Текст книги "Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года"

Зато предметом гордости обывателей был длинный тенистый бульвар, огибавший город и служивший излюбленным местом прогулок. Бульвары были посажены в приступе благоустройства перед посещением города императором Александром I в 1824 г., тогда же на берегу реки возле собора разбили сад; другой сад, названный Александровским, устроили на Сенной площади, окруженной четырьмя церквями. Были в городе театр (по воспоминаниям, посредственный) и приличное число учебных заведений: мужская и женская гимназии, реальное училище, городское училище, духовное училище и духовная семинария. Всего в конце XIX в. было около трех тысяч учащихся, из них почти шесть сотен семинаристов. Про городскую публичную библиотеку мемуаристы из местных жителей вспоминали, что там можно было найти весь популярный набор демократической литературы, на которой росла и приходила к революционным идеям молодежь: комплекты журналов «Современник», статьи Добролюбова, Писарева. Библиотека пострадала от пожара в 1905 г. (ее подожгли черносотенцы), но не закрылась[317]317
  Сведения о Вологде той эпохи почерпнуты из: Пахолков Хр. Город Вологда и окрестности. Вологда, 1896; Вологда в воспоминаниях и путевых записках: конец XVIII – начало XX века / сост. М. Г. Ильюшина. Вологда, 1997.


[Закрыть].

Вологда традиционно служила местом политической ссылки, там побывали такие знаменитости предыдущих революционных поколений, как Н.В.Шелгунов и П. Л. Лавров, а в первые годы XX в. – Н. А. Бердяев, А. А. Богданов, А. В. Луначарский, Б. В. Савинков. Сложилась и собственная радикальная среда, проявившая себя во время революционных событий 1905–1907 гг. Затем наблюдался наплыв ссыльных кавказцев, многие из которых даже толком не понимали по-русски. Надо отметить, что, хотя в Вологде существовала среда местной интеллигенции, учащихся, преподавателей, чиновников, нет свидетельств о том, чтобы Иосиф Джугашвили водил с ними знакомство. По-видимому, круг его общения в Вологде ограничивался несколькими ссыльными, квартирными хозяевами, соседями. Впрочем, он в итоге провел в этом городе не так уж много времени.

Н. С. Хрущев рассказывал, что Сталин в застольных разговорах хвастался своей дружбой в Вологде со ссыльными уголовниками (см. док. 63), но Сталин, как кажется, во время застольной болтовни любил морочить и эпатировать свое окружение. Других свидетельств об этом нет.

В Вологде Джугашвили встретил луганского социал-демократа Петра Чижикова, с которым познакомился в Бутырской тюрьме, когда впервые ехал в Сольвычегодск. Чижиков отбыл ссылку в Тотьме, теперь жил в Вологде и служил во фруктовом магазине выходца с Кавказа Ишмемятова. Филеры снабдили его кличкой Кузнец. Из Тотьмы к нему приехала любовница (вслух она называлась его невестой, но жила с ним в одной квартире), тотемская гимназистка Пелагея Онуфриева, дочь зажиточного крестьянина. Эта пара стала ближайшими приятелями Джугашвили. Он частенько прогуливался с Онуфриевой, которая, очевидно, была кокетлива (филеры наблюдения дали ей кличку Нарядная). Джугашвили принял с ней шутливо-фривольный тон, о котором можно судить по двум сохранившимся открыткам, посланным им Онуфриевой, причем открытки он выбрал с весьма смелыми изображениями: в одном случае репродукция картины, представляющей Афродиту, в другом – и вовсе скульптурная группа страстно целующихся нагих любовников (см. док. 112, 123). Скорее всего это были не более чем шутки взрослого (и воспитанного в Грузии) мужчины с щеголявшей своей раскованностью очень юной девицей. Правда, несколько озадачивает запись в филерском дневнике, из которой вытекает, что Джугашвили дважды оставался на ночь в доме, где квартировали Онуфриева и Чижиков. 24 августа филер проводил его до их квартиры, ждал до четверти двенадцатого часа ночи, но выхода поднадзорного не увидел, а на следующий день после полудня встретил их выходящими вместе с Онуфриевой (см. док. 69). Может, тотемская гимназистка была весьма раскрепощенной, но, вероятнее, здесь крылась не более чем очередная хитрость Кобы-конспиратора. В пользу последнего предположения говорит тот факт, что ночь с 26 на 27 августа он снова провел в квартире Чижикова и Онуфриевой (см. док. 69), причем пришли туда они втроем с Чижиковым, и дело было за считаные дни до побега Кобы. К тому же как раз в тот день он перебрался на новую квартиру, так что ночевка у приятеля могла объясняться простой надобностью где-то провести ночь.

Онуфриева впоследствии вышла замуж вовсе не за Чижикова (их отношения прервались с его отъездом из Вологды, хотя она даже ездила к нему в Луганск, но остаться не захотела), в 1930-х гг. она жила в Вологде, носила фамилию Фомина, муж ее служил старшим техником Нефтесбыта и одновременно заведовал столовой этого учреждения, сама П. Г. Фомина лишь в молодости короткое время проработала учительницей, после революции была домохозяйкой[318]318
  Из справки С. Эвенчик, сотрудницы ИМЭЛ, о командировке в вологодские архивы, 1944 г. (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 19).


[Закрыть]. В разговоре с сотрудницей Института Маркса – Энгельса – Ленина держалась с провинциальной респектабельностью, но рассказала много живых, выразительных подробностей.

В Вологде Джугашвили жил, как обычно, в съемных комнатах, которые часто менял, переезжая из одной части города в другую. Делал он это не из-за придирчивости к жилью, а использовал как конспиративный прием, чтобы запутать филеров, которые при смене квартиры, случалось, на день-другой его теряли. Поэтому не исключено, что остаться ночевать у Чижикова было частью его игры с наружным наблюдением. Таким образом он загодя готовился к побегу, рассчитывая, что, привыкнув к его исчезновению в одном квартале города и появлению в другом, полиция не сразу хватится беглеца. Действительно, после его отъезда 7 сентября два частных пристава сообщили полицмейстеру, что в их участке такой не проживает, третий – что он выбыл еще 22 августа, о чем полицмейстер и донес 16 сентября губернатору[319]319
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 155. Л. 2; Д. 158. Л. 2; Д. 159. Л. 2; Д. 160. Л. 1; Д. 628. Л. 34.


[Закрыть]. Расчет Кобы, впрочем, оправдался лишь отчасти: при побеге из Вологды ему дали уехать, но в сопровождении филера, и сразу же телеграфировали в Петербург.

Сохранились филерские дневники, описывающие день за днем передвижения Джугашвили по Вологде: вот он вышел из дома, пошел на бульвар, посидел там на скамейке, отправился на почту, в магазин Ишмемятова (не только повидать Чижикова, но и просто за фруктами – Онуфриева вспоминала, что он их очень любил (см. док. 74)), в булочную, в библиотеку. По идее, эти дневники должны были быть очень надежным источником, но только в том случае, если филеры добросовестно исполняли свои обязанности и действительно следили за поднадзорным, а не сочиняли описание очередного дня, сидя в каком-нибудь трактире. Однако даже и в таком случае они должны были сочинять правдоподобно, то есть основываясь на подлинных городских реалиях и привычках объекта наблюдения. Таким образом, все равно их дневники дают близкую к действительности картину, даже если события того или иного дня описаны фантазийно. По большому счету не столь важно, в который день Джугашвили побывал на почте, а в какой – в булочной, главное, что эти дневники рисуют его образ жизни.

Жил он, по всей видимости, неспешно, много прогуливался, приходил посидеть на скамейке в одном из парков. По-прежнему много читал. Подпольной работой в Вологде заняться не стремился, да ее, по мнению местных жандармов, никакой и не было. Самым активным из находившихся в Вологде ссыльных социал-демократов был Александр Аросев, который весной того года вместе с Вячеславом Скрябиным (Молотовым) пытался организовать в городе социал-демократическую ячейку, к 1 мая они составили и разбросали прокламации. Вологодские жандармы считали Аросева серьезным революционером и знали о каждом его шаге. Аросев в июле 1911 г. был арестован, сидел в Вологодской тюрьме, позднее был выслан в Пермскую губернию (см. док. 51). О его знакомстве и встречах с Кобой в то время свидетельств нет, скорее всего Джугашвили приехал в Вологду, когда Аросев был уже в тюрьме. По данным наружного наблюдения, в Вологде Джугашвили довольно регулярно виделся кроме Чижикова с эсером Меером Черновым (филеры прозвали его Сосновый), ссыльным томским студентом, кавказским уроженцем Абрамом Иванянцем (Темный и Сухой), Александрой Ивановной (Бородавка), женой ссыльного студента Николая Татаринова (Темный, в документах путаница, и эта кличка относится то к Иванянцу, то к Татаринову), Афроимом Бейрахом (Косоглазый), сожителем эсерки Марии Гершенович (Шляпошница) (см. док. 55). Как видно, Джугашвили не ограничивал себя обществом социал-демократов, водился и с эсерами (партийная принадлежность Иванянца была полиции неясна, сослан он был за организацию студенческих сходок в Томском университете и мог вовсе не принадлежать ни к какой партии; в документах середины 1920-х гг. он назван меньшевиком[320]320
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 346. Л. 6; Д. 167; ГА РФ. Ф. 102. Оп. 241. ОО. 1911. Д. 9. Ч. 14. Л. «Б». Л. 52.


[Закрыть]).

Прогуливавшийся по Вологде неспешной ровной походкой (см. док. 49) Джугашвили выжидал сигнала из партийного центра, чтобы, по его собственному выражению, «сняться» и отправиться на новое место. И. Голубев вспоминал, что задержка Кобы в Вологде озадачила и их с Коростелевым. «Что могло случиться? – гадали мы. Либо провалился явочный адрес в Вологде на Чижикова, либо Иосиф Виссарионович не получил еще указания от Ленина, либо наши центральные организации не спешили с присылкой для Иосифа Виссарионовича паспорта, денег и явок. Написали письмо одному из наших знакомых ссыльных в Вологде, ругая их за бездеятельность […] Но вологодские товарищи сообщили нам, что дело не в них, а в центре, который что-то медлит» (см. док. 80). Голубев и Коростелев в начале сентября послали Джугашвили письмо и собрали для него шесть рублей (см. док. 81). Письмо это его в Вологде уже не застало.

В окружении Ленина об отъезде Ивановича из Вологды все же думали и планы строили. По-видимому, именно с этим побегом связана неприятная история, касавшаяся А. Иванянца (Иваняна). В середине 1920-х гг. Сталин в разговорах в партийных кругах утверждал, что Иванянц присвоил деньги, присланные из-за границы на его побег. В 1926 г. это стало поводом для рассмотрения персонального дела А. И.Иванянца (Иваняна) Закавказской контрольной комиссией ВКП (б). Сталин 7 июня 1926 г. отправил членам этой комиссии письмо, в котором по пунктам изложил свое обвинение. Оно состояло в том, что в 1911 г. (Сталин не привел более точной даты) из ЦК прислали для него 70 рублей, и Иванянц показал ему телеграмму об этом, где были вытравлены несколько слов, причем денег не передал и не объяснил, ни куда они девались, ни что случилось с текстом телеграммы (см. док. 67). Иванянц, оправдываясь перед контрольной комиссией, утверждал, что вообще не знал Сталина в Вологде и ни о каких присланных деньгах также не знает. Упомянутое письмо Сталина от 7 июня было, очевидно, не первым в деле, так как начиналось с подтверждения того, что он не только был знаком с Иванянцем в Вологде, но и ночевал в его квартире, через него познакомился с другими ссыльными. Члены Закавказской контрольной комиссии Иванянцу не поверили и исключили его из партии[321]321
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 346; Оп. 11. Д. 737. Л. 73–78.


[Закрыть]. Возможно, тому способствовало и то обстоятельство, что у А. И. Иванянца (Иваняна), в то время работавшего уполномоченным Наркомата внешней торговли в Закавказье, двумя годами раньше уже случился конфликт с наркоматом, обвинившим его в самоуправстве и противоречащих общей политике распоряжениях по местной таможне. В дело пришлось вмешаться Сталину как секретарю ЦК ВКП (б), он дал телеграмму в Закавказский крайком ВКП (б) Г. К. Орджоникидзе и председателю Совнаркома республики И. Д. Орахелашвили, требуя от Иванянца объяснений и предупреждая, что «малейшая попытка неподчинения Внешторгу вынудит ЦК без промедления снять его с поста». Иванянц на это заявил, что выдвинутые против него обвинения не имеют под собой основания, вынудив заместителя наркома внешней торговли А. Аванесова прислать обстоятельный перечень его проступков [322]322
  Там же. Оп. 1. Д. 2630.


[Закрыть]. Таким образом, Иванянц не только настроил против себя московских товарищей, но и, так же как два годя спустя, пытался начисто отрицать обвинения.

Оправдываясь перед контрольной комиссией, Иванянц стал говорить, что, может быть, и встречался в Вологде со Сталиным, но совершенно его не помнит, как не помнит ничего об истории с пропавшими деньгами, однако абсолютно уверен в своей невиновности. Он подавал апелляции на исключение из партии, обращался за защитой к Орджоникидзе, его дело рассматривала в 1931 г. Центральная контрольная комиссия ВКП(б) и не нашла «никаких оснований к пересмотру решения Зак. Кр. КК ВКП(б) от 8/VI 1926 г. об исключении его из партии»[323]323
  Там же. Оп. 11. Д. 737. Л. 73–78.


[Закрыть]. Заявление Иванянца, что он не помнит ссыльного Сталина, действительно выглядит неправдоподобно, учитывая имевшиеся у жандармов сведения об их тесной связи и «особо близких отношениях»[324]324
  Там же. Оп. 4. Д. 171. Л. 1–2.


[Закрыть].

Изложивший в своей книге эту историю А. В. Антонов-Овсеенко, чрезвычайно пристрастный к Сталину, расценил его письмо об Иванянце как клевету на товарища и привел письмо группы бывших вологодских ссыльных (в том числе Н.Татаринова), вступившихся тогда за Иванянца и отказавшихся верить, что он мог присвоить деньги. Они писали о том, что хорошо знали Иванянца и доверяют ему, что он в ссылке не бедствовал и хорошо зарабатывал уроками математики, много занимался работой для Политического красного креста, часто вкладывая в это дело и свои личные средства[325]325
  Антонов-Овсеенко А. В. Портрет тирана. С. 331–332.


[Закрыть] (действительно, с октября 1911 г. в жандармских сводках появляется указание, что Иванянц «производя сборы денег между ссыльными, оказывает материальную помощь заключенным в Вологодской губернской тюрьме»[326]326
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 171. Л. 1–2; ГА РФ. Ф. 102. Оп. 241. ОО. 1911. Д. 5. Ч. 14. Л. «В». Л. 22–31.


[Закрыть]). Между тем относительно эпизода с пропажей присланных на побег денег выступившие в защиту Иванянца бывшие ссыльные ничего не знали, а исходили из общего мнения о давнем товарище. Поскольку дело в 1926 г. происходило на фоне острой борьбы за власть и не известно, какую позицию занимали подписавшие письмо большевики, сложно судить, в какой мере оно было выступлением в защиту невиновного, по их убеждению, товарища, в какой – политическим демаршем. Еще раз Иванянц пытался апеллировать к самому Сталину в 1936 г., прося «снять с меня ваше обвинение в присвоении мною перевода на ваше имя 70 рублей и помочь мне в восстановлении в партии», но снова не преуспел[327]327
  Антонов-Овсеенко А. В. Портрет тирана. С. 333.


[Закрыть]. Слухи о том, как Сталин рассказывал о не отданных ему деньгах на побег, в искаженном виде дошли до сына Берии Сергея[328]328
  «Он вспоминал, в частности, об одном из своих побегов из сибирской ссылки. Все было подготовлено. Не хватало только денег, которые ему должны были передать от руководства партии. „Но один мингрельский бандит украл эти деньги, – громко рассмеялся Сталин, – и у этого негодяя, которого я встретил после революции, хватило наглости попросить меня о помощи’" Таким образом, Сталину пришлось в разгар зимы добираться пешком. „Проходя по замерзшей реке, я поскользнулся и упал. Под тяжестью моего веса лед проломился, и я оказался в воде. Продрогший до костей, я дошел до какой-то избы и постучал в дверь, но никто меня не впустил. На исходе последних сил мне, наконец, повезло: меня приняли бедняки, жившие в убогой хижине, накормили, положили около печи, чтобы я мог согреться, и дали мне лохмотья, в которых я должен был добраться до следующей деревни“» (Берия С.Л. Мой отец Берия: В коридорах сталинской власти. С. 175).


[Закрыть]. Следует заметить, что Сталин не часто задним числом выдвигал от своего имени столь жесткие обвинения против давних знакомцев или давал о них скверные отзывы. Например, в 1930 г. он дал вполне доброжелательную характеристику бывшему полицейскому стражнику М. Мерзлякову, надзиравшему за ним в Курейке (см. гл. 24).

Письмо Сталина в Закавказскую контрольную комиссию ВКП (б) не содержит точной даты и оставляет сомнения, к какому из его побегов относился этот эпизод[329]329
  А.В. Островский почему-то счел возможным связать этот эпизод с будто бы предпринятым Джугашвили побегом еще из Сольвычегодска весной 1911 г., что представляется необоснованным (Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 337–339).


[Закрыть]. Наиболее вероятным кажется отнести это к подготовке его сентябрьского побега. Если ему действительно были посланы из ЦК деньги, это может объяснить, и почему он предпринял побег, и почему в итоге так и не добрался до заграницы и не участвовал в партийной конференции. События выстраиваются в логическую цепочку: его ждали на партийной конференции и послали денег на побег и дорогу, он бежал и добрался до Петербурга, но, поскольку денег было недостаточно, за границу не поехал. К тому же это прекрасно согласуется с полученными в Москве секретными сведениями от агентуры.

Начальник Московского охранного отделения полковник П.П. Заварзин 17 августа 1911 г. известил начальника Вологодского ГЖУ полковника Конисского, что, по его сведениям, проживающий в Вологде Коба «вошел в непосредственные сношения с заграничным партийным центром и ныне получил уже предложение приехать за границу для соответствующего инструктирования и исполнения обязанностей разъездного агента ЦК», причем Заварзин предостерегал: «Изложенные сведения, как добытые отчасти через весьма близко стоящую к делу нелегального корреспондирования секретную агентуру, и частью представляющие собою материалы из „совершенно секретного" источника, имеют быть использованы с исключительной осторожностью и предъявлению не подлежат ни в коем случае» (см. док.53). Это означало, что сообщение получено от одного из наиболее важных и тщательно охраняемых агентов, таких как Бряндинский или Роман Малиновский.

Получив эти сведения, полковник Конисский отозвался, что Коба – это Иосиф Джугашвили. Полковник был в затруднении, ведь ни малейших законных оснований для ареста Джугашвили в Вологде не было, он решительно ничего недозволенного не совершил. Поэтому Конисский запросил московских коллег, нет ли у них какой-то информации, могущей стать поводом для ареста (см. док. 54, 55). Но и в Москве такого не было, оттуда только подтвердили, что «обыск Джугашвили недопустим» (см. док. 59), чтобы не разоблачить агента. Полковнику Конисскому ничего не оставалось, как наблюдать за Джугашвили, а в случае его самовольного отъезда известить петербургских и московских жандармов. Полковник отметил, что Джугашвили действует очень осторожно и вполне способен обмануть наружное наблюдение (см. док. 55).

Обмануть филеров 6 сентября 1911 г., когда он на поезде отбыл в Петербург, Кобе удалось лишь отчасти: те потеряли его на городских улицах, но заметили на вокзале, и ходивший за ним филер Ильчуков с тем же поездом отправился в Петербург, дабы там на вокзале указать на него уже столичным своим коллегам (см. док. 84–86). Иосифа Джугашвили на вологодском вокзале провожал Чижиков, одолживший ему свой паспорт; в поезде ехал еще один социал-демократ, оставшийся неизвестным. Или он тоже бежал из ссылки, или же имел отношение к побегу Джугашвили (вероятно, к нему относится фраза из перлюстрированного письма Лашевича: «здесь (в Вологде) был „Филя“, забрал „Кобу“ (Джугашвили) и уехали» (см. док. 105)). Он пользовался паспортом на имя мещанина г. Николаева В. Г. Козловского, однако мог быть таким же Козловским, как Джугашвили – Чижиковым.

Таким образом, столичная полиция Джугашвили ждала и повсюду сопровождала наблюдением. Сразу его не арестовали все по той же причине: просьба Московского охранного отделения не раскрывать наличие информации. В Вологодском ГЖУ копили данные, чтобы арестовать Джугашвили вместе с другими ссыльными (см. док. 87), тем самым замаскировав причину ареста в виде компрометирующих его агентурных сведений.

Петербургские филеры следовали за ним по пятам, замечая любое его движение. Моментально стало известно, что он пользовался паспортом П. А. Чижикова, что с вокзала вместе со своим неизвестным спутником пришел в гостиницу «Россия» на Гончарной улице и поселился в номере 8, тогда как спутник его в этой гостинице не остановился, а выбрал другую, несомненно, также из соображений конспирации (см. док. 88, 89). Коба проявлял осторожность: сойдя с поезда, он оставил вещи на вокзале и вернулся за ними только в полночь вместе с еще одним «неизвестным» (это был Сильвестр Тодрия), забрал вещи и отправился в гостиницу (см. док. 88). Мало того, по прибытии Коба немедленно сбрил бороду. Все это было напрасно. Джугашвили, привыкший легко обводить вокруг пальца тифлисских и бакинских филеров, теперь имел дело с гораздо более профессиональными сотрудниками столичной полиции, к тому же он находился в мало ему знакомом городе, где наверняка выделялся в толпе прохожих.

В Петербурге Иосиф Джугашвили отправился к Сильвестру Тодрии, жившему с женой Софьей на Невском проспекте в доме 106 (см. док. 90, 91). Тодрия отвел его к Аллилуевым (см. док. 92). Слежку они заметили, выжидали и от Аллилуевых ушли поздно ночью.

Существует записанный в конце 1940-х гг. сотрудницей ИМЭЛ Софьей Познер (в прошлом она была одним из руководителей большевистской боевой организации) рассказ Софьи Тодрия о том, как в их квартиру в Петербурге пришел бежавший из ссылки Коба (см. док. 90). Тодрия начала с признания, что не помнит точно даты этого события, и имела на эту тему спор с другой старой большевичкой – Верой Швейцер: был это 1908 или 1909 г. Отбросив дату 1908 г. как невероятную, обратим внимание на финал рассказа Тодрия, которой запомнилось, что через несколько дней после описанного случая Джугашвили был арестован. Тогда ее рассказ относится скорее к сентябрю 1911 г., но и 1909 г. вероятен, ведь тогда после побега из Сольвычегодска Коба тоже видел Сильвестра Тодрию и мог побывать в его петербургской квартире. Возможно, в памяти рассказчицы эти два эпизода наложились друг на друга. Это угадывается также и из противоречия в рассказе: Софья Тодрия описывает, что Сосо у них обедал, затем прилег отдохнуть и ушел, но в конце называет это «ночевкой». Вероятно, в двух во многом сходных случаях, разделенных двумя годами, так и было – один раз он у них ночевал, в другой просто провел половину дня и к ночи ушел. Ничего особенно примечательного, кроме живой бытовой сценки, Софья Тодрия не поведала. Но помимо Аллилуевых и Тодрия других свидетелей краткого пребывания Иосифа Джугашвили в Петербурге партийные историки не нашли. Очевидно, он более никого не успел повидать.

Поскольку за Джугашвили-Чижиковым в сентябре 1911 г. наблюдали филеры, мы знаем его передвижения за два дня, проведенных в Петербурге (см. док. 88, 89, 91, 93). Поезд из Вологды прибыл в столицу в 8 часов 40 минут утра 7 сентября, Джугашвили оставил вещи на вокзале и вернулся за ними в полночь вместе с Сильвестром Тодрией. Стало быть, днем он разыскал Тодрию и, по-видимому, провел часть дня и обедал у него. По воспоминаниям Анны Аллилуевой, написанным со слов отца и Сильвестра Тодрии, выходит, что адреса Тодрии Джугашвили не знал (о том же – что питерских адресов у него не было – свидетельствовал и И. М. Голубев (см. док. 80)) и, сойдя с поезда, просто бродил целый день по Невскому, пока не встретил Тодрию. Вместе они нашли комнату в меблированных номерах и на следующий день пошли к Аллилуевым; уйдя от них поздно вечером, Джугашвили отправился ночевать к монтеру Забелину, а на следующий день ночевал в гостинице, где и был арестован (см. док. 94). Если Джугашвили и вправду целый день ходил по городу в надежде на удачу, то это хорошо согласуется со словами Софьи Тодрия, что, придя к ним, он выглядел очень усталым и прилег отдохнуть. Но другие приведенные Анной Аллилуевой подробности противоречат хронологии (Коба провел на свободе в столице не три, а всего две ночи) и данным наружного наблюдения, согласно которым ночевал Кавказец обе ночи в гостинице. Представляется, что ночевка у монтера Забелина, о которой последний также оставил воспоминания и тоже отнес ее к сентябрю 1911 г., на самом деле могла иметь место двумя годами ранее, летом 1909 г., когда Сергей Аллилуев, сослуживец и начальник Забелина, заботился о ночлеге для Кобы (см. гл. 18, док.3). Не нашлось в рассказе Анны Аллилуевой места и посещению беглецом квартиры Тодрии.

Филеры видели, как в полночь с 7 на 8 сентября «Чижиков» и Тодрия забрали вещи с вокзала, в четверть первого ночи вместе явились в гостиницу, оставив вещи, через 5 минут вышли, прошлись, «Чижиков» вернулся в гостиницу в час ночи, а Тодрия пошел домой, на Невский проспект, д.106. Утром в четверть десятого Джугашвили отправился к Тодрии, через два часа вышел вместе с ним и еще с каким-то человеком (возможно, это был живший в одной квартире с Тодрией молодой грузин Жожикашвили; присутствие его в одной квартире с семейной парой Тодрия легко объясняется тем, что комнаты в одной и той же квартире сдавались разным жильцам). Они зашли в дом 134 там же, на Невском, где побывали в квартире, в которой, по сведениям полиции, жила некая девица Сура Готесман, дочь каменец-подольского купца, недели за две до того прибывшая в столицу к брату, студенту консерватории (см. док. 93). Несомненно, визит к ней был нужным и важным делом, можно предположить, что она служила одним из звеньев цепочки по переправке нелегалов за границу. У жандармов были сведения, что Джугашвили получил вызов за границу, причем сведения исходили от очень оберегаемого агента и, стало быть, имели высокую степень достоверности (см. док. 53). При обыске в Петербурге у него нашли «сборник разговорных фраз на немецком языке, в коих могла встретиться надобность при путешествии за границей, а также разных глаголов на немецком же языке, что может служить подтверждением правильности агентурных сведений о намерении Джугашвили отправиться заграницу» (см. док. 108). Помимо этого, существует перлюстрированное письмо Ленина неизвестному корреспонденту в Петербурге, датированное февралем 1912 г., где высказано сожаление, что Иванович не попал на партийную конференцию, из чего вытекает, что его там ждали (см. ниже). А раз Коба собирался за границу, то в первую очередь ему нужно было не искать контакты с деятелями Петербургского комитета, а выйти на связного, который укажет способ перейти границу и добраться до Ленина. Видимо, этим связным и служила девица Готесман.

Пробыв у нее полтора часа, в половине второго Джугашвили и Тодрия отправились в столовую на Пушкинской улице в доме 8, где обедали вместе с приехавшим одним поездом с Кобой неизвестным. Приход Тодрии и мнимого «Чижикова» в дом на Самп-сониевском проспекте, где жили Аллилуевы, филеры заметили в двадцать минут третьего. Не дождавшись их выхода, филеры переместились к «дому» (не совсем ясно, шла ли речь о гостинице или доме Тодрии на Невском проспекте). Это хорошо согласуется с рассказом Анны Аллилуевой о том, как Сосо и Тодрия выжидали до ночи, пока филеры уйдут. Как показывает дневник наблюдения, они филеров недооценивали. Домой «Чижиков» вернулся в четверть двенадцатого ночи в сопровождении Тодрии, которого филеры окрестили Невским, чтобы не путать с другим неизвестным – Вологодским; вдвоем они еще прогулялись по проспекту и без четверти час отправились каждый к себе. Наутро в гостинице мнимый «Чижиков» был арестован.

Подробности двух дней, проведенных Иосифом Джугашвили в Петербурге, были бы совершенно незначительны, если бы не служили ясным доказательством, что помимо двух старинных приятелей никого из товарищей по партии он в столице не видел, никаких адресов и явок у него не было. Ему предстояло работать разъездным агентом ЦК, а не в петербургской организации. Возможно, он потому и не имел туда явок, что это было бы неконспиративно, главной целью его было пробраться за границу. Это важно помнить, читая такие псевдомемуары, как текст В. Лебедева о том, что «приезд т. Сталина в начале осени 1911 г. в Питер был поворотным моментом в работе всей нашей Питерской организации, в особенности в боевых и военных дружинах», и будто бы он, Лебедев, надеялся на оживление работы петербургской боевой дружины под руководством Кобы, хотя сам его тогда не видел.[330]330
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 308–309.


[Закрыть] Или совсем уж безудержное фантазирование Веры Швейцер: «Нужно отметить, что помимо побегов, выявленных охранкой и полицией, окончившихся арестами и высылкой, товарищ Сталин неоднократно, будучи в Вологодской ссылке, приезжал нелегально в Питер – совершал „отлучки“ из ссылки. Для таких нелегальных приездов у товарища Сталина была целая система разных приемов обхода местной власти. Можно было подкупить любого полицейского чиновника за золотую пятерку. За „чаевые“ можно было получить в канцелярии полицмейстера проходное свидетельство с правом задержаться на несколько дней по „семейным делам“. За „чаевые“ можно было отделаться от охранника, сопровождавшего в ссылку. На местах ссылки стражники также бывали очень сговорчивы, ежели им кое-что „перепадало“ от ссыльных»[331]331
  Швейцер В. Воспоминания рядового подпольщика о Сталине (Там же. Д. 647. 372–373).


[Закрыть]. Это настолько неправдоподобно, что кто-то из сотрудников Центрального партийного архива сделал помету на первом листе карандашом: «Не исправлено, много ошибок. 4.9.45», «Не опубликовано», а против процитированного абзаца на полях поставил знак вопроса. В самом деле, Швейцер так хотелось подтвердить чем-нибудь тезис о том, что Сталин в эту пору руководил всем революционным движением в России, а уж тем более работой петербургской организации РСДРП, что противоречия и несообразности ее не смущали[332]332
  К этим сообщениям Швейцер со странной доверчивостью отнесся А. В.Островский, в других случаях весьма придирчивый к источникам. Он принял на веру это и несколько других туманных сообщений о побегах Кобы из Сольвычегодска весной 1911 г. и из Вологды в августе того же года (см.: Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 338–340, 347–348). Никаких серьезных свидетельств о таких побегах не существует.


[Закрыть]. Не имело значения, что никто в то время в Петербурге Кобу не видел, никто не мог привести никаких примеров «руководства» с его стороны. Наконец, откуда мог взять средства на столь широкий подкуп жандармов целой губернии ссыльный, живший на казенное пособие, месячный размер которого лишь незначительно превышал столь щедро «раздаваемые» Верой Швейцер «золотые пятерки»?

Итак, утром 9 сентября 1911 г. Иосиф Джугашвили был арестован в своем гостиничном номере. Проведенный у него обыск оказался, разумеется, безрезультатным. Выяснение его личности труда не составило, формально он был арестован за проживание нелегально, по чужим документам. Он был помещен в петербургский дом предварительного заключения, потянулась неспешная переписка по его делу, ничего особо примечательного в себе не содержавшая и отмеченная разве что курьезным препирательством между столичным жандармским управлением и Департаментом полиции о том, которое из этих учреждений должно озаботиться переводом грузинских текстов из изъятой записной книжки[333]333
  РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 166. Л. 17, 20–22; ГА РФ. Ф. 102. Оп. 2О8. Д7. 1911. Д. 2093. Л. 17, 20-22а (фотокопии).


[Закрыть]. Запросили Вологодское ГЖУ об опознании И.Джугашвили по фотографий[334]334
  Отношение начальника Петербургского ГЖУ начальнику Вологодского ГЖУ полковнику Конисскому, 7 ноября 1911 г. (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 637. Л. 264–264 об. (подлинник)).


[Закрыть]. Снова запросили о нем тифлисских жандармов, из Тифлисского ГЖУ пришла уже упоминавшаяся справка за подписью ротмистра Сошальского (см. док. 102). Спрошенная жандармским унтер-офицером Екатерина Джугашвили заявила, что уже почти десять лет ничего о своем сыне не знает (см. док. 100). Секретный агент в Тифлисе узнал на предъявленной ему групповой фотокарточке трех «видных социал-демократических работников, проживающих в Петербурге», в их числе «Иосифа»[335]335
  Из сводки агентурных сведений по району по РСДРП за сентябрь 1911 г., Тифлис, 23 октября 1911 г. (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 241. ОО. 1911. Д. 5. Ч. 79. Л. «Б». Л. 249 об.; РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 169 (копия, машинопись)).


[Закрыть].

В Вологде 21 сентября «была произведена ликвидация связей» Иосифа Джугашвили. Провели обыски у Чижикова, Чернова, Иванянца, Татариновых, Гершенович, все без результата[336]336
  Отношение из Вологодского ГЖУ в Московское ОО, копия – Петербургскому ОО, 24 сентября 1911 г., № 561 (ГА РФ. Ф. 1764. Оп. 1. Д. 37. Л. 59–59 об.) Опубликовано (с купюрой, опущены все имена, кроме П. Чижикова): Архивные материалы о революционной деятельности И. В. Сталина. 1908–1913 гг. С. 21.


[Закрыть]. Допросили и арестовали Чижикова, который отозвался незнанием ни о какой партийной работе (см. док. 103), провели обыск и в Тотьме у Онуфриевой[337]337
  Телеграмма ротмистра Попеля тотемскому исправнику, 21 сентября 1911 г.; Телеграмма тотемского исправника Алексина Попелю, 22 сентября 1911 г. (ГА РФ. Ф. 1764. Оп. 1. Д. 37. Л. 57, 58).


[Закрыть]. Еще раз Чижикова допросили и обыскали в середине октября по запросу Петербургского ГЖУ, выяснявшего подлинность паспорта, изъятого у Джугашвили[338]338
  Чижиков был вновь арестован и обыскан 15 октября 1911 г., при обыске ничего предосудительного обнаружено не было, на следующий день Чижиков был освобожден. Из протокола обыска явствует, что у него были найдены 47 открыток, шесть выпусков неназванных журналов, журнал «Наша Заря» № 3, «книга сочинения Лассаля, издания Глаголева, брошюра «Психологические законы», «Эволюция народов», брошюра популярно-научная № 4, семь экземпляров газеты «Единство» 1909 г., две газеты «Донецкая жизнь», 5 карточек фотографических, пятьдесят семь писем без конвертов, записная книжка» (ГА РФ. Ф. 1764. Оп. 1. Д. 37. Л. 62–63, 64–69).


[Закрыть] (см. док. 106). Несколько ранее, в начале сентября, начальник Вологодского ГЖУ полковник Конисский распорядился сделать одновременный обыск у сольвычегодских ссыльных, но местная полиция это мероприятие провалила: обыски получились не одновременные, ссыльные узнавали о них заблаговременно (обыскивавшие «ходили по очереди по улицам с фонарем и ссыльные делали полицейским встречи в квартирах»), толку не вышло[339]339
  Из агентурных сведений Вологодского ГЖУ по РСДРП, 20 октября 1911 г. (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 642. Л. 30–31).


[Закрыть]. Конисскому оставалось только отчитать уездного исправника[340]340
  Конисский 19 октября писал исправнику, что, проезжая на пароходе Сольвычегодск, нарочно вызвал его на пристань для разговора, но вместо исправника явился его помощник. Конисский передал ему список лиц и приказал произвести обыски, «указал, на что при обысках должно обратить внимание и где что искать, сказал, что обыски должны быть одновременные». Отчета от исправника полковник так и не получил, но знает, что обыски оказались безрезультатными, потому что «их производили по одному, поочередно и после первого обыска ссыльные готовились к следующим» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 636. Л. 204–205 (подлинник)).


[Закрыть]. В октябре – декабре 1911 г. Чижиков и Иванянц оставались под наружным наблюдением[341]341
  Отчеты по наружному наблюдению по Вологодской губернии по РСДРП за октябрь 1911 г. (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 241. ОО. 1911. Д. 5. Ч. 14. Л. «В». Л. 22–24); за ноябрь (Там же. Л. 25–27); за декабрь (Там же. Л. 28–31).


[Закрыть].

В Петербурге формальная переписка по делу Джугашвили с обыкновенной неспешностью тянулась до середины ноября. 17 ноября начальник Петербургского ГЖУ генерал-майор Клыков подписал постановление о ее окончании. В постановлении была изложена революционная биография Джугашвили, жандармы вполне представляли себе его место и значение в большевистской партии и признавали его «лицом безусловно вредным для общественного спокойствия и государственного порядка». Клыков предлагал в качестве меры пресечения ссылку в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции на пять лет (см. док. 108). 9 декабря было вынесено решение министра внутренних дел, намного более мягкое: «подчинить Джугашвили гласному надзору полиции в избранном им месте жительства, кроме столиц и столичных губерний, на три года» (см. док. 109). Такая снисходительность имела, очевидно, сугубо формально законные причины. Ведь за перечисленные в постановлении Клыкова грехи Джугашвили уже отбыл ссылку, из новых правонарушений за ним числилась только самовольная отлучка из Вологды. К тому же в очередной раз оказалось, что компрометирующие сведения получены агентурным путем, а формально предъявить в суде нечего.