Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

4

На первой картине было изображено лицо ребенка. Ребенок серьезно смотрел на зрителя, волосы его были прикрыты чепчиком, одет он был в наглухо застегнутую белую одежду с воротником, украшенным оборками. То, что это был детский портрет Поликсены фон Лобкович, не вызывало ни малейших сомнений. Художник сумел так передать зелень ее глаз, что они почти светились на бледном лице. От глаза и до самого рта левая половина лица была безжизненной, зияющей раной из разорванного полотна, торчащих волокон, отколовшейся краски. Это было нарисованное отражение поврежденной Венеры, и выглядело оно так, как будто его разорвали не ножом, а ногтями. Рука Александры взметнулась ко рту, чтобы заглушить крик. Картина упала и открыла вторую, стоявшую за ней. Это, снова оказался портрет хозяйки замка, но на этот раз на Александру смотрела юная девушка, примерно того возраста, в котором она могла бы носить вещи из сундука. Картина была в целости и сохранности. Александра дрожала всем телом.

– Она мертва, – произнес хриплый голос за ее спиной.

Александра резко обернулась. Хозяйка Пернштейна тоже рассматривала картину. Александра испугалась, что задохнется от биения собственного сердца.

Белая рука протянулась рядом с ней и подняла упавшую картину. Сейчас зияющая в полотне дыра выглядела гораздо ужаснее, чем минуту назад. Александра слышала собственное дыхание.

– Кто… кто это? – заикаясь, спросила она.

– Она мертва.

– Она была вашей сестрой? Сходство… Я думала…

Зеленые глаза переместились на нее. Ей показалось, как будто бы на нее посмотрели глаза с поврежденного лица. У Александры закружилась голова.

– Я проникла сюда, – запиналась она. – Я не хотела… Мне жаль, что я…

– Я хотела бы показать тебе кое-что.

Накрашенное лицо было почти таким же белым, как лицо обезглавленной статуи. Александра не могла отвести от него глаз.

– Кто это… Почему картина… А фигура Венеры? Кто разрушил их?

– Идем со мной, – произнесла женщина в белом. – Тебе пока что не оказали такого приема, какого ты заслуживаешь. Я хочу исправить это.

– Что?… Что вы хотите этим сказать?

Но взгляд рысьих глаз был таким властным, что девушка поднялась и последовала за сверкающей фигурой назад, к входу на чердак. Александра обогнула обезглавленную статую.

– Это не Венера, – неожиданно объяснила Поликсена фон Лобкович. – Это богиня охоты, Артемида, которую Актеон застал во время купания. Прежде чем она превратила Актеона в оленя и его разорвали собственные собаки…

Александра не знала, что ей следует отвечать. Казалось, ей сделали намек, которого она не поняла.

– Как звали вашу сестру? – спросила девушка, чтобы скрыть свою подавленность.

– Кассандра, – ответила хозяйка замка.

От главного здания дорога привела их к маленькой площади перед фасадом, а затем и к центральной башне.

– Ты все еще хочешь знать, кого ты увидела в окне, когда приехала сюда?

Неожиданный вопрос совершенно сбил Александру с толку.

– Да, – ответила она, не понимая, действительно ли ей хочется этого и насколько это, вообще, важно.

Хозяйка замка открыла маленькую, но тяжелую дверь на первом этаже центральной башни, и они оказались в комнате с высоким потолком. Комнату наполнял смешанный запах дыма от факела и нагретого свечного сала. Скудный свет проникал сюда через два широких оконных проема на половинной высоте. Большую часть поверхности пола занимала какая-то массивная установка на каменном основании. Металлические полосы связывали почерневшую от времени древесину с гранитом. Огромный барабан покоился в ложе в верхней части конструкции, а по обе его стороны находились колеса с длинными спицами; сам барабан сдерживался шестернями из каленого железа. Александра невольно принялась рассматривать оба отверстия. Она догадывалась, что перед ней старый механизм, который раньше приводил в движение подъемный мост – раньше, когда центральная башня охраняла доступ к замку. Если бы подъемный мост еще существовал, то две цепи по обе стороны барабана вели бы через отверстия наружу. Цепи отсутствовали, остались только натянутые канаты, ведущие от барабана наверх, в другом направлении. Александра проследила за ними взглядом и увидела ролики, которые были закреплены на потолке, а оттуда опускались к обтесанным камням, висевшим на канатах и натягивавшим их. Камни по своей форме отдаленно напоминали кулаки, и канаты держали их за мощные железные кольца. Девушка заметила, что сейчас они тихо качались. Каждый из них, должно быть, достигал веса нескольких человек. Александра догадалась о предназначении конструкции. В мирные времена подъемный мост двигался с помощью колес со спицами. Колеса поворачивали барабан в направлении стены и медленно натягивали цепь – в результате подъемный мост поднимался. Когда дело было спешное, просто выбивали шестерни, сдерживающие барабан, и тогда камни падали, срабатывая как противовесы, дергали за канаты, тем самым заставляя барабан неистово вращаться, и, таким образом, приводили к тому, что подъемный мост прямо-таки взлетал вверх.

На конструкции сидела девушка с длинными волосами, одетая в старинные одежды. Она хлопала в ладоши и смеялась. Александра, озадаченная встречей, остановилась. Она знала девушку, так как видела ее в Брюне.

– Изольда? – выдавила она.

В тот же миг Александра вспомнила, по какой причине Леона прибыла в Прагу, и резко обернулась, но было уже слишком поздно. Чьи-то руки схватили ее и подняли вверх. Она закричала. Но какой смысл звать на помощь, если находишься в самом сердце врагов? Она смутно поняла, что ее схватил мужчина богатырского сложения, пропахший конюшней. С силой прижав руки девушки к телу, он легко отнес ее к огромному механизму. Александра отбивалась и пыхтела от натуги, но он был силен как бык. Неожиданно ее взгляд упал на кожаные манжеты с замками, большая часть которых крепилась к конструкции, а два висели на канатах, ведущих к противовесам. Кроме того, она заметила видневшиеся то тут, то там въевшиеся в древесину темные пятна, от которых исходил тяжелый запах. Барабан поблескивал от солидола, с помощью которого барабан поддерживали в рабочем состоянии, но там, где направляющий желоб почти без швов переходил в отполированную древесину, она увидела волнистые безжизненные комки – вырванные волосы. Внезапно Александра поняла, что находится перед ее глазами, и у нее больше не осталось сил кричать. Ее прижали к машине и пристегнули.

В ужас, который все громче звучал в ее ушах, врезалось жужжание механической игрушки, которую она видела на чердаке. Она не сомневалась, что эта конструкция наверняка вызвала бы у такого собирателя редкостей, как кайзер Рудольф, воодушевление и восторг, как и ее меньшие, безвредные, сестры. Последнее, что она уловила, прежде чем паника ослепила ее, был смех, хлопанье в ладоши и удивительно красивое, забрызганное слюной, пустое лицо Изольды.

5

Генрих сидел в помещении, в котором аббатиса женского монастыря города Фрауенталь обычно принимала посетителей. Молодой человек старался сдерживать ярость, нашептывающую ему, чтобы он разнес маленькое помещение на части, вышиб дверь, промчался с воплями по осыпающимся коридорам монастыря и застрелил тех немногих монахинь, которые еще оставались в этой жалкой развалюхе. В то же время в нем росло беспокойство, вызванное пониманием того, что он, возможно» действовал слишком необдуманно.

После, казалось, бесконечного ожидания деревянная задвижка за маленькой решетчатой дверью резко отодвинулась, и он догадался, что там кто-то есть. Внезапно, ему бросилось в глаза сходство с ситуацией в исповедальне. Мысль об этом должна была бы увеличить его гнев, но в действительности она лишь усилила его опасения. Неожиданно и без всякой причины он вдруг почувствовал себя смущенным перед лицом воображаемого приглашения признать ответственность за свои прегрешения.

– Да пребудет с тобой Господь, – произнес женский голос из-за решетки.

– И с вашей душой, мать настоятельница, – ответил Генрих. – Я в большой тревоге.

– Отчего же?

– Я был здесь несколько дней назад, проездом. Меня сопровождали моя сестра и ее старая служанка.

– Я припоминаю, – сказала аббатиса. Генриху почудилось, что он уловил холодок в ее голосе. Естественно, сопровождение любого мужчины старая корова должна была считать сомнительным для женщины. Генрих вложил столько фальшивого чувства в свои слова, сколько смог.

– Старушка практически вырастила мою сестру и меня. Знаете, мать настоятельница, жить не очень-то легко, если мать мертва, а отец занимает высокий пост в империи и постоянно находится в разъездах…

– Определенно не знаю, – прервал его прохладный голос.

– Добрая старушка заболела во время путешествия из Праги. Утром того дня, когда мы хотели снова тронуться в путь, она лежала как мертвая, но еще дышала.

– Она снова пришла в себя.

В Генрихе одно долгое мгновение боролись разочарование от того, что старуха снова поправилась, и предвкушение радости, вызванное тем, что ему наконец-то удастся завершить начатое.

– Благодарение Господу Богу нашему. Мы должны были немедленно продолжать путь и потому оставили ее на попечение вашего госпиталя. Теперь, когда моя сестра находится у наших родственников, я вернулся, чтобы узнать о здоровье…

– Старой Любы, – закончила за него аббатиса.

– Леоны, – поправил ее Генрих и язвительно подумал: «Скорее ад замерзнет, чем старая дева перехитрит меня».

– Ах да.

Генрих издал такой театральный вздох, на какой только мог осмелиться. Затем он замолчал.

– Хорошо, – вымолвила после паузы аббатиса. – Она еще здесь. Я сама приведу тебя к ней.

– Бог вознаградит вас за это.

– Подожди перед монастырскими воротами.

Он настроился на то, что монахиня из чистой злости заставит довольно долго ждать снаружи, однако, к его изумлению, она вернулась уже через несколько минут. Ее лицо было спрятано за тонким шелковым платком, который она набросила на ткань, покрывающую ее голову и грудь, и хотя Генрих был готов к этому, его охватило раздражение. Он всегда чувствовал неуверенность, когда говорил с кем-то, чье лицо не мог разглядеть, в то время как этот кто-то смотрел ему прямо в глаза. Генрих поклонился. Она кивком дала ему понять, что он должен следовать за ней.

Он был поражен, когда сначала настоятельница повела его в церковь. Когда она преклонила колена перед алтарем, Генрих после недолгих колебаний последовал ее примеру, ибо понимал: ему нужно действовать таким образом, как будто он уважает обычаи хозяев, иначе все его намерения вряд ли осуществятся. Он не знал, о чем она молится; он не слышал ее шепота и не видел ее губ под шелковым платком. Это продолжалось бесконечно. Он рассматривал большую дыру в крыше, кучи мусора в боковых продольных нефах и потрескавшийся от мороза и воды каменный пол. Наконец она перекрестилась и встала.

– Я помолилась за душу Леоны, – заявила она.

– А я помолился задуши всех святых сестер в этом монастыре.

Аббатиса не отреагировала на его слова. Вместо этого она снова вывела его из церкви и направилась к приюту. Внезапно Генрих почувствовал зуд в ладонях и представил себе, как успокоит его тем, что на достаточно большом расстоянии от монастыря сомкнет руки вокруг сухой шеи старухи. Он вновь сожмет их – на этот раз не очень сильно, а так, чтобы она не потеряла сознания и чтобы воздуха, способного еще проникнуть в ее легкие, было недостаточно, – и она станет свидетельницей собственного медленного удушья…

Неожиданно он понял, что аббатиса что-то сказала.

– Прошу прощения, мать настоятельница, – извинился он. – Я задумался.

– Как только Леона очнулась, она заявила, что с нетерпением ждет того, чтобы снова объединиться со своими близкими.

– Я позабочусь об этом, мать настоятельница.

Они прошли мимо входа в приют. Генрих пораженно последовал за настоятельницей за угол здания. Неужели старуха снова так хорошо стоит на ногах, что может бегать по фруктовому саду монастыря? Черт побери, похоже, он действительно был небрежен во время покушения на убийство.

– Бог уже об этом позаботился, – ответила ему мать настоятельница.

Прошло несколько мгновений, прежде чем разум Генриха смог воспринять то, на что указывала аббатиса. Перед ним лежало маленькое кладбище с деревянными крестами. Не на всех были надписи. Генрих уставился на погост.

– Она снова пришла в себя, – продолжила настоятельница, – но Бог вскоре после этого призвал ее к себе. Она определенно знает, что ты хотел привезти ее домой.

Генрих отвернулся от кладбища и растерянно посмотрел на бесформенное белое шелковое покрывало.

– Это кладбище для посетителей, которые умирают в нашем госпитале и чью смертную оболочку никто не требует, – продолжала настоятельница. – Времена жестоки, и путешествие часто приводит к жертвам.

Генрих был абсолютно уверен, что она обманывает его, как был уверен и в том, что солнце восходит каждое утро. Скорее всего, Леона еще жива, а настоятельница просто играет перед ним заранее подготовленную роль. От растерянности он даже забыл, что больше всего ему хотелось убить ее. Он почувствовал взгляд аббатисы, брошенный на него из-под шелкового платка.

– Мне жаль, что вы это так тяжело восприняли, – произнесла она.

Генрих откашлялся. Затем он откашлялся еще раз и почувствовал, как тело его содрогнулось от осознания, что две старухи умудрились обмануть его. Что такого рассказала Леона о нем, что настоятельница согласилась подыграть ей в этой маленькой хитрости? Генрих был убежден, что ему нужно только выбить достаточное количество дверей, и тогда он найдет старуху в каком-нибудь тайнике во внутренней части монастыря. Но что в это время сделают монахини? Встретит ли его военный отряд, принадлежащий старшему пастору или ближайшему епископу, если он вытащит старуху за волосы из монастыря? Не едет ли кто-то, например, уже сейчас, чтобы побеспокоить управляющего монастырем? Не потому ли двуличная мерзавка так долго продержала его в церкви? У него было ощущение, что тени вокруг него начинают сгущаться. – Благодарю за вашу помощь, мать настоятельница, – услышал он собственный голос.

Она молча проводила его к воротам. Он почти восхищался ее мужеством. Горстка старух, закутанных в монашеские одеяния, с трудом ползающих в этих развалинах, не смогла бы оказать ей никакой помощи, возжелай он убить ее голыми руками. Если она решила устроить ему это представление, то наверняка знала, насколько он опасен. Тем не менее она не собиралась отказываться от личины, которую с самого начала натянула на себя. Впрочем, как и сам Генрих. Искушение было почти непреодолимо, однако он просто рысил рядом с ней.

– Да смилуется над тобой Господь, сын мой, – сказала она на прощание, после чего захлопнула за ним ворота.

Кое-как переставляя негнущиеся ноги, Генрих направился к своей лошади, которую он оставил на привязи снаружи, чтобы убраться отсюда как можно скорее. Он чувствовал, как у него покалывает в затылке и стучит в висках. Впервые его план не сработал. Дрожь пробежала по его телу, и он с трудом сглотнул. Он едва ли мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал такую ярость.

6

– Вы должны известить старшего пастора. Прошу вас ради Христа! – настаивала Леона. Ее голос звучал хрипло, а на шее все еще были видны следы удушения. Аббатиса покачала головой.

– Это не имело бы смысла, – вздохнув, сказала она. – У этого монастыря больше нет кредита доверия. До моего прихода он был местом прегрешений, а тогдашняя настоятельница руководила распутством. Если я расскажу вашу историю, никто не поверит ни одному моему слову.

– Но ведь и вы, и сестры ведете богобоязненную жизнь!

– Да, теперь, – подтвердила аббатиса. – На старости лет. Но именно сейчас нас настигли прегрешения, которые осквернили это святое место. Мельницы Господа мелют медленно.[42]42
  Немецкая пословица: «Мельницы Господа мелют медленно, но перемалывают все до конца».


[Закрыть]

– Бог давно отпустил грехи, которые здесь совершались.

– Но наместники Бога среди людей не желают ни отпустить их, ни забыть.

– Одна я ничего не добьюсь. В руках этого черта моя Изольда, а теперь у него во власти еще и Александра. Я старая женщина. Я хотела позвать на помощь в Праге, но нашла там еще большее горе…

– Мне жаль, – произнесла аббатиса. Она сделала приглашающий жест и направилась к входу в госпиталь. – Ты вполне можешь остаться здесь еще на несколько ночей, если боишься, что он поджидает тебя снаружи.

– Он не поджидает меня, – возразила Леона. – Он уже скачет назад, в свое дьявольское логово, чтобы обрушить неистовый гнев на тех, кто не может противостоять ему. Если вы не поможете, мать настоятельница, мне не останется ничего другого, кроме как самой идти туда.

Аббатиса сжала губы и промолчала.

– Никто не отпустит грехи, которые тяготеют над этим монастырем, если вы сами не отпустите их себе, – добавила Леона.

Лицо аббатисы вздрогнуло.

– Да пребудет с тобой Господь, дочь моя, – пожелала она Леоне и оставила ее.

7

Целого дня верхом оказалось недостаточно, чтобы приглушить чувство стыда. Если бы хоть одна живая душа встретилась ему на пути из Фрауенталя к Пернштейну, он бы тотчас убил ее. Но даже ни одно животное не подошло к нему настолько близко, чтобы дать ему возможность выхватить один из седельных пистолетов и посмотреть, какого цвета у его жертвы потроха. Генриху казалось, будто кто-то тайком предупредил всех, что сам дьявол скачет в Пернштейн, и все попрятались, дрожа от страха. Что же касается его самого, то, по крайней мере, в этом представлении было нечто утешительное.

Все еще внутренне дрожа от ярости, он прибыл наконец в замок. Он посмотрел на мост, ведущий к центральной башне, однако, к его удивлению, он был пуст. Когда Генрих въехал в конюшню и соскользнул на землю, он увидел ее в дверях ветхого деревянного сарая.

– Успешно? – только и спросила она, пристально глядя на него.

Он на секунду задумался, не лучше ли будет солгать.

– Нет, – решившись, ответил он.

– Есть еще одна проблема.

– Нет никаких проблем, есть только решения! – рявкнул Генрих и стал искать торбу с овсом, чтобы повязать ее лошади. Конюхи старались держаться подальше от Генриха, когда тот появлялся в конюшне, а уж если они оба присутствовали – хозяйка и ее непредсказуемый соратник, – то они, казалось, становились прямо-таки невидимыми. – Это решение – я. Только выждите!

– Прекрасно, – откликнулась она. – Вас уже ждет следующее задание.

– Я себе всю задницу отбил, – с нарочитой грубостью заявил он. – Я два дня почти беспрерывно провел в седле. Сегодня я на лошадь больше не залезу.

– Изольда исчезла, – сообщила она.

Он замер, все еще держа торбу с овсом.

– ЧТО?!

– Нет никакой причины кричать. Это ваша вина, не моя.

Он открыл было рот, чтобы возразить ей, но снова закрыл его. Сначала от него удрала Леона, а теперь еще и ее слабоумная дочь… Ему внезапно подумалось, что цепь запланированных событий расползлась подобно гобелену, у которого слишком много нитей стали свободными. Этого бы не случилось, если бы он просто удушил Леону по пути в замок. Вместо того чтобы прикидываться перед Александрой, ему надо было запугать малышку или, в крайнем случае, устранить ее вместе со старухой. Он не сделал этого, так как на ее счет у него были другие планы. Он стиснул зубы. Все, что сорвалось, непонятным образом оказалось связано с Александрой.

– Если бы вы приняли мой подарок, она не бегала бы сейчас неизвестно где, за пределами замка.

– Ну и что с того? Она слабоумна. Если она наткнется на кого-то и понарассказывает ему историй о чертях и ведьмах, то ее скорее повесят, чем станут докапываться до сути дела.

– Ваш способ решать проблемы привел к тому, что ее мать тоже выскользнула из-под нашей власти и теперь может кое-что рассказать. Всегда найдется кто-нибудь, кто сумеет сложить два и два.

– Мой способ решать проблемы!.. – заорал Генрих, но усилием воли заставил себя сдержаться. – Мой способ решать проблемы вы сейчас увидите. – Он зашвырнул торбу с овсом в угол и схватился за поводья лошади. – Какую жертву вы желаете, моя богиня? Дымящееся сердце девы? Я принесу его вам на серебряном блюде.

– Это по меньшей мере успокоило бы меня, – ответила она, даже бровью не поведя.

– Ну хорошо. – Он поставил ногу в стремя.

– Подождите.

– Чего?

– Я хотела бы, чтобы вы взяли с собой Филиппо.

На несколько мгновений между ними воцарилось молчание.

– Должен ли поп наблюдать за мной? – спросил Генрих после паузы. Ему лишь с трудом удавалось сохранять самообладание.

Она улыбнулась, и на один миг ее лицо стало почти мягким.

– Почему вы потеряли доверие во мне? – поинтересовалась она.

– Я вовсе не терял…

– Разве мы не партнеры?

Она подошла так близко к нему, что Генрих почувствовал ее дыхание на своем лице; Его мысли, как всегда, спутались. Он моргнул. Какая-то часть его прошептала, что она прекрасно знает, как действует на него, и сознательно пользуется этим. другая – именно та, которая давала Генриху власть внушать желания сердцам тех, кого он добивался, – прошептала только, что она принадлежит ему так же, как и он принадлежит ей… И вообще, ее превосходство кажущееся, ибо проистекает из того, что эта женщина лучше владеет собой, нежели он. Он открыл рот. Она прижала палец к его губам.

– Возможно, – сказала она, – я хотела бы принимать участие в том, как вы будете вырывать другое сердце.

– Я верну Изольду живой, – хрипло произнес он. Она не убрала палец от его губ, и он, схватив ее запястье, начал, тяжело дыша, облизывать палец. Она позволила ему это сделать. Ее глаза, словно драгоценные камни, горели холодным зеленым огнем. – Я выпотрошу ее у вас на глазах, и вы вместе со мной…

– Я вовсе не имела в виду этого глупого ребенка, – спокойно перебила она. – Я имела в виду ту, которая виновна во всех ваших ошибках.

– У меня никого нет…

– Я сделала вам два подарка, партнер. Теперь я хотела бы получить один от вас.

– Что угодно!

Она высвободила руку из его хватки и запустила ее в его длинные спутанные волосы. Он почувствовал, как она потащила его к себе. Ее губы касались его губ, когда она говорила.

– Подарок, – едва слышно выдохнула она. – Уступите ее мне. И на этот раз вы сможете смотреть.

– Сейчас, – запинаясь, произнес Генрих. Он попробовал проникнуть языком в ее рот, но она отстранилась. – Прямо сейчас. Я больше не могу ждать… пожалуйста…

Она еще сильнее рванула Генриха за волосы и отвела его голову назад, так что горло полностью открылось. В нем поднялся совершенно бессмысленный страх: казалось, что в следующее мгновение она вонзится зубами ему в шею и высосет из него жизнь. От страха его вздыбившийся член начал вибрировать, и эта дрожь чуть было не заставила его кончить. Он охнул. Боль в черепе была настолько сильной, что глаза Генриха наполнились слезами.

– Филиппо не будет наблюдать за вами, – прошептала она. – Наоборот. Это испытание для него. Отдайте ему девочку. Если он принадлежит нам, он примет наше предложение. Если же нет – вы убьете его.

– Но Кодекс…

– Бедный Геник! – Она вздохнула.

Генрих уже почти не мог терпеть боль, причиняемую ее хваткой. Он отклонялся все дальше назад. Хватило бы одного удара, чтобы она отпустила его, но он не мог нанести его. Он медленно встал на колени.

– Бедный Геник. Вы уже так близки к нему, но до сих пор не поняли сущность того, с кем мы имеем дело.

– Так объясните мне.

– Объяснение каждый день находится у вас перед глазами.

Внезапно она отпустила его. Он качнулся вперед и, все еще стоя на коленях, обхватил ее бедра руками. Он зарылся лицом в складки ее платья.

– Я хочу вас, – простонал Генрих. – Я более ничего не хочу – никакого партнерства, никакого участия в вашем тысячелетнем царстве, никаких денег, никакой власти, – ибо хочу только вас! – И он отчаянно попытался сорвать с нее одежду.

– Сейчас и прямо здесь, в грязи, – предложила она, – или позже, при свечах, красном сиянии раскаленных щипцов и визге маленькой шлюхи.

Он остановился. Стон, идущий из груди, выжигал себе дорогу наверх, к его рту. Глаза Генриха вылезали из орбит. Он отпустил ее.

– Я попрошу Филиппо спуститься. Он прибыл незадолго до вас. Конюх!

Она даже не повысила голос. Тем не менее уже через несколько мгновений молодой слуга стоял в дверях и сгибался от страха и покорности.

– Вторую лошадь, – приказала она. – Быстро.

Парень осторожно, бочком обошел их. Генрих, все еще стоявший на коленях, почувствовал его взгляд. Он зарычал на него, как волк, скалящий зубы на добычу. Парень убежал в противоположный конец конюшни. Генрих поднялся на ноги.

– Какое у нее преимущество?

– Полдня.

– Почему вы не послали за ней кого-нибудь другого?

– С чего бы мне это делать? Разве до сих пор не вы всегда решали такие проблемы?

– Поедемте со мной, – импульсивно предложил он. – Как во время первой охоты!

Она. покачала головой. Генрих с трудом выдавил из себя улыбку. Лицо его пылало, а кожу головы все еще саднило. Она отвернулась и не спеша направилась к входу в замок.

Когда Генрих в своем дорожном плаще, на котором остались следы грязи от предыдущей поездки, выехал из предместий замка, рядом с ним скакал Филиппо, мешком сидевший на лошади. Мысли Генриха обратились к Александре. За прошедшие дни он скрепил печатью то, что приближал уже несколько недель: ее закат. Ему стало ясно, что сам он, рисуя в своем воображении возбуждающие картины ее убийства, в действительности еще не принял окончательного решения. Но сейчас жребий был брошен. Его личная богиня Диана вынудила принять это решение. Он смирился, однако не забывал о том, что у него есть под рукой один сюрприз, который она не принимала в расчет, хотя, похоже, предвидела все остальное. Эта мысль снова возбудила его.

Он невольно обернулся и посмотрел на монолитную скалу, из которой вырастал замок, и на стоявшую в воротах Диану. Она перехватила его взгляд, который – они оба об этом знали – предназначался не ей, а Александре, ожидавшей в своей комнате возлюбленного. Что ж, очень скоро ей доведется испытать нечто особенное. Однако возбуждение спало, как только перед его внутренним взором возник образ Александры. Он отвернулся боясь увидеть даже на таком расстоянии, как накрашенное лицо женщины, замершей в тени пропилеев, исказится в насмешливой улыбке. Откуда-то в его душу прокралось чувство, что настоящий сюрприз на этот раз снова появится с ее стороны.

– Куда мы скачем? – осведомился поп.

– Закрой пасть, – ответил Генрих.