Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

25

Какая-то фигура покинула дом через боковой выход и торопливо побежала по переулку. Закутавшись в плащ, сидевший бы впритык и на менее полном человеке, и низко надвинув на голову капюшон, который приходилось держать обеими руками, чтобы он не сползал с толстого затылка, Себастьян Вилфинг жался к стенам и все время оглядывался. Маскировка делала его приблизительно таким же незаметным, как кучу конского навоза на камчатной скатерти.

Он поспешно завернул за угол и запищал в ужасе, неожиданно налетев на прохожего, свернувшего с другой стороны угла и шагавшего по той же самой кривой. Последовал обычный танец: оба одновременно делали шаг в одном направлении, смотрели друг на друга, пытались уйти от столкновения и снова оказывались лицом к лицу. Мужчина начал улыбаться. Себастьян вытянул свои толстые руки и оттолкнул его.

– Эй, чтоб тебя!

Внезапно испугавшись собственной грубости, Себастьян поспешил дальше, втянув голову в плечи. Грубить более сильному было не в его привычках. Он осторожно бросил взгляд через плечо, но неизвестный, слава богу, пошел своей дорогой.

– Я здесь, – внезапно донесся чей-то голос из входа в здание.

Себастьян развернулся. Мужчина в подъезде схватил его и подтащил к себе. На нем были туфли на низком каблуке; широкие штаны и выдержанная в цветах дома Лобковичей куртка слуги, которого Генрих обычно использовал в качестве посыльного. Только это был не посыльный.

– Кто вы такой? – пропищал Себастьян. – На вас одежда моего… э… моего… э… но вы не он.

– Я посчитал, что это поручение для господина, а не для слуги, – ухмыляясь, заявил Генрих.

– Я все ей сказал, – забормотал Себастьян. – В точности, как вы хотели.

– Я знал, что могу положиться на вас.

– А как насчет указа?

– Само собой разумеется. – Генрих протянул ему документ, на котором висела печать.

Себастьян развернул его и быстро пробежал глазами.

– Здесь написано, что налог составит сорок процентов.

– Действительно, – согласился Генрих, не особо заботясь о том, чтобы скрыть свежие чернильные пятна на пальцах. Он написал документ второпях, сразу после того как Александра покинула дворец Лобковича. У рейхсканцлера была удивительно легко подделываемая подпись.

– Но мы договаривались на двадцать пять процентов. Я надеялся, что за двадцать пять процентов рейхсканцлер поспособствует тому, что доля Киприана Хлесля в его фирме достанется мне. И что только я буду решать, как распорядиться его долей.

– Война стоит на пороге. Потому и цены растут. – Генрих знал, что с самого начала мог ввести в игру сорок процентов и этот торгаш все равно клюнул бы. Но как же забавно было наблюдать за тем, как он теперь извивался. Генрих много бы дал, чтобы увидеть глупое лицо этого комка сала, когда он попытается узаконить требование переуступки наследства с помощью ничего не стоящего указа. Почему это Генрих должен предоставлять придурковатому жителю Вены имущество, которое он сам мог прибрать к рукам через дочь Киприана? Он подумал об Александре, а затем о том, как вручит деньги Лиане над истерзанным телом девушки. Картина получилась менее возбуждающей, чем он ожидал.

– Для меня остается загадкой, почему рейхсканцлер интересуется данным делом.

– Радуйтесь, что такому иностранцу, как вы, уделяется высочайшее внимание.

– Я хороший торговец. Я привожу в Прагу товары и обеспечиваю товарооборот.

– Достаточно, если вы позаботитесь о том, чтобы кое-кто покинул определенную часть Праги.

– Эта девчонка! – воскликнул Себастьян. – Нужно было уже давно выдать ее замуж. За кого-то, кто бы ответил на ее дерзости прутом, пока она не стала бы на коленях молить о пощаде.

– Хорошо, – ответил Генрих, – я приму во внимание ваше пожелание.

26

– Это кое-что объясняет, – заметил Вацлав.

– У меня просто гора с плеч, что ты так спокойно воспринял эту новость, – сказал Андрей. – Я очень боялся этого разговора.

– Да. Так боялся, что ждал больше двадцати лет, пока не стало слишком поздно.

– Слишком поздно? Но это правда.

– Если бы это не было правдой, как бы я мог доверять тебе после этой лживой истории? А если это правда, то как я могу верить во что-то из того, что ты рассказал мне за последние двадцать пять лет?

– Я была однажды в такой же ситуации, как и ты, – вмешалась Агнесс. – Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь.

– Если это правда, госпожа Хлесль, то почему вы позволили ему так долго умалчивать о ней?

– Вацлав, это не дает тебе повода ни с того ни с сего обращаться ко мне как к чужой.

– Естественно. Очевидно, все ожидают, что я и дальше стану называть господина фон Лангенфеля своим отцом.

Андрей закрыл глаза. Судя по всему, ему стало дурно. Вацлав, в свою очередь, так побледнел, что ресницы и брови казались нарисованными на его лице.

– Я хотел, чтобы ты ни секунды не сомневался в том, что принадлежишь этой семье, – пояснил Андрей.

– Мы никогда не относились к тебе как-то иначе, – добавила Агнесс.

Внезапно черты лица Вацлава задрожали, как дрожит пламя свечи на сквозняке.

– Имелась и другая возможность принадлежать к этой семье, но вы забрали ее у меня.

Андрей пытался понять, что имел в виду Вацлав. Желудок его все еще бунтовал. Он снова увидел себя в приемной сиротского приюта, увидел, как настоятельница закрывает окошко в двери, а он пристально смотрит на документ, который держит в онемевших руках. Внезапно в его мозгу молнией мелькнула отчаянная мысль: все, что он сделал тогда, было сделано им из любви к Иоланте. И только сейчас Андрей понял, имел в виду Вацлав. Ему, как отцу, следовало более серьезно отнестись к чувствам своего сына – так же серьезно, как он всегда относился к собственным переживаниям. Возможно, ему нужно было найти в себе силы и рассказать правду, не затягивая до того момента, когда станет слишком поздно.

– Александра, – произнес Андрей и увидел, как у Вацлава заходили желваки на скулах. Он бросил на Агнесс взгляд, полный мольбы о помощи. В ее глазах он смог прочитать, что она всегда знала, какие чувства Вацлав питает к ее дочери. – Почему же ты не попыталась… – начал он и замолчал. Правда состояла в том, что она пыталась. Они с Киприаном постоянно мягко напоминали ему, что он виноват перед Вацлавом. Они не сказали ему только о том, о чем узнали намного раньше, – что Вацлав влюблен в Александру. Андрею стало ясно, что они не сделали этого по той причине, что решение открыть Вацлаву правду о его происхождении должно было идти из его сердца, а не под давлением обстоятельств. Ему казалось, что он уже никогда не сможет испытать такую боль, как в тот момент, когда увидел свою возлюбленную мертвой. Даже боль, вызванная зрелищем умирающего Киприана, не могла с ней сравниться. Теперь он понял, что ошибался: настал день, когда все повторилось, – и боль тоже. Андрей попытался вдохнуть и почувствовал, как сжалось сердце. Когда-то он потерял Иоланту, а сейчас может потерять и Вацлава.

«Ты уже потерял его», – произнес внутренний голос.

Все поплыло у него перед глазами.

– Я ведь не мог сказать ей… – услышал он шепот Вацлава.

– Она знает, – возразила Агнесс. – Глубоко в душе знает. Но она тоже всегда думала, что ваша любовь невозможна.

– В конце концов ее душа выбрала кого-то другого.

– Я знаю. – По голосу Агнесс было слышно, что она плачет.

– Почему именно сейчас? – спросил Вацлав. – Какая польза мне сейчас от этой правды?

Ответ на его вопрос нанес бы всему, что было когда-то в любви между Андреем и Вацлавом, смертельный удар. «Ты – часть плана, – прозвучал бы ответ. – Плана, который я выдумал. Я бы предпочел обманывать тебя всю твою жизнь, сынок, но сейчас ты нам очень нужен». Андрею пришлось приложить определенные усилия, чтобы проглотить желчь, поднявшуюся к горлу.

– Я… – начала Агнесс.

Он накрыл своей ладонью ее руку. Она умолкла. Их взгляды встретились.

– Это ведь была моя идея, – сказал Андрей.

– Но это я тебя… – Когда сестра замолчала, Андрей понял, о чем она подумала в последнюю секунду. О том, как воспринял бы Вацлав, если бы она закончила предложение: «Но это ведь я заставила тебя рассказать правду твоему сыну». Он спросил себя, могло ли признание ухудшить ситуацию.

– Я вам нужен, – сказал Вацлав. – Речь идет о фирме.

– В какой-то степени… в определенном смысле, да, – подтвердил Андрей. – Но…

Вацлав повернулся и вышел, не сказав больше ни слова.

1618: Часть II
Глубокое падение

Только мертвецы видели конец войны.

Платон

1

Филиппо двигался в согласии с ритмом, не открывая глаз. От ударов все его тело раскачивалось.

– Резче, – пыхтела Виттория. – Резче.

– Я делаю все, что могу, сестричка, – ответил Филиппо – или, точнее, хотел ответить, но понял, что у него пропал голос. Он чувствовал руки Виттории, обхватившие его руки, чувствовал запах ее пота и своего собственного. Ему, казалось, что он уже весь скользкий.

– Резче.

– Клянусь, я никогда больше не буду есть масло! – Эту шутку ему тоже не удалось произнести вслух. Филиппо попытался открыть глаза, но его веки будто свинцом налились. Тем временем он понял, что удары следуют согласно ритму, который звучит где-то снаружи. Он узнал этот ритм. Это была вибрация, которая заставляла отзываться каждую клеточку его тела, отчего появлялось ощущение, будто с каждым новым ударом душа удаляется на один шаг от всех других людей и движется в темноту, в которой она будет находиться на привязи – вечно.

– Резче.

Это была дрожь, которой библия дьявола наполняла каждого, кто к ней приближался. Это было нарастающее и ослабевающее жужжание осиного роя. Это было биение сердца сатаны.

– Резче, Филиппо.

– Я больше не могу.

– Не сбавляй темп, Филиппо. Не сбавляй темп.

У него закружилась голова. Казалось, его тело захотело сообщить ему, что он вовсе не сидит напротив Виттории в кухне дома кардинала Сципионе Каффарелли в Риме, а лежит на спине. Его конечности дрожали. Руки Виттории сжимали все крепче его руки и вытягивали их, и внезапно Филиппо понял, что он вовсе не держит скользкий влажный пестик маслобойки, а что руки его лежат на теплой, мокрой от пота коже. Виттория положила его руки на что-то иное, на твердую липкую палку, на которой под его ладонями расцветали две жесткие почки. Ужас растекся по нему, как кровь по воде.

– Резче, Филиппо. Хватай их. Вот так, правильно. Резче.

– Виттория… – стонал он. – Боже мой…

– Нет, – возразила она. – Нет у тебя Бога. Ты не задал себе вопроса.

Он пытался стряхнуть ее, пробовал выползти из-под нее. Веки его все еще были закрыты, чернота вокруг казалась абсолютной. Глаза у него горели.

– Пожалуйста!

– Вопрос, Парсифаль, – настаивала Виттория. – Задавай вопрос. Знаешь ли ты, что такое святой Грааль? Сосуд, в котором хранится суть Бога. Задавай вопрос, Парсифаль» или Грааль останется закрыт для тебя.

– Нет! – Он выгнул спину. Виттория крепко обхватила его бедрами. Ее колени сжимали его ребра. Он не ощущал веса ее тела у себя внизу живота, но чувствовал, как она держит его.

– Вопрос, Парсифаль!

– НЕ-Е-Е-ЕТ! – Внезапно вокруг него вспыхнул свет и ему стало ясно, что глаза его вовсе не были закрыты, что они все время были широко распахнуты. Просто раньше его окружала абсолютная чернота и он не мог видеть. Теперь он увидел обнаженную женщину, стоявшую на нем на коленях, увидел ее великолепное тело и копну белокурых волос, которые скрывали ее лицо. Она склонилась к нему, занавес волос разошелся, и она улыбнулась.

– Госпожа Поликсена…

В какой-то момент ее прекрасное лицо исказилось, как будто оно было лишь отражением в пруду и в него кто-то бросил камень. Целую долгую секунду Филиппо был охвачен ужасом и не мог дышать, а когда секунда закончилась, он понял, что это именно то лицо, которое он видел в библии дьявола, скривившееся в ухмыляющейся гримасе и с высунутым раздвоенным языком. Он вздрогнул от ужаса, и ее лоно восхитительно и одновременно болезненно сжалось, утащив его за грань реальности. Он почувствовал, как сила выкачивается из его тела, а сердце начинает давать перебои. Ужас его был так же огромен, как и похоть, и он… проснулся.

В его мозгу все тише звучало эхо позабытых слов: «Quo vadis, domine?» У эха был голос хозяйки Пернштейна.

Его грудь судорожно поднималась и опускалась. Прерывисто дыша, Филиппо окинул помещение диким взглядом. Он был один в маленькой комнате, которую ему выделили. Свеча почти совсем не сгорела; должно быть, он задремал. Воспоминание о Виттории, даже если оно было запятнано этим нежданным сном, заставило его впервые за несколько дней снова испытать сомнения. Было ли все действительно потеряно, а рука дьявола стала единственной, под чьей защитой люди еще могли избежать погибели? Или все потеряно только в том случае, когда действительно все потеряно? Виттория бы непременно поставила вопрос таким образом. Ответ, в этом Филиппо был уверен, лежал в библии дьявола, так же как и ответ на другой вопрос, эхо которого все еще звучало у него в ушах.

Он свесил ноги с кровати, но замер, почувствовав, что одежда его промокла. Медленно и с растущим ужасом он высоко поднял сутану и внимательно посмотрел на свой член. Полотняная рубашка была тяжелой и сырой. Остатки тепла от эякуляции на воздухе быстро улетучились, а на их место пришла холодная и липкая сырость, ощущавшаяся на коже как прикосновение лягушки. Филиппо содрогнулся. Затем он резко вскочил и, проворно расстегнув сутану, швырнул ее на кровать, снял рубашку и застонал, когда мокрые пятна на животе и груди скользнули вверх и в нос ему ударил мучнистый запах. Пока он стоял нагишом в своей комнате, его бледное худое тело начало дрожать от холода. Он скомкал рубашку и с отвращением уронил ее, почувствовав, как его ладони покрылись сырой и холодной слизью. Он затравленно осмотрелся. Наконец, он сорвал простыню с соломенного матраса на своем ложе и вытерся ею, охая и тяжело дыша, пока его кожа не покраснела, покрывшись царапинами, и у него не возникло ощущение, что он целыми пучками вырывал у себя лобковые волосы. Он провел рукой между ногами, понюхал ладонь и вновь содрогнулся. Следующим этапом был таз с водой. Он так энергично мылся, что разбрызгал воду по всей комнате и стал теперь трястись от двойного холода: воды и воздуха. Простыня снова пришла в движение.

Но как бы тщательно ни умывался Филиппо, как бы ни растирался, стуча зубами, все было напрасно: ему не удалось искоренить наихудшее последствие сна – твердую как камень эрекцию, которая никуда не исчезла после происшедшего во сне извержения. Несмотря на то что прошло достаточно много времени с момента пробуждения, внизу живота продолжало вибрировать, как будто его мужская гордость все еще чувствовала призывы библии дьявола.

Когда его позвали после наступления темноты, эрекция спала, чего нельзя было сказать об отвращении, вызванном кошмарным видением, которое говорило голосом любимой сестры Виттории и обладало телом Поликсены фон Лобкович. Вспоминая ухмыляющееся лицо с раздвоенным языком сатаны, он думал о том, чтобы по меньшей мере стереть из своего сознания облик Виттории на фоне ужасного сна. Она всегда – и тогда, и сейчас – казалась Филиппо единственным добром, встретившимся ему на жизненном пути, и светлая память о ней была теперь запятнанной. В его голове возникло смутное подозрение, что в этом и состоит суть власти, которая завлекла его: пачкать все благородное и доброе, пока оно не станет казаться обыкновенным и испорченным. Но затем он вспомнил о девочке и ее матери, встретившихся ему в церкви, и понял, что не требуется никакой внешней силы для того, чтобы люди смешали с грязью все, что им дорого.

В бывшей капелле горело большее количество свечей, чем в соборе. Жара и запах воска, свечного сала и рыбьего жира кружили голову и заставляли тело вновь обрести равновесие; аромат ладана вонзался прямо в мозг. Сотни огней мерцали и потрескивали, и казалось, будто невидимый хор поет едва слышный хорал и будто звук этого пения пробивается наружу из глубины, находящейся по ту сторону человеческого понимания. Книга лежала на аналое, накрытая переливающимся всеми цветами радуги платком. Когда Филиппо вошел, к нему повернулись две фигуры: стройная и пухленькая женщины, великолепные одежды которых мерцали в неверном свете свечей. Одетое в белое видение между ними, казалось, парило на фоне этого блеска, оторвавшись от земли. Было трудно узнать их лица и остановить взгляд на обычных чертах двух немолодых дам, явно из высших слоев общества, если вместо этого можно было смотреть в золотисто-зеленые драгоценные камни, которые тлели на белом лице хозяйки Пернштейна.

Одна из этих дам провела правой рукой по лбу, собираясь перекреститься, но изящная белая рука помешала ей.

– Здесь в этом нет необходимости, дорогая.

– Но ведь он священник…

– В этом помещении речь идет об освобождении, а не о заключении в рабство креста.

– Но Иисус Христос…

– …умер от боли. Ваша цель – вовсе не агония веры, графиня, а блеск Его неопровержимой власти, я ведь права?

– Ах… да, естественно… ах… – Пухленькая женщина опустила правую руку, заметно смутившись. Она говорила на богемском наречии почти с таким же сильным акцентом, как и Филиппо. Похоже, она тоже выучила язык совсем недавно.

– Входите же, отец Каффарелли. Я представлю вас присутствующим дамам.

Филиппо покорился силе притяжения, излучаемой зелеными глазами. Только теперь он заметил еще две фигуры, закутанные в короткие сутаны с капюшонами, которые неподвижно стояли в углу капеллы, а их тени были резко очерчены сиянием свечей. Он почувствовал, что вспотел. Как всегда, его хозяйка выглядела безупречно, в то время как волосы обеих посетительниц производили впечатление растрепанности и влажно блестели, прилипая к вискам и лбам.

– Каффарелли? – переспросила более стройная дама. – Ваше имя кажется мне знакомым.

– Мой брат – великий пенитенциарий Папы, – с трудом выговорил Филиппо.

– Ах, вот оно что! Да, это возможно. Мой муж общался с высшими кругами католической церкви.

– Я больше не имею отношения к католической церкви.

– Вы меня, признаюсь, успокоили, мой дорогой.

– Друг мой Филиппо, позвольте мне представить вас Бибиане фон Руппа…

Собеседница Филиппо наклонила голову.

– …и графине Сюзанне фон Турн.

Более полная дама сделала книксен, все еще чувствуя смущение от неожиданного появления Филиппо и его неясной роли здесь. Филиппо понял, что Поликсена фон Лобкович избрала блестящую тактику, чтобы ввести в заблуждение дам по поводу его личности. Он спросил себя, с какой целью его позвали в капеллу. Оба монаха, закутанные в сутаны, не шевелились. Филиппо знал, что в Пернштейне нет ни нищенствующих, ни прочих монахов. Короткие сутаны могли быть только маскировкой.

– Супруги дам, Вацлав фон Руппа и граф Маттиас фон Турн, принадлежат к самым выдающимся представителям протестантских кругов Богемии.

Филиппо поклонился.

– Я чрезвычайно польщен.

Бибиана фон Руппа протянула ему для поцелуя руку с кольцом на пальце. Филиппо долю секунды помедлил. Внезапно холодный ветерок пронесся по помещению и погасил несколько свечей. Бибиана испуганно оглянулась. Глаза хозяйки Пернштейна пылали на ее белом лице, которое в мерцающем свете казалось вырезанным изо льда. Когда Бибиана снова обернулась к Филиппо, он уже выпрямился и равнодушно рассматривал дам. Бибиана медленно опустила руку. Она выглядела неуверенной. Филиппо почувствовал дуновение сквозняка, от которого дверь за его спиной снова медленно закрылась. В течение шести недель его пребывания здесь он успел понять, что хозяйка Пернштейна склонна к драматическим инсценировкам. Однако для него оставался тайной зловещий смысл того, как она выбирает момент для подобных инсценировок. Вероятно, переодетые монахи входили в программу.

– Милые Дамы, – услышал Филиппо хрипловатый голос Поликсены, – понимаете ли вы, что я имела в виду, когда только что говорила об освобождении?

– Естественно. Освобождение настоящей христианской веры от давления католических суеверий.

– Католическая церковь приближается к своему концу. – Белая рука указала на Филиппо. – Папа – всего лишь запутавшийся человек, а самые важные его заместители уже перешли в истинную веру.

Филиппо чувствовал на себе взгляды обеих аристократок. «Блестяще сделано, госпожа фон Лобкович, – снова подумал он. – Мое присутствие, кажется, только подтверждает ваше высказывание».

Отец Каффарелли, брат могущественного великого пенитенциария, – если кто-то и разбирается в происходящем, то именно он. Филиппо стало ясно, что его присутствие должно создать впечатление, будто он специально прибыл сюда из самого Рима, чтобы подтвердить слова своей хозяйки. Он подавил одновременно насмешливую и признательную улыбку. Поликсена фон Лобкович, вероятно, и не догадывалась о том, как права она была на самом деле. Папа, впрочем, не был запутан, а безнадежно увяз в двух своих проектах – увеличении богатства семьи и самореализации в преобразовании фасада собора. Что касается верующих, то он по-прежнему обладал достаточно сильным влиянием. И его кардиналы, судя по всему, не приобщились к истинной вере (чем бы ни являлась эта вера, она, впрочем, не была связана с протестантизмом), но с правилами католической церкви они больше не имели ничего общего. Когда Филиппо понял, к чему клонит Поликсена и что она называет «истинной верой», его охватил ужас. Холод сковал его члены.

«Истинной верой» было неверие. Вера в то, что ничего хорошего нет и что Бог повернулся спиной к своему творению. Вера в то, что миром правит тот, кто более могуществен. Вера в кредо дьявола.

Кардиналы, возможно, назвали бы это иначе. В действительности суть от этого не менялась. Филиппо почувствовал, что ему не хватает воздуха, как только осознал, что женщина, к которой привели его поиски, хотела с помощью библии дьявола сорвать яблоко, более чем созревшее для этого. Яблоко было миром. Чего еще не хватало для воцарения дьявола, так это возможности открыто признать свое поклонение ему. Бог был мертв. Холод в теле Филиппо усилился. Неужели поиски всего лишь привели его в следующий крут ада? «Оставь надежду, всяк сюда входящий»…

Глаза графини фон Турн округлились от изумления.

– Неужели все кардиналы обращены в протестантство? На белом лице появилась снисходительная улыбка.

– Как вы считаете, сколько мне лет, дорогая?

– Ах… ах… я не знаю…

– Возьмите меня за руку.

Филиппо увидел, как толстые розовые пальцы Сюзанны фон Турн задрожали над тонкой рукой хозяйки Пернштейна. На тыльной стороне ладони графини уже появились первые возрастные пятна, которые в тусклом свете выглядели как грязь, кожа на сгибах пальцев была морщинистой. Создавалось впечатление, как будто крестьянка лапает руку алебастровой статуи.

– Посмотрите мне в глаза.

Сюзанна фон Турн послушно, как кролик, подняла взгляд.

– Как жарко еще горит в вас страсть, дорогая?

– Ах…

Руки алебастровой статуи поднялись и легли с обеих сторон на толстощекое лицо графини. Затем белое лицо наклонилось вперед, и кроваво-красные губы прижались к трепетному рту графини. Глаза Сюзанны фон Турн расширились, а веки задрожали и медленно сомкнулись. Ее обмякшее тело приникло к хозяйке замка. Филиппо смотрел, как обе пары губ сливаются воедино, слушал тихие стоны пухленькой графини и чувствовал, как по телу растекается жидкий огонь. Он украдкой посмотрел на Бибиану фон Руппа, растерянно уставившуюся на все с большей страстью целующихся женщин; ее рот был приоткрыт. Женщина, наверное, не осознавала этого, но кончик ее языка беспрерывно порхал над губами. Поликсена отстранилась от графини, и та зашаталась. Ее рот был вымазан красным.

– Как жарко когда-то пылала в вас страсть, дорогая? – Хриплый голос проник Филиппо под кожу.

– Это… – начала Бибиана фон Руппа.

– Я… – заикаясь, произнесла Сюзанна фон Турн.

– Мне полвека, – заявил хриплый голос. – Сколько лет вам?

Филиппо стоял как вкопанный. Он не знал, зачем бы женщине в белом лгать. В свое время он решил, что ей чуть за тридцать. Он растерялся. Виттория умерла, когда ей было за сорок; но даже когда сестра еще была здорова, она не выглядела так молодо, как хозяйка Пернштейна. Как же… Что же… Он похолодел, когда ему неожиданно стала ясна причина этого. На некоторых страницах библии дьявола находились рецепты; каждый из рецептов состоял, в основном, из чрезвычайно ядовитых ингредиентов. Перед его внутренним взором появился дрожащий, очень истощенный мужчина, постоянно оглядывающийся, как собака, которую однажды слишком сильно побили, – тот, который время от времени мелькал в воротах и у входа в главное здание замка, Филиппо однажды увидел, как он направил вывихнутый палец на слугу. Мужчина был цирюльником. Поручила ли ему Поликсена проверять действие рецептов? Дрожь охватила Филиппо, когда он осознал, что, несмотря на все его исследования в течение прошедших недель, она, вероятно, знала о Кодексе больше, чем он.

– Сорок… сорок шесть, – запинаясь, призналась Сюзанна фон Турн.

– В чем ваш секрет? – выпалила Бибиана фон Руппа.

Женщина в белом обернулась. Стоящие в углу монахи начали выпрямляться. Легким движением руки она вынудила их снова застыть. Внезапно Филиппо догадался, кто скрывается под короткими сутанами – два молодых, крепких, свежевымытых слуги, готовых помочь обеим благородным дамам углубиться в тему молодости и страсти. Не случайно Филиппо преследовали кошмары, подобные сегодняшнему: атмосфера замка была прямо-таки заряжена целенаправленным, манипулирующим, безжалостно использующим обитателей замка желанием.

Вместо того чтобы позволить двум закутанным фигурам выступить вперед, Поликсена сорвала покрывало с библии дьявола. Обе дамы подошли поближе. Филиппо знал о силе притяжения, которую вызывал к жизни один только взгляд на Книгу. Ему с трудом удавалось держаться на заднем плане. Его мужская гордость уже почувствовала вибрацию, как только он вошел, а теперь она охватила все его тело. По внезапным нервным движениям обеих женщин он догадался, что с ними происходит то же самое. Они хотели раскрыть тайну красоты и молодости, которой, кажется, владела Поликсена фон Лобкович, и использовать ее в личных нуждах. Они желали этого-всей душой. Вероятно, они еще не осознавали того, что ради этого уже готовы пойти на прегрешение.

Книга поймала их. У каждого была слабость, и библия дьявола строила на этом свою власть.

– Хотите ли вы познакомиться с истинной верой? – прошептал хриплый голос.

– Да. – Два голоса слились в один.

– Хотите ли вы помочь истинной вере получить власть?

– Да.

Белая рука дала знак монахам приблизиться. Филиппо решил немедленно покинуть капеллу. Что бы сейчас ни произошло, он не хотел быть свидетелем этого. Словно погрузившись в транс, Бибиана и Сюзанна пристально смотрели на закутанные фигуры, которые приближались к ним в мерцающем свете свечей. Спрятанные в широкие рукава руки поднялись, чтобы убрать капюшоны. Филиппо с таким трудом переставлял ноги, как если бы ему приходилось вытаскивать их из вязкой тины, а когда протянул руку к двери, ему показалось, будто он движется под водой. Но вот капюшоны были отброшены назад, и все увидели двух женщин, лица которых блестели от пота. На первый взгляд их можно было принять за юных девушек. Свет, отражаясь на потных лицах, скрывал морщинки, окрашивал в золотистый цвет седые пряди.

– Урсула фон Фельс! – ахнула Бибиана фон Руппа.

– Графиня Анна-Катарина фон Шлик, – пробормотала Сюзанна фон Турн.

– Поведайте им, подруги мои, – прошептал хриплый голос, который, кажется, звучал отовсюду. – Покажите им дорогу к красоте истинной веры.

Зеленые глаза хозяйки Пернштейна остановились на Филиппо. Она сделала легкое движение головой. Филиппо стряхнул с себя оцепенение. Он видел, как ее взгляд скользнул по нему, и понял, что должен покинуть помещение. К его изумлению, она ушла вместе с ним. Когда она закрыла дверь, он услышал слова одной из женщин в монашеских сутанах, супруги которых, Леонард Колонна фон Фельс и граф Андреас фон Шлик, принадлежали к самым влиятельным представителям элиты Богемии: «Мы выметем Папу и всю католическую болезнь. Скажите это вашим мужьям. Верховное собрание земель должно захотеть войну…»

Дверь закрылась. Филиппо судорожно мигнул, чтобы освободиться от колдовства освещенной свечами капеллы. Поликсена фон Лобкович, даже в сером полумраке коридора казавшаяся неземным созданием, улыбнулась.

– Разве есть что-то более сильное, чем заново проснувшиеся красота и страсть женщины, с помощью которых было бы легче управлять мужчинами?

– И благодаря этому получить власть, – с некоторым усилием добавил Филиппо.

Он услышал, что она смеется.

– Им придется довольствоваться первым. Как вы думаете, они это сделают, друг мой Филиппо?

– Самые слабые из них уже делают это.

– Больше нет никаких сильных. Не в наше время.

Филиппо наклонил голову.

– Вы ведете мир на войну.

– Таков путь, – заметила она. – Не разочаровывайте меня. Не прикидывайтесь удивленным. Это мой путь, и я не сойду с него.

Филиппо снова наклонил голову. И тут он, к своему безмерному ужасу, услышал, как она спросила его:

– А каков ваш путь, друг мой Филиппо? Хватит задавать себе этот вопрос. Вы ведь уже нашли его.

Он растерянно смотрел, как она легко идет по коридору и исчезает за поворотом. Она словно забрала с собой свет. Тени собрались у ног Филиппо. Но именно в этот момент ему вдруг показалось, что он снова может свободно дышать.