приятельски, – заступился за Клыка выр. – Глаза клевать ни разу не пытался, мы вполне поладили. Только бежал уж слишком резво. Торопился домой.

Пока шли по улице, Ронга быстро и сбивчиво изложил то, что знал о делах и планах вышивальщиков. Марница собралась было задать первый вопрос, но тут из-за поворота появился Ким. Он шагал широко, как стало для него привычным в новом, взрослом, обличии. Мелкие тёмные глазки, похожие на щёлки, чуть щурились, – то ли посмеивается, то ли всюду внимательно примечает важное. Выру поклонился, обнял невесту и укрыл рукой её плечи.

– Чего со двора выбралась ни свет ни заря? Знаешь ведь, приду поутру.

– Выр Ронга – помнишь его? – прибыл к нам охранять батюшку. Кимочка, а ведь и ты занят тем же. Особняк, который повадился называть теремом, бережёшь ночами, – Марница пристально глянула в тёмные глаза. – Опасно у нас? Правду говори, я тебя насквозь вижу, знаешь ведь!

– Тросн был от Шрона, в нём сомнительные вести. Златоусый ждёт беду, я пока её признаков не замечаю, но на всякий случай готовлю средства, чтобы врасплох не застала, – отозвался Ким. Обернулся к выру, во все глаза потрясенно рассматривающему нового Кима, ничуть не похожего на того, который гостил в Арагже. – Давай-ка, гость дорогой, скорым бегом до того подворья и жди нас за воротами. Не надо лишним глазам видеть твоё оружие. Всем в городе скажем, что ты посол своих земель.

– Посол Арагжи, – тоскливо прогудел Ронга. Поник усами. – И здесь нет боя… Посольство! Да это же дело пострашнее линьки! Сплошной разговор, нудный, лживый, до окончательного пересыхания. У ара Жафа даже новые лапы не отросли из-за столичной неправильной жизни.

Он отвернулся и побежал к воротам. Ким щурился вслед выру и теперь уже несомненно улыбался. Крепче обнял невесту, очередной раз шепнул ей в ухо, что хороша она, как мёд, и с ней по улице идти рядышком – уже радостно. Слышать подобное от Кима было непривычно и от того вдвойне приятно, что не помешало Марнице рассмотреть в сказанном подвох.

– Хочешь уклониться от разговора о тросне Шрона?

– Хочу, – не оспорил Ким. – Но не получится, сам вижу. Маря, я тот раз, в пустыне, тебя едва не потерял. Переживаю. Ты уж в бой-то не лезь, ты ж поумнее этого Ронги. Мы управимся. Береги себя. Медуницу хоть полей или…

– Нет больше медуницы, – рассмеялась Марница. – Выр по ней глубокой вспашкой всех лап прошёл. Ты не рычи, Фоська его уже изругала так, что даже Клык прятаться надумал. Кстати, мой вороной дома.

– Ефроссия достойная хозяйка, повезло нам, – покладисто кивнул Ким, именуя кухарку полным именем, как привык сразу, едва оценив Фоськины полезность и домовитость. – Ну тогда пёс с ней, с медуницей, новую насадим… А вот собак бы нам заполучить – самое то, Маря. Пожалуй, сегодня сяду тросн писать Юте ар-Рафту. Клык вернулся, тоже славно. Он обучен охране.

Ким пропустил невесту в добротную калитку княжеского двора, вошёл сам и зыркнул на слугу: тот торопливо задвинул запор. Чашна, хозяин дома и всей Горнивы, уже стоял на крыльце и разговаривал в выром, любуясь его статью и пропуская через ладонь панцирный ус с боевым веретеном на конце. Князь сам провёл гостя в сад, уговорил снять оружие и прилечь с дороги в пруд, отмокнуть и выпить тагги. Конопатая служаночка без понуканий и окриков сама прибежала, принесла тяжёлую бадейку с напитком, поставила на берег и повесила на край черпак. Ронга булькнул от удовольствия. Хороший размер емкости, как раз для выра. А то носят малыми чашками – одно недоумение вызывают и жажду дразнят. Ким солидно устроился на скамейке, поправил ворот рубахи, вышитый кривоватыми листиками зелени. Шила Марница, сама, чуть не первый раз в жизни, но чего только не сделаешь, чтобы угодить дорогому человеку…