Текст книги "Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи"

– Охрану строю так, – начал он, – чтобы со стороны её и не было заметно. Тогда, глядишь, отделаемся малым трудом, отразим ночной налёт и изловим всех врагов. Если же дать им повод заранее опасаться, беспокойство затянется до осени. Возьмутся слуг подкупать да уродовать, своих людишек в терем пристраивать соглядатаями. Потому Ронга должен назвать себя послом, при оружии днём не появляться и лучше того – из пруда не вылезать. Не стоит его размера и боевитости всем видеть в полной их силе. Ограду терема я оплёл сторожевым вьюном. На всех дорогах к столице с лесом побеседовал, знак мне обещали дать. Дважды уже давали, когда с юга приходили люди незнакомые, три дня назад и неделю назад. Где поселились, выяснил. Пригляд за ними наладил. Уже могу сказать: двое возле терема крутились и выведывали, велика ли у князя охрана.

– Может, мне Купу пока что отослать в гости хоть куда? – насторожился князь. – Моньку с ней заодно.

– Уже обсуждали, – отмахнулся Ким.

– Кимор, я сам помню, – расстроился князь. – Здесь они рядом, а там как ещё охрану им наладить… Но душа болит. Старею, прежде ни о ком не болела, легко я жил, даже слишком.

Посидели молча, конопатая, усердно сопя, приволокла большой поднос со съестным. Убежала. Вернулась с бадейкой рыбьих спинок для выра. Князь глянул на служанку. Помрачнел еще более: и её жаль, совсем душа ослабла, утратила прежнюю закалку. Ведь и собой девка не хороша, самая пора голенастая и некультяпая… Не ребенок уже и не девушка ещё.

– Иди отдохни, загоняла вас Купа своими строгостями, – негромко бросил князь, когда девчушка взялась всем наливать отвар трав и раскладывать по малым чашечкам мочёную бруснику.

– Я сама стараюсь, без подгонялок, – расцвела улыбкой конопатая и убежала.

– Когда они сунутся, Ким? – прямо спросила Марница.

Ким пожал плечами и покосился на князя. Тот кивнул – сам скажу, как сочту нужным. Сиди и молчи. Марница почти разозлилась этому мужскому заговору молчания: не отец ей жениха выбирал, а поди ты, теперь уже привык и полагает, это было его решение. Мужик-то толковый, значит, он такого нашёл, он и сговор провёл. Кому попадя, наследницу Горнивы в жены бы и не пообещал.

– Курьер от ар-Лимов прибыл вчера, – сказал князь. – Посла ждём через пять дней. Думаю, де его появления терем попробуют подпалить.

– Опять ар-Лимы! – возмущенно булькнул Ронга.

– Если они не виноваты, то их посол рискует не меньше нас, – отметил Ким. – Я уже отрядил три десятка людей ему навстречу. Те, кто за теремом приглядывают, должны знать: мы без охраны, именно на нас и надо нападать пока что. Жаль, собак нет…

– Юта ещё из столицы, в первый день сезона ангра, отправил курьера к себе домой, – оживился Ронга. – Велел передать: отряжает к нам псарей, пойдут они короткой северной дорогой, через лес, болото и пролив. Ждать их следует завтра или послезавтра. Придут скрытно и дадут знак с опушки.

– Псари? – удивился князь. – Они что, тати лесные, чтобы тайком пробираться?

– Я слово такое слышал от Юты первый раз в жизни, – вздохнул Ронга. – Не знаю даже, что за порода – псарь. Полагаю, крупная собака, потому что пёс Юты никакому человеку не опасен, в нём и одного локтя роста нет. Разве – если встопорщит уши. Давайте так: сегодня я пролежу день в пруду, справлюсь с собой. Завтра тоже постараюсь. Но если не нападут, дальше уже бойтесь меня. Мне вредно долго оставаться без движения, я ещё очень молод.

На том и порешили. Марница быстрым шагом, молча, добралась домой. Упрямо закусив губу, разворошила сундук с вещами, добыла со дна кожаные штаны, удобную рубаху и длинную безрукавку, в какой ходила по Усени, будучи ар-клари. Пристегнула метательные ножи и положила на стол у изголовья игломёт. Так – спокойнее. Ким станет её беречь, обо всех позаботится, но кто подумает о нём? Невеста и Клык – больше некому…

День прошел в напряжении, и натягивалось оно всё туже, как содранная скорняком сохнущая кожа. Тронь пальцем – зазвенит тот покой тревожно, взволнованно. Но пока что обходилось. Даже Фоська, приметив неладное, говорила потише и на Марницу старалась не обращать внимания. Вышивает жениху вторую рубаху, ругаясь шёпотом такими словами, какие княжне и знать не следует – ну и пусть… Стежки кладёт кривее всякого пьяницы, тоже не беда. На Кима кричит, стоит ему хоть шаг без неё ступить за порог– и это не плохо.

Первые признаки непорядка в городе наметились к ночи. Киму сообщили, что в Нивле, вопреки всем запретам, появилась и без оплаты раздаётся бражная настойка – большими глиняными кувшинами, всем желающим. Попробовали изловить гнильцов, те бросили кувшины и сиганули в кусты, только их и видели – ловкие оказались… Ким безмятежно улыбнулся, выслушав новость.

– Пожалуй, завтра надо ждать гостей, не сегодня, – предположил он. – За одну ночь никто не упьётся должным образом. Опять же, я ещё не разослал всех охранников по городу и окрестностям, чтобы оставить терем окончательно беззащитным.

Марница сердито оборвала нитку вышивки, помянула вырью мать, скомкала рубаху и зашвырнула в угол. Пообещала себе выспаться сегодня добротно, за две ночи вперёд. Потому что не одному отцу хочется отослать Купаву подальше. Она бы и Фоську выпроводила, и пастуха страфьего, и даже кошку – хватит с них одного поджога подворья. У поварихи прежде не было седых волос, а теперь имеются…

Утром на главной улице, у торговой площади, обнаружился брошенный возок с испорченным колесом, без страфов или биглей в упряжи. Нагружен воз был всё той же бражной настойкой, большая часть кувшинов «испарилась» к рассвету, прежде, чем городская охрана заметила воз. От рассвета пьянь подзаборная заняла свои обычные места, прервав работу на полях. Зачем, если без всякой оплаты праздник в полном разгаре?

Ким перевёз оружие Ронги на подворье князя. Марницу забрал с собой – в гости к маме. Княгиня, по его словам, затеяла семейный ужин.

В сумерках особняк смотрелся извне именно так, как и хотелось бы готовящим нападение: в окнах нижнего яруса горит свет, прислуга беззаботно пересмеивается, девки то и дело бегают к погребу – за закусками и разносолами… Из охраны всего-то и видны три человека с закинутыми за спины игломётами, и те косятся в сторону площади, где гуляет пьянь – пойти бы да унять, всё одно, у князя тихо и до утра так и будет. Город-то свой, что может в нём случиться нежданного? А что угодно! Например, пожар.

Когда пламя в тёплых и тихих сумерках взметнулось над дальним подворьем, даже у Марницы сердце зашлось болью. Город ненадолго притих, как перед грозой. Застоявшуюся эту тишину всколыхнул набат: пожар – беда общая, тем более в северном деревянном городе. Купава молча смахивала слезинки, глядя из-за занавеси, как злое пламя высвечивает окраину, наполняет закатными оттенками тёмное уже небо…

Всколыхнулся крик, ему завторили нестройный гомон, хриплое уханье биглей, топот страфьих лап.

– Чашна, свет мой, никак иначе нельзя было изловить злодеев? – жалобно уточнила княгиня.

– Тебе чужих сопляков жальче, чем родную дочь? – оскалился князь. – Молчи, сядь в угол и не лезь к окну. Ну, сгорит три дома, ну – улица. Отстроим. Денег дам, лес закуплю сам. Охрана там, спасут людей. Не реви, дурища! Ты княгиня, а не баба деревенская. Твоё дело не два дома и не улица, весь этот край. Моньку прирежут, кому он останется?

– Чашна… – жалобно вздохнула княгиня.

– В угол, сказано! – злее прежнего рявкнул князь. Понурился и сам отвёл, сел рядом. – Купа, видишь: и я сижу тут, сам под охраной. Вот и злюсь… Сколь долго знаю этого Кимора? Думаешь, легко мне доверить ему город и своих людей?

– Так не доверяй. Ты куда как умом крепок, во всяком деле лучше любого мастера разберёшься, тебя и Шрон уважает, и люди без слов слушают, с одного взгляда твоего ясного, – привычно запричитала Купава.

– Не доверяй… – передразнил князь и ссутулился. – Так лучше я проверю его теперь и, если что, сам выгоню. Иначе он испортит Моньке жизнь и Горниву не удержит.

– Как ты сказываешь недобро, – поёжилась Купава.

– Как обычно, ничуть не злее прежнего, – развеселился князь. – Купа, он чудной мужик. Но чую я, что толковый. Вот и сижу, не дёргаюсь, не лезу распоряжаться. Зато время выкроил на тебя поглядеть. Ты побледнела и на лицо осунулась ещё с хвойника, пожалуй. К чему бы это?

Князь хищно усмехнулся, вполне уверенно предполагая ответ. Не стал выслушивать невнятные вздохи жены, мнущей пальцами платье и щупающей без толку и смысла перстни на пальцах. Позвал слуг – прибежала всё та же конопатая, расторопная и ничуть не испуганная. Выслушала, закивала: к окнам княгиню не пускать и самой не подходить, если что почудится неладное, сразу звать охрану, а игломёт теперь же положить под руку, на крайний случай. Только закончил поучать – ввалился Ким. Толкнул Марницу в угол, к матери.

– Или ты тихо сидишь тут, или шумно – но в погребе, под замком, – мрачно сообщил он и удалился, сердито поводя плечами и бормоча: – Наследница! И чего тебя князь из дому не выставил? Жили бы тихо-мирно, на опушке леса…

За изгородью возник звук, от которого конопатая задохнулась и побледнела так, что все рыжие пятнышки на помертвевшей коже стали видны – до самого малого. Там, в темноте пустой улицы, щелкнул игломёт, и тело охранника, обходящего дозором особняк, стало сползать на мостовую, валиться мешком… Сразу же родился новый звук: слаженного топота страфьих лап. Он приближался по трём улицам: две вели к парадным воротам в особняк, третья изгибалась позади парка, оттуда обычно подвозили всё, что требуется для домашних нужд… Марница зашипела. Страдая от бездействия, отобрала у конопатой игломёт и села рядом с отцом.

– Не пойду я за бера усатого! Что он, не верит мне, посадил сюда и запретил высовываться?

– Пойдёшь, – не усомнился князь. – Иначе ты бы не усидела тут.

Ответить Марница не успела. Разобрала басовитое гудение – так могут дать сигнал только выры. Это выдохнул Ронга, у кого ещё получится столь низкий и тяжёлый звук?

Шум разросся, теперь уже нестройно, в разнобой кричали люди, пытаясь отменить нападение, развернуть страфов: топот сменил тон, птицы забеспокоились, заклокотали, захлопали крыльями. Ронга загудел повторно, на сей раз он издал боевой клич. Марница пожалела, что не может его теперь видеть. Выр таких размеров, в полном вооружении, в бою – зрелище необыкновенное!

– Живыми брать, Ронга, не забывайся! Эй, на крыше, не зевай, лей воду!

Это уже голос Кима. Опасаясь поджога – Марница знала точно – Ким загодя велел втащить на крышу бочки с водой и расставил людей. Горящие иглы или используемые реже стрелы способны подпалить бревенчатый дом в считанные мгновения. Вот росчерк огня пересёк шторку – как раз стрела с паклей пролетела и впилась в стену. Сверху плеснули из бадейки, из парка зазвучали шаги – слуги бегут проверять, надёжно ли погашен огонь.

Лязгнула сталь. Значит, дело дошло до ближнего боя. Марница крепче прикусила губу, путаясь в мыслях: то ли Пряху просить оберегать Кима, то ли сказочного Сомру, то ли понадеяться на живого и настоящего Клыка, он ближе, он знает своё дело…

– Отсекай, бей страфов, уйдут!

Это кричит пожилой ар-клари Горнивы, оставленный здесь ещё в осень Ларной. Человек разумный и деятельный, хоть и склонный каждый день писать тросны в столицу, отчитываясь перед тем же Ларной. Если даже в шутку назвать его тросны доносами – обижается и хватается за топор…

– Самый трудный бой в моей жизни, – скрипнул зубами князь. – Ждать невыносимо! Хоть глянуть, как они, управляются ли…

– Ты же князь, тебе надо обо думать всем крае, свет мой, – переиначила упрек мужа Купава, повисла на его руке и всхлипнула. – Сиди, пусть выр рубит их, он больно уж боевит. А мне без тебя страшно, тут ноет и здесь тянет. Тошнота донимает…

– Ага, – оживился князь, возвращаясь к прерванному разговору. – Солёные грибочки кушаешь каждый день. Купа, ты не томи, дело серьезное. У Моньки свадьба на разгуляй приходится. Когда намечать следующий праздник?

– Так на хмарник, наверное, – заулыбалась княгиня. – Всё ты видишь, всё примечаешь…

Марница хмыкнула и отвернулась к окну. Непривычно сидеть без дела, когда рядом идёт бой. Ещё более странно слышать, как отец выведывает у матери, не появится ли у неё – Мари – брат или сестра… Там люди умирают, тут рождение намечается. Хоть бы одним глазком глянуть: что же творится за оградой? Не ранен ли Ким? И что там вытворяет Ронга…

Ронга с его пятью глазами, способными различать цвета куда точнее, чем глаза любого человека, даже в густой темноте, был заранее определён в дозор. Так решил Кимом перед боем, ещё днём. Для этого выр влез на чердак соседнего с княжеским крепкого двухъярусного терема, занимаемого семьей городского управителя Нивля.

Место под крышей показалась выру наилучшим изобретением людей в части создания сухопутных засад. Нет прямого солнца, путь даже весеннего и нежаркого. Зато стоят в рядок бочки с водой, два слуги по первому знаку усердно протирают панцирь, сохраняя тело мокрым, то есть наиболее годным к бою, имеющим полную свою гибкость. Помещение достаточно просторное, но для людей тут низковато: они ходят, пригибаясь. Зато выр не тянется и не напрягается, расположив головогрудь как раз под венчающей крышу терема восьмигранной башенкой – игрушкой, простым украшением, не имеющим никакой военной пользы.

Вряд ли злодеи, затевая нападение, даже при самой обостренной подозрительности могли счесть, что отсюда их выслеживают. Башенка набрана из тонких пластин дерева, вся в резном кружеве, насквозь светится, на каждую сторону выходит оконце. Небольшое, для человека негодное, но вырьим глазам на стеблях наоборот, удобное. Самого Ронгу не видно, он внизу, зато обзор имеет на обе главные улицы, сходящиеся к особнякам первых людей Горнивы. Хорошо различим и сборный двор с амбарами чуть поодаль. В противоположное оконце через более низкие крыши соседних домов открывается вид широкой торговой площади.

В сумерках, когда вдали вспыхнул пожар, а из ворот княжьего подворья выехали парами восемь охранников – разбираться с бедой – выр приметил подозрительного человека. Тот хоронился у поворота улицы и провожал верховых взглядом. О своем наблюдении Ронга сообщил Киму: как оговорено, показал кончик уса и сделал условный знак. Проверил крепление оружия и велел слугам ещё разок полить себя, не жалея воды.

Панцирь как раз пропитался по стыкам, но не успел начать сохнуть, когда двое чужаков прокрались через сад соседнего владения, раздвинули заранее расшатанные жерди частокола и выцелили из игломёта охранника. Выр ощутил, как по телу прокатывается судорога – он хотел бы смять гнильцов, бьющих подло, исподтишка. Но не мог нарушить слова, данного Киму. Он поставлен в дозор! К тому же есть основания надеялся: попадут в кольчужку, человек уцелеет… Всегда ведь хочется верить в лучшее.

Охранник ещё падал, а по обеим улицам уже катился дальний звук начавших движение к воротам подворья всадников на страфах. Выр неподвижно, из последних сил перебарывая себя, ждал, пока враги не минуют отметки, заранее указанные Кимом. Потом загудел и всем телом рванулся вверх, безжалостно разбивая в щепу красивую башенку, вырываясь прямиком на крышу.

Слуги успели, как им и было велено, подать игломёты. Мощные, двухзарядные дальнобойные, по два сразу, в правые и левые руки. Выр навскидку не бил, целился внимательно, в плечо седокам или в ногу птицам. Принял вторую пару игломётов, разрядил. Оценил толчею врагов внизу, где пытались уже не атаковать, а просто спастись, пробиться и уйти…

Тогда Ронга и скатился с крыши, басовито гудя боевой клич ар-Рагов.

Одного всадника выр неудачно смял сразу, в падении. Был немедленно изруган Кимом – надо брать живыми, по возможности всех, и особенно главарей, прячущихся за спинами передовых всадников. Выр всадил веретено в ногу бегущего к повороту страфа, подсёк его и свалил, метнул два ножа и следом отправил булаву – породистые страфы бегают быстро, и их всадники ничуть не желают принимать честный бой.

Рядом, отметил Ронга, люди князя уже вязали пятерых спешенных злодеев. Выр сбил наземь нелепо мечущегося испуганного страфа, не способного слушать команд. Метнулся по улице за угол, стараясь догнать трусов и хоть так выплеснуть нерастраченный азарт схватки.

Разве это – бой? Ничтожества сразу показали спины и даже оружие бросили! Хуже того: страфы у них оказались резвыми, выр в погоне успел сбить одного и достал веретеном второго, но ещё три злодея ушли, затерялись в тесноте и темноте окраинных улиц…

Ронга сделал два круга по предместьям, выбрался за город – пусто… Между тем, трудно сомневаться: ушли самые умные, из задних рядов. Наверняка они и были бы наиболее ценными пленниками.

– Где эти псари? – возмущенно булькнул Ронга, вымещая злость на кустарнике, ровно срезая его наусной кромкой на высоте двух локтей от земли. – Обещали подтянуться ещё вчера. Люди… От боя горазды бегать, а вот наоборот, в бой… Нет, наши, южане, покрепче норовом.

Сделав такие выводы, выр отвернулся от тёмной опушки, заспешил по дощатым улицам к княжескому подворью. И замер, разобрав тонкий свист, неслышный людям. Недоверчиво вслушался: а ведь это выр шумит! Окликает сородича, просит указаний к действию. О: ругается! Мол, я тут свищу с утра, высох и охрип, но никто не слышит… Злится: мне сказали, что в городе есть выр и что надо двигаться скрытно…

Ронга задумался. Взобрался на первую попавшуюся крышу невысокого дома, вызвав полуобморочное состояние его обитателей, проснувшихся от небывалого шума и грохота. Сверху выр басовито, в полный голос, загудел:

– Сюда! Уже не надо скрытно. Надо быстро!

Незнакомый выр показался на опушке леса, за ним ещё один. Ронга дождался обоих и побежал первым, направляя гостей к особняку князя. А заодно рассматривая их. Довольно крупные, чуть более полутора саженей. Светло-серые панцири, у передового – с характерным для семьи ар-Рафт узором, похожим на тёмное кружево. На спине у выра стоит здоровенный пёс, серый, мохнатый. Весом с человека, пожалуй. У второго выра спина тоже занята: на нём едет человек, а два крупных угрюмых пса бегут рядом.

– Псари? – спросил Ронга на бегу, используя человечье наречие.

– С личной псарни ара Гаты, – откликнулся человек. – Он сам вон – передовым бежит. Что за тайное дело для нас, ар?

– Враги разбежались, а лезли они на княжеское подворье, – пожаловался Ронга. – Пойди их найди в городе…

– Давно разбежались? – уточнил Гата, замедляя бег и касаясь усом панциря Ронги в вежливом приветствии.

– Я троих потерял недалече, только что, – пожаловался тот в ответ. – Одного, вроде, задел боевым наусным веретеном. Но вскользь.

– Где в точности потерял? Укажи место, мой пёс сразу возьмет свежий след, а если хоть капля крови – вцепится и доведет до врага, не сомневайся, даже одним верхним чутьем. Он обучен работать против воров, – гордо булькнул Гата. Нацелил глаз на спутника. – Вы оба – к подворью князя. Не забудьте сказать, что Вырда умеет искать людей на пожарах. А Раффи сразу на след, сразу!

Выр затормозил всеми лапами, пёс спрыгнул с его спины и замер, глядя на хозяина холодными жёлтыми глазами и ожидая приказа. Ронга осмотрелся, досадуя на то, что плохо знает город. Счел случай особым и попер напрямки, снося хлипкие заборы, круша сараи окраинных небогатых подворий.

– Тут я потерял их, – наконец, сообщил он, останавливаясь на углу у слияния двух малых улочек. – Верхами были, страфы пегие…

– Моему Гатти не требуется масть, иные приметы тоже, – важно сообщил выр. – Гатти, ищи! Оттуда бежал вор, ищи! – Выр мельком глянул на собеседника. – Ты ведь Ронга? Толковые клешни, как брат описывал… С Ютой был бой?

– Нас обоих выставили с мелководья, – сердито отмахнулся Ронга. – Сказали, мы дурнее мальков, позорили просто невыносимо, при всех! Старый Гим ар-Рошр огласил нам запрет длинною в год на все бои. Обоим.

– Досадно, брат бы тебя красиво смял, – заверил Гата. Булькнул смехом, наблюдая возмущение собеседника. – Или ты его, но тоже красиво… Гатти взял след, он не сомневается, с кровью след. Вперёд!

– Велено брать живыми, – уточнил Ронга, радуясь осмысленному и быстрому движению пса, прямо-таки рвущегося с короткого ремня.

– Все дельные собаки только угрожают вору или виснут на руке, – отозвался Гата. – Только у Юты дурной и мелкий пёс, если уж по правде говорить, так и прямо – ущербный. Его Ютти прыгуч не в меру и норовит загрызть врага, найденного по следу. Загрызть! Хоть сам до смешного мал ростом. Но переубедить Юту, уговорить хотя бы не называть пса сторожевым – невозможно. Он твердит, что его Ютти лучший: три года назад унюхал яд в тагге, когда брата хотели отравить выродёры. С тех пор ущербного любит весь город, его прямо носят на руках. Два заказа на поимку воров отдали этому недомерку только потому, что он спас Юту. Угождали брату… Хотя мой Гатти прошёл лучшее обучение и справился бы с делом много скорее.

Выр возмущенно булькнул и ускорил бег, помогая псу и показывая, как тот быстр в вынюхивании следа и погоне. Серый лохматый пес и правда двигался стремительно, низкими, стелющимися по самой мостовой, прыжками. Не рычал и не отвлекался, лишь скалил зубы и хрипло, со злым надрывом, дышал. Голос он обозначил лишь однажды: завидев впереди ворота, под которые нырнул след.

Выры, не сговариваясь, втянули глаза и закинули на спины усы, сложили руки, прижали клешни… И в два панциря вломились в створки! Ворота брызнули мелкой острой щепой. Пёс, знакомый с такой повадкой хозяина, успел отпрыгнуть и укрыться позади хвоста серого выра. Люди во дворе вскрикнули, пригнулись, заслоняя лица от роя мелких заноз и крупных обломков. Рослые мужчины, все в тёмной одежде и при оружии, – отметил с первого же взгляда Ронга и возликовал: те самые! Один только что вынес вещи и прилаживал вьюки за седлом страфа, второй сидел на скамье, пока третий перетягивал тканью его плечо, пробитое веретеном… Пёс прыгнул вперед, опуская морду к самой земле, зарычал, показывая зубы во всей их красоте.

– Сдаётесь? – уточнил Ронга без надежды на бой.

Раненый поморщился, то ли от боли, то ли от неизбежности пленения. Кивнул и ссутулился, не пытаясь встать. Широким движением, напоказ, достал здоровой рукой нож и бросил перед собой в траву. Ронга нащупал заранее запасённые тонкие кожаные ремни, пучком торчащие у нижней пары рук. И стал связывать врагов. Гата указал своему псу на вещи и птиц. Приказал снова искать след. Оттолкнул выбравшегося на порог – провожать гостей – трактирщика, метнулся в дом, обдирая стены и в спешке глухо стукаясь панцирем о косяки дверей. Завизжала тонко и жалобно женщина, закричал ребенок…

Гата выбрался из дома следом за собакой, рвущейся с поводка так же сосредоточенно и яростно, как и прежде, на улице. Через двор, до сарая и прямиком в рыхлое прошлогоднее сено. Там обнаружился туго набитый мешок, который Гата бросил в сторону и снова повторил «ищи». Пес сел, коротко рыкнул и замер.

– Всё, больше нет свежих следов, – отметил выр. – На княжий двор поведём?

– Туда, – не возразил Ронга.

Он уже не надеялся, что в городе остались хоть какие-то враги, способные дать самый малый бой. Потому спокойно принял указание Кима: занять место стража, перегородив усами лаз в погреб, куда заперли всех взятых живьём. Бестолковое занятие, мало чем отличается в лучшую сторону от обязанностей посла. Скучнейшее. Насторожи усы – и спи себе, потому что усы длинные, заплетают лаз сложным узором, преодолеть который, не тронув их, даже кошка не сможет. Ронга лег и заснул. Хоть выры и не нуждаются в полной ночи отдыха, но немного подремать и им важно. Тем более так, в наилучших условиях, когда специально приставленный слуга то и дело поливает и протирает панцирь. Не удивительно, что Ронга расслабился и отдохнул в полную силу – аж до полудня. И упустил все новости и сплетни города…

С рассветом поиски наемников завершились, псари помогли схватить ещё двух сбежавших. Город Нивль во все глаза рассмотрел собак и впал в задумчивость: нужны ли такие Горниве и отпустит ли князь этих, раз умудрился заполучить их спешно и тайно? Ведь у самих Рафтов выпросил, с которыми ещё год назад чуть не до войны дошло. Теперь, ясное дело, раздору конец, что хорошо и правильно.

Когда рассвело окончательно, к подворью потянулись, сминая шапки и суетливо поправляя рубахи, жители окраинных слобод. Все как один – с жалобами устными и невнятными, но слезными, настоятельными.

Все рассказы были утомительно однообразны. Неведомый тать зверской породы разворотил без счёта заборы и ограды! Не иначе, он и подпалил двор в купеческой слободке или был приведён разбойным людом, но сорвался с цепи, потому что пойди такого удержи! Сам огромный, но толком его никто не рассмотрел, потому что бегает быстро и столь ужасен, что и глянуть было боязно. Одно несомненно: шкура у него железная, потому что кое-где на бревнах следы есть, точно такие, как остаются от топора или от большого молотка… А ещё неведомый враг выкосил кусты на окраине, когда в лес убежал от подоспевших храбрых псарей. Да так ловко выкосил, что многим понравилось, как смотрится срезанная заборчиком зелень.

Ким, выслушивая сетования жителей и выдавая тросны на возмещение ущерба из княжеской казны, задумчиво усмехался. До чего доводит ночной страх! Плетут такое, что почище сказок получается – заслушаешься… Да друг перед другом всё новые подробности «вспоминают». Пасть-то у татя была клыкастая, лапы страфьи, а хвост с ядовитыми шипами.

Чуть попозже пришли погорельцы, тихо и без жалоб. Когда беда велика, не до вымыслов и сплетен. Хорошо уже то, что все живы. Чудом: двух детишек в погребах крайних изб, покинутых в спешке, но так и не сгоревших, смог найти только пёс. Оба уже отравились дымом и теперь едва дышат, но опоздай присланные с севера помощники, куда чернее вышел бы день.

Людей Ким отправил к городскому управителю, знающему Нивль до последней досточки и своей властью всех временно расселяющему по трактирам. Управитель уже вёл найм плотников и обсуждал с хозяевами, где им заново отстраивать дома.

Последними, ближе к полудню, пришли содержатели трактиров. Тихие и понурые, словно на казнь собрались. Примерно того и ждали: у них жили поджигатели! В их домах обосновались злодеи, пытавшиеся сжить со свету самого князя! Норов Чашны Кварда всем известен, в гневе боевые страфы бывают добрее и сговорчивее. Значит, виноваты или нет, надо кланяться в ноги, прощения просить и надеяться на малое наказание. Трактирщики пришли не одни: приволокли связанными трех мужиков из окраинных слободок, тайком и без дозволения пускавших на подворье купцов и иных чужаков. Привели и двух гостей Нивля, тоже связанных и сильно помятых – их заподозрили в причастности к поджогу.

Ким всех выслушал, трактирщиков пожурил, связанных допросил. Одного их помятых гостей отпустил. Второго велел до поры проводить в сарай и там стеречь. Сам наконец-то поднялся из-за стола. Глянул в оконце – полдень давно миновал, день к обеду склонился. Рассмотрев подобное, Ким тяжело, с голодным рычанием, выдохнул и повёл плечами. От такого движения княжеского жениха, опасно широкого в плечах и мрачноватого на вид, просители и жалобщики сгинули мигом, прямо-таки растворились в воздухе. Вдали, уже на улице, за высокой оградой, только и позволили они начатье испуганный шепот: говорили-то в зиму сплетники, что явится хлипкий мужичонка, гораздый сказывать сказки, блаженный – улыбчивый и лицом светлый. А только обманули во всём! Душа в пятки хоронится от одного взгляда мелких глазок, пристальных и очень уж острых. Так и колют они, так и щупают каждое высказанное слово, будто вилами вранье ворошат и добираются до невысказанного, сокровенного…

Князь, уже довольно давно наблюдавший за Кимом из-за приоткрытой двери, прошёл в комнату приема троснов и сел на свое законное место, в высокое кресло за столом.

– Ничего, не разжалобили тебя и лишнего золота из казны не много вытрясли, – похвалил он.

– Только мне шибко захотелось сбежать в лес от таких разговоров, – пожаловался Ким.

– Брэми Кимор, зря не баси, – усмехнулся князь. – Моя Монька дорога тебе, я вижу. Не сбежишь. Ловкая девка, захомутала на славу, основательно, прямо уважаю её за это. И ещё скажу. Тут тебе плохо? Так худшее я пока что принял на себя: допрос гнильцов из погреба. С пристрастием, как иначе, не рычи… Не всё можно выведать добром да разумными доводами.

Князь хищно оскалился, бросил на стол тросны, разлетевшиеся ворохом листков. Откинулся на спинку и прикрыл глаза. В его городе такое вытворили гнильцы! Спалили дотла пять подворий, сверх того – два больших биглевых сарая у дальнего, малого, сборного двора. Полтора десятка племенных пуховых биглей уже сдохло, куда больше потравились и разбежались – их и теперь ловят в перелеске поблизости. Зерновой амбар рухнул. На пожаре угорели и едва живы пять человек, ещё десять пострадали не так сильно – это те, кто бросился гасить огонь и выручать соседей, да и нивльские пожарники, им досталось не меньше… Наконец, самое тягостное: возле родного подворья убиты в схватке трое охранников, еще пятеро крепко ранены. Рядом с такими новостями и неловко дополнять счёт мелочами… Загублены четыре боевых страфа, покалечены шесть; любимец дочери – Клык – стоит в родном стойле и жалобно поджимает распоротую клинком лапу. Марница хлопочет и всхлипывает возле него. Ей до сих пор никто не сказал, что у Кима достали из плеча две иглы и наспех сделали перевязку… Князь поморщился, досадуя на свою никчёмную роль в ночном деле.

– Без выров мы сочли бы чёрным сегодняшний день, – вздохнул он. – Поглядел я на улицу, где прошел этот Ронга… Ну таран в броне, как воевали с клешнятыми люди древности? Половину нападавших он один и покрошил.

– Воевать с вырами трудно, – согласился Ким. – И глупо. Их старые вполне умеют слушать доводы и договариваться. Никто не помнит толком, с чего началась рознь, к войне приведшая. Ни в сказках причина не сохранилась, ни в легендах…

– Главное – не повторить прошлого, – князь стукнул по столешнице ребром ладони. – Садись и читай, не стой у окна, словно тебя в тереме держат неволей… Приятного в записях мало, зато они добавляют ясности. Видишь: зря мы точили клинки на ар-Лимов. Я, грешен, уже и наёмников стал собирать помаленьку. Как же, тросн мне добрые люди подбросили на двор. Перехвачен был тот тросн у южан, так написали на клоке, привязанном сверху к доносу. А в тросне том прямые выпады против меня. Старый ар-Лим их писал, если верить подписи: отравить, мол, надобно князя Чашну, слишком он много берёт под руку… Я поверил. Сам начал подыскивать выродёра. Если бы не упёрся мой ар-клари, не пригрозил Ларной и не напомнил про данное ему слово, уже затеял бы я злое дело. Пойди его останови позже. Так примерно и прошлый раз началась война, подожжённая подлостью и ложью…