Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

– А я дух кайзера Рудольфа, – насмешливо заявил Генрих, краем глаза заметив, как Александра быстро повернула к нему голову. – Есть ли у вас цепь для меня, чтобы я погремел ею?

Несмотря на расстояние, он увидел, как у Славаты отвисла челюсть. В ту же секунду Генрих бросился к Александре, схватил ее за руку и они побежали к другому выходу из зала. Проскочив мимо базилики Святого Георгия, молодые люди промчались по спускающемуся вниз переулку и, хихикая, как сумасшедшие, свернули налево у Восточных ворот. Затем, спотыкаясь, бросились к монастырю Святого Георгия и, спрятавшись за угол, оказались вне поля зрения старого королевского дворца. Александра, задыхаясь и смеясь, остановилась.

– По-моему, у нас теперь неприятности? – спросила она, как только ей удалось восстановить дыхание.

Генрих отрицательно покачал головой.

– Разве можно предъявить претензии духу старого кайзера?

Она снова рассмеялась. Генрих поразился, как легко было смеяться вместе с ней.

– Нет ли еще чего-нибудь в Граде, что вам хотелось бы посмотреть и что я еще не успел вам показать?

– Дядя рассказывал мне о сокровищнице кайзера Рудольфа…

На мгновение перед мысленным взором Генриха предстал темный подвал, повеяло запахом спирта, разлагающихся законсервированных человеческих тел и мумий, всплыла картина резни карликов, вспомнилась пришедшая почти в последний момент идея сунуть в сундук тела двух уродов вместо камней, которыми он запасся заранее. Неожиданно Генрих понял, что это то самое место, где он сделает последний шаг и получит полную власть над Александрой. Кунсткамера была заперта уже почти целый год. Кайзер Маттиас пренебрегал ею, однако был в курсе, ценности все еще остающихся в ней экспонатов и потому рассматривал ее как некую резервную сокровищницу, которой он сможет воспользоваться, когда придет время Король Фердинанд уже пообещал подарить часть коллекции своему младшему брату Леопольду. Именно Леопольд, которому предстояло стать наместником Тироля после смерти Маттиаса, задумал расширить унаследованное от эрцгерцога Фердинанда II, ставшего притчей во языцех из-за брака с дочерью купца из Аугсбурга, собрание ценностей в замке Амбрас, что под Инсбруком. Оба приказали тщательно охранять остатки коллекции диковинок, и теперь доступ в здание был строго ограничен. Генрих тоже с тех самых пор ни разу не заглядывал сюда, но ключ у него все еще оставался.

Александра положила руку ему на предплечье.

– Простите, – сказала она. – Я поставила вас в затруднительное положение.

Генрих накрыл ее руку своей.

– Ничто не может поставить дух кайзера Рудольфа в затруднительное положение! – отчеканил он. Александра рас-. смеялась, но уже через пару секунд смех ее затих, и она задумчиво посмотрела на его руку. Он поколебался мгновение и убрал ее, и точно так же нерешительно она убрала свою. Девушка снова откашлялась.

– А я и не знал, что вы знакомы со Славатой, – заметил Генрих после продолжительной паузы, во время которой он пытался не дать ее изучающему взгляду проникнуть в его душу и одновременно наслаждался молчаливым зрительным контактом.

– Я с ним незнакома.

– А по вам и не скажешь.

– От вас ничего не скроешь, верно?

Он улыбнулся.

– Я ни с кем из них незнакома, – добавила Александра. – Мне показалось, что я знаю одного из его сопровождающих, но, – она небрежно махнула рукой, – эти двое – всего лишь писари.

3

– Ты здесь новичок, малыш, так что тебе нужно все объяснить.

Вацлав кивнул. Ему было нелегко сосредоточиться на словах Филиппа Фабрициуса, первого писаря графа Мартиница. Могло ли так случиться, что это действительно была Александра, что это ее он видел вчера в зале Владислава, что это она, смеясь, убежала прочь вместе с молодым человеком? Создавалось впечатление, будто то, что они без позволения проникли в старый королевский дворец, всего лишь веселая шутка. Нет, это невозможно. Но длинные вьющиеся волосы, тонкий профиль, то, как она двигалась… Он видел ее только на фоне окна, а затем со спины, да и одета она была в длинный плащ с капюшоном. Это могла быть бог знает какая девушка с такими же длинными волосами, которые она ничем не покрывает. И все же он точно знал, что это была именно Александра. Он узнал бы ее из тысячи, даже в тумане и темноте. Почти всю ночь Вацлав провел без сна, размышляя о том, что означает его открытие. Она тоже узнала его, вне всякого сомнения, но сделала вид, что они незнакомы. Что это должно было означать, не требовало таких уж долгих раздумий; скорее ему понадобилось больше усилий чтобы подавить понимание.

– И где ты был до этого, малыш?

Вацлав поднял глаза.

– Гм!..

– Я спросил, где ты успел уже поработать. – Между бровей Филиппа Фабрициуса появилась вертикальная морщина.

– Меня зовут Вацлав, – ответил юноша, который был по меньшей мере на голову выше первого писаря. – Я работал в фирме «Хлесль и Лангенфель». Мой отец – один из партнеров фирмы.

– И тебя выставили на улицу, потому что ты целый день мечтал о чем-то?

– Прошу прощения?… – недоуменно произнес Вацлав.

– Так почему тебя выставили на улицу, малыш?

– Никто меня на улицу не выставлял! – Неожиданно мотивы его поведения самому Вацлаву показались нелепыми. – Я не хотел сидеть под крылом отца, – ответил он, хотя, признаться, он этого «крыла» совсем не ощущал. Между ними всегда была молчаливая договоренность о том, что Вацлав, работая в конторе фирмы, будет вести себя точно так же, как и все остальные, как Киприан и Андрей. Те, например, несмотря на свою дружбу, дважды в год садились рядом и проводили весьма будничный анализ положения, в котором находится фирма, кто какой вклад сделал и каких ошибок следует избегать в будущем. Однако не было никакой причины признаваться краснолицему Филиппу Фабрициусу, что на самом деле Вацлав ушел из фирмы из-за Александры. Он не мог достаточно долгое время выносить ее постоянное присутствие. Было достаточно того, что он влюбился и не смел надеяться на взаимность; если же объект его страсти постоянно будет у него перед глазами, это превратится в настоящую пытку, которую он просто не выдержит.

– Ты хоть раз вел протокол?

– Во время деловых переговоров… да.

– Здесь речь идет о делах государственной важности, малыш!

– Вацлав. И я полагаю, во время обсуждения дел государственной важности протоколист тоже записывает все, что говорят участники переговоров.

Фабрициус улыбнулся. Это был крупный мужчина, выглядевший лет на десять старше, чем ему было на самом деле; под глазами у него набухли заметные мешки, а толстые щеки покрывали лопнувшие капилляры, образуя красную дельту. Фабрициус явно гордился своей должностью старшего писаря. Еще больше он воображал из-за своей способности пить не пьянея и гордился своим успехом у женщин. Иногда он засыпал посреди рабочего дня. От других писарей Вацлав уже узнал, что во время ведения протокола заседаний никто ему и в подметки не годился. Казалось, что он заканчивал писать предложение до того, как выступавший успевал договорить его. Если же, испытывая недоверие к нему, докладчик желал прочитать написанное, выяснялось, что именно это он и хотел сказать. Филипп Фабрициус мог бы напиться до невменяемого состояния и приползти в Град на четвереньках, но даже тогда получил бы всего лишь выговор. Что же касается его работы, то Филипп был гением, и тот факт, что он не хвастался направо и налево, доказывал, что писарь знал это, как знал и то, что его талант здесь, вообще-то, пропадает зря. Вацлаву еще ни разу не приходилось встречаться с пьяницей, у которого не было бы серьезной причины пить.

– Прежде всего тебе следует знать, что все нужно записывать на латыни.

– Что? Но мне об этом никто…

– Ты что, латыни не знаешь?

– Ну… почему же… по меньшей мере…

– Сложность состоит в том, – произнес Фабрициус и, чтобы подчеркнуть важность момента, поднял палец к носу, – что во время встречи никто на латыни не говорит. Так что тебе следует все переводить, когда записываешь.

– Святые угодники…

– Так-то, малыш. Нам здесь писари нужны, а не бумагомаратели.

– Я это умею, – смело заявил Вацлав, хотя в душе почти отчаялся.

– Хорошо! – просиял Фабрициус. – А сейчас я открою тебе парочку секретов, чтобы ты не казался совсем уж зеленым, когда будешь выполнять свое первое поручение.

– А что вообще обсуждают на этих встречах?

– Понятия не имею. Ты узнаешь об этом, когда прочитаешь свой протокол.

– А кто в них участвует?

– Апостольский нунций? Король? Дух рыцаря Далибора?…

– Достаточно, достаточно. Так, значит, если я прочитаю свой протокол…

– Именно, – подтвердил Филипп.

Вацлав попытался истолковать его взгляд. Он был почти уверен, что старший писарь солгал ему.

– На что еще мне следует обратить внимание? – вздохнув, спросил юноша.

– Свежий пергамент твердый, – бросился объяснять Филипп, явно довольный, что новичок нуждается в его советах. – Пергамент только тогда становится хорошим, когда тебе удается достать такой, который пролежал глубоко в сундуке сотню лет и с которого твои предшественники уже пару раз соскребывали написанное. Так вот, его нужно поскрести в третий раз, и тогда то, что будет лежать перед тобой на столе, начнет мягко и гибко ложиться под перо, как дырка – под язык, если ее достаточно долго лизать. – Он пристально посмотрел на Вацлава. – Ты уже знаешь, о чем это я, малыш?

– В том, что касается пергамента, – нет, – язвительно ответил Вацлав. В том, что касалось второй части сравнения, он тоже совершенно не разбирался, но скорее откусил бы себе язык, чем дал бы понять, что все интимные контакты с женщинами, бывшими у него на данный момент, сводились к перемигиваниям и, если очень сильно повезет, к торопливым совокуплениям в каком-нибудь укромном уголке. Эти встречи, совершенно лишенные изысканности, сводились к древнему как мир «туда-сюда, туда-сюда». Того факта, что во время этих актов он думал лишь об Александре и ужасно стыдился себя, Вацлав и на смертном одре никому бы не открыл.

Филипп улыбнулся и, казалось, понял все то, о чем Вацлав лишь подумал. Будь Вацлав более опытным, то бишь стреляным воробьем, он бы догадался, что старший писарь почувствовал неожиданную недоверчивость своего юного собеседника и направил его мысли на тот путь, на котором он не мог ни о чем другом думать.

– Пергамент, которым мы здесь пользуемся, – продолжил Филипп, – совершенно новый. Отвратительно новый, должен признаться. Перо по нему скользит, чернила текут и не высыхают целую тысячу лет, а каждое движение пера вызывает писк и скрежет, пока все присутствующие не начинают думать лишь о том, как бы половчее придушить тебя.

– И что же я должен делать?

– Нужно на пергамент плюнуть. Так, знаешь ли, от всей души… Вот так… – Филипп откашлялся, собрал во рту воображаемый комок слизи и сделал вид, что хочет сплюнуть прямо на стол. Вацлава передернуло. – Потом растираешь мокроту… Вот так… – Филипп натянул рукав на кисть и стал делать круговые движения, будто втирая что-то в столешницу. – Это помогает.

– О господи, – произнес Вацлав и попытался удержать завтрак в желудке. Перед его внутренним взором появились тысячи пергаментов, которые он держал во время своей работы на фирме «Хлесль и Лангенфель». Многие из них были совсем новенькими. Ладони у него зачесались, и ему показалось, что они неожиданно стали липкими.

– Если бы ты был один, я бы посоветовал помочиться на него, но думаю, сегодня у тебя с этим ничего не выйдет. – Казалось, Филипп был искренне огорчен.

– И слава богу, – слабым голосом произнес Вацлав.

– Что касается пера, то нужно откусить кусочек от его ствола и сплюнуть его на пол.

– Что это за суеверие такое?

– Такое, в какое верит граф Мартиниц, – поучительно сказал Филипп. – Иначе, когда начнешь писать, перо будет плохо лежать у тебя в руке.

Вацлав повесил голову. Он чувствовал себя так, будто ему только что сделали выговор.

– Хорошо, – ответил он.

– Что еще? – пробормотал Филипп и поднял взгляд к потолку. – Дай-ка поду… Да, точно, большинство говорят быстро, слова их льются подобно водопаду, и скоро они начинают забывать, о чем уже сказали. И им очень помогает, если после каждого законченного предложения громко говорить: «Точка!»

– Это правда?

– Что ты имеешь в виду?

– Прошу прощения, Филипп, – буркнул Вацлав. У него было такое ощущение, что он приближается к ревущему водовороту, и единственное, чем он может грести, это соломинка.

Филипп Фабрициус похлопал Вацлава по плечу.

– Ты справишься, малыш.

– Вацлав, – поправил его юноша.

– Ну что, ты все запомнил? Переводи на латынь, втирай плевок, кричи «Точка!». Повтори.

Вацлав повторил все наставления, пока Филипп подталкивал его к двери кабинета, куда его позвали.

– И там будут присутствовать только граф и господин Славата?

– Возможно, не только они, но еще и их секретари. Не наделай в штаны, малыш. Ах да, Славате нравится, когда писари проводят некий ритуал, прежде чем сесть за стол.

– Ритуал? – пролепетал Вацлав, из последних сил стараясь вернуть себе самообладание.

– Он его подсмотрел у какого-то поэта. Как ты относишься к ритуалам, малыш?

– Я не хочу никаких ритуалов. Замени меня, Филипп.

– Та-та-та! У всех все бывает в первый раз. Идем, можешь воспользоваться моим ритуалом, пока своего не придумаешь. Мой мне всегда удачу приносит.

– Спасибо.

– В общем, так: ты садишься, потом опять встаешь, обходишь табурет кругом, показываешь на пергамент, суешь палец в рот, двигаешь им туда-сюда, снова садишься, потираешь перо между ладонями и громко говоришь: «Можем мы наконец начать, ради Аполлона?»

– Ни за что, – отрезал Вацлав.

– Каждый человек – кузнец своего счастья. – Филипп пожал плечами.

– И там действительно будут только граф и господин Славата? – снова спросил Вацлав.

– И их секретари!

– Ну ладно.

– Ты покажешь им класс! – Филипп открыл дверь и втолкнул юношу внутрь. – Ни пуха ни пера, малыш.

– Вацлав, – в очередной раз поправил его Вацлав и оказался перед второй дверью, которая вела прямо в кабинет. Задержав дыхание, он вошел.

Неужели еще минуту назад он думал, что это подобно тому, что попасть в водоворот, имея при себе лишь соломинку вместо весел?

Все было намного хуже.

– Что-то ты задержался, – неласково произнес граф Мартиниц. Волосы у него были взъерошены, и казалось, что еще немного – ион взорвется. После такого приветствия граф внимательно посмотрел на Вацлава и воскликнул: – Батюшки, новенький!

– Он уже человек опытный, – вмешался Вильгельм Славата. – Не так ли, Владислав?

– Вацлав, – прошептал Вацлав. Ему было плохо.

В маленьком кабинете вокруг стола сидели пятеро мужчин. Двоих он знал – это были граф Мартиниц и Вильгельм Славата. Секретарями здесь даже не пахло. Третьим был рейхсканцлер Лобкович, а четвертым – король Фердинанд. Вацлав рухнул на колени и безуспешно попытался потерять сознание.

– Ваше величество, – запинаясь, произнес юноша.

– Обойдемся без формальностей, – ответил король, но прозвучало это так, будто он сказал: «Повесить его, кретина эдакого!».

Взгляд Вацлава остановился на мужчине в сутане.

– Это патриарх Асканио Гесуальдо, апостольский нунций Папы Павла V, – пояснил Вильгельм Славата. – Не волнуйся, юноша. Просто садись и выполняй свои обязанности.

В ушах Вацлава звенели колокола, когда он занимал свое место на противоположном конце стола. В голове у него была пустота, и в этой зловещей пустоте болталась одна-единственная мысль о том, что Филипп просто подшутил над ним, но из-за охватившей его паники мысль никак не могла укорениться. Повинуясь инстинкту самосохранения, Вацлав потянулся к ближайшей соломинке, то есть советам Филиппа Фабрициуса, о которых он с благодарностью вспомнил.

Итак, Вацлав сел, встал, обошел вокруг своего места, вытянул один палец в направлении пергамента, а вторым громко помогал по губам, снова сел и пискнул: «Можем мы наконец начать, ради Зевса?» Взгляд его – взгляд кролика, неожиданно оказавшегося перед пятью змеями сразу, – метался вокруг стола.

Молчание было ледяным. Граф Мартиниц побагровел. Король выдвинул вперед нижнюю челюсть, как осадную башню. Папский посланник пристально рассматривал свои ногти. Вацлав страстно желал умереть. Если раньше у него был один шанс на то, чтобы развить собственные мысли по поводу ведения протокола в присутствии высших сановников государства, то теперь и он исчез.

– Ваше досточтимое превосходительство, мы все согласны с тем, – произнес в наступившей тишине Вильгельм Славата, – что приказ разрушить протестантскую церковь в Клостерграбе был не только правомочен, но и исходил от самого Папы. – На лбу у него блестели капельки пота.

– Святой отец не был поставлен в известность об этом, – возразил Асканио Гесуальдо.

– Нет, был, – буркнул Мартиниц.

– Да, но, к сожалению, задним числом.

– Мы отправили трех почтовых голубей…

– Господь, должно быть, возжелал, чтобы всех трех сожрали соколы.

– Но мы получили ответ, в котором было папское благословение.

– По всей вероятности, произошло какое-то недоразумение. – Эти слова не произвели на нунция ни малейшего впечатления.

– Когда же ты наконец начнешь вести протокол, парень? – спросил граф Мартиниц.

В совершеннейшем ужасе Вацлав уставился на лежащий перед ним листок пергамента. Это был новый пергамент, он еще пах дубильней и мертвой плотью; поверхность его матово блестела. У Вацлава возникло подозрение, что после первого же росчерка пера чернила побегут по нему и скатятся на стол, как капли воды по воску. Но ведь не могут абсолютно все советы Филиппо быть только злой шуткой!

– Ваше величество, господа, положение однозначно… – начал Гесуальдо. Его прервало отчаянное харканье Вацлава. – Если святой отец занял совершенно четкую позицию… – «Тьфу!» Глаза Гесуальдо расширились, голос его затих.

Пять пар глаз впились в кругообразные движения, которые делал Вацлав, втирая в пергамент смачный плевок. Раздавался ритмичный скрип. Вацлав злобно посмотрел на собственную руку, но тут до него дошло, что надо что-то сказать.

– Пергамент слишком гладкий! – пробормотал он и попытался найти в себе достаточно мужества, чтобы поднять глаза. Когда ему это удалось, он встретился взглядом с королем. У Фердинанда был такой вид, будто он в любую секунду мог отдать приказ о казни нового писаря.

Теперь уже помятый пергамент лежал на столе. Вацлав макнул перо в чернила и вывел на пергаменте первую букву. Но подсознание напомнило ему о следующем совете.

– Ты уже закончил? – В голосе графа Мартиница слышался треск разбитого стекла и звон ножей.

Вацлав вонзил зубы в перо и попробовал оторвать от него пару пушистых отростков. Но они сидели на удивление прочно. Он рванул сильнее. Свеженабранные чернила полетели во все стороны. Нунций Гесуальдо осмотрел свою сутану и промокнул пятно пальцами. Кончики его пальцев тут же почернели. Гесуальдо беспомощно посмотрел на них. Вацлав сидел не шелохнувшись, забыв вынуть кусочки пера изо рта. Затем он повернул голову и сплюнул. С пера, которое он сжимал в бесчувственной руке, слетела капля чернил и приземлилась на стол, на расстоянии волоса от пергамента.

– Вот теперь я закончил, – прошептал Вацлав и поспешно накрыл чернильное пятно рукавом. Юноша почувствовал, как жидкость пропитывает ткань, и в его голове мелькнула смутная мысль о том, что сегодня он надел свое лучшее платье. Затем Вацлав увидел, что на лице короля Фердинанда появились несколько черных точек, однако он, похоже, ничего не заметил. В самый последний момент Вацлаву удалось сдержаться и не обратить на это высочайшее внимание. «Господи, позволь мне умереть, – мысленно молился юноша, – дай мне умереть прямо на этом месте, пожалуйста…»

– В прошлом у Святого престола не возникало никаких трудностей с тем, чтобы отстаивать свою позицию, – произнес король Фердинанд. – Например, когда сожгли этого Джордано Бруно.

– Ах да, ваше величество… так это было еще во времена Папы Климента. – Гесуальдо кашлянул. – Вспомните, ваше величество, у этого монаха всего и было-то, что пара сумасшедших приверженцев. Кроме того, с тех пор прошло уже почти двадцать лет. Времена изменились.

– И когда Святой престол выступил против гуситов, у него тоже не возникало сомнений. А ведь гуситы имели очень много приверженцев.

– Вашему величеству достаточно просто заглянуть в хроники, чтобы узнать, как опустошила страну гуситская война.

– Опустошила? – Граф Мартиниц неожиданно поднялся, как дрожжевое тесто. – Да страна уже сейчас переживает опустошение! Я не хотел говорить об этом, но в моем доме лежит молодой человек, мой любимый племянник! На него напали протестанты – прямо здесь, в Праге! У нас под носом! На наших улицах! Его избили, а затем, полумертвого, бросили в канаву. Ему сломали челюсть и выбили зубы, не имея на то никакой причины, кроме той, что он принадлежит к католической вере. Или вы хотите выжидать до тех пор, пока первый католический священник не окажется, истекая кровью, избитый, на берегу Влтавы, ваше превосходительство? А я говорю: никакой пощады сепаратистам, бунтовщикам, еретикам и убийцам!

– К черту, – в холодной ярости произнес король Фердинанд. – Мы провели переговоры с Нашим возлюбленным дядей Максимилианом Баварским и с каждым членом Католической лиги в отдельности – с епископами Кельна, Майнца, Трира, Вюрцбурга! Мы лично присутствовали при этих переговорах. Без Нас Контрреформация в последние годы не продвинулась бы ни на шаг, а возможно, вся Богемия была бы уже протестантской. И какова награда? Семьи Наших наместников в столице Богемии подвергаются нападениям! Передайте святому отцу, что Мы вспомним о том, как мало он поддержал Нас в Нашем великом деле, как только Мы станем кайзером… Ради всех святых, парень, что это за движения ртом? Ты что, рыба? Давай уже, говори, что там у тебя!

– Т…точка! – произнес Вацлав с закрытыми глазами и в абсолютной уверенности, что только что добился для себя смертного приговора.

В этот момент снаружи раздался приглушенный крик и послышался топот бегущих ног, обутых в тяжелые сапоги. Затем обе половинки двери почти одновременно распахнулись и мешанина из рук и ног вкатилась в кабинет. Мужчины повскакивали со своих мест. Столешница подпрыгнула, чернильница Вацлава перевернулась и пролила черное озеро на торопливо накарябанные строчки на пергаменте. Куча на полу разными голосами исторгала ругательства, пытаясь разделиться. Король Фердинанд достал рапиру из ножен. Вацлав разглядел солдатские сапоги, широкополую шляпу и массивный ремень с пустыми ножнами, а также легкий пестрый жакет, широкие штаны и большие сверкающие ботинки. Солдат поднялся на ноги, пнул мужчину, с которым они вместе ввалились в комнату, и сразу же упал на колено перед королем. Фердинанд крепко сжимал рапиру и был так бледен, что Вацлаву стало ясно: король решил, что на него совершается покушение. И с еще большим изумлением юноша понял, что второй мужчина – Филипп Фабрициус.

– Сообщение вашему величеству, – выдохнул солдат и поднял вверх депешу. От него пахло потом и лошадьми, он был покрыт пылью, от его перчаток шел пар, сапоги были сырые, а под колесиками шпор виднелся медленно тающий снес Стало очевидно, что именно произошло. Посланник ворвался с докладом в приемную, когда Филипп стоял у двери и подслушивал. Вместо того чтобы отойти в сторону, писарь неожиданно кинулся под ноги солдату, и они оба в виде клубка из переплетенных конечностей ввалились в кабинет. Главный писарь медленно поднялся, и Вацлав увидел, что его красное лицо приобрело почти фиолетовый оттенок.

Король Фердинанд вырвал депешу из рук солдата. Он сломал печать, удостоверился в том, что документ предназначался ему, и без лишних церемоний положил его на стол. Развернув бумагу, король стал читать.

– Но здесь же все на латыни! – рассерженно воскликнул он. – Разве Мы не запретили давным-давно составлять важные документы на латыни? – Затем он с трудом продолжил читать, и лицо его стало жестким.

– Отвечать будете, ваше величество? – спросил солдат, не поднимая глаз.

– Нет, – медленно, низким от едва сдерживаемой ярости голосом произнес Фердинанд. – Нет. Благодарю тебя, сын мой.

Солдат вскочил, ударил себя кулаком в грудь напротив сердца, молодцевато развернулся кругом, не забыл, выходя, отпихнуть Филиппа и исчез. Но запах его оставался в комнате. Вацлав и Филипп переглянулись. Филипп опустил голову и снова покраснел.

– Что случилось, ваше величество? – спросил рейхсканцлер Лобкович.

– Открытое восстание в Браунау, – ответил король. – Аббат Вольфганг попытался закрыть протестантскую церковь. Восставшие осадили монастырь, им помогают регулярные войска.

– Вот оно, началось, – прошептал Лобкович.

Вацлав переводил взгляд с одного мужчины на другого. На лицах Мартиница и Славаты можно было прочитать растерянность, лицо короля Фердинанда потемнело от ярости, Асканио Гесуальдо по неизвестной причине казался самодовольным, и только Зденек фон Лобкович, похоже, был действительно потрясен.

– Нам нужно собрать совет, – сказал после паузы король. – Мы должны немедленно остановить их, иначе вся земля восстанет. Пошли вон! – Он указал на Филиппа и Вацлава. – Никаких протоколов!

Вацлав и Филипп поспешно поклонились и спиной вперед выскользнули из кабинета. Очутившись за дверью, за пределами кабинета, Филипп предусмотрительно закрыл внешнюю дверь, развернулся, прислонился к стене, провел рукавом по лбу и одним махом выпустил из легких весь скопившийся там воздух. Вацлав стоял посреди приемной и не знал, следует ли ему схватить первого писаря за горло или просто упасть на пол и разрыдаться. Филипп неожиданно ухмыльнулся, затем захихикал и, наконец, рассмеялся. Вацлав тупо уставился на него.

– Ты лучше всех! – хохотал Филипп. – Надо же, сделал абсолютно все! Каково? Даже «Точка!» и то промямлил. Парень, такого ученика у меня еще никогда не было! Ты точно лучше всех, малыш!

– Вацлав, – сквозь зубы процедил юноша.

Филипп ударил ладонью по коленке. Он так сильно смеялся, что начал медленно сползать по стене на пол. Неожиданно дверь распахнулась и из кабинета вышел Вильгельм Славата. Он нагнулся и, не раздумывая ни секунды, крепко схватил Филиппа за ухо. Лицо писаря скривилось, когда королевский наместник поднял его на ноги.

– Ой… ой-ой… Ваше превосходительство, пожалуйста… ой!

– Каждый год к нам приходит новый писарь, – прошипел Славата, – и каждый раз, когда он приступает к выполнению своих обязанностей, я вынужден смотреть, как зеленый от страха парень пищит что-то вроде «Вы там уже готовы наконец?». Затем новичок плюет на пергамент или еще какую глупость учиняет, которая нормальному человеку и в голову никогда бы не пришла.

– Ой… снова пискнул Филипп, став на цыпочки и наклонив голову набок, чтобы немного ослабить боль, причиняемую пальцами безжалостного Славаты.

– Неужели, Филипп Фабрициус ты до сих пор не понял, что я давным-давно догадался, кто стоит за этими проделками?

– Ой-ой, ваше превосходительство!

– Ты меня что, идиотом считаешь?

– Нет, ваше превосходительство! – Голос Филиппа взлетел на невообразимую высоту. Славата почти полностью выпрямил руку, и теперь со стороны казалось, что Филипп висит в воздухе, подвешенный за ухо.

– И что же нам следует сделать, Филипп Фабрициус?

– Уй-уй… я больше…никогда, ваше превосходительство!

– Ответ неверен!

– Так точно, ваше превосходительство… а-а-а!

– И что же нам следует сделать, Филипп Фабрициус? – повторил королевский наместник.

– По… понятия не имею, ваше превосходительство!

– Нам следует придумать что-нибудь новенькое! – гаркнул Славата. – Шутке с пергаментом, покусанным пером и всей прочей глупостью уже сто лет в обед! В свое время так шутили надо мной, когда я, будучи зеленым юнцом, приступил к выполнению служебных обязанностей писаря, а я уже старик!

– А-а-а-а, так точно, ваше превосходительство!

Славата выпустил ухо Филиппа, и первый писарь перестал тянуться вверх. Ухо его горело. Славата широко улыбнулся и повернулся к Вацлаву.

– Впрочем, мне еще не доводилось видеть, чтобы новичок выполнил всю эту чушь до самого конца. Всем остальным удавалось взять себя в руки раньше.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, – прошептал Вацлав.

– Ладно, забыли. – Славата снова перешел на деловой тон: – Фабрициус, королю все-таки нужен протоколист! Граф Мартиниц жаждет крови из-за нападения на племянника и король на его стороне.

– Как прикажете, – слабым голосом произнес Филипп.

– Чтоб через минуту был в кабинете с пером и всеми принадлежностями! Пошел!

Филипп пулей вылетел из приемной. Он бросил косой взгляд на Вацлава, и тому показалось, что в нем, по крайней мере, была благодарность за то, что новичок держал рот на замке и не ухудшил и без того плохую для первого писаря ситуацию.

Славата улыбнулся Вацлаву.

– Ты вовсе не впал в немилость, не бойся. Все мы когда-то были молоды, кроме разве что папского нунция – тот уже таким на свет народился. – И королевский наместник подмигнул ему. Затем лицо его вновь стало серьезным. – Для того, что сейчас будет обсуждаться, нужен очень опытный протоколист. Конечно, Фабрициус ребячлив, но дело свое знает. А ты заслужил перерыв. «Т… точка!» – Славата покачал головой. – Иди домой, Владислав.

– Вацлав, – поправил его Вацлав, но сказал это уже в спину королевского наместника.