Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

Пес зарычал, припал к ковру и стал красться к занавеси, всё шире скаля пасть. Резко, неожиданно прыгнул… Занавесь качнулась, сухо щелкнул спуск игломёта. Пёс взвизгнул, Юта зарычал – такого звука от выра Михр ещё не слышал, но сразу отпрянул и присел, понимая, что будет дальше. Свистнул в полную силу ус, разрубая штору и всё, что было за ней. Второй ударил выше, наискось, расчищая весь оконный прем. Посыпались клочья ткани, зазвенели стекла, щепки с треском впились в стены… В голос заорал человек, тупо глядя на свою руку, лежащую на ковре и по-прежнему сжимающую игломёт.

– Ютти, – шептал князь. Не обращая более внимания на происходящее в зале, он склонился над псом, огораживая его от бед всеми руками. – Ютти, дружок… Ты везучий, в ухо игла попала, не страшно. Сейчас вытащу её и кусай гнильца, сколько хочешь.

Михр усмехнулся, не оспаривая утверждения. Человек, прятавшийся за шторой, всё ещё кричал. Опустился на колени и нелепо, бессмысленно, пытался подобрать отсечённую руку. Словно её можно приставить на место. Михр пнул наконец-то потерявшего сознание стрелка в плечо, поворачивая лицом верх. Добыл из своих запасов узкий кожаный шнур, перетянул короткую культю, срезанную у самого плеча. Подобрал брошенную Ютой у двери лампу и вернулся.

– Знакомый гнилец, – мрачно усмехнулся ар-клари. – Вторую ночь норовит встать нам поперёк дороги. Судьба…

– Надо было рубить по шее, – зло огрызнулся Юта. – Зачем я удержал себя? Он не стоит того. Он пытался убить моего пса!

– Обыкновенная паника, не убить, а испугать. Надеялся нас задержать и сбежать, – поправил Михр. – Он научился бояться тебя ещё по вчерашней встрече. И не зря. Ты одним движением исполнил наказание за воровство и довел до совершенства его кличку. Клешня – тот, у кого одна рука… сохранившая свою особую примету.

Юта, не отпуская пса с рук, приблизился и рассмотрел вора. Рассердился ещё сильнее, булькнул, даже заложил усы в боевое положение.

– Гнилец! Он и прочие обещали тебе, что не полезут в наши дела, что никогда не станут связываться с вырами или против…

– Пока я не вижу нарушения слова с их стороны, – вздохнул Михр. – Они ждали Куха и наверняка имели к нему старые счёты. Что не удивительно… Клешня всего лишь безмозглый прихвостень и старший охранник того, кто умеет думать и отдаёт приказы. Он должен был, полагаю, замести следы или вовсе – поджечь дом. Но сперва решил обогатиться. Нас не ждал, окрестности проверены ещё с вечера, как мне думается.

Михр прошёл к столику с напитками и поднял вместительную емкость дорогого тёмного стекла. Показал выру: ополовинена. Демонстративно принюхался. Юта опустил усы и восхищенно всплеснул верхними руками.

– Ты славный дознаватель! Да он же пьян, нет сомнений… Погоди, Кух у воров? Мы его нашли?

– Скоро узнаем, – предположил Михр. – Если от причала отошла именно их лодка, то стражи пригонят её обратно.

Юта сунул пса другу и метнулся вниз, прямо через окно в парк. С грохотом рухнул всей броней на дорожку и бросился прямиком к причалу, шумно нырнул – помогать стражам и первым выяснять, цел ли Кух. Михр погладил скулящего пса, прихватил лампу, сел на ковер подальше от осколков стекла. Раскрыл свой плоский походный ларец с лекарствами. Промыл порванное иглой ухо, присыпал рану порошком айры пополам с подорожником. Подождал немного, убедился, что кровь удалось остановить. Принёс для Ютти подушку – толстую, с дорогой вышивкой. Устроил собаку на отдых и пошёл вдоль полок, зевая, моргая, вполголоса уговаривая себя взбодриться, а заодно рассматривая тросны и пергаменты. В тёмном дальнем углу они оказались свалены кучей, пустая полка выглядела неуместно. Пришлось нести лампу и глядеть внимательнее. Как и ожидалось, за полкой нашёлся тайник. Большой. И в нем прежде помещался ларец, который теперь имел сломанную крышку и валялся на полу перевернутым. Конечно же, он был пуст.

– Если тайник указал сам Кух, полуарха не дам за его жизнь, – грустно шепнул Михр.

Вернулся к Ютти и сел рядом. Сердито растёр затылок. Спать хотелось отчаянно. От бессилия возникало тупое и нелепое намерение поджечь дом и хоть так закончить дело Куха. Трудно быть ар-клари в столице! Он здесь всего месяц, если считать по-честному, от устройства семьи во дворце. Он едва успел выучить имена своих людей, названия основных улиц и каналов, привыкнуть к обилию знати и разобраться, кто с кем и против кого… Он опаздывает постоянно, понимая, что вина тому – не глупости и нерасторопность, но отсутствие опыта, нужных людей и просто понимания скрытой от глаз жизни столицы… Только никто не даёт времени учиться. Спасибо, ар Шрон умён и прощает недоработки, сам помогает и защищает от нападок иных выров. Втолковывает: надо дать время новому ар-клари… Зато Кух знает Усень до последнего камня, тем и угодил ар-Лимам. И не только он накопил опыт жизни в городе! Воры тоже показали прыть, завидную… Вот и сиди, ар-клари, гладь уши доброму псу и ищи у него сочувствия. Ты снова пришёл к цели вторым. Но ты стал капельку больше знать о своем городе. Нет, не надо обижать богов. Какую там капельку! Последние два дня дали целое озеро новостей, сведений, связей, людей, мыслей… Ещё бы заполучить время и отдохнуть, отоспаться, обдумать. Михр зевнул, снова погладил Ютти.

– Везучие мы с князем. Он жив, ты жив… и я тоже. Лежи, отдыхай. Пойду свяжу гнильца. Везение везением, но надо и самому прилагать усилия.

Накрепко скрутив Клешню, ар-клари позвал охранника. Приказал сторожить зал и улёгся на диване, надеясь хоть немного отдохнуть. Заснул он мгновенно. Сон оказался тёмным и вязким, как загадочные глубины исконного вырьего мира… Откуда Михра грубо вырвал Юта. С грохотом ввалился в зал, встряхнул за плечи и стал кричать в ухо. Неутомимый, вот беда для подданных, – устало предположил Михр, открывая глаза.

– Я нашёл его! Я откачал его! – восторженно гудел Юта. – Не утоп, гнилец. Такие всегда за жизнь цепляются крепче, чем порядочные люди и выры. Казалось бы, зачем? В его-то положении…

Юта поддел ар-клари под руку и поволок из зала прочь, по лестнице к выходу из дома, в парк. Указал на лежащего без движения в изрядной луже воды Куха. Жалкого, сильно избитого, в изодранной одежде, со следами пристрастного допроса на теле. Рядом понуро молчал второй вор, знакомый Михру по встрече в доме Скрипа.

– Что вы желали узнать? – прямо спросил Михр. – Я ведь спросил вчера, есть ли у вас общие дела. И вы…

– Вчера именно вы, брэми, навели нас на мысль о наличии таких общих дел, – поморщился вор. – Вы спросили, мог ли он знать, где и кем сберегается золото. Мы провели проверку.

– В лодке здоровенный мешок золота, – вмешался в разговор Юта, пританцовывая на лапах. – Принести?

– Не надо пока что, – задумался Михр. – Я пытаюсь понять, нарушен ли наш договор.

– Мы не имели дел с вырами, наши люди не замешаны в событиях сегодняшнего дня. Кух…

– … и есть посредник выров, заказчик убийства курьера, – закончил фразу Михр. – Вы нарушили договор, сами того не ведая. С другой стороны, если бы вы не поймали гнильца и не задержали здесь, я не успел бы выследить его. Верно я понимаю: всё ваше золото нашлось. Треть Кух отсыпал себе и припрятал в тайнике?

– Точно так.

– Что вы ещё спрашивали у него и что он ответил? – Михр с трудом сдержал зевоту. – Куда хотел скрыться, искал ли помощи?

– В столицу не собирался возвращаться до зимы. Пока не понял, что мы знаем о золоте, просил довезти его тайком до Синги, сулил щедрую оплату. Утверждал, что его покровитель могуч, что златоусый Шрон долго в столице не просидит, что при новом кланде он будет первым среди людей. Ещё говорил, что вы понятия не имеете, с какими силами взялись спорить. – Вор усмехнулся. – Остальные разговоры вам не будут интересны. Угрожал, потом умолял. Клешня глуп, но исполнителен. Он умеет развязывать язык самым упрямым. Жаль терять такого мастера.

– Да забирайте, – разрешил Михр. – Мы застали его на воровстве. За что и наказали в соответствии с законом. Учтите, если вы испортите мне ещё одну ночь, всем договорам конец. Они мне и так противны.

– С вами едва ли можно договариваться, – вздохнул вор. – Но, как показывает дело, такой удобный и сговорчивый Кух на поверку ещё ненадежнее. Заверяю вас, выры будут жить в своих особняках весь год очень и очень спокойно, брэми. И наши тросны станут несколько… содержательнее.

Михр кивнул и побрёл к особняку. Следом топал Юта, сердился, требовал наказать гнильца, стрелявшего в собаку. Охранники уже закладывали двуколку и выводили сытых хозяйских страфов из стойл, готовясь перевезти бессознательного, едва живого Куха, в подвалы дворца. Ар-клари занял место в седле, ссутулился и погнал своего пегого к городу.

– Странное дознание, – пожаловался Юта, догнав друга и пристроившись рядом. Пёс снова сидел на его спине. – Мы всё выяснили для воров. Мы очистили имя Красавчика, существа никчемного, даже я это вижу. Мы закроем производство чёрной тагги. Столько дел, и все побочные! Главный вопрос так и остался в глубине, в тени… Кому служит Кух?

– Он если и скажет, не скоро, – поддержал Михр идею провала дознания. – Едва жив, лекаря надо искать, лучшего. Тьфу, гадость! Я обязан тратить силы на спасение гнилого без остатка гнильца… Криво устроена жизнь. Однако же кое-что меня радует. Завтра отосплюсь с полным правом.

– Обедаем в трактире, магра для всех, угощаю, – напомнил Юта самым княжеским тоном. – Женщин тоже приглашаю. Твою жену и жену Скрипа.

Михр кое-как нашёл силы поблагодарить. Потом изыскал ещё немного сил, чтобы поговорить с ар-тиалом по поводу привратника Куха, вызвать лекаря, дать иные неотложные указания. Наконец, едва держась на ногах, добрался до своих покоев. Жена снова, как и вчера, спала в кресле, неловко свернувшись и поджав босые ноги. На полу стояли новенькие башмачки, нарядные и пока что не вполне удачно сидящие по ноге. Михр устроился возле кресла и тронул мозоль возле мизинца. Провёл пальцем по узору платья, тоже купленного сегодня, городского и вполне удачного. Не иначе, жена Скрипа помогла с выбором. Надо же: умудрилась-таки подарить браслет северной работы. Не из числа своих вещей, новый.

Жена проснулась, суетливо вскинулась – вон как устал кормилец, серый весь. Указала на стол: там ужин, брусничная настойка тоже заготовлена.

– Я приметил тебя, выбрал, сговорился с твоим отцом, приволок за косу в дом, не спрашивая ничего… – задумался Михр. – Не жалею, всё вышло по-моему и меня устраивает. Одного не пойму: ты всё же меня больше боишься, уважаешь или ещё что накопилось меж нами? Молчишь и молчишь… Сам так хотел, чтобы не перечила, в прошлое моё не лезла. В доме не шумела и горлом правду свою, бабью, не отстаивала…

Ар-клари зевнул, с хрустом потянулся, побрёл к столу. Жена торопливо налила в чашку настойки. Подала, подхватила под руку, чтобы за стол усадить. Наваристый мясной суп был ещё теплым, пирожки с ягодами – тоже. Михр ел, зевал и хмурился, пытаясь одновременно жевать и хвалить вкус. Жена сидела напротив, подперев рукой щеку, и жалостливо глядела, до чего заботы довели родимого. Невесть что городит. Он выбрал, он сговорился… Один и был на всю округу настоящий мужик, глянет – уже сердце заходится. Работящий, с достатком, собой хорош, пить так и вовсе не пил. Уж что только девки не придумывали, набиваясь в жёны.

Ну вот: всё съел, подчистую… Голодом морили полный день, не иначе. А ведь в городе, оказывается, трактиры на каждом шагу! С утра в них пьянь гуляет, вечером и работящие мужики подтягиваются отдохнуть. Чем можно так извести человека, чтобы он носился курьерским страфом мимо всех трактиров? Отощал за месяц, щёк так и вовсе нет более… Жена тяжело вздохнула, добыла из вороха теплых тряпок чугунок с мелкими варениками в козьей сметане, начиненными грибками да луком. До чего в городе дорогая сметана! Два арха за маленький кувшинчик… Деньги-то теперь, странное дело, можно и не считать, хватает их. Но привычка осталась. Как и страх перед мужем. Ни разу голоса не повысил. Ни разу не обозвал как следует и за косу не оттаскал. Словно неродная. Сосед в деревне вон – крепко любил жену, ревновал по пьяни, под праздник поводом биглевой упряжи порол для острастки. А Михр вроде и не замечет… Молчаливый. Весь в делах. Один раз только – теперь – и удосужился задать вопрос. Значит, всё же прикипела к душе…

– Накопилось, – потупясь и дергая передник, ответила жена.

Михр дожевал последний вареник, сонно морща лоб и вспоминая вопрос. Потёр затылок, заинтересованно прищурился. Уточнил, нагрета ли вода помыться. Само собой, всё готово…

– Раз накопилось, – продолжил он содержательный разговор, – тогда завтра сделаю, как Юта уговаривал, поведу тебя в трактир. Магру пробовать.

– Что за кушанье? – насторожилась жена. – Не знаю такого.

– Так твоё дело не готовить, а есть! – развеселился Михр. – Понимаешь? Тебе будут подавать и угождать. Настойки наливать и подбавлять сметанки. А ты сиди, кушай и привыкай, княгиня, что подают тебе. Пора уж учиться слуг держать в узде, мало ли, как сложится. Привыкай распоряжаться.

– Я – распоряжаться? – удивилась такой мысли жена. Тихонько засмеялась, прикрывая губы ладонью. – Ох, всё в городе навыворот. Мне сметанки… И подавать.

– Разбудишь до полудня, – буркнул Михр, вставая и направляясь в соседнюю комнату, где всегда готовы бочка с водой и полотенца для мойки. – Накопилось… Может, на рынок сходим до обеда-то, платок тебе куплю или ещё какую глупость бабью, чтоб наряжаться.

Глава восьмая.
Марница. Сказки и быль Горнивы

Заяц выбил лапой длинную бодрую дробь – разбудил. Марница зевнула, улыбнулась раннему солнышку, запутавшемуся в зелени ивняка. Доброе оно, бледно-золотистое, северное. Глянь на такое разок, и сразу поймёшь: не было опаляющий злой пустыни, быть не могло! Привиделась в страшном сне. Точно помнится самое последнее, уже перед пробуждением происходившее: обещание, нашептанное в ухо голосом Кима, про мамино ожидание и дождик. Такие приятные слова. Обнял ведь сам, по голове погладил и даже, кажется, поцеловал волосы. Хорошо обнял, крепко. С душой. Марница прикрыла глаза и улыбнулась, чувствуя себя совершенно счастливой. Разве дело – мужа себе ловить и силком уговаривать? Конечно, такого мужа, как Кимочка, второго и искать-то без пользы. Один он на всём свете. Один… Как глянет, так чувствуешь себя не княгиней даже… куда поболее. Обычной девушкой, доброй и ласковой. Рука к метательному ножу не тянется, грубые слова уходят, прищур насмешливый расправляется. Он ведь о прошлом вызнавать не станет, к соседям ревновать не возьмётся и сравнивать ни с кем не вздумает.

Заяц помялся, снова выбил дробь и зашуршал в траве. Неторопливо запрыгал в сторонку, туда, где зелень погуще и попышнее. Зелень! Как Кимочка-то страдал: нет леса, одна пустыня кругом, и потому нельзя просто помочь, без риска и без угрозы себе. Нитки из вышивки рвал, бледнел да покачивался. Ясно, отчего: он к тем ниткам добавлял свою душу. Другие и не заметили, а она-то разобрала.

Марница охнула, вскинулась на руках и огляделась. Не во сне пустыня привиделась, в яви! Клык унёс выра, а она увязла в зыбучем песке. Да так увязла, что и вспомнить нет мочи, нет сил даже мысленно впустить заново страх в душу. Не страх, хуже: отчаяние последнего дня. Марница села поудобнее и осторожно повернула ладони вверх, внимательнее вслушиваясь в их боль.

След от собственных ногтей, впившихся в ладони, ещё не разгладился. Ссадина от запястья и до локтя: это Клык нечаянно ударил, вскользь, когда пытался выбраться на холм и бил лапами. Ссадина совсем свежая, но не кровит. Боль тупая, вполне посильная. Значит, не сон? Марница вздрогнула и ощупала тонкую рубаху. За пазухой лежал, как она сама сунула быстрым движением – пояс Кимочкин. Тот самый, сестрой его подаренный, вышитый для свершения судьбы. По краю зелень кудрявая, рядом с ней цветки марника – розовые, лиловые да вечерне-синие в тенях. В середке весёлые зайцы бегут по своим делам хитрой тропкой.

Сказал же: «Я тебя вытащу», – припомнилось. И ещё что-то говорил, она не захотела толком запоминать, потому что Ким теми словами оставлял для себя не особенно много надежды.

Марница нашла взглядом зайца, исправно укорачивающего зажатый в передних лапах сочный ивовый побег. Присмотрелась. Кто разберёт, в обычном она лесу – или в Кимовом, заветном? Зимы тут не ощущается, в тонкой рубахе не холодно. Если лес не прост, то прост ли заяц? Обычный на вид, сколь она разбирается в зверях этих, давно исчезнувших из привычной жизни: серый, пушистый, длинноухий. Мордочка смешная, розовый нос принюхивается к ивняку, широко посаженные тёмные глаза моргают и щурятся, отливают то карим, то лиловым…

То ли не видит её заяц, то ли не желает замечать.

– Нет, ты не мой Кимочка, – сказала Марница зайцу. Тот насторожил одно ухо, но более ничем не обозначил внимания. – Ты простоват для Кимочки.

Заяц ещё раз выбил дробь и одним прыжком нырнул в ивняк. Сгинул. Стало совсем одиноко. Ветерок качнул верхушки дальних сосен, они укоризненно заскрипели, полагая поведение ушастого невежливым. Так решила Марница. Облокотилась на кочку, посидела ещё чуток. Отдышалась от своих тёмных мыслей, болью сжимающих сердце. Где Ким? Жив ли? Ведь свой пояс отдал ей… Домой отослал. Не к добру.

Ивняк снова зашевелился. Из веток, которые услужливо раздвигались и ласково гладили волосы и руки, выбрался пастушок. Молоденький, лет двенадцати на вид. Тощий, вихрастый, рыжий. Личико лукавое, с прищуром – и всё в конопушках. Глаза быстрые, серые, порой голубым взблескивают. Пастушок почесал затылок, глядя на Марницу. Шмыгнул носом.

– Фимочка я, – звонким детским голоском сообщил он. – К тебе послан. Меня вон, за вихры оттаскали, чтобы здороваться выучился. Ну, значит, учусь: здравствуй.

– Тоже заяц? – Марница невольно улыбнулась странному и милому родичу своего Кима. – Мне Тингали говорила о тебе.

– Ох, мамка Тинка шьёт да перешивает, – пожаловался пацан. – Щекотно это, когда иглой да в бок! Ты скажи ей. Щекотно! Неужто нельзя с одного раза спроворить узор толково? Я уж далее сам доучусь. И тётка туча воспитывает. И лес весь старается, науку даёт. Дед Сомра меня тоже не бросает, сказками балует да ягодой задабривает. Мамка бы лучше вышила мне лукошко или там – цветок новый. Чужеземный.

– Тебя прислали жаловаться? – заподозрила подвох Марница.

Рыжий поскреб затылок усерднее прежнего, сморщил нос и нехотя помотал головой. Говорить о деле ему не хотелось. Скажи сразу – и уйдет гостья, и опять сиди учись…

– Я поговорю с Тингали, – пообещала Марница. – Чтобы и цветок вышила, и даже лодочку. Пруд тут есть?

– Пруд есть, но мал, – отозвался пастушок. – Воды бы неплохо вышить поболее. Болото дедово – оно велико, но озерка у нас нету… Беда. – Он виновато дернул плечом. – Ну, не беда… Это я хватанул лишку. У тебя беда – это да, это уж всерьёз, это без мерки горечи и только на донышке малый осадочек надежды. Пропал твой Ким. В лес явился, деду поклонился. Кем хочет, тем обернётся… а только к людям не вернётся.

– Складно, – похвалила Марница. – Его наука?

Рыжий гордо кивнул. Знакомым, резанувшим болью, движением дернул вихры чёлки, пропустил меж пальцами. Хитро подмигнул. Стало окончательно понятно: он и правда видел Кима. Вроде, вздохнуть бы и сбросить груз боли: жив, не сгинул в пустыне. А только не получается пока радости. Как это – к людям не вернётся?

– Толком рассказывай, – попросила Марница. – Что за беда? Он здоров?

– Лес добрый, лес нас лечит, себя не жалеючи, – улыбнулся Фимка. – Ты мамке Тинке скажи: пусть ещё сказочку сошьёт. Лесу в подмогу. Ветла старая вся посохла, и сосна вон – скрипит натужно. Трава на горушке повысохла под корень. Трудно лечили. Но вылечили, как иначе? Только видишь как: по всем законам наш он теперь. Совсем наш. Лесной. Сам в канву нырнул – вернулся, сам Сомру позвал и подмогу получил, сам выдержал бой и лечиться в лес Безвременный явился… Да сверх того просьбу его дедушка исполнил: тебя сюда вот дотянул усом, не бросил на полпути замерзать да замокать. В пустыне не оставил, в песке зыбучем, где людям в то время не было дозволения выжить. Что ещё? В девку болотную не обратил. Жаль… – рыжий снова хитро стрельнул глазами. – Мы бы играли, ты бы меня за пятку хватала, а я верещал. Опять же, хорошая подружка лесовику – девка болотная…

Марница вздрогнула и побледнела. Жить в безвременном болоте и хватать зайцев за пятки ей не казалось интересным. Дома ждёт мамка, родное подворье стоит краше прежнего. Кошка трехцветная моет лапы, обещает дому гостей. Людям надобна людская жизнь, никак не лесная, сказочная. И дети настоящие, а не нашитые нитками на вышивке. Пусть и зовёт этот Фимка мамой Тингали, но ведь это неправда! Точнее, не человечья правда, а детская сказочная, где всё «понарошку»… Ким шагнул во взрослую жизнь, теперь не будет ему здесь покоя и счастья. Или – будет? И зря она пыталась свои мечты о доме вложить в его голову? Силком в невесты напрашивалась…

– Фимочка, вымогатель пушистый, – с оттенком злости в ласковом голосе шепнула Марница, – ты доберёшься когда до дела? Что ещё мне выпросить у твоей мамки, чтобы получить ответ?

Рыжий расплылся в счастливой улыбке, пошарил рукой в густой траве и добыл лукошко, полное ягод. Всяких, на выбор. И малина душистая, и брусника глянцевая, и черника сизая с туманным налетом… Подвинул и рукой показал: угощайся.

– Есть условие, – не стал скрывать он. – Я теперь лесу здешнему приятель не простой, а важный и значимый. Если и не хозяин, не дорос пока что, то заяц точно наиглавнейший. Тинку хочу в гости зазвать. Чтобы пошила и со мной поболтала. Как с большим, без глупого тыканья иголкой в бок. Обещаешь потолковать с ней? Слово дай. Я хоть и мал, но лжу людскую разбираю крепко.

– Слово даю, – сразу согласилась Марница. – Не лжу, а ложь.

– Не учи, не твой черёд, – насмешливо фыркнул мальчишка. Снова дёрнул себя за вихры Кимкиным знакомым до боли движением. – Ладно, не лжа… не ложь. Я тут важный, в своём праве. Дед Сомра сказал: Киму нет дороги назад. Пусть пока что в шкуре побегает, прошлое подзабудет, душу подштопает. Ну да, сказал. А я – заяц. Я на его прямой завет враз свою кривую петлю добавлю. Пусть в шкуре бегает. И память не бережёт… пока что. Но возвернуть забытое сможет, вот какова моя добавка. Ты иди тропочкой к опушке. Неторопливо иди, гляди по сторонам да примечай всяко-разно. Зверья в лесу много. Узнаешь своего Кимочку верно, поясок ему повяжешь, может, он и выберется из тени нашего безвременья.

– И дальше что? – быстро уточнила Марница.

– Как это – что? Дальше тебе ничего уже не прибавить и не исправить, – уперся рыжий. – Силком в дом не потянешь. Мы, зайцы, прыгучи – страсть. Я хоть и мал, но всё продумал крепко. Ты его любишь – из лесу дорогу ему дашь. Он тебя любит – сам к порогу выйдет да узнает.

– Тебя бы, сволочь ушастую, полечить от наглости, – обозлилась Марница, озираясь по сторонам в поисках нужной травки, – хоть крапивой!

– Не догонишь! – звонко рассмеялся пастушок и сиганул в ивняк так резво, что только пятки мелькнули. – Болотница, болотница! Только тронь за пятку, все слова свои заберу назад, и настанет уговору конец!

Его смех пробудил весёлое многозвучное эхо, которое ещё долго взлетало и падало, радуясь ловкой шутке… Марница сжала пояс в ладони. Огляделась, безнадежно и устало. Чужой этот лес. Сказки в нем живут. Вот только стать частью их плетения ничуть не радостно, да и легкости в заячьих уговорах не заметно. Откуда ей знать, запала она Киму в душу – или нет? А ну как она выманит Кима из леса, лишит прошлого, а новое счастье и не сложится, нет его, общего для двоих! Сама всё придумала, сама построила из песка терем… Получается, Киму ответ за то держать? И всего лишь потому, что хитрый рыжий пацан желает запрыгнуть на его место и хозяином леса стать со временем. Хотя какое тут время – в Безвременном лесу?

– Плохой уговор, – тяжело выдохнула Марница. – Нельзя так! Сперва надо его душу спросить, а потом уж мою… Эй, заяц! Не могу я завязать пояс. Получится удавка, а не доброта. Слышишь? Дурак ты покуда, не дорос выплетать сказки. Тебя ещё иголкой колоть и колоть! Так Тинке и скажу: пусть колет без сомнения, пока из щекотки настоящая боль да жалость к живому вырастут.

На ответ Марница не надеялась. Разве такой неугомонный, не знающий укорота пацан второй раз вернётся? Тем более, обозвали и пригрозили отстегать крапивой. Лес возмущенно зашумел, снова качнул листвой то ли укоризненно, то ли сочувственно. Знать бы, на чьей он стороне? Марница сухо усмехнулась своим нелепым мыслям. Кое-как поднялась на ноги, охнула: ниже колена так болят – словно ошпаренные… Все косточки ноют в теле. Но идти надо, из леса чужого выбираться. Только – куда? Ни тропочки, ни дорожки. Только злющая крапива в рост со всех сторон.

– Мстительный пацан, – прищурилась Марница. – Ну, я всерьёз с мамашей Тингали поговорю. Пусть воспитывает.

Пояс оттягивал руку, и Марница сунула его за пазуху, где он и прежде хранился. Горько нахмурилась, окончательно решила идти напрямки и не рассматривать зверей. Киму наверняка в лесу будет лучше. А своя боль… она своя и есть. Ну – не сложилось… Уже сколько раз не складывалось. Может, настоящая любовь в жизни встречается реже, чем говорящие зайцы в волшебном лесу.

Рыжая голова пацана огоньком замелькала в крапиве. Он шипел, охал и всхлипывал, но шёл упрямо. Появился на полянке – глаза полны слез, вся синева в них погасла, а серость стала тусклой, даже болезненной.

– Иди, пожалею, непутевый, – вздохнула Марница, разом утратив остатки злости. Сама подошла, обняла за плечи. – Подуть надо, пройдёт. И чего ты полез в заросли? Я бы сама прекрасно пробралась, мне даже в пользу. Когда кожа ноет, душу меньше щиплет.

– Дед осерчал, – всхлипнул рыжий и звучно шмыгнул носом. – Сказал, нельзя глупо выкладывать петли поверх его решения. И условия от себя нельзя. И что я вымогатель, тоже подтвердил. Только неправда. Я скучаю по Тинке, – серый глаз хитро прищурился. – Тут ещё подуй. Тоже больно – страсть.

– Ну ты и прыщ, – заподозрила Марница. – Все слова у тебя с двойным дном.

Рыжий хихикнул и кивнул. Подобрал свое лукошко и отдал прямо в руки, бережно.

– Угощение, ешь. И слушай… В общем, так сладилось. Дед сказал: не отпустит Кимку. Я сказал: устанет мой визг выслушивать. Он тогда: ладно, два зайца на один лес – всем переполох и расстройство. И еще: ты Кимочку любишь, нельзя этого не видеть, тут я прав. Пусть Ким сам решает. Вот. Иди по тропочке и гляди по сторонам. Узнаешь, верно поясок завяжешь – далее его забота искать тебя. Если ты ему в душу не запала, то не выйдет он к тропке и памяти своей не восстановит… Всё, хватит дуть, дядька ветер уже беспокоится, кто это за его дело взялся без спроса?

– Дедушке передай от меня благодарность за его решение. И тебе, упрямцу, спасибо. Давай в макушку поцелую, вот так.

Рыжий хихикнул, порылся в ивняке, вероятно, содержащем всё, что душе зайца угодно… На сей раз под руку попались теплая куртка и добротное платье грубого шерстяного полотна, какое начесывают из северных пуховых биглей. Марница оделась, ещё раз по всем правилам, глубоко и уважительно, поклонилась рыжему. Немедленно, само собой, задравшему нос при виде такого почтения и уважения…

– Деду потом твоё «спасибо» передам, – задумался нахалёнок. – Он занят. На юге роет себе илистое уютное болото. Там у него новый ученик. Мне потому – послабление. Временное.

– Не понимаю я вашего безвременья. В котором всё равно есть время, – усмехнулась Марница, застегивая куртку, пришедшуюся как раз впору.

– Когда у людей перемены, у нас тоже переворачивается страница. Новые сказки. Новая жизнь. У вас времени отсчёт обновляется, у нас мыслям придается новый вес. Теперь вон, – рыжий завистливо вздохнул, – про ящеров дед думает все свои думы. Я пока не научился перекидываться в ящера. Провожу тебя и бегом к Вузи. Пусть наставляет.

Марница, только-только направившаяся по мягкой травке к тропинке, споткнулась об новость. Даже не задумалась, куда крапива подевалась, какое там! Оглянулась на хитрого мальчишку. Покачала головой.

– Ты мастер не отпускать слушателей.

– Стараюсь, – расцвел рыжий.

– Вузи вроде погиб или ушёл, давным-давно…

– Тот ушёл, другой явился. Ох и шумный! Ведь он заступался за Кима побольше моего, – подмигнул Фимка. – Такой упрямый – страсть! С палкой налетел на деда. Кричал: пусть танцует, ему надо, у него в душе шумят дожди. Что за нелепица про дожди – не разберу. Ты не пояснишь напоследок?

Пацан с надеждой прищурился, потом передумал, расширил глаза и захлопал линялыми ресницами. Марница покачала головой и пригрозила пальцем.

– Если я сяду на пенёк, ты меня до смерти заболтаешь! Ох и лукавый ты лесовик… Пойду.

Марница снова поклонилась. Пацан снова вскинул нос и загордился, даже отвлёкся и забыл выдать новый вопрос, похожий на крюк с наживкой: глотай, глупая рыбка. Я подсеку и ты ещё подергаешься на нитке, свитой из любопытства… Но – нельзя отвлекаться. Лес уже шумит и волнуется. Орешник машет ветками, требует внимание собрать в кулак и с пояском не ошибаться. Нет у неё права на ошибку!

Справа на тропку выскочил крупный заяц. Хитро прищурился. Марница отмахнулась – Фимку ни с кем в этом виде не перепутать! Наглец не расстроился, нырнул в кусты и сгинул. Олень осторожно выглянул из молодой поросли. Гордый, голова породистая, по телу ровный красивый крап, всё как Кимочка рассказывал. Глаза карие, добрые. И такой в них задумчивый покой… Нет, не годится. Всё у этого оленя в жизни складно, и место его тут, и душа его не мечется. Прыгнул расправленной пружиной – и исчез.

Старый седой волк проводил оленя тяжёлым взглядом жёлтых глаз. Волки еще живут в мире, хотя их и не много. Марница помнила, как пять зим назад волки сбились в стаю и загрызли стадо биглей в большой деревне. Чуть не привели людей к погибели: без биглей ни пахоты, ни мяса, ни шерсти… Клык тогда был молод, но по следу волчьего вожака шёл рьяно. По слухам, прежде на волка натравливали псов. Но выры их невзлюбили за шумный лай и преданность людям… Вроде, у Рафтов на их земле ещё есть собаки. Может, снова расплодятся? Мимо седого волка Марница прошла без остановки. Уж скорее она сама в такую шкуру влезет, чем Кимочка с его нежной душой.

На массивное чудище Марница уважительно поглядела снизу вверх. Удивилась его рогам, венчающим огромную голову: в виде сплошных тарелок-костей размером в обхват рук, да ещё с ножами-отростками. Названия зверя Марница не знала, чем он питается и каков по нраву – не ведала. Но вид огромный житель леса имел мирный, и его карий взгляд надолго ввел в недоумение. Спокойный, чуть печальный и мудрый даже, задумчивый и несколько сонный… Ким мог бы так смотреть. Пожалуй… Или – нет? До слез мучительно искать черты человека в столь чуждом. Её Ким человек, почему он мог так перемениться? За что его – и в шкуру? Огромный зверь вздохнул, переступил на высоких ногах. Потёрся шеей о ствол ближней сосны. И отвернулся. В душе ничто не дрогнуло. Проклиная свое неумение слышать неслышимое и видеть невидимое, Марница на негнущихся ногах прошла мимо и более не оглянулась. Не тот зверь. Точнее, всего лишь зверь…