Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

21

Александра переступала с ноги на ногу и пыталась найти сухое место. С тех пор как тайна, которую хранили подвалы старого разрушенного здания, исчезла (кардинал Мельхиор позаботился о том, чтобы мумифицированные трупы обоих карликов были тайно, но должным образом похоронены), очевидно, отсюда ушла также и сила, которая поддерживала старые каменные стены. Дождь, кажется, проникал сюда сильнее обычного а ветер, дующий между развалинами, был намного холоднее чем раньше. Часть остова здания осела и обнажила прямой угол, похожий на кости. Александра задрожала и еще ниже натянула капюшон плаща. Какая-то часть ее существа замерзал изнутри и, как ей казалось, уже никогда не могла отогреться.

С момента получения сообщения о смерти отца все становилось только хуже и хуже. И что самое плохое – она больше ничего не слышала о Генрихе. Сначала беспокойство о нем исчезло под грузом боли, которую она испытывала в связи с потерей отца. Однако по прошествии нескольких недель она привыкла к этой боли, и другие чувства снова вынырнули из небытия. Генрих говорил, что хочет поехать за ее отцом в Браунау. Они, кажется, не встретились, иначе дядя Андрей упомянул бы об этом. Согласно тому, что рассказал ее дядя, на них напали не то грабители, не то повстанцы из Браунау, когда они пытались сопроводить монахов из монастыря Святого Вацлава. Генрих путешествовал в одиночестве. Могло ли такое случиться, что он тоже угодил в лапы преступников? Каждый раз, когда она об этом думала, ее сердце сжималось от страха.

Услышав шаги, девушка метнулась в темноту задней части здания. Шаги замерли перед развалинами.

– Александра?

– Я здесь!

Вацлав осторожно перешагивал через лужи и обходил валявшиеся доски. На нем был короткий плащ и блестящие туфли с пряжками вместо сапог. Он получил ее сообщение, когда находился в придворной канцелярии, и даже не успел переодеться. Она ожидала, что он скажет, что улизнул с работы и потому не располагает временем, но вместо этого юноша просто спросил:

– Как у тебя дела?

Александра пожала плечами. Она увидела, что он повторил ее движение. Лицо его казалось похудевшим и осунувшимся. За последние несколько лет неповоротливый мальчик превратился в красивого молодого человека. Но теперь сквозь черты Вацлава просвечивал характер взрослого, более жесткого мужчины. Александра удивилась, насколько близко к сердцу Вацлав принял смерть ее отца. Она даже почувствовала укор совести, когда ей стало ясно, что смерть Андрея задела бы ее куда меньше. Арест кардинала Хлесля так же глубоко затронул Вацлава. Когда он выбежал из церкви, после того как отпевание так неожиданно оборвали, Александра едва не начала презирать его. Она подумала, что юношей двигало чистое любопытство, что ему хотелось узнать, куда повели старого кардинала. Или – что было бы. еще хуже Вацлава переполняло чересчур рьяное желание исполнить свой долг, заставившее его броситься назад, на свое место в придворной канцелярии, которое он, наверное, весьма неохотно покинул, чтобы присутствовать на отпевании в церкви. Но она ошиблась в обоих своих предположениях.

– Мне немного удалось выведать, – начал Вацлав. – В основном ваш… гость… к сожалению, рассказал правду. При дворе в Вене действительно недовольны тем, что венские купцы не желают претворять в жизнь торговое соглашение с Османской империей. Заключили его не в последнюю очередь для того, чтобы оживить торговлю в столице, и теперь пользу из этого извлекают только многочисленные торговцы из Нюрнберга, Граубюндена и Венеции, проживающие в Вене, так как им удалось схватить удачу за хвост. Кроме них, прибыль получают и ростовщики-евреи, что тоже раздражает магистрат, который не испытывает любви к евреям.

– А как же мой дедушка?

– До этой информации мне еще не удалось добраться: не хватило времени. Однако я слышал, что некоторые торговые дома испытывают трудности, так как они вложили деньги в строительство факторий или зданий в Хайнбурге, а теперь никто не рассматривает этот город как новый перевалочный пункт для торговли с Востоком. Так что, возможно, Себастьян Вилфинг и здесь не наврал.

– Возможно, что он, не мудрствуя лукаво, вступил во владение фирмой, так как мой дедушка слишком стар, чтобы оказать ему достойное сопротивление.

– Боюсь, что результат получается одинаковый.

Она почувствовала, что его взгляд остановился на ней. Как ни странно, во взгляде Вацлава было что-то от ее отца, Александра нервно сглотнула, вновь осознав, что Киприан никогда больше не посмотрит на нее так.

– Я не понимаю, почему моя мать не выставит за дверь эту жирную тварь! – вырвалось у нее.

– Полагаю» твоя мать очень умно ведет себя, если только она не устроит теперь скандал.

– Скандал? Скандал уже произошел! Мы не нуждаемся в связях с Веной. Дядя Андрей и мой отец наладили здесь в Богемии, столько дружеских связей! Мы не нуждаемся в участии фирмы «Вигант». Фирма «Хлесль и Лангенфель» сама прекрасно справляется!

Вацлав пожал плечами. Ей почудилось, что он хочет еще кое-что сказать. Когда в тот день, после ухода короля Фердинанда и его Пленника, он выбежал из церкви, у него была только одна цель: поспешить прямо в придворную канцелярию и добиться, чтобы его назначили вести протокол разбирательства против кардинала Хлесля. Вацлав исхитрился это сделать и стал свидетелем того, как эрцгерцог Максимилиан и король Фердинанд пытались вынудить кардинала признаться в государственной измене. Оказавшись поблизости от Мельхиора Хлесля, Вацлав установил связь между ним и его семьей. Во всяком случае все это время они были в курсе того, как у кардинала идут дела. Александра не имела представления о том, какие одолжения потребовались от Вацлава, чтобы именно его, а не кого-нибудь из старших писарей уполномочили – вести протокол, но сам факт, что юноше это удалось, вызывал уважение. Конечно, назвать его поступок большим подвигом было бы явным преувеличением, но Александра, полагавшая, что имеет некоторое Представление о том бассейне с акулами, которым являлась придворная канцелярия, на самом деле чувствовала нечто вроде невольного восхищения Вацлавом.

– Моя мать совершенно утратила мужество, – пожаловалась она. – В нашем Доме просто нельзя дышать. Либо задыхаешься под потоками слизи, которые Себастьян Вилфинг тянет за собой по коридорам, либо под потоками скорби, которые проливает моя мать. – Глаза девушки увлажнились, и она рассердилась на себя за это. – Я тоже скорблю об отце! – закричала Александра. – Но ведь когда-нибудь жизнь должна снова пойти вперед. Вместо этого моя мать только и делает, что зарывает голову в песок! – Она яростно смахнула слезы со щек.

– Александра, – сказал Вацлав, который явно боролся с собой, – то, что твоя мать ведет себя тихо, это хорошо. Во время последнего заседания по делу кардинала Мельхиора, незадолго до того как его перевезли в Тироль, эрцгерцог Максимилиан изменил тактику. Он угрожал, что бросит в тюрьму оставшихся членов семьи Хлесль, проживающих в Вене и Праге, и попробует получить признание в государственной измене от одного из них.

Александра пристально посмотрела на него. Ей внезапно стало настолько холодно, что она начала дрожать.

– Что?… – заикаясь, прошептала она бескровными губами.

– Кардинал Хлесль сразу встал и признался в государственной измене. Затем он заявил, что удавил императора Рудольфа в постели и отравил его львов. После этого он признал свою вину в смерти всех Пап, которые умерли при его жизни, и, кроме того, сообщил, что по просьбе османского султана выведал секреты рецептов местных кондитеров и передал ему.

Александра растерянно заморгала.

– Все заседатели были на стороне Максимилиана и Фердинанда, но, тем не менее, оглушительно смеялись. Когда же кардиналу сделали выговор и снова пригрозили, что привлекут к ответу всю его семью, он призвал Бога в свидетели и заявил, что готов сознаться в чем угодно. Мельхиор сказал, что его близкие не виноваты и что выдвигать против них обвинение, учитывая нынешние обстоятельства, есть не что иное, как преступление, которое даже сам Папа не смог бы покрыть.

– О господи!

– Александра, даже если кардиналу сейчас и удалось связать Руки своим врагам, высший принцип для нас всех должен быть один: сидеть тихо и не высовываться.

– Ты считаешь, нам надо поджать хвост, как дворняжке, – горечью в голосе уточнила Александра.

Вацлав вздохнул, и она пожалела, что позволила себе быть слишком резкой. Девушка поняла, что он прав, но от этого легче не стало, наоборот, ощущение нехватки воздуха только усилилось. В ужасе спрашивала она себя, не в том ли кроется причина отсутствия вестей от Генриха. Он не делал тайны из того, что его благополучие зависит от хороших связей, причем не в последнюю очередь с рейхсканцлером Лобковичем. Может, ему дали понять, что он должен держаться от нее подальше? Однако станет ли он прислушиваться к подобным предупреждениям? Ведь он же любит ее! Или, может быть, ее долг состоит в том, чтобы оттолкнуть Генриха, дабы не навредить ему?

Когда Вацлав, откашлявшись, накрыл ее руку своей, Александра поняла, что плачет. Она плакала от страха. Как такое могло случиться, что все ее будущее превратилось в прах в течение каких-то двух месяцев?

– Что еще произойдет? – спросила Александра. Она невольно сжала его руку и почувствовала, что он ответил на ее рукопожатие. Лицо Вацлава расплылось у нее перед глазами. Он придвинулся к ней, и ей вдруг показалось, что нет ничего более естественного, чем прижаться к нему. Вацлав после недолгого замешательства тоже обнял ее. Это оказалось так приятно, когда тебя просто обнимают. Он был немного выше Александры, и, когда они обнялись, ей показалось, что не она ищет у него поддержки, а что они поддерживают друг друга – вероятно, так всей было.

– У моего отца, – услышала она его голос, – хорошие связи с купцами в Англии и Генеральных штатах,[35]35
  Нидерланды


[Закрыть] которые поставляют товары в английскую колонию в Новом Свете.

– Моя мать об этом знает?

Он покачал головой.

– У твоих родителей была мечта, но они так и не осуществили ее. Твои мать и отец мечтали о том, как убегут вместе и начнут новую жизнь в Виргинии. Так называется английская колония в Новом Свете. Тот, кто хочет начать все заново, всегда пригодится там.

– А твой отец хотел уехать с тобой туда? – Александра повернула голову и посмотрела на Вацлава. Он грустно улыбнулся. Неожиданно она почувствовала, что потерять его будет невыносимо.

– Я сам себе хозяин, – ответил Вацлав. – Если я не захочу уезжать, то останусь. Но возможно, нам всем будет лучше уехать?

Она пристально посмотрела на молодого человека. Он, казалось, боролся с собой, и на одно мгновение у нее возникло ощущение, что ему хочется уберечь ее от правды. В ней мгновенно выросло недовольство, но когда Вацлав все же решил рассказать ей, она пожалела, что он не стал ее щадить.

– Будет война, – прошептал он. – Эрцгерцог Максимилиан и король Фердинанд непременно хотят развязать ее; они собираются уничтожить протестантов огнем и мечом. Кардинал Хлесль был последней преградой на этом пути. Теперь ничего больше не стоит между ними и императором, а император – воск в их руках. Хуже всего то, что в руководстве, которое выбрали себе протестанты и которое должно защищать их интересы перед кайзером, собрались слишком горячие головы и политические мечтатели, способные мобилизовать жителей только под началом Генриха фон Турна, самого большого мечтателя из всех. В то время он командовал регулярной армией, которую из Праги выгнала рать наемников, набранных в Пассау. Но этот человек строит из себя военного гения, и все представители земель поддерживают его в этой вере, хотя он даже не может нормально говорить на богемском наречии. С Генрихом фон Турном во главе протестанты не станут пасовать, если король Фердинанд вызовет их на бой.

– Это значит, что будет война, которая прокатится по всем городам, всем семьям! – воскликнула Александра. – В каждом переулке протестанты и католики живут рядом. Все нут бросаться друг на друга.

– Это будет Армагеддон, – мрачно произнес Вацлав. – Конец известного нам света.

Александра была настолько шокирована, что могла только пристально смотреть на него. Его слова вызвали в ней панику. Она радовалась, что Вацлав держит ее в объятиях; она вообще радовалась его присутствию как никогда прежде. Должно быть это передалось и ему. Александра почувствовала охватившее его замешательство и вместе с тем – желание, которое и ей в этот момент вовсе не казалось абсурдным. Ничто в ней не пыталось предупредить: «Он – твой кузен!» Сознание юноши судя по всему, тоже не стало предостерегать его. Их лица приблизились друг к другу, кончики носов соприкоснулись, и Александра почувствовала его дыхание на своих губах. Затем они поцеловались.

Внезапно ей вспомнился Генрих фон Валленштейн-Добрович, и она невольно сравнила его и Вацлава. В поцелуе Вацлава было нечто такое, от чего она не могла оторваться. Она обманывала Генриха, она обманывала мужчину, которого любила, со своим собственным кузеном! И в то время как эта мысль овладевала ее сознанием, Александра отвечала на поцелуй Вацлава и чувствовала, как начинает учащенно биться сердце и как в ней поднимается тепло, которого она не ощущала вот уже несколько недель. Ей перестало хватать воздуха, и она отстранилась от него. Увидев смущение на его лице и догадавшись, что он собирается что-то сказать, Александра покачала головой. Вацлав, открывший было рот, промолчал. Когда она снова притянула его к себе, юноша с такой страстью ответил на ее объятие, что ей показалось: еще немного – и он раздавит ее. Его тяжелое дыхание гремело у нее в ушах, но едва ли перекрывало биение ее собственного сердца. Мысли Александры бежали по кругу.

Затем, Словно в кукольном театре, девушка увидела кусок переулка, обрамленный следующими друг за другом рядами обваливающейся каменной стены и опускающимися оконными рамами, и мужчину, который поворачивал к ее дому. Александра, узнав его, оцепенела в руках Вацлава. Ее мысли перестали путаться и сосредоточились на одном: Генрих никогда не должен узнать о том, что здесь произошло. Это не имело никакого значения, и все же он был бы задет. Она даже на смертном ложе отрицала бы, что это вообще когда-то произошло.

Вацлав посмотрел ей в глаза. Как и раньше, настроение Александры, казалось, снова передалось ему.

– Это была ошибка, – хрипло произнес он.

– Это я виновата, – поспешно заверила его Александра.

– Нет, я.

– Пусть это останется между нами, хорошо?

Он резко опустил руки. Она отступила на шаг, отчасти из-за того, что смертельное разочарование, написанное на его лице, было слишком болезненным, чтобы выдержать его, находясь в непосредственной близости от юноши. На какое-то мгновение она растерялась, не зная, что делать со своими руками, и, помедлив, скрестила их на груди, как если бы ей было холодно. На самом деле Александре было жарко.

– Иди ты первым, – попросила она. – На тот случай, если кому-то приспичит заглянуть сюда.

– Да. Ты права. – Он с таким трудом произнес эти слова, что Александра стиснула зубы. Вацлав откашлялся и напряженным от волнения голосом добавил: – Если я узнаю что-нибудь, сообщу тебе.

– Да, – согласилась она. – Да, сообщи мне.

Он попробовал улыбнуться. Улыбка получилась просто ужасной.

– Виргиния, – пробормотал он и беспомощно махнул рукой.

Неловко переступая с ноги на ногу, Александра смотрела, как он уходит.

– Виргиния, – еле слышно повторила она.

Затем она прислонилась к стене и судорожно вдохнула. На губах все еще ощущалось послевкусие поцелуя. Подняв руку она вытерла губы, но ничего не изменилось: вкус остался. Щеки ее горели. Что она сделала? Угрызения совести росли с каждым мгновением с той самой секунды, как она ответила на поцелуй Вацлава. Тепло в ее теле тоже заметно усилилось. Поцелуй был совершенно не похож на те нежности, которыми обменивались они с Генрихом. Поцелуи Генриха обдавали жаром ее лоно, заставляя чувствовать себя обнаженной и наполовину обезумевшей от желания, как будто она страстно извивалась в теплом масле. Поцелуй Вацлава, напротив, вызвал такое ощущение, как если бы после жаркого дня начался теплый летний дождь, за которым поспешила гроза и сердито ворчащий гром, а потом все залило золотым светом и стало ясно, что ты не одна под прохладным полотняным навесом и что вы оба в безопасности. Она стряхнула наваждение и осторожно выглянула, всматриваясь в ту часть переулка, где находился ее дом.

Мужчина по-прежнему стоял там.

Это был курьер, которого Генрих обычно посылал к ней, и если он до сих пор не ушел, значит, у него было сообщение от Генриха.

22

– Но это же дворец рейхсканцлера Лобковича, – обеспокоенно произнесла Александра и остановилась.

– Пожалуйста, следуйте за мной, – попросил ее посыльный.

Александре пришлось побороть себя, чтобы переступить порог особняка. Дом казался необитаемым, в его внутренней части было холодно, пахло почти неестественной чистотой. Каменный пол у входа на первый этаж лишь незначительно пострадал от конских копыт и колес экипажей. Ступени на лестницах только местами были потерты, а паркет на верхнем этаже, казалось, недавно положили – так сильно он блестел в лучах солнца. И вообще, этот особняк не шел ни в какое сравнение с домом ее семьи. Александра позволила посыльному вести себя вперед, но все ее мысли вертелись вокруг одного: вот-вот рейхсканцлер Лобкович или его овеянная тайной жена выйдут из какой-нибудь комнаты и спросят ее, что, черт возьми, она здесь потеряла. Как правило, Александра меньше смущалась, если речь шла о важных личностях. Кардинал Мельхиор, например, в том, что касалось его положения в империи и Церкви, был очень важной особой, а она еще ребенком взбиралась к нему на колени и слушала, как он отпускает шуточки за столом. Но слова Вацлава все же смутили ее. Внезапно, что было совсем не в характере Александры, она испугалась, что произведет плохое впечатление и тем самым снова обратит немилостивое внимание короля Фердинанда на свою семью.

– Должна ли я засвидетельствовать свое почтение его превосходительству рейхсканцлеру? Я одета не подобающим случаю образом…

Ее провожатый открыл дверь и остановился на пороге.

– Прошу, – сказал он, поклонился и жестом предложил девушке войти.

У Александры было такое ощущение, будто она вошла в клетку со львом. Комната была наполовину кабинетом, наполовину спальней, а в самом темном углу ее стояла большая кровать. Покрывала на ней зашевелились. Александра уже приготовилась присесть в глубоком реверансе, когда узнала показавшееся из-под одеяла лицо и забыла обо всем, что произошло за последний час. Она подбежала к кровати и кинулась обнимать лежащего на ней человека.

– Полегче, полегче, – охнул Генрих фон Валленштейн-Добрович. – Ой…

Александра покрывала поцелуями его щеки, лоб, кончик носа. Ее сердце трепетало от радости. Только несколько мгновений спустя ей удалось взять себя в руки. Она бросила обеспокоенный взгляд на дверь, но слуга давно закрыл ее и исчез. Ею снова овладело смущение, когда она вспомнила, где находится. Однако вид ее бледного и исхудалого возлюбленного лежащего в кровати, начисто стер все чувства, кроме счастья быть рядом с ним.

– Как у тебя дела? Что ты здесь делаешь? Где рейхсканцлер? Почему ты так долго не давал о себе знать?…

Генрих поднял руку и прикоснулся пальцем к ее губам. Она поцеловала кончик пальца и сжала его руку.

– Если ты дашь мне время ответить, то все узнаешь, – сказал он.

– Ты выглядишь таким усталым и худым. Не заболел ли ты? Я могу…

Он взял ее руки в свои и внимательно посмотрел на нее. Александра умолкла. Лицо его стало серьёзным.

– Я слышал, твой отец умер, – произнес он. – Мне так жаль.

Александра всхлипнула, но быстро заглушила в себе скорбь.

– Спасибо, – ответила она и шмыгнула носом.

– Знаешь ли ты, что Там произошло?

Как выяснилось, обсуждать это было скорее приятно, чем больно.

– По просьбе кардинала Хлесля они с дядей Андреем поехали верхом в Браунау. Мы только знаем, что они помогли монахам из монастыря Браунау защититься от грабителей. При этом мой отец… мой отец… – Голос отказал ей. Она закашлялась.

– Ш-ш, – успокаивающе произнес Генрих. Он улыбнулся, поднял руку и погладил девушку по голове. – Грабители.

– Никто ничего не знает точно. Нападавшие украли часть сокровищ монастыря. По словам дяди Андрея, все произошло слишком быстро. Он так же несчастен, как и все мы.

– А что говорит кардинал?

– Кардинала арестовали! – выпалила Александра.

– Арестовали?

– Во время отпевания моего отца. Дядя Андрей говорит, что еще немного – и в церкви началось бы восстание. Все так разозлились на короля.

– Там, наверху, считают, что они могут обходиться с чувствами нашего брата, как им взбредет в голову, – вздохнул Генрих. – Тебе было очень тяжело?

– Сначала я злилась, как и все остальные. Но когда стало ясно, что отпевание даже не будет закончено… – Александра покачала головой. – Позже мы закончили траурную мессу… Только мы, члены семьи, но это было не совсем то, – хрипло добавила она.

Он кивнул, продолжая гладить ее волосы. Где-то в глубине души Александры раздался голос, недоверчиво заметивший ей, что на какую-то долю секунды Генрих выглядел довольным, но голосу не удалось пробиться до ее сознания. Если Генрих был доволен, то потому, что они наконец-то снова вместе. Она провела пальцем по его лбу.

– Тебе удалось встретить моего отца в Браунау?

Генрих покачал головой.

– Меня встретил кто-то другой, – ответил он.

Генрих с трудом сел, расшнуровал рубашку и, пока она растерянно смотрела на него, стянул ее с левого плеча. Вдоль мышцы тянулся толстый свежий шрам, выглядевший просто ужасно. Александра попыталась напомнить себе о том, что на самом деле опасные ранения большей частью выглядят не такими серьезными, как поверхностные, но не подлежало сомнению, что это был не тот случай. Кончиками дрожащих пальцев она осторожно прикоснулась к ткани. Генрих снова откинулся на подушки. Больше всего ей хотелось лечь рядом с ним и держать его за руку, чтобы облегчить страдания.

– Александра, в Браунау был настоящий ад. Открытое восстание. В переулках бегали вооруженные люди, от нескольких домов остались лишь обгоревшие развалины, на виселице оказалась целая дюжина несчастных, а монастырь был разграблен. Когда меня задержали в воротах, я вынужден был позволить обыскать себя.

– Протестанты?

– Должно быть, они совершенно сошли с ума. – Генрих неожиданно сильно сжал ее руки, почти причиняя ей боль. – Это только начало, – выдавил он. – Никто больше не может сдерживать эту ненависть. Скоро вся округа будет выглядеть таким образом: в одном месте протестантские вооруженные отряды горожан, которые жестоко расправляются с католиками, в другом – народное ополчение католиков, которое убивает протестантов. Наш мир стоит на краю пропасти.

Ей было страшно, оттого что он говорил то же самое, что и Вацлав. Александра заметила, что. ей не хватает воздуха. Страх снова растекся по ее телу, как яд.

– Я спрашивал о твоем отце. Это было моей ошибкой. Когда они услышали имя Хлесля, то пришли в неистовство и стали поносить меня как слугу Папы и ругать последними словами. Я думаю, что они, собственно, имели в виду кардинала, но я не решился выяснять подробности. Один из них вскинул старый мушкет с фитильным замком. Я видел, как разгорается фитиль, и… – Генрих замолчал.

– Что? – прошептала Александра. – Что?…

– Я смотрел на мужчину с мушкетом… Александра, я не трус, но я смотрел в его глаза и знал, что умру.

Теперь уже она приложила палец к его губам.

– Тш-ш, – сказала она. – Ты не должен говорить об этом. Он окинул ее пристальным взглядом.

– Я успел развернуть свою лошадь, но, к сожалению, слишком медленно двигался. В следующее мгновение я почувствовал удар и упал. Помню, как я стоял на коленях, а мой левый бок горел, словно в огне. Моя лошадь дикими скачками унеслась прочь. Мужчина с мушкетом подошел ко мне, снова поднял его, прицелился в меня и сказал: «У тебя есть возлюбленная, католический ублюдок? Я заберу ее к себе, жаль только, что ты не встретишь ее в аду, так как она сразу попадет на небеса после всего того, что я с ней сделаю».

– О, мой Бог, – прошептала Александра. Страх затопил ее колотящееся сердце.

– Он это говорил, – прорычал Генрих, сверкая глазами, – а я стоял на коленях перед ним и мог только слушать. Затем он опустил фитиль на полку мушкета и…

Александра тяжело задышала. Внезапно Генрих ухмыльнулся.

– Он не перезарядил мушкет, идиот! Он не перезарядил его! Я вскочил на ноги, а товарищи этого ублюдка схватили его и отобрали у него оружие. Затем один из них привел мою лошадь и спросил меня, в состоянии ли я ехать верхом. Я кивнул, и они посадили меня в седло и хлестнули мою лошадь. Я убежал, Александра, но не ради себя, а ради тебя! Когда я слушал, что говорил этот тип, мне было так страшно… за тебя…

– Я все время была здесь, Геник. Я была в безопасности.

– Никто не может быть в безопасности в наше время, – заявил Генрих. Он снова с трудом выпрямился. Она притянула его голову к себе на грудь, и он, обняв девушку здоровой рукой, прижал ее к себе.

– Меня лихорадило, – продолжал Генрих. – Должно быть, я блуждал по той местности, находясь в полубессознательном состоянии. Я добрался до самого Штаркшадта. Там есть странноприимный дом, где обо мне заботились, пока я не выздоровел. Я уехал оттуда неделю назад, презрев советы врача. Я больше не мог быть без тебя. Но я не рассчитал своих сил. Я провалялся здесь, в Праге, еще несколько дней с температурой, а сегодня впервые почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы послать за тобой.

– Но как ты очутился именно здесь? Во дворце рейхсканцлера?

– Это долгая история. Между нашими семьями старые связи, и я сделал дому Лобковичей пару одолжений. Именно это наводит меня на мысль, которую я хотел обсудить с тобой.

Он поднял голову и медленно сел в постели. Александра не могла не помочь ему. Рубашка снова соскользнула с плеча Генриха, и, когда девушка осторожно продела руку ему под локоть, чтобы поддержать, у нее мелькнула мысль, что она впервые касается его кожи. Кожа была горячей, и жар передался Александре, добравшись до ее лона и в одно мгновение спутав мысли, которые внезапно завертелись вокруг вопроса, что еще, помимо рубашки, было на нем надето. Она еще никогда не видела мужчину голым, и желание увидеть Геника без одежды и немедленно скользнуть к нему под одеяло было почти болезненным. Александра прикусила губу. По его взгляду она поняла, что он догадался о ее мыслях. Девушка покраснела. Генрих ласково улыбнулся, и эта улыбка прогнала ее стыд. Она наклонилась к нему и прижалась губами к его губам. В танце их языков погасли все воспоминания о поцелуе, которым она обменялась с Вацлавом.

– Что ты хочешь обсудить со мной? – спросила она, задыхаясь. «Пригласи меня к себе в кровать! – кричало ее сердце. – Спроси меня о том, хочу ли я исполнять твои желания! Спроси, хочу ли я быть твоей любовницей! И я соглашусь так быстро, как если бы ты спросил меня, хочу ли я быть твоей женой!»

– Знаешь ли ты маркграфство Моравия? Это на юге, в двух или трех днях пути отсюда. Там есть место, где должны жить ты и я. Не здесь, не в Праге, не в центре безумия, которое скоро начнется. Поедем со мной в Пернштейн. Жена рейхсканцлера, Поликсена фон Лобкович, родом оттуда, и она предложила мне пожить в ее замке.

– Но…

– Я спросил, могу ли я взять тебя с собой. – Он внезапно рассмеялся. – Да, я спросил. Ни у кого нет никаких возражений. Поедем со мной, Александра. Наша мечта должна осуществиться в Пернштейне, не здесь!

– Наша мечта?

– Наша судьба и совместная жизнь. Я думаю, что мы оба хотим жить вместе.

Ее сердце резко и неравномерно забилось. Неужели он сделал ей предложение? Но разве она может покинуть Прагу, причем именно сейчас, когда в ней так нуждается ее мать и братья?

Генрих кивнул.

– Я понимаю, – сказал он. – Мне жаль, что мой вопрос застал тебя врасплох.

– Нет, нет! Вовсе нет! Нет! Я только должна… Я только должна подумать. Я… Я хочу этого больше всего на свете, но…

– Твоя семья будет против, да?

– Моя мать хотела убежать, когда ей было столько же лет, сколько мне, вместе с моим отцом – в Новый Свет. Она должна отнестись ко мне с пониманием! Поэтому дело не в ней.

– Да и Моравия не так далека, как Новый Свет, – криво улыбнувшись, заметил Генрих.

– Я Должна… я… Могу ли я дать тебе ответ завтра? Пожалуйста, можем ли мы увидеться?

– Я буду ждать тебя здесь, – ответил он и медленно опустился на подушки. – Я буду ждать хоть до Страшного суда.

– Только до завтра. До завтра, возлюбленный мой!

Генрих на мгновение закрыл глаза. Она испугалась, сообразив, насколько их беседа вымотала ее любимого, и запечатлела легкий поцелуй на его губах.

– До завтра.

– До завтра, – повторил он и сжал руки девушки в своих.

Когда она обернулась в дверях и еще раз посмотрела на него, в ее душе вновь прорезался недоверчивый голос. Голос этот говорил, что блеск, подобный тому, что появился в глазах Генриха, она уже однажды видела. Точно так блестели глаза одного комедианта на площади, который рассказывал захватывающую историю, а люди возле подмостков какое-то время стояли неподвижно и только смотрели на него, не в силах вернуться к действительности. Затем они стали аплодировать и бросать ему монеты, как ненормальные. Комедиант долго раскланивался и улыбался, а в его глазах читался триумф, потому что ему удалось захватить их всех своим рассказом.

Генрих помахал ей рукой и вздрогнул, а затем потер плечо с извиняющимся выражением на лице. Александра забыла о недоверчивом голосе и закрыла за собой дверь.