Текст книги "Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года"

Запись беседы Эвенчик и Далматова с Онуфриевой (Фоминой), 7 июля 1944 г., Вологда

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 70–71.

Глава 21
Петербург, 1 марта—8 июня 1912 года

Бежав из Вологды 29 февраля и очутившись в Петербурге[456]456
  Мнение А.В.Островского, что И.Джугашвили из Вологды отправился сначала в Москву, где не смог встретиться с Р. Малиновским, и поехал в Петербург, представляется ошибочным. Упомянутый Островским рассказ Малиновского, что он разминулся с Кобой, следует относить к началу апреля 1912 г.


[Закрыть] Иосиф Джугашвили сразу же развил бурную деятельность. Уже 6 марта отдельным листком была напечатана составленная им прокламация «За партию!», подписанная Центральным комитетом РСДРП[457]457
  Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. С. 213–218.


[Закрыть]. Прокламация провозглашала начало нового возрождения партии и призывала к энергичной работе, восстановлению местных организаций и сплочению их вокруг ЦК. 7 марта в письме Н. К. Крупской, подписанном «Чижиков» и написанном, по всей вероятности, Джугашвили, он отчитывался о том, что привезен крупный транспорт нелегальной литературы в 2 пуда весом, что он выступил на нескольких собраниях петербургских рабочих и готовится городская партийная конференция (см. док. 2). В сущности, реальное состояние большевистских организаций оставляло желать лучшего, Петербургский комитет надо было практически создавать заново, а также восстанавливать связи между остававшимися в столице партийными группами в районах и на заводах: полиции удалось создать действенную сеть осведомителей, и большевистские организации регулярно проваливались. Новые члены ЦК – Коба и Серго энергично пытались наладить дело. В письме от 7 марта «Чижиков» писал, что всю работу они «везут» втроем (третьим был, возможно, Сурен Спандарян). Денег у них совершенно не было, но настроение было бодрым. Джугашвили тщательно конспирировал, по воспоминаниям члена Петербургского комитета РСДРП А. А. Митревича, немногие знали, что в городе появился представитель ЦК, не все члены ПК знали его имя и кличку Коба, на собраниях он выступал под именем Василий или Васильев. «Редко кто знал, что член ЦК „Коба“ и „Василий" – это одно и то же лицо», и совсем узкий круг был осведомлен о том, что он же пишет статьи в легальную социал-демократическую газету «Звезда» (см. док. 1). Пользовался он также и старой своей кличкой Иванович. По-видимому, его конспиративный опыт оказался полезным, и в те дни Джугашвили не попал в поле зрения Петербургского охранного отделения, во всяком случае, документальных признаков этого обнаружить не удалось. Филеры не заметили его отъезда из Вологды, да и по приезде в Петербург наблюдение установлено не было.

16 марта агент охранки, все тот же Фикус-Ериков, донес о появлении Кобы в Тифлисе (см. док. 4). Три новых члена ЦК отправились объезжать районы, сначала в Тифлис, куда, вероятно, Джугашвили и Орджоникидзе выехали вместе[458]458
  Орджоникидзе З. Г. Путь большевика. М.: ОГИЗ, 1948. С. 105–108.


[Закрыть]. Затем Орджоникидзе через Баку и Киев поехал в Москву, Джугашвили задержался в Закавказье. Спандарян, также избранный на конференции членом ЦК, затем успевший вместе с Н. Г. Полетаевым съездить в Берлин к Каутскому в надежде уговорить его отдать Ленину находившиеся у держателей деньги РСДРП[459]459
  Как вспоминал Полетаев, «Каутский принял меня и пришедшего со мной товарища-кавказца очень любезно, говорили о России, о с.-д. фракции в Думе, но когда коснулись вопроса о деньгах, разговор пошел в повышенном тоне, особенно горячился кавказский товарищ. Видя, что наши переговоры не приведут ни к чему, я предложил ему покончить, и мы расстались с Каутским» (Полетаев П. У колыбели «Звезды» и «Правды» (воспоминания) //Пролетарская революция. 1923. № 4 (16). С. 4–5).


[Закрыть], вернулся в Россию в конце января[460]460
  Эмексузян В. С. Сурен Спандарян. С. 18–29.


[Закрыть]. Они ездили по стране, восстанавливали связи, старались активизировать работу местных организаций, делали доклады о Пражской конференции. Ленин настойчиво и нервозно требовал, чтобы на собраниях местных партийных организаций принимались резолюции в поддержку решения конференции, которые публиковались в «Социал-демократе» и служили Ленину аргументом во внутрипартийной войне[461]461
  Ленин В.И. ПСС. Т. 48. М., 1970. С. 53–54.


[Закрыть].

Нет ни воспоминаний, ни развернутых агентурных донесений о том, что говорил на собраниях Коба, но можно сравнить, что сообщали агенты в Баку об аналогичном выступлении Сурена Спандаряна (см. док. 8), а также в Москве – Серго Орджоникидзе. Агент Московского охранного отделения донес, что 5 апреля в квартире на Садово-Триумфальной улице «состоялось собрание небольшой группы с.-д. На этом собрании неизвестным грузином был прочитан доклад о том, как подготовлялась и как протекала известная конференция». Приметы грузина, выступившего в квартире на Садовой-Триумфальной, указывают на Орджоникидзе, к тому же он назван участником Пражской конференции («молодой, высокого роста, без бороды, маленькие черные усы, короткие волосы, по наружности и по выговору – типичный грузин, одет в черное летнее пальто и мягкую черную шляпу. Он сам принимал участие в конференции»), а перед Москвой побывал в Киеве. Собравшиеся приняли резолюцию, приветствующую «все начинания „русского ЦК “ в деле живого воскресения нашей РСДРП. Всякие попытки со стороны других групп, мешающих этому воскресению, считать антипартийными»[462]462
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 242. ОО. 1912 г. Д. 5. Ч. 46. Л. «Б». Л. 114–114 об.


[Закрыть]. Сходного содержания резолюция была принята собранием большевистской группы в Тифлисе после выступления Кобы и опубликована в конце апреля в «Социал-демократе». Она гласила, что конференция на фоне «распыления и дезорганизованности партийных организаций в стране за последние годы […] собрала все дееспособные партийные ячейки» и способствовала объединению организаций, что создание Российского центра (ЦК) было верным решением, а принятые конференцией решения «как в отношении политической линии с.-д. пролетариата, так и в отношении организационного строительства вполне правильно намечают линию поведения пролетариата»[463]463
  Берия Л. П. К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье. С. 207–208.


[Закрыть].

Уже после отъезда Кобы из Тифлиса местные социал-демократы заговорили об издании в Тифлисе и Кутаисе легальных газет, что могло быть следствием оживления, привнесенного новым членом ЦК. Впрочем, Тифлис и без того сохранял множество вольностей. В городской думе преобладало влияние социал-демократов, заключивших альянс с другими демократическими партиями, они вели городское хозяйство; полицейский контроль был гораздо мягче, чем в других частях империи, происходили публичные лекции, действовали Народный университет и Народное музыкальное общество. По свидетельству современника, атмосфера была намного свободнее, чем в целом по России (см. док. 7). В городской думе заседали, конечно, меньшевики. Как можно понять из донесения агента, большевики во главе с Буду Мдивани и Каллистратом Гогуа образовали отдельную группу (см. док. 5).

В Тифлисе Джугашвили успел встретиться со Спандаряном, по мнению биографа последнего[464]464
  Эмексузян В. С. Сурен Спандарян. С. 22.


[Закрыть]. Среди тех, с кем он встречался в Тифлисе, была находившаяся там с осени 1907 г. Е.Д. Стасова, пользовавшаяся партийной кличкой Зельма.[465]465
  Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 359.


[Закрыть] Не ясно, была ли она знакома с Кобой до 1912 г., во всяком случае, сама она об этом не упоминала. По ее воспоминаниям, в Тифлисе она сначала работала пропагандистом в различных кружках, а осенью 1910 г. «товарищи Спандарьян и Серго Орджоникидзе вовлекли меня в работу ЦК, сначала по подготовке Пражской конференции, а потом по части издательства и вообще техники ЦК»[466]466
  Стасова Е. Из воспоминаний о партийной работе до революции 1917 г. // Пролетарская революция. 1927. № 12 (71). С. 193–195.


[Закрыть]. Стасова имела легальную работу в школе общества учительниц. По воспоминаниям одного из молодых учителей этой школы, будущего армянского композитора М.Агаяна (его сестра Люсик, тогда гимназистка, стала женой художника Мартироса Сарьяна), однажды в апреле 1912 г. Стасова попросила его принять на ночлег гостя и не интересоваться его именем. Только после революции Агаян узнал, что гостем, с которым они пели и обсуждали грузинские народные песни, был Сосо Джугашвили (см. док. 9)[467]467
  Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 359.


[Закрыть].

У Стасовой хранился архив ЦК, в начале лета 1912 г. захваченный полицией. Среди прочих бумаг там имелся отчет по расходованию партийных денег, из которого явствует, что Иванович несколько раз получил денежные суммы в 34 рубля, 10 рублей, вместе с Серго 135 рублей, «вещи Иван[овича] 5 руб.», отдельно Серго были выданы 4 рубля 80 копеек, 11 рублей и 500 рублей. Вперемешку с этими суммами указаны расходы на типографию, посылки и проч. (см. док. 6). Можно предположить, что здесь были перечислены как расходы на партийную работу и разъезды (особенно это должно касаться крупных сумм в 135 и 500 рублей), так и денежное содержание новых членов Русского бюро ЦК.

Из Тифлиса Джугашвили отправился в Баку (точная дата не известна) и пробыл там до конца марта. В Баку 18 марта на собрании был арестован Спандарян, делавший доклад о Пражской конференции. Его арест серьезно напугал местных революционеров. По донесению агента, С. Шаумян и Каспарянц из тюрьмы передали письмо «с указанием на необходимость оставления всякой партийной работы, так как, очевидно, существующая провокация должна погубить и жалкие остатки организации» (см. док. 8). Явившийся в город Коба, наоборот, призывавший к активизации работы, на этом фоне должен был смотреться смельчаком или авантюристом. Жандармы, основываясь на сообщениях агентуры (а именно Фикуса-Ерикова), заключили, что Коба избран членом ЦК РСДРП вместо арестованного Спандаряна, что было не совсем точно (см. док. 8, 13).

В то время в Баку в провокаторстве особенно подозревали Мгеладзе и Долокянца, по поводу них было затеяно партийное разбирательство. Начальник Бакинского охранного отделения подполковник Мартынов писал в Департамент полиции, что «лишившись опытных руководителей, остальные ее члены (бакинской организации. – О.Э.) как по собственным соображениям, так отчасти и по советам сидевших в тюрьме своих руководителей деятельно принялись за розыски предателей, причем подозрения возникали почти ежедневно и вскоре снимались. Более упорным оказалось подозрение в отношении Илико Мгеладзе, каковое обстоятельство вызвало с его стороны бурный протест с обращением за защитой в легальную прессу (газета „Каспий“) и в Центральный Комитет». Очевидно, приехавший в Баку Коба среди прочего должен был вникнуть и в эту проблему, к тому же, вероятно, Мгеладзе по старому знакомству как раз в его лице апеллировал к ЦК партии. Помимо этого, расследовали поступки Вано Стуруа, обвиненного в растрате партийных денег. Дело продолжалось после отъезда Кобы из Баку, 25 апреля Е.Д.Стасова в от имени ЦК рекомендовала бакинцам довести его до конца и одновременно сообщала, что ЦК оправдал В. Стуруа и разрешил принять его обратно в организацию[468]468
  Копия перлюстрированного письма Е. Д. Стасовой Т. Т. Энукидзе, 25 апреля 1912 г. (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 242. ОО. 1912. Д. 5. Ч. 6. Л. 38–38 об.).


[Закрыть]. Не ясно, кто именно в данном случае принял решение от лица ЦК, быть может, члены Русского бюро, то есть Джугашвили и Орджоникидзе. Письмо Стасовой от 25 апреля, написанное химическими чернилами, было перлюстрировано, и приведенные выше пояснения подполковника Мартынова содержатся в сопроводительной записке к нему, причем Мартынов счел нужным прибавить, что Вано Стуруа являлся «товарищем и сподвижником упоминаемого в донесении моем […] Иосифа Виссарионова Джугашвили („Коба“ и „Сосо“)»[469]469
  Донесение начальника Бакинского ОО подполковника Мартынова в Департамент полиции, 25 мая 1912 г., № 1921 (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 242. ОО. 1912. Д. 5. Ч. 6. Л. 36–37.)


[Закрыть].

Сам Джугашвили 30 марта писал о том, что в Баку «организации нет никакой» и ему с трудом удалось собрать несколько рабочих. Примечательно, что он постарался создать альянс с местными меньшевиками, хотя и описал их реакцию весьма иронично, сообщив, что они боялись идти на собрание из опасения провокации и уклонялись от объединения партийных комитетов под предлогом, что «4 месяца ищут беков, чтобы кооптировать в свой центр, и до сих пор не могут отыскать. Конечно, очень странно, что за эти 4 месяца жандармам удалось раза два разыскать беков и засадить их в тюрьму, а мекам не удалось разыскать ни одного бека во всем Баку». Тем не менее он сообщил о состоявшемся решении создать общее с меньшевиками руководство местными организациями и комитеты по подготовке к думским выборам, а в перспективе провести конференцию, которая признает действующий ленинский ЦК (см. док. 11). Была принята и резолюция в поддержку решений Пражской конференции, отосланная для публикации в «Социал-демократ»[470]470
  Москалев М. Русское бюро ЦК большевистской партии. 1912 – март 1917. М., 1947. С. 63. Москалев считал, что появившаяся в «Социал-демократе» корреспонденция о бакинском совещании была написана Сталиным.


[Закрыть]. Призывая меньшевиков к созданию общих партийных комитетов, Коба, с одной стороны, действовал в логике курса на слияние организаций, принятого в Баку еще до его ареста весной 1910 г., с другой – в соответствии с решениями Пражской конференции и призывами Ленина считать главным партийным врагом ликвидаторов и ради борьбы с ними объединить усилия тех членов обеих фракций, которые готовы продолжать нелегальную деятельность. Судя по этому письму, И. Джугашвили достаточно позитивно оценивал достигнутое. В то же время из перехваченного полицией в середине апреля и перлюстрированного письма некоего оставшегося неизвестным бакинского меньшевика видно, что по крайней мере часть его товарищей-меньшевиков осталась при своем: они отказывались признавать законность Пражской конференции (в которой их фракция не участвовала), «делегата признают подложным» (из письма, к тому же расшифрованного перлюстраторами с пропусками, не ясно, о каком делегате идет речь – участнике конференции или же теперь явившемся в Баку представителе ЦК, то есть Кобе). «Теперь такие резолюции принимаются на всех группках и в районах. Беки очень сконфужены и настроены примиренчески, но с ними приходится сталкиваться лишь очень редко. Они тоже отказываются называть конференцию общерусской и стоят за новую»[471]471
  Письмо неустановленного автора в редакцию газеты «Живое дело», 17 апреля 1912 г. Копия, снятая при перлюстрации (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 242. ОО. 1912. Д.5. Ч. 6. Л. 30–30 об.).


[Закрыть]. Возможно, под «настроенным примиренчески беком» имелся в виду как раз Коба.

Письмо Джугашвили от 30 марта, полученное в Тифлисе, переписала Е. Д. Стасова-Зельма, включив его в свое письмо от 5 апреля, адресованное в Киев, членам Русского бюро ЦК Серго и «Петру». От себя она сообщала, что «Сосо жив и здрав и уехал на север 30-го» (см. док. 11). По сведениям полицейских агентов, он покинул Закавказье 1 апреля (см. док. 13, 14). По дороге в Ростове-на-Дону он встретился с Верой Швейцер, оставившей несколько беллетризованную зарисовку их конспиративного разговора в «ресторане первого класса» и не упустившей сообщить, будто Джугашвили прочел ее письмо к Спандаряну, полученное в Баку уже после его ареста, и советовал ей писать еще, поддержать узника морально (см. док. 12). Учитывая, что Швейцер стала гражданской женой Спандаряна, у которого на Кавказе имелась законная семья и дети, а также склонность Швейцер к мемуарным фантазиям, представляется, что эпизод со Сталиным, якобы похвалившим ее письмо Спандаряну, она вставила в написанный в 1940-е гг. текст, желая таким образом изобразить как бы одобрение Сталиным их романа.

В начале апреля Джугашвили появился в Москве, где встретился с Серго Орджоникидзе. Об этом незамедлительно узнало Московское охранное отделение, у которого имелись два агента среди самых доверенных членов РСДРП – Р. В. Малиновский и А. С. Романов (участник Пражской конференции). Каждый из них, конечно же, не догадывался о сотрудничестве другого с охранкой (это было строго соблюдавшимся правилом работы с агентурой). Оба принадлежали к числу тех, с кем могли встретиться члены Русского бюро ЦК. Именно поэтому, оберегая ценных агентов, московские жандармы ни Серго, ни Кобу не арестовали, а передали наблюдение в Петербург, предупредив телеграммой, что «ликвидация желательна но допустима исключительно лишь местным связям без указания источников Москву» (см. док. 18, 19).

Орджоникидзе в Москве имел свидание с Малиновским. Должен был с ним встретиться и Джугашвили, но по случайности встреча и знакомство не состоялись[472]472
  Розенталь И. С. Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время. М., 1996. С. 111.


[Закрыть]. Позднее, отвечая в мае 1914 г. на вопросы партийного следствия о его провокаторской работе, Малиновский рассказал, что в феврале 1912 г. устроился работать на фабрику в селе Ростокино и жил там очень конспиративно. «Где я был тогда, никто не знал, жена жила в Москве, и такие товарищи, как Серго, Коба и Аля, могли меня найти только через нее. В Москве за 7 месяцев был один раз. С Кобой, хотя он был, не видались, перепутали время встречи, а домой я пойти не мог. С Алей виделся раз в селе Царицыно, станция Казанской железной дороги. С Серго виделся в трактире в Москве» – и прибавил, что «только Серго знал, где служу (Коба не знал)»[473]473
  Протокол первого допроса Малиновского от 28(15) мая 1914 г. //Вопросы истории. 1993. № 11–12. С. 74.


[Закрыть]. Виделись ли в те дни Серго и Коба с А. С. Романовым (Аля), не известно.

Тем временем Ленину из Парижа стало казаться, что связь с членами Русского бюро потеряна, а сами они то ли ленятся, то ли саботируют его распоряжения. 15/28 марта он отправил Стасовой, Орджоникидзе и Спандаряну в высшей степени нервозное письмо: «Меня страшно огорчает и волнует полная дезорганизация наших (и ваших) сношений и связей. Поистине, есть от чего в отчаяние прийти! Вместо писем вы пишете какие-то телеграфически краткие восклицания, из коих ничего понять нельзя. 1) От Ивановича ничего. Что он? Где он? Как он? Дьявольски необходим легальный человек в Питере или около Питера, ибо там дела плохи. Война бешеная и трудная. У нас ни информации, ни руководства, ни надзора за газетой. […] 3) Резолюций толковых, ясных, с указанием, от какой организации, с присоединением к решениям, с подтверждением того, что делегат от них был, приехал, выслушан, нет ниоткуда!! Неужели не ясна разница таких формальных резолюций от писем интимного свойства: «прилично» – «здорово» – «победили» и т. п.? […] 5) Ни из Тифлиса, ни из Баку (центры страшно важные) ни звука толком, были ли доклады? где резолюции? Стыд и срам!»[474]474
  Ленин В. И. ПСС. Т. 48. М., 1970. С. 53–54. Письмо оказалось среди партийных документов, изъятых при обыске у Е.Д.Стасовой; снятую тогда жандармами копию см.: ГА РФ. Ф. 102. Оп. 242. ОО. 1912. Д. 5. Ч. 79. Л. 59.


[Закрыть]. Еще при жизни Сталина это эпистолярное упоминание о нем стали трактовать как доказательство того, что Ленин беспокоился о нем и рассматривал его как чрезвычайно ценного сотрудника. Ленин писал из Парижа 15 марта по старому стилю, то есть всего две недели спустя после побега Джугашвили из Вологды и как раз в те дни, когда тот был на пути в Тифлис. Как получилось, что за границей его потеряли? Очевидно, Ленин не получил к тому времени подтверждения, что побег успешно состоялся, и Иванович прибыл в северную столицу, но и в этом случае чрезмерно эмоциональный тон письма озадачивает. Закрадывается подозрение, что Ленин нервничал оттого, что не вполне полагался на новых соратников, этих троих только что введенных в ЦК кавказцев, не знал, чего от них ждать и будут ли они вполне следовать ленинской линии и поддерживать его в очередной затеянной им «бешеной войне» внутри партии. Ведь не так давно тот же Коба-Иванович иронизировал по поводу «бури в стакане воды». Л. Д. Троцкий, писавший сталинскую биографию после изгнания из СССР, полагал, что в то время Коба сохранил выраженную этой фразой «вульгарно-примиренческую тенденцию»[475]475
  Троцкий Л. Д. К политической биографии Сталина // Троцкий Л. Д. Портреты революционеров. С. 89–90.


[Закрыть]. Впрочем, в доказательство своего тезиса Троцкий ссылался на программную редакционную статью в газете «Звезда», приписывая ее Сталину и относя к 1912 г., тогда как приведенная им ссылка указывает на статью в первом номере этой газеты, вышедшем 16 декабря 1910 г., никак не могущую принадлежать Сталину [476]476
  «В 1912 году Сталин участвует в легальной газете большевиков «Звезда». Петербургская редакция, в прямой борьбе с Лениным, ставит сперва эту газету как примиренческий орган. Вот что пишет Сталин в программной редакционной статье: «_Мы будем удовлетворены и тем, если газете удастся, не впадая в полемические увлечения различных фракций, с успехом отстаивать духовные сокровища последовательной демократии, на которые теперь дерзко посягают и явные враги и ложные друзья». (Революция и ВКП (б) в материалах и документах. Т. 5. М., 1926. С. 161–162). Фраза насчет «полемических увлечений разных (!) фракций» целиком направлена против Ленина, против его «бури в стакане воды», против его постоянной готовности «лезть на стену» из-за каких-то там «полемических увлечений». Статья Сталина вполне, таким образом, совпадает с вульгарно-примиренческой тенденцией цитированного выше письма его 1911 года и полностью противоречит позднейшему заявлению о недопустимости средней линии в вопросах принципиального характера» (Троцкий Л.Д. К политической биографии Сталина. С. 89–90). Приведенная Л. Д. Троцким ссылка указывает на издание: Революция и ВКП (б) в материалах и документах. Т. 5.


[Закрыть].

В самом деле, новые члены Русского бюро ЦК с их опытом работы в закавказском подполье позволяли себе определенную самостоятельность, вряд ли разом избавились от скептического отношения к партийным эмигрантам и не были склонны во всем подчиняться ленинским указаниям. Это не замедлило проявиться в истории с первомайской листовкой. Текст листовки к 1 мая 1912 г., которую должны были напечатать в Тифлисе для распространения и по русским губерниям, был прислан из-за границы. Листовку написал Зиновьев, и она уже была помещена в «Рабочей газете». Текст отослали в Тифлис Вере Швейцер. Однако Коба и Серго этот текст решительно не одобрили: он им показался слишком унылым и пессимистичным. По-видимому, находясь в начале апреля в Москве, И. Джугашвили написал другую листовку, которую они с Серго отослали Вере Швейцер с требованием отпечатать именно этот, а не заграничный вариант[477]477
  Москалев М. Русское бюро ЦК большевистской партии. С. 68–69. Текст листовки: Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. С. 219–224.


[Закрыть]. Как писала Швейцер Стасовой, «Серго и Иванович только присылают распоряжения, а о том, что творится, не пишут ничего. […] Уже с их запаздыванием вышла бестолковщина с майскими листками, т. к. получив ваш текст, мы с „Бочкой“[478]478
  Бочка – Буду Мдивани.


[Закрыть] тотчас же его напечатали в большом количестве, а они прислали другой текст и требовали его непременного напечатания и отмены того листка. Успели напечатать мало и скверно» (см. док. 15). Стасова в более дипломатичных выражениях отозвалась на эту ситуацию в письме к Орджоникидзе[479]479
  Е.Д. Стасова в воспоминаниях рассказала о печатании листовки и процитировала свое письмо к С. Орджоникидзе, где говорилось о присылке второго текста и неудачной второй листовке, но уклонилась от разговора о причинах появления двух вариантов листовки. Она изложила дело так, будто проблема была только в плохом типографском исполнении из-за большой спешки (Стасова Е. Д. Воспоминания. М., 1969. С. 98–100).


[Закрыть](см. док. 16). Какова была реакция Ленина, не известно.

Вероятно, в те же дни в Москве Джугашвили составил письмо Кларе Цеткин, посвященное проблеме партийных денег. Письмо сохранилось в виде написанного его рукой карандашного черновика с множеством исправлений (см. док. 17); не известно, было ли оно отправлено и получено адресатом и какую роль сыграло, писал ли он по поручению Ленина или же по инициативе своей либо сотоварищей по Русскому бюро ЦК. Быть может, им двигало подспудное чувство соперничества со Спандаряном, который по тому же предмету участвовал в неудачном (отчасти по вине его собственной несдержанности) разговоре с Каутским, или же Иосиф Джугашвили решил заменить собой арестованного Спандаряна и продолжить его миссию. Можно подозревать, что не попавший на Пражскую конференцию и упустивший в связи с этим шанс лично сблизиться с Лениным Коба мог с некоторой ревностью относиться к Сурену и Серго, которым это удалось. В любом случае черновик показывает, что Джугашвили претендовал на участие в решении важнейших для ленинской группировки вопросов. По мнению старой большевички С. Познер, письмо Кларе Цеткин было написано в Москве, тогда же Джугашвили и Орджоникидзе «организовали финансовую комиссию при ЦК»[480]480
  Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 360.


[Закрыть]. Вопрос, имели ли они на это прямое поручение Ленина, также остается без ответа.[481]481
  М. Москалев в книге о Русском бюро ЦК писал о финансовой комиссии скупо и неконкретно, избегая называть ее участников (Москалев М. Русское бюро ЦК большевистской партии. С. 72–75). Следовательно, или сведения о ее деятельности совсем скудны, или в ней наличествовали какие-то нежелательные для официальной партийной истории сталинского времени моменты. Надо сказать, что книги Москалева, хотя и выходили в сталинскую эпоху и несут на себе все ее отпечатки, отличаются все же высокой для того времени авторской добросовестностью. В современной историографии эта тема пока не получила развития.


[Закрыть]

9 апреля Серго и Коба выехали из Москвы в Петербург поездом номер 8. В Москве их постоянно сопровождали филеры, которые отправились за ними тем же поездом, чтобы показать их и передать наблюдение своим петербургским коллегам (см. док. 18, 19). Однако на следующий день в северную столицу с этим поездом прибыл только один поднадзорный. «Прибывший с названным поездом Серго был принят в наблюдение, Кобы же с названным поездом не оказалось», – сообщил начальник Петербургского охранного отделения в Департамент полиции (см. док. 20). Хитрый многоопытный подпольщик Джугашвили сошел с поезда где-то на середине дороги. Орджоникидзе, все время находившийся в сфере наблюдения, был арестован на улице 14 апреля (см. док. 20).

Впрочем, хитрость Кобе не особенно помогла. Филеры заметили его на вокзале в тот же день 10 апреля – он просто сменил поезд[482]482
  А. В. Островский считал более достоверной версию событий, изложенную в одном из вариантов воспоминаний В. Швейцер, к тому времени перебравшейся в северную столицу. Она утверждала, что Коба сошел с поезда еще в Москве и остался там на несколько дней, а в Петербург приехал только 13 апреля, причем за эти три дня в Москве на конспиративной квартире написал обсуждавшуюся выше первомайскую листовку (Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 360–361). Однако Швейцер участвовала в печатании этой листовки вместе с Бочкой-Мдивани в Тифлисе и, значит, сама приехала в Петербург позднее. Как и во многих случаях, эта в высшей степени ненадежная мемуаристка переиначивала события в соответствии с собственной выгодой и представлениями о том, как должна выглядеть биография вождя.


[Закрыть]. По приезде он был взят под наблюдение, вечером филеры проводили его до дома на Константиновском проспекте, где он ночевал в квартире кутаисца Ноя Гванцеладзе. Зато наутро, как и в последующие дни, выхода Джугашвили из этого дома филеры не заметили (см. док. 21). Сам он впоследствии сообщил, что «сидел в бесте» у пользовавшегося депутатской неприкосновенностью большевика-думца Н. Г. Полетаева. «Бест» было одним из излюбленных ленинских словечек, означавшее надежное конспиративное убежище. Полетаев помимо думской деятельности фактически осуществлял руководство редакцией легальной газеты «Звезда». Джугашвили прятался в его квартире и, судя по количеству и объему написанных в те дни статей, был занят главным образом литературной работой. Он написал серию статей для «Звезды»: четыре заметки появились в № 30, вышедшем 15 апреля («Новая полоса», «Либеральные фарисеи», «Беспартийные чудаки», «Жизнь побеждает»), одна – в № 31 17 апреля («Они хорошо работают.»), две – в № 32 19 апреля («Тронулась!..», «Как они готовятся к выборам»), наконец, последняя в – № 33 22 апреля («Выводы»), в день выхода первого номера «Правды», куда Джугашвили также написал заметку «Наши цели»[483]483
  Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. С. 225–247, 248–249.


[Закрыть], и его ареста.

В заметках в «Звезде» речь шла о новом оживлении борьбы пролетариата, о ленских расстрелах; большевики готовились к намеченным на осень думским выборам и начали полемику с другими партиями, поэтому Джугашвили критиковал заявления либералов («Бедные кадеты, который раз они „ошибаются“ в своих расчетах на правительство! Еще не так давно они „думали“, что в России имеется конституция», «Давно ли кадеты проводили параллель между русским правительством […] и английским в их отношении к забастовкам? Но стоило разыграться ленской драме, чтобы кадеты еще раз пропели свое фарисейское „мы ошиблись“»), разъяснял рабочим вред ставшей популярной «беспартийности» («Объединить в союз буржуа и пролетариев, перекинуть мост между помещиками и крестьянами, сдвинуть воз с помощью лебедя, рака и щуки – вот к чему стремится беспартийность») и объявлял обанкротившейся тактику ликвидаторов («Разыгралась на Ленских приисках кровавая драма, выступила на сцену живая жизнь с ее неумолимыми противоречиями, – и петиционная тактика ликвидаторов разлетелась в прах»). Эти тексты по содержанию и стилю отличаются от статей, которые Джугашвили писал раньше, в Баку и Тифлисе. Прежние статьи создавались по конкретным поводам и представляли собой или реплику в продолжительной полемике с оппонентами, как правило меньшевиками, или же призывы к рабочим в связи с теми или иными революционными акциями. Так или иначе, в них всегда присутствовала конкретика призыва и полемики. Теперь же, в апрельских текстах, Джугашвили выступал как «публицист вообще», представитель определенной позиции, но без предметного повода для обсуждения. По сравнению с предшествовавшими эти тексты более вялые, невнятные, лишенные свойственной Кобе грубоватой, хлесткой иронии. Играла свою роль, конечно, и самоцензура: авторы и редакторы легальной «Звезды» старались не дать повода для полицейской конфискации номера из-за слишком резкого материала. Как бы то ни было, для Джугашвили эти заметки были пробой пера в непривычном для него стиле.

Обращение Иосифа Джугашвили к активной газетной публицистике ставило вопрос об авторском псевдониме. Статьи в № 30 «Звезды» были подписана инициалами «К. С.», «С.», «К. С-н», «К. Салин». 17 апреля в № 31 его статья имела подпись «К. Солин». Перемена одной буквы сменила совсем не пролетарскую ассоциацию имени с салом на более подходящую, произведенную от соли (если только это не было простой опечаткой). 19 апреля две его заметки в № 32 подписаны «К. С.» и «К. Солин», 22 апреля – снова «К. Солин». Возможно, он примеривал подпись «К. Солин» как вариант постоянного псевдонима, но впоследствии его отверг, когда придумал более удачный – «К. Сталин». Примечательно, что все варианты исходят из инициалов «К. С.», что возвращает нас к последней появившейся до ссылки значительной статье Джугашвили «Письма с Кавказа», напечатанной не в местной закавказской прессе, а в «Социал-демократе». Тогда он подписал одну часть «К. Стефин», произведя псевдоним от имени Стефании Петровской, вторую – сокращенными от этого инициалами «К. Ст.» (см. главу 18). После того как Петровская его бросила, обиженный Коба не мог больше так называться, но, очевидно, не хотел и совсем отказываться от подписи, напоминавшей о «Письмах с Кавказа» и сопряженной для него с какой-то авторской известностью.

В те дни, когда Иосиф Джугашвили укрывался на квартире Полетаева, было принято важнейшее решение, а именно положено начало изданию легальной ежедневной газеты для рабочих «Правда». Поскольку это один из ключевых эпизодов в истории партии, он не мог не подвергнуться деформациям в сталинскую эпоху, когда Сталину приписывали ведущую и руководящую роль в основании газеты и руководстве ею. Затем историки партии внесли коррективы, явочным порядком или же с осторожной (дабы не разрушить всю конструкцию официальной трактовки истории РСДРП) полемикой с предшественниками, указывая прежде всего, что в период начала издания «Правды» Сталин провел на свободе в Петербурге всего 12 дней, стало быть, руководить газетой физически не мог[484]484
  Логинов В. Т. В. И. Ленин и «Правда». 1912–1914 гг.: материалы к сессии, посвященной 50-летию «Правды» и ленской стачки. М., 1962. С. 13.


[Закрыть].

Решение о выпуске ежедневной газеты было принято на Пражской конференции. После ее окончания 19 января 1912 г. в Лейпциге Ленин, Н. Г. Полетаев и Сурен Спандарян договорились начать выпуск газеты весной. К началу апреля набралась необходимая для этого денежная сумма[485]485
  Там же. С. 12–13.


[Закрыть]. Полетаев был в центре организационных хлопот. Ленин и находившийся рядом с ним Г. Зиновьев хотели сохранить руководство газетой за собой, но, оставаясь за границей, вынуждены были делегировать эти функции работавшим в России товарищам. Это порождало перманентную подспудную напряженность: редакции, ежедневно решавшей организационные и финансовые затруднения, постоянно под угрозой полицейских конфискаций свежих номеров, к тому же приходилось выдерживать темпераментное давление Ленина, требовавшего неукоснительного соблюдения своих представлений о линии газеты и характере полемики. Ленин для ускорения переписки с редакцией даже переехал в июне 1912 г. вместе с Зиновьевым из Парижа в Галицию, в местечко Поронин под Краковом, ближе к русской границе.

Сталин сам рассказал о своей роли в основании «Правды» в статье, вышедшей к десятилетнему юбилею газеты, в ней же 5 мая 1922 г. Затем статья наряду с воспоминаниями других правдинцев – Ленина, Г. Зиновьева, Г. Сокольникова, М. Ольминского, Данского, Б. Иванова, А. Сольца, Ф. Сыромолотова, Г. Петровского, В. Молотова и др. – была включена в изданный в следующем году в Твери сборник «Путь „Правды"» и наконец перепечатана в собрании сочинений Сталина. Сталин в 1922–1923 гг. стал уже влиятельной фигурой, но не настолько, чтобы позволить себе бесцеремонно переписывать важнейшие страницы партийной истории. Ленин был еще жив, как и многие другие свидетели. Никто не оспорил рассказ Сталина, так что его можно считать достоверным описанием событий. Любопытно, что Г. Зиновьев в помещенных в тот же сборник «Путь „Правды"» воспоминаниях об участии Сталина в редактировании газеты не упоминал и особенно подчеркивал руководящую роль заграничного центра[486]486
  Путь «Правды»: 1912–1922 гг.: материалы и воспоминания. Тверь, 1923. С. 8–17.


[Закрыть].

Сталин о начале выпуска газеты рассказал следующее: «Это было в середине апреля 1912 г., вечером, на квартире у тов. Полетаева, где двое депутатов Думы (Покровский и Полетаев), двое литераторов (Ольминский и Батурин) и я, член ЦК (я, как нелегал, сидел в «бесте» у «неприкосновенного» Полетаева), договорились о платформе «Правды» и составили первый номер газеты. Не помню, присутствовали ли на этом совещании ближайшие сотрудники «Правды» – Демьян Бедный и Данилов»[487]487
  Сталин И. В. К десятилетию «Правды» (Воспоминания) //Правда. 1912. 5 мая;
  Сталин И.В. К десятилетию «Правды» (Воспоминания) // Путь «Правды»: 1912–1922 гг. С. 19; Сталин И. В. Сочинения. Т. 5. М., 1947. С. 130.


[Закрыть]. Джугашвили участвовал в составлении обращения от редакции[488]488
  Москалев М. Русское бюро ЦК большевистской партии. С. 82–83.


[Закрыть] и написал для первого номера газеты короткую заметку «Наши цели», призывавшую рабочих поддержать газету и сотрудничать с ней («Пусть не говорят рабочие, что писательство для них „непривычная" работа: рабочие-литераторы не падают готовыми с неба, они вырабатываются лишь исподволь, в ходе литературной работы»)[489]489
  Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. С. 248–249.


[Закрыть].

22 апреля, в день выхода первого номера «Правды», Иосиф Джугашвили был арестован на улице. За несколько дней до этого, 18 апреля, по-видимому, он написал письмо парижскому товарищу с просьбой срочно сообщить, можно ли пробраться за границу, не имея вовсе никакого паспорта, «как относятся к этому документу австрийцы, немцы, англичане, французы. Можно ли у них проскользнуть вообще, а в данном случае через Лондон, через пристани», прибавляя, что ответ нужен срочно, чтобы уехать из России до 25 апреля (см. док. 22). Письмо было перехвачено полицией; по мнению Петербургского охранного отделения, автором его мог быть Джугашвили (см. док. 23). Куда он спешил и почему собирался именно в Лондон, не известно.