Текст книги "Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года"

Эта ситуация предопределила обращение Сталина как партийного публициста к национальному вопросу. Грузинское происхождение, знакомство с ситуацией Закавказья делали его идеальным автором для ответа на инициативу о культурно-национальной автономии, исходившей от грузинских меньшевиков. Помимо прочего, ответ от его лица позволял избежать подозрения автора в «великорусском шовинизме», не менее неприемлемом для Ленина.

Первая его небольшая статья «На пути к национализму (Письмо с Кавказа)» появилась в «Социал-Демократе» 12/25 января 1913 г. за подписью «К. Ст.» И инициалы автора, и подзаголовок (отсылавший к прежним статьям с аналогичным подзаголовком) говорили всем, сколько-нибудь посвященным в дела Закавказья, что автором статьи является Коба. Он действительно апеллировал к прежнему опыту кавказских партийных организаций. Начал он с цитаты из постановления «ликвидаторской конференции», которая провозгласила требование национально-культурной автономии, ссылаясь на то, что таково мнение «кавказских товарищей». Разобрав решение ликвидаторов как очередной шаг в «ликвидации партийных традиций», Коба напомнил, что социал-демократические организации на Кавказе с самого начала «носили строго интернациональный характер», а «выплывший» впервые на областной конференции в 1906 г. вопрос о культурно-национальной автономии был провален «потому, что против него одинаково резко выступили обе фракции в лице Кострова [Н.Жордания] и пишущего эти строки». Статья «На пути к национализму» могла быть написана как в Кракове по прямой рекомендации Ленина, так и до приезда туда.

Декабрь 1912 г. Иосиф Джугашвили провел в Петербурге. Помимо уже перечисленных его дел из сообщения секретного сотрудника полиции известно, что 6 декабря он присутствовал на немногочисленном рабочем собрании, где решено было воссоздать Петроградский комитет РСДРП. Среди вошедших в новый комитет агент назвал неких Михаила Егоровича, Сергея Ивановича и Михаила (см. док. 44). По мнению охранного отделения, Сергеем Ивановичем мог быть А. С. Бубнов или А. А. Сольц, а Михаилом – М. М. Лашевич[596]596
  Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 379.


[Закрыть].

Тот же агент известил полицию, что Коба часто посещает квартиру по 7-й Рождественской улице. Это была квартира А. Е. Аксельрода, на адрес которого приходили письма из Кракова (см. док. 44).

Где жил в декабре Джугашвили, не известно. По словам Софьи Тодрия, часто он появлялся у них ранним утром и оставался спать (см. док. 35). Бывал у Аллилуевых, куда также зачастую приходил после бессонной ночи и оставался отдыхать. Анна Аллилуева вспоминала, что Сталин бывал у них вместе с Я. М. Свердловым (см. док. 41).

Свердлов бежал из нарымской ссылки 5 декабря и к середине месяца должен был добраться до столицы. Вдова Свердлова в многочисленных переизданиях книги о муже при жизни Сталина писала, что «приехав в Петербург, Свердлов связывается с товарищем Сталиным и по поручению ЦК работает в редакции «Правды» и в думской фракции» (издание 1939 г.), причем за обоими велась полицейская слежка; что «Яков Михайлович стал ближайшим помощником И. В. Сталина по редактированию газеты „Правда" и руководству большевистской фракцией Думы. Целыми сутками он не выходил из комнаты, просматривал рукописи; участвовал на всех совещаниях фракции» (издание 1946 г.)[597]597
  Свердлова-Новгородцева К. Т. Яков Михайлович Свердлов: воспоминания. М.: Молодая гвардия, 1939. С. 70; Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов. Свердловск, 1946. С. 81.


[Закрыть]. Позднее она, напротив, стала утверждать, что зимой 1912/13 г. Сталин и Свердлов вообще не встречались: «Между прочим, мне не раз приходилось встречаться с утверждением, широко распространенным в нашей исторической литературе, будто Я.М.Свердлов в конце 1912 – начале 1913 года работал в Петербурге вместе с И. В. Сталиным, тогда как это совершенно неверно. Яков Михайлович приехал в Петербург в 20-х числах декабря 1912 года, когда Сталина там уже не было, он уехал за границу. Вернулся же Сталин из-за границы в середине февраля 1913 года, после ареста Свердлова, в Питере они не встречались и вместе не работали. Впервые после Нарыма Свердлов и Сталин встретились в туруханской ссылке»[598]598
  Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Молодая гвардия, 1960. С. 196.


[Закрыть]. Конечно, в первом случае Свердлова-Новгородцева преувеличивала в угоду сталинскому культу, однако во втором случае она вдалась в противоположную крайность. Свердлов приехал в Петербург примерно 16 декабря, на эту дату указывает его письмо к знакомой по ссылке О. А. Дилевской, которой он написал из Петербурга 23 декабря, что «я уже неделю здесь». Коба в это время был в Петербурге, на короткое время они оказались в одном городе, и ряд признаков указывает на то, что они все-таки встречались. К. Т. Свердлова-Новгородцева имела это письмо в своем распоряжении и цитировала его; таким образом, утверждение, что он прибыл в столицу после отъезда Джугашвили, было вызвано желанием на этот раз преуменьшить связи покойного мужа со Сталиным[599]599
  Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов. М., 1957. С. 208.


[Закрыть]. Прочие биографы Я. М. Свердлова высказывали об этом промежутке времени разные мнения, которые зависели в большей мере от политической конъюнктуры и диктата идеологических инстанций, чем от исследовательского убеждения [600]600
  Так, осведомленная старая большевичка Ц. Зеликсон-Бобровская в очерке о Свердлове, изданном в 1925 г., писала, что после побега из Нарыма он приехал в Петербург, «где является направляющей рукой в бюро думской с.-д. фракции, налаживает нелегальную работу, держит постоянную связь с Лениным. За этим занятием застает его в начале 1913 года новый арест!». Сталин здесь не упомянут, ведь он на самом деле не был принципиально значимым для биографии Свердлова персонажем (Зеликсон-Бобровская Ц. Я.М.Свердлов: материалы для биографии. М., 1925. С. 21–22). В ее же брошюре о Свердлове, изданной в 1934 г., сказано, что в конце 1912 г. Свердлов и Сталин «ставят редакцию „Правды“ на большевистские рельсы» (Зеликсон-Бобровская Ц. Профессиональный революционер: очерк жизни и деятельности Я. М. Свердлова. М., 1934. С. 42). В брежневское время Е.Городецкий и Ю.Шарапов придерживались поздней версии Свердловой-Новгородцевой о том, что Свердлов не застал Сталина в Петербурге (Городецкий Е., Шарапов Ю. Я. М. Свердлов. Свердловск, 1981. С. 63).


[Закрыть].

Свердлов бежал из Нарыма 5 декабря, а 23 декабря в упомянутом письме О. А. Дилевской уже подробно рассказывал новости о «Правде», меньшевистском «Луче», думской фракции. Он писал также, что его положение «еще не определилось», что «путешествует с одной ночевки на другую», видится «лишь с тем, с кем это безусловно необходимо, то есть почти ни с кем»[601]601
  Свердлов Я. М. Избранные произведения. Т. 1. С. 216–218.


[Закрыть]. Осведомленность его о партийных новостях означает, что с товарищами по партии он виделся, а выбор был не столь велик. Встреча (или встречи) с Джугашвили и обсуждение совместных дел представляются тем более вероятными, что только через него, единственного в Петербурге «цекиста»», Свердлов мог узнать новости из ленинского центра. В любом случае они пересеклись в Петербурге совсем ненадолго, промежуток между возвращением Свердлова и отъездом Кобы за границу составил дней десять.

Свидетельств о том, что в декабре 1912 г. Коба и Свердлов находились в Петербурге и имели общие дела, немного, но в совокупности они выглядят убедительно. Есть упомянутый выше рассказ А. Аллилуевой, что они вместе приходили в их дом, и, хотя всегда остается место подозрению, что мемуаристка подстраивалась под господствовавшую версию событий, представляется, что в данном случае ей не было необходимости сочинять: она вполне могла просто не упомянуть о Свердлове. Давая весной 1917 г. показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства о Малиновском, Свердлов сообщил, что виделся с ним в Петербурге в декабре 1912 г.[602]602
  Дело провокатора Малиновского / сост. Б. И. Каптелов, И. С. Розенталь, В. В. Шелохаев. М., 1992. С. 101.


[Закрыть], а Малиновский уехал за границу на совещание с Лениным одновременно с Кобой. В пользу того, что Джугашвили и Свердлов успели встретиться, говорит характер упоминаний о Свердлове (Андрей) в январских письмах из Кракова, а также избрание его в ЦК РСДРП. 30 декабря/12 января Джугашвили написал на адрес А. Е. Аксельрода некоему лицу, именуемому Шибаевым, короткое письмецо, в котором просил передать «нарымцу и Андрею, что оба они, оказывается, приняты на службу», и прибавлял: «пусть Андрей подождет» (см. док. 48). Этим письмом Коба извещал Свердлова об избрании в ЦК, а «подождать» следовало, видимо, его возвращения в Петербург. Считается, что под кличкой Шибаев скрывался Бадаев, однако он участвовал в краковском совещании и должен был в тот момент находиться вместе с Джугашвили. Остается предположить, что в его отсутствие кто-то другой должен был получать адресованные ему конспиративные письма. Упомянутый «нарымец» – или Филипп Голощекин, тоже ставший членом ЦК, или бежавший в ноябре 1912 г. из Нарыма М. М. Лашевич[603]603
  Донесение Петербургского ОО в ДП, 18 января 1913 г., № 1046 (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 243. ОО. 1913. Д. 5. Ч. 57. Л. 31–31 об.).


[Закрыть]. 1/14 января Ленин сообщил Каменеву, что «в Россию вернулась пара хороших нелегалов», явно имея в виду этих же лиц[604]604
  Ленин В.И. ПСС. Т. 48. С. 145.


[Закрыть]. Тональность сообщения Джугашвили Андрею больше похожа на обращение к товарищу, с которым он недавно виделся и условился о дальнейшей переписке, нежели к человеку, виденному полгода назад и о появлении которого в столице Коба узнал только по слухам. Да и Ленину новость о возвращении двух «хороших нелегалов», скорее всего, привез сам Джугашвили. Крупская 21 января/3 февраля 1913 г. в письме на имя Н. И. Подвойского упоминала получение «письма Андр[ея] для Василия», находившегося в Вене[605]605
  Копия перлюстрированного письма Н.К.Крупской на имя Н.И.Подвойского,
  21 января/3 февраля 1913 г., Краков. Перлюстрация 24 января 1913 г. (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 881. Л. 259–259 об.; ГА РФ. Ф. 102. Оп. 243. ОО. 1913. Д. 5. Т. 1. Л. 11–11 об.).


[Закрыть].

В декабрьских письмах Н.К. Крупской «Василия» и «друзей» настойчиво звали приехать к Рождеству. В двадцатых числах декабря Джугашвили отправился за границу. Сохранился рассказ финского железнодорожника Гуго Ядава, что его товарищ машинист Копонен в декабре 1912 г. перевозил через границу на своем паровозе Сталина таким же точно способом, как потом летом 1917 г. вывозили в Финляндию Ленина[606]606
  РГАС ПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 396–397; Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С.380.


[Закрыть]. Секретный сотрудник 22 декабря донес, что Коба «дня четыре тому назад уехал заграницу» (см. док. 44). 22 декабря/4 января Крупская и Зиновьев еще писали в Петербург депутатской группе, прося обсудить с «Васей» дело «о брошюрном издательстве», то есть о возможности выпускать брошюры в рамках «Библиотечки „Правды"» (см. док. 45), стало быть, полагали, что Коба пока в столице и пробудет там еще некоторое время. 26 декабря/8 января Ленин уже сообщал Каменеву о приезде в Краков депутатов и Кобы (см. док. 46).

Несмотря на неоднократные понукания Ленина, желавшего видеть у себя всю думскую шестерку, ибо иначе разговор будто бы утратит смысл, вся шестерка к нему не поехала. К 7/20 декабря Ленин, вероятно от Кобы, получил известие, что из депутатов к нему собираются всего четверо («Почему же только четверо едут? Мы очень, очень просим добиться приезда всей шестерки»[607]607
  Ленин В.И. ПСС. Т. 48. С. 135.


[Закрыть]), в итоге же явились трое – Малиновский, Петровский и Бадаев. Ленин, по-видимому, удовлетворился этим, о недостаточности встречи в таком составе больше не говорил, напротив, 26 декабря/8 января отправил Каменеву чрезвычайно бодрое письмо: впечатление от депутатов «самое благоприятное», «начинаем сегодня совещание и надеемся на большие успехи» (см. док. 46).

В том же письме Ленин передавал Каменеву приветы, особенно от Малиновского и Кобы. Джугашвили и сам из Кракова написал Каменеву очень дружеское письмо (см. док. 47). Из него видно, что Коба не вполне и не во всем одобрял распоряжения Ильича, касалось это и рекомендаций о линии поведения депутатов. Ленин требовал войны, «твердости», то есть, в сущности, очередного раскола, на этот раз думской фракции. «Ильич рекомендует „твердую политику“ шестерки внутри фракции, политику угроз большинству фракции, политику апелляции к низам, против большинства фракции», – писал Джугашвили, поясняя тут же, что сама шестерка для такой политики «еще не созрела», что нужно сначала над ней «серьезно поработать». И предлагал свой план действий, более постепенных, полагая, что Ленин уступит необходимости. Письмо дает представление о тактике Джугашвили того периода.

Интригует начало этого письма: «Здравствуй друже! Целую тебя в нос, по-эскимосски. Черт меня дери. Скучаю без тебя чертовски. Скучаю – клянусь собакой! Не с кем мне, не с кем по душам поболтать, черт тебя задави». Возникает вопрос, когда Коба и Каменев успели так подружиться и стать задушевными собеседниками. Они были знакомы, причем вряд ли близко, летом-осенью 1904 г. в Тифлисе, потом виделись на V съезде РСДРП в Лондоне, но затем вряд ли встречались: в начале 1905 г. Каменев стал разъездным агентом ЦК, революционные месяцы с конца 1905 по начало 1907 г. провел в Петербурге с Лениным, затем работал в Москве, с конца 1908 г. жил в эмиграции. Необычное для Джугашвили столь бурное выражение дружеских чувств заставляет предполагать, что они все-таки встречались и провели вместе некоторое время незадолго до краковского совещания. Может быть, и вправду в начале ноября Коба отправился сначала к Каменеву и только потом в Краков к Ленину? Не заскучал ли он по Каменеву, как-никак выходцу с Кавказа, оттого, что Ленин, его окружение и прочие присутствовавшие на краковском совещании на самом деле по укладу жизни, привычкам, стилю общения были очень чуждыми Джугашвили людьми? Чужеродность в простейших, повседневных вещах должна была быть немалой, достаточно сопоставить с привычным ему грузинским миром мемуарный рассказ Н. К. Крупской о том, как она во время совещаний, вооружившись «кухарской книгой», совершила несвойственное ей деяние – «соорудила блины», причем Владимир Ильич «был архидоволен всей этой мурой» (см. док. 54).

30 декабря/12 января Джугашвили в цитированном выше письме Шибаеву сообщал, что очень занят, «атмосфера здесь невозможная, все заняты до безобразия, заняты черт знает как» (см. док. 48). В тот же день Ленин еще раз написал Каменеву о том, как доволен ходом совещания: «Идет чудесно», будет иметь значение не меньшее, чем прошлогодняя конференция в Праге, обсуждаются все важные вопросы, «все резолюции принимаются единогласно», «Гигантский успех!» (см. док. 49). По этим словам может показаться, что ленинская группа действительно добилась какого-то серьезного успеха, во многом переубедив оппонентов, получив голоса некоего большинства представителей партии. Между тем в совещании участвовали всего 11 человек, узкий кружок ленинских сподвижников, заведомо единомышленников. Если даже их присутствие и согласие так радовали большевистского лидера, то придется признать, что положение большевистского партийного центра было совсем плачевным.

В партийной историографии краковское совещание датируется 28 декабря 1912 г./10 января 1913 – 1/14 января 1913 г. (сами участники постановили именовать его «февральским» ради конспирации, что, разумеется, не ввело полицию в заблуждение). Присутствовали Ленин, Зиновьев, Крупская, Коба, депутаты Малиновский, Петровский и Бадаев, Валентина Николаевна Лобова (партийная кличка Бина), петербургский рабочий Медведев и чета живших в эмиграции Трояновских – бывший артиллерийский поручик Александр Антонович Трояновский и его жена Елена Розмирович (партийная кличка Галина). Никто из них не представлял никакую партийную организацию. Кривобоков-Невский (Спица) в Краков так и не приехал. Помимо Малиновского секретным осведомителем полиции был Алексей Иванович Лобов (агентурная кличка Мек), муж Валентины Лобовой, также близкий к ленинскому центру большевик. На основании подробнейшего сообщения Малиновского (теперь он назывался «агент Х») уже 10 января в Москве жандармский ротмистр Иванов составил обстоятельную записку (см. док. 52). Другой имеющийся полицейский отчет, основанный, несомненно, также на донесении Малиновского[608]608
  Большевики. Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывшего Московского охранного отделения. С. 195–199.


[Закрыть], в части изложения решений совещания близок к тексту написанных Лениным резолюций краковского совещания[609]609
  Ленин В.И. ПСС. Т. 22. М., 1968. С. 258–270.


[Закрыть].

Участники совещания избрали новый ЦК из себя самих (Ленин, Зиновьев, Коба, Малиновский, Петровский) с прибавлением близких соратников, на совещании отсутствовавших (Невский-Спица, Свердлов, Голощекин) и одного рабочего – Белостоцкого. По прежней модели провозгласили создание Заграничного и Русского бюро ЦК: Заграничное состояло из Ленина и Зиновьева с секретарем Крупской, Русское – из Кобы, Свердлова, Петровского и Малиновского (депутаты ввиду загруженности должны были работать в бюро по очереди), секретарь В. Лобова. «Во время заседаний ЦК было определенно констатировано, что за истекший промежуток времени ЦК ни в чем своей деятельности не проявил и ничего сделать не успел».

Был составлен финансовый отчет и подведен плачевный итог: деньги заканчивались. Постановили, раз Ленину и его эмиссарам не удается договориться с немецкими держателями средств РСДРП, вчинить им судебный иск. Речь шла о значительной сумме, полгода спустя агент Мек в связи с очередным витком этой истории сообщил московским жандармам, что «ввиду несогласия „держателей" партийных денег выдать имеющиеся у них суммы (около 50000 марок) „Ленину", последний в настоящее время решил истребовать эти деньги путем возбуждения процесса в коронном суде. По слухам, он имеет шансы выиграть процесс. Передают, что большая часть хранящихся у держателей денег составилась из остатков сумм, переданных в распоряжение партии в 1905 году уфимской социал-демократической боевой организацией, после ограбления под городом Уфою почтового поезда (взято было тогда около 240 000 рублей)»[610]610
  Из агентурной записки по РСДРП, по сообщениям агента «Мек», 26 июня 1913 г., составлена ротмистром Ивановым (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 243. ОО. 1913. Д.5. Ч. 46. Л. «Б». Л. 188–190).


[Закрыть]. На краковском совещании Ленин и «его заграничные друзья» были решительно настроены судиться, тогда как члены русской части ЦК опасались, что это повлечет скандальные разоблачения, и предпочитали обойтись без суда (см. док. 52). Одновременно положили стараться раздобыть что-нибудь у благотворителей, причем нужда заставила адресовать депутатов к тем, с кем Ленин уже было порвал отношения, – Г. М. Кржижановскому, Л. Б. Красину (Никитин, Никитич). Особые надежды по части поиска денег Ленин возлагал на Горького и М. Ф. Андрееву.

Пока же «выяснилось, что благодаря отсутствию средств, в пределах России на партийном содержании может жить лишь один представитель ЦК. Таковым, несмотря на свои отказы по принципиальным соображениям, назначен „Коба", коему и ассигновано по 60 рублей в месяц». Это, конечно, подчеркивает особое на тот момент положение, достигнутое И.Джугашвили в партии, точнее, не в партии, от которой мало что осталось, а в ленинской группе. Между тем Ленин и Зиновьев получали от редакции «Правды» по 100 рублей в месяц. Поднять тиражи и доходность газеты было еще одной целью, стоявшей перед новым Русским бюро. С существующей редакцией предполагалось поступить вполне бесцеремонно. Объявив, что она «совершенно не удовлетворяет своему назначению», и повторив обвинения

в неоднократных растратах и даже «явных хищениях и воровстве», редакцию постановили распустить и заменить другими лицами. Намечались А. Лобов, один из депутатов, а главное – от ЦК Андрей Уральский (Свердлов), который должен был присматривать за газетой и иметь право veto относительно публикации статей (см. док. 52).

Участники совещания обсуждали как несомненное оживление революционного движения в России, на которое возлагали большие надежды. При этом обсуждаемые меры означали практически строительство низовых партийных организаций заново, равно как и установление связей между ними[611]611
  Большевики. Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывшего Московского охранного отделения. С. 195–199; Ленин В. И. ПСС. Т. 22. С. 260–262.


[Закрыть]. Предполагалось также воспользоваться происходившей в России страховой кампанией. По новым законам о страховании рабочие уполномоченные представители должны были войти в правления больничных касс и иных страховых учреждений. Ленинцы намеревались вмешаться в этот процесс, «устраивать митинги протеста по поводу насилий, которыми сопровождается введение страховых законов», добиваться, чтобы в качестве рабочих уполномоченных избирали социал-демократов, причем бойкот выборов уполномоченных решительно был признан «нецелесообразным и вредным»[612]612
  Большевики. Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывшего Московского охранного отделения. С. 198; Ленин В.И. ПСС. Т. 22. С. 264–265.


[Закрыть]. Тактика напоминает ту, что была применена в Баку в 1907–1908 гг. во время обсуждения коллективных договоров, причем точно так же партийцев интересовало продвижение своих интересов и под видом борьбы за права рабочих навязывание им своих целей, что в результате вело к торпедированию тех решений, которые действительно могли бы улучшить положение трудящихся. Теперь этот же трюк предлагалось использовать, внедрившись в страховую кампанию.

Невзирая на общее плачевное состояние дел, Ленин не собирался умерять свои лидерские амбиции. Он отклонил очередное предложение Международного социалистического бюро о посредничестве в примирении фракций русской социал-демократии. Более того, на совещании Ленин высказал притязание на полное подчинение своему руководству польско-литовской, латышской социал-демократических партий и Бунда. Эти партии на IV съезде объединились с РСДРП, сохранив собственную организационную структуру, отдельное членство, партийные съезды и конференции, центральные комитеты и руководство. Теперь Ленин пожелал, чтобы ЦК остался единственным, а национальные организации впредь не имели бы собственных центральных комитетов и входили в РСДРП на тех же основаниях, что и региональные российские организации, в пример приведя Кавказское областное бюро. Крупной и влиятельной еврейской социал-демократической партии Бунд на краковском совещании было «предположено слиться с польской социал-демократией и не представлять в дальнейшем самостоятельной организации» (см. док. 52). Ленин, видимо, понимал меру скандальности своей инициативы, поэтому не стал полностью сообщать о ней в тексте выпущенной резолюции, ограничившись половинчатым призывом к «сплочению и слиянию» рабочих на местах в единые социал-демократические организации и маскируя свое покушение на три союзные партии призывами к «самому решительному отпору воинствующему национализму реакции». Зато составленная им резолюция более откровенно, нежели изложение агента Х, поясняет, что первопричиной была коллизия с выборами Ягелло, которого Ленин отказывался считать социал-демократом и о чем он так много и яростно высказывался осенью 1912 г.[613]613
  Помимо приведенных в настоящей главе писем см. также написанную Лениным в декабре 1912 г. и не опубликованную тогда работу «Рабочий класс и его «парламентское» представительство. Статья V», посвященную разбору казуса Ягелло (Ленин В. И. ПСС. Т. 2 2. С. 238–241).


[Закрыть], прежде всего в письмах Русскому бюро. «Поддержка Бундом кандидатуры не социал-демократа Ягелло против польских с.-д. и нарушение партийной программы в пользу национализма августовской (1912 г.) конференцией ликвидаторов, Бунда и латышских с.-д. с особенной наглядностью обнаружили полное банкротство федералистических начал в построении с.-д. партии и глубокий вред обособленности „национальных" с.-д. организаций для пролетарского дела»[614]614
  Ленин В.И. ПСС. Т. 22. С. 267.


[Закрыть].

Не был ли преувеличен размах ленинской авантюры в агентурном донесении Малиновского? Это несложно проверить, сопоставив пункт 5 резолюции «О „национальных" с.-д. организациях», касающийся латышских организаций, с тем, что сказано о них в агентурном донесении. Резолюция гласит: «Совещание приветствует революционных с.-д. рабочих латышской организации, ведущих настойчивую пропаганду в антили-квидаторском духе, и выражает сожаление, что ЦК латышской социал-демократии склоняется к поддержке антипартийных шагов ликвидаторов»[615]615
  Там же. С. 268.


[Закрыть]. Содержащееся здесь противопоставление рабочих верхушке латышской с.-д. партии изложено Малиновским с предельной ясностью и добавлением той организационной части решения, которая должна была остаться конспиративной тайной: «ЦК латышей носит определенно ликвидаторский характер, а низы партии явно принадлежат к большевистскому течению. Ввиду невозможности столковаться с ЦК латышей, решено командировать „Кобу“ для установления непосредственной связи с низами латышской социал-демократии» (см. док. 52). Письмо, отправленное И. Джугашвили по возвращении в Петербург Трояновским в Вену подтверждает, что он действительно собирался ехать в Ригу (см. док. 65).

Оставляя в стороне резонный вопрос, каким образом ленинцы могли бы добиться столь глубокой трансформации трех союзных партий, отметим риторический трюк Ленина с подменой понятий, когда само по себе существование национальных партий, возникших самостоятельно и после сложных переговоров и голосования на IV съезде вошедших в РСДРП, теперь объявлялось «воинствующим национализмом», с которым надлежит решительно бороться. И если IV съезд был представительным форумом избранных партийными организациями делегатов, а проблема объединения партий на нем подробно дискутировалась и голосовалась, то теперь решение было «единогласно» проведено горсткой из десятка ленинских адептов. Впрочем, участники совещания в Кракове признали, что вопрос «конечно, еще в окончательном виде не разрешен».

Идея полного слияния партийных организаций объясняет вспыхнувший вдруг в то время интерес Ленина к национальному вопросу. Ход его мысли можно примерно реконструировать таким образом: во-первых, появление среди думских социал-демократических депутатов Ягелло вызвало у него раздражение и показало невозможность напрямую влиять на решения, принимаемые национальными партиями; во-вторых, кавказские депутаты возбудили вопрос о «культурно-национальной автономии» (этот принцип лежал в основе деятельности австрийской социал-демократии, вследствие чего из единой австрийской партии выделились национальные), о которой Ленин не желал слышать, хотя был готов включить в программу пункт о праве наций на самоопределение. Ленинским ответом на эту проблему была идея о слиянии партий, но большевистский лидер не мог не ощущать некоторую принципиальную недоговоренность, программную недоработку по национальному вопросу. Сам он осенью 1912 г. не раз имел повод его коснуться, прежде всего в статьях о войне на Балканах, однако во всех случаях ограничивался тем, что бросал обвинения в «национализме» или «шовинизме». В ряде отношений Ленин был более подходящим автором для теоретической работы такого рода, нежели Джугашвили: вождь большевиков знал языки, имел навыки работы в крупных европейских библиотеках, наконец, был лучше образован в марксистской теории. Тем не менее в собственной публицистике Ленин разрабатывать национальный вопрос не стал, поручив его только что появившемуся на свет «Сталину». В письме А. М. Горькому, с которым он тогда очень заигрывал в надежде на его помощь, Ленин поместил известные слова о «чудесном грузине»: «Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посурьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы. Мы на это наляжем». Отвечая, видимо, на высказанные в предшествовавшем письме Горького сомнения, Ленин заверял, что его позиция – не одни слова, ссылался на опыт Кавказа, где грузины, армяне и проч. работали в одной социал-демократической организации, что это есть единственно верное «пролетарское решение национального вопроса» и прибавлял, что «той мерзости, что в Австрии, у нас не будет» (см. док. 56). Относительно эпитета «чудесный грузин» следует заметить общую тональность письма. Ленин старался представить Горькому положение дел у большевиков в наилучшем свете, демонстрировал оптимизм, поэтому отзыв о Джугашвили отражал не только собственно отношение Ленина к упомянутому лицу, но и желание получше отрекомендовать его своему адресату.

Джугашвили из Кракова отправился в Вену. Когда он туда приехал, точно не известно, но 20 января/2 февраля он написал Малиновскому уже из Вены, прося передать Ветрову (М. А. Савельев), чтобы не печатал оставшуюся у него в редакции рукопись статьи Сталина по национальному вопросу, а прислал ее А.Трояновскому (см. док.59). Через день, по-видимому, Трояновский (автор перлюстрированного письма подписался «А.Т») также написал в редакцию «Просвещение», прося скорее прислать рукопись (см. док. 60), которая нужна была, очевидно, для переработки в новую большую статью.

Коба жил в квартире Трояновских. Там обитали чета супругов – Александр Трояновский и Елена Розмирович с маленькой дочерью, а также подруга Розмирович – молодая большевичка Ольга Вейланд, оставившая воспоминания о тех днях (см. док. 61). Семейные рассказы об этом эпизоде, а также рассказы самого Сталина передал в своей книге сын Трояновского, советский дипломат Олег Трояновский, молодым переводчиком осенью 1947 г. оказавшийся на даче Сталина на Черноморском побережье Кавказа (см. док. 62). Все эти рассказы рисуют картину идиллическую: светлая комната с большим письменным столом, общее чтение немецких статей, прогулки в парке, игры с дочкой Трояновских, которой Сталин покупал лакомства. «Создавалось впечатление, что это было счастливое для него время и ему доставляло удовольствие вспоминать о нем», – отмечал О.А.Трояновский. Чего нет в рассказах о Сталине в Вене, так это его интереса к чему-либо, помимо непосредственной цели своего там пребывания. Австрийская столица с ее дворцами, готическим собором, галереями, музеями, кафе, даже находившийся поблизости от дома Трояновских Шенбруннский дворец как будто бы вовсе не привлекли его внимания, хотя бы критического.

По-видимому, Джугашвили не все время прожил у Трояновских, так как Л.Д.Троцкий встретил его на квартире бакинца Скобелева, на время приютившего земляка (см. док. 57). Встреча с Троцким произошла, но не переросла в знакомство. Троцкого не слишком заинтересовал «загадочный грузин», угрюмый и неучтивый, во взгляде которого ему почудилась «априорная враждебность», а внешность показалась непривлекательной. Лев Давыдович позабыл, что видел этого грузина прежде на V съезде в Лондоне, однако признавался, что мимолетная венская встреча все же запомнилась, грузин произвел «незаурядное» впечатление, причем «тревожное». Надо полагать, угрюмость Кобы происходила в данном случае не только от свойств характера, но и от нежелания первым демонстрировать дружелюбие партийной знаменитости из враждебного лагеря, ведь он с его памятью на лица не мог не узнать Троцкого.

Описанный Троцким эпизод выглядит несколько загадочно также и по связи Кобы со Скобелевым. Матвей Иванович Скобелев, сын бакинского промышленника и участник революционного движения в Баку, был меньшевиком, в 1906 г. эмигрировал. В 1912 г. он окончил Высшую техническую школу в Вене и в том же году стал социал-демократическим депутатом IV Думы, то есть участником той самой семерки, которой противостояла внутри фракции большевистская шестерка. Помимо этого, Скобелев был близким сотрудником венской газеты «Правда», издававшейся Л. Д. Троцким. По возвращении в Петербург в феврале 1913 г. Джугашвили в письме в Краков просил срочно прислать «бакинские адреса», чтобы организовать Скобелеву какой-то «скандал» (см. док. 67). Таким образом, сама по себе дружеская встреча их в Вене должна удивлять, тем более если Коба даже остановился в квартире Скобелева.

Работа над статьей по национальному вопросу требовала ознакомления с литературой, прежде всего программными трудами австрийских социал-демократов. Иосиф Джугашвили немецким языком не владел, хотя предпринял несколько попыток им заниматься. Когда сразу после возвращения из Вены в феврале 1913 г. он был арестован, у него при обыске нашли «экземпляр самоучителя по немецкому языку под заглавием „Русский в Германии"», как значится в описи, на 10 страницах (см. док. 83). В изучении немецкоязычной литературы ему требовались помощники. Нужные места из книг для него переводил некий русский студент, помогала также Ольга Вейланд. По ее словам, «товарищ Коба втянул в изучение национального вопроса всех окружающих. Кто читал Отто Бауэра, кто Каутского» (см. док. 61). В это время в Вене жил и бывал у Трояновских Николай Бухарин. Там они с Кобой познакомились. Троцкий полагал, что Бухарин, как и Трояновский, участвовал в подготовке статьи, но в весьма ограниченных пределах: «Бухарин, как и Трояновский, имели от Ленина поручение помочь «чудесному», но малообразованному грузину. Им, очевидно, и принадлежит подбор важнейших цитат. На логическом построении статьи, не лишенном педантизма, сказалось, по всей вероятности, влияние Бухарина […] Дальше этого влияние Бухарина не шло, так как именно в национальном вопросе он стоял ближе к Розе Люксембург, чем к Ленину»[616]616
  Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 1. С. 220.


[Закрыть]. Впрочем, по мнению биографа Бухарина С. Коэна, «нет документов, свидетельствующих о разногласиях как между Бухариным и Сталиным, так и между ними и Лениным, который одобрил написанную статью», к тому же год спустя Бухарин, вероятно, по ленинскому поручению готовил план выступления по национальному вопросу для думской фракции большевиков[617]617
  Коэн С. Бухарин: Бухарин и большевистская революция: политическая биография, 1888–1938 /пер. с англ. Е.Четвергова, Ю.Четвергова, В.Козловского. Royal Oak: Strathcona Publishing, [1980]. С. 25.


[Закрыть].