Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

18

Это походило на движение волн. Впереди, у входа в церковь, первые ряды присутствующих упали на колени, за ними последовали другие, и с небольшой задержкой волна подкатилась к сапогам, цокающим в задних рядах, у самого алтаря. Агнесс растерянно смотрела на новоприбывшего.

Это был король Фердинанд.

Никогда в жизни она бы не подумала, что король Богемии (а в скором времени – император Священной Римской империи, если верить последним известиям) явится на отпевание Киприана. Никогда в жизни она бы не подумала, что король догадывается, что есть еще кто-то с такой фамилией, помимо старого кардинала. И вот теперь Габсбург прибыл к мессе.

Король уже почти подошел к Агнесс, когда проснувшийся инстинкт приказал ей выйти на шаг из ряда, в котором она стояла. Она увидела невысокого, округлого человечка с плотно прилегающими к черепу волосами и выступающей нижней челюстью, который направлялся к ней, и склонилась перед ним в книксене. Она нерешительно попыталась обрести контроль над своим голосом, чтобы поприветствовать его.

Король Фердинанд оторопел, неловко обогнул склоненную фигуру и направился к алтарю. В нефе церкви раздался бурный шепот. Агнесс повернулась и проследила за ним взглядом; у нее не было сил подняться. Хор умолк, и Dies Irae закончилось невнятным бормотанием. Кардинал Хлесль был слишком озадачен, чтобы хотя бы наклонить голову в приветствии. Король остановился перед алтарем. Оба мужчины старались не смотреть друг на друга. Затем король точно так же угловато повернулся и поднял обе руки. Шепот, который становился все громче, затих.

– Именем императора Священной Римской империи, – провозгласил Фердинанд фон Габсбург, – и именем короны Богемии, носителем которой Мы являемся, а также именем святой католической церкви заявляю: этот человек арестован.

Он с нарочитой театральностью указал на кардинала Хлесля.

В церкви стало так тихо, что можно было услышать, как шелестит одежда. Оглушенная этим заявлением, Агнесс по-прежнему приседала в книксене. У нее было такое чувство, будто теперь она окончательно оказалась в кошмарном сне. Кто-то просунул руку под ее плечо и поднял ее. Она неуклюже, как старуха, выпрямилась. Андрей по-прежнему стоял рядом с ней и крепко держал ее за руку. Агнесс хотела сказать, что может стоять сама, без поддержки, но губы не повиновались, ей. Краем глаза она заметила присутствие еще одного человека, по другую руку от себя, почувствовала запах духов, щедро распределенных по немытым частям тела. Конечно, она узнала круглое лицо, по которому снова блуждала лживая сострадательная улыбка. Она с огромным удовольствием ударила бы Себастьяна, но у нее совершенно не осталось сил. – Король Фердинанд выпятил нижнюю челюсть и сверкнул глазами на толпу. В церкви по-прежнему царило молчание. – Этот человек, – произнес король в тишине, – вредит всей империи и нашему любимому императору. Он противится всем усилиям способствовать изгнанию протестантской ереси, в том числе и силой. Он угрожает жизни императора Маттиаса, но при этом не вмешивается в процесс вербовки солдат, который организован в протестантских землях Богемии. Он мешает вооружению императорской армии, удерживая денежные средства, в которых нуждается император, чтобы самому набирать солдат. – Никто из присутствующих не издал и звука одобрения. Король был бледен от ярости. Если Фердинанд ожидал поддержки, то он ее не получил и был разочарован. Агнесс напрасно пыталась понять, в чем Габсбург упрекает кардинала, так как все его высказывания соответствовали действительности, – только вот она и люди, которых она знала, одобряли стратегию Мельхиора, поскольку его действия предотвращали войну. То, что король Фердинанд теперь порицал кардинала за эту стратегию, было настолько очевидно, что присутствующие невольно начинали думать, что неверно поняли его высказывания. Что же касается денежных средств, которые якобы удерживал Мельхиор, то, вообще-то, это были его собственные средства. Не император Маттиас, а король Фердинанд и эрцгерцог Максимилиан неоднократно брали у него в долг, и все деньги словно уходили в песок.

– Этот человек, – провозгласил король в конце концов, – обвиняется в государственной измене!

Двери церкви распахнулись, и снова раздался звук шагов; Агнесс услышала еще более громкий топот – это был топот тяжелых солдатских сапог. Она покачнулась и увидела, что к ним приближаются два офицера. Прежде чем двери снова закрылись, снаружи блеснула сталь вооруженного маленького отряда ландскнехтов. Себастьян воспользовался моментом и взял ее под свободную руку. Его прикосновение показалось ей прикосновением раскаленного тавро.

– Сдайте одежду священника и следуйте за господами Дампьером и Коллальто, – отрывисто приказал король.

– Я заявляю протест, – спокойно произнес кардинал Мельхиор, но его было слышно вплоть до последнего ряда скамей в церкви. – Именем императора и Папы…

– Закрой пасть! – прошипел полковник, к которому король обратился как к Дампьеру. Агнесс вздрогнула, как от удара. – Если вы еще раз откроете рот в присутствии короля, подлый змей, то мы выведем вас пинками из этой церкви, которую вы пачкаете своим присутствием. – Он бросил на алтарь что-то темное. – Наденьте это! – Тяжелый солдатский плащ опрокинул чашу с вином и блюдо для облаток. Вино потекло по синему сукну на алтаре, облатки попадали, рассыпавшись на грязном полу. Кардинал Хлесль неожиданно оказался в одиночестве за столом с дарами – дьяконы и причетники отшатнулись от него, как от прокаженного.

Агнесс заметила, что сила вернулась к ней. Она поняла это по тому, что Андрею по одну руку и Себастьяну по другую приходилось крепко держать ее, чтобы не дать ей рвануться к алтарю и стать рядом со старым кардиналом.

– Пустите меня! – взбешенно прошептала она.

Андрей молча покачал головой. На лбу у него выступили капли пота. Агнесс поняла, что другой рукой он крепко держит плечо Александры. Александра вырывалась молча и стиснув зубы. Она хотела того же, что и Агнесс. Мать и дочь обменялись, взглядами. Разум вернулся к Агнесс. Александра открыла рот, чтобы выкрикнуть что-то, и глаза Агнесс вспыхнули. Александра снова закрыла рот.

– Пожалуйста… – сдавленно прошептал Андрей.

– Это для вашего же блага, – пробормотал Себастьян.

Кардинал Хлесль шел по нефу в сопровождении двух полковников. Он набросил плащ на плечи и казался маленьким и слабым в сравнении с военными. Дампьер и Коллальто бросали свирепые взгляды в скорбящую толпу. Король Фердинанд шествовал за своим пленником, высоко задрав подбородок. То тут то там некоторые падали на колени; многие из присутствующих действовали рефлекторно и сразу снова вставали на ноги, как только замечали, что делают. Молчание было каменным, как стена, а лица пришедших на мессу – бледными и полными ненависти. Шаг за шагом непробиваемая уверенность короля уменьшалась. Шедший перед ним Коллальто споткнулся когда Фердинанд пошел быстрее и наступил ему на пятки. В толпе нарастало жужжание, постепенно переросшее в нестройное пение, слова в котором звучали как угроза:

 
Diesirae, dies ilia…
 

Двери церкви распахнулись, дюжина солдат, громыхая сапогами, вошла внутрь и образовала цепь. Теперь уже и Дампьер с Коллальто пошли быстрее. Они тащили кардинала Хлесля, как куклу. Король почти бежал.

Неожиданно перед Агнесс возник Вацлав. Юноша обнял ее и безмолвно прижал к себе, а затем побежал следом за мужчинами. Двери церкви с грохотом захлопнулись.

Импровизированный хор участников отпевания умолк.

Агнесс прижалась к Андрею и стала оплакивать все, что было когда-то хорошо, а теперь оказалось потеряно.

Генрих обнаружил Диану на мосту, который вел к главной башне. Она окинула его ничего не выражающим взглядом.

– Почему вы так со мной поступаете? – выпалил он.

– Я никак с вами не поступаю.

– Вы даже не рассмотрели как следует копию библии дьявола. Чтобы завладеть ею, мне пришлось пролить кровь.

Ее рука поднялась и мягко коснулась того места на его плече, на котором пуля Андрея разорвала ткань и поцарапала кожу. Он перевязал рану; она была болезненна, но не опасна. Прикосновение облегчило ему боль. Затем она нажала сильнее – и рана снова начала болеть. Если это была проверка, то он намеревался ее выдержать. Внезапно она опустила руку, и Генрих с удивлением понял, что боль нашла похотливый отклик в его члене. Теперь он одновременно испытывал облегчение и разочарование, оттого что она не продолжила мучить его дальше.

– Кожаный переплет с обратной стороны прожжен в нескольких местах. Отметины выглядят как результат разбрызгивания едкой жидкости. На оригинале ничего подобного не обнаружено. Вероятно, у кайзера Рудольфа во время одного из его экспериментов какая-то жидкость закипела и перелилась через край сосуда. Металлическая окантовка копии дороже и тоньше, так как кайзер Фридрих II, заказавший в свое время копию, мог распоряжаться большей суммой, чем та, которая находилась в распоряжении монахов в Подлажице. В оригинале у изображенного дьявола руки замазаны черным – в надежде удалить его власть из книги простым прикосновением. Эта страница в копии почти не носит следов внешнего вмешательства, поскольку все, кто имел дело с копией, были слабы духом и сердцем. В остальном оба экземпляра идентичны, вплоть до недостающих страниц. Что еще?

Ее голос звучал с такой нарочитой скукой, что Генрих, охваченный гневом, начал дрожать.

– А что означает эта суета со священником? – Он прекрасно понимал, что ведет себя в ее присутствии скорее как маленький мальчик.

К изумлению Генриха, она долго рассматривала его из-под опущенных век. Он ожидал услышать очередную насмешку. Слабая улыбка скользнула по ее губам.

– Откуда весь этот гнев, партнер? – спросила она.

«Это не гнев, – хотел ответить Генрих, – это только ожидание, которое душит меня. Освободите меня!» Но она уже отвернулась и стала рассматривать расплывчатую мозаику расстилающейся у подножия замка страны, которая все больше скрывалась под перелесками, постепенно превращаясь в серое сплошное море верхушек деревьев, вдали сливающееся с облаками.

– Как вы считаете, он сможет расшифровать код?

– А об этом мне хотелось бы спросить у вас. Вы ведь эксперт по этому проклятому Кодексу. Возможно, он совершенно зря приехал… – Она снова одарила его тихой улыбкой.

Генрих постарался заглушить ярость. Чем дольше он рассматривал Диану на этом наблюдательном посту, тем легче ему становилось. Он любовался длинными белокурыми волосами, развевающимися на ветру, сверкающими на выбеленном лице глазами, и чувство, не менее сильное, постепенно подавляло его гнев. Как это часто бывало, он больше ничего не хотел, кроме как обладать ею. Он подошел к женщине и› вместо того чтобы восхищаться открывающимся видом, направил свой взор на ее профиль.

– Что вы сделали? – спросил он.

Выражение ее лица не изменилось.

– Умный политик работает с теми средствами, которые у него есть, – только и ответила она.

Генрих помнил, что она сказала ему во время их последней, весьма долгой беседы в Пернштейне.

– И король Фердинанд, и эрцгерцог Максимилиан Австрийский – они оба затевают войну, в которой вы заинтересованы ибо благодаря ей осуществятся ваши планы.

– Появится царь на тысячу лет, – задумчиво произнесла она.

– Вы натравили короля и эрцгерцога на кардинала.

– Австрийский эрцгерцог и король Богемии хотят войны. Фердинанд полагает, что только кровь и огонь могут ускорить Контрреформацию, и, кроме того, все еще чувствует стыд за то, что знать Богемии согласилась на его назначение лишь потому, что считала его тупицей. Максимилианом руководят горячие головы в Тевтонском ордене, магистром которого он является, а также все еще не дающее ему покоя поражение нанесенное Сигизмундом Ваза во время борьбы за польскую корону. Нет более могучей силы, чем два неудачника, которые объединились, чтобы отомстить за свой позор всему миру.

– Вы только должны уговорить императора сидеть спокойно и не вступаться за своего друга Хлесля.

Она посмотрела на хищную птицу, которая слетела с дерева и, описывая все большие круги, поднялась в небо. Тишину взорвал крик, прозвучавший так, как будто безжалостный клюв уже разорвал свою добычу.

– Диана, вы говорили, что Александра Хлесль будет принадлежать мне!

– Я и не утверждала, что изменила свои планы относительно этой особы.

– Но ведь она нам больше не нужна.

– Она – мой подарок вам.

– Вы же знаете, что для меня подарок не значит ничего в сравнении с его дарительницей.

– А вам следовало бы знать, что самый надежный путь к сердцу женщины лежит через подарки.

Генрих хотел было возразить ей, но передумал. Странные чувства обуревали его, заставляя кипеть кровь. С первого момента Генриха раздражало безразличие Дианы к жизни Александры и одновременно радовала перспектива владеть дочерью Хлесля и делать с ней все то, о чем он рассказал раненому Киприану перед последним выстрелом. Он знал: если бы Диана потребовала отказаться от Александры Хлесль, то одна половина его существа почувствовала бы облегчение, а другая погибла бы от слепого бешенства.

– Вы хотите, чтобы я привел к вам Александру в качестве жертвы? Скажите только одно слово, и…

Она пожала плечами. Ее взгляд бесцеремонно скользнув к его промежности.

– Вам бы понравилась такая перспектива?

Не в силах больше сдерживаться, Генрих схватил ее за руку.

– Присоединяйтесь ко мне, – выпалил он, – Пожалуйста! Я подготовлю все. Я… вспомните о Праге… я… присоединяйтесь… – Голос его сорвался, и он умолк.

Она забрала у него свою руку и окинула его внимательным взглядом. Он пристально смотрел в ее рысьи глаза и на тени, просвечивающиеся под слоем косметики и бывшие одной из ее загадок. Когда она провела пальцем по его губам, он открыл рот и стал сосать палец. Она неторопливо вытянула палец из его рта, позволила ему пропутешествовать дальше, вниз по горлу, по шнуровке его камзола, по широкому кружевному воротнику и к ране у него на плече. Прежде чем палец добрался до нее, она убрала руку и ответила на его взгляд. Генрих судорожно мигнул, увидев, как она прижала палец, который он сосал, к собственным губам и облизала его по всей длине. Ее глаза оставались неподвижными, а утолки рта поднимались в насмешливой улыбке.

– Диана… – прошептал он. – Пожалуйста…

– Этот день придет, – ответила она и направилась к главному зданию.

Он вошел в конюшню, шатаясь, как пьяный, и не сразу заметил стройную фигуру, которая стояла в колонне из солнечного света и танцующих пылинок и напевала. Это была Изольда. Диана с некоторого времени стала позволять ей бродить по замку. Генрих истолковал это как проверку его благонадежности и старался избегать встречи с девушкой каждый раз, когда задерживался в Пернштейне. Теперь же он таращился на Изольду покрасневшими от напряжения глазами. Она улыбнулась ему своей солнечной, бессмысленной улыбкой. Будто со стороны, он увидел, как его руки вцепились в воротник смешной готической одежды и разорвали платье по всей длине. Он почувствовал нежное тело, когда прижал ее к стене и рванул вниз нижнюю юбку. Он ощутил упругость груди, которую жестоко сжал, и мягкость ее лона, в которое глубоко погрузил другую руку. Она закричала. Он схватил девушку за горло и попытался свободной рукой стянуть с себя брюки. Шпага его загремела. Он ее сейчас… он в нее сейчас…

Генрих остановился, тяжело дыша. Его руки были вытянуты, но расстояние между ними было слишком велико, чтобы он действительно мог коснуться Изольды. Она хлопала в ладоши и взволнованно показывала то на лошадей, то на него. Ее лепет, кажется, концентрировался вокруг одного непонятного слова. Девушка весело хихикала и подпрыгивала подобно тому, как пляшет радующийся солнцу ребенок.

Внезапно он понял, какое слово она выкрикивала: Ланселот. Он был для нее Ланселотом. Она видела, как он прибыл в Пернштейн со своим маленьким вооруженным отрядом и добычей, захваченной в результате битвы, и приняла его за вернувшегося домой рыцаря, сказаниями о подвигах которого был полон ее бедный мозг. Он для нее Ланселот… У него не было необходимости насиловать ее, так как она сделала бы все, что только пришло бы ему в голову, по той простой причине, что для невежественной невинности, которая была дана ей вместо разума, не существовало никакого стыда. И даже если бы завтра он стал Гавейном, а послезавтра Эриком, ничего не изменилось бы – она отдалась бы ему с таким же веселым смехом. Изольда не узнавала его. Он не существовал для нее, разве только как фантастический персонаж непонятных легенд. С поразительной ясностью Генрих вдруг понял, что не будет удовлетворен, если обесчестит девушку и если даже ему удастся при этом убить ее, подвергнув тысяче мук. Потому что с ней он никогда бы не был самим собой. Для нее он был бы одним из рыцарей Круглого стола.

– Да, – услышал он собственный голос. – Я – Ланселот.

– М-м-м-м! – закричала Изольда и стала радостно скакать на месте. Затем она неуклюже раскланялась, но и это не обошлось без хихиканья.

Генрих резко поклонился, затем вывел лошадь из конюшни и принялся седлать ее, не ожидая прихода слуги. Наконец-то он четко понял, какими должны стать его последующие шаги. Ему нужно как можно скорее добраться до Праги.

20

Каким-то таинственным образом жизненные ситуации повторялись. Агнесс увидела себя двадцать пять лет назад: вот она стоит у окна и смотрит вниз на пражский переулок, мокрый от первого весеннего дождя. Себастьян Вилфинг пытается что-то внушить ей, но все, что он говорит, не трогает ее сердце.

Вспоминая об этом, Агнесс с трудом сдерживала слезы. Вот и сегодня она опустошенно смотрит в окно, за которым нежно начинается весна, слышит, как ей что-то говорит Себастьян Вилфинг, и отказывается понимать его. Киприан оставил ее. Она нервно сглотнула и стиснула зубы. Она должна попытаться прекратить плакать и снова начать жить – не ради себя, а ради своих детей и людей, которые зависят от нее. Ее будущее, может, и сгинуло, но это вовсе не должно означать, что оно сгинуло для Александры, Андреаса и маленького Мельхиора, а также для фирмы «Вигант, Хлесль и Лангенфель».

– …и поэтому мы отказались почти от всех венских торговых агентов, – хвастался Себастьян, сидевший за столом. в зале с бокалом вина и пытавшийся вести себя так, как будто он был всего лишь посыльным и доброжелательным другом из далекой Вены. Однако язык его жестов выдавал, что этот человек постепенно начинал чувствовать себя здесь как дома – Только то, что несколько лет существует торговый договор с Османской империей, который утверждает, что обе стороны. могут проводить торговые операции на территории противника, уже давно не означает, что мы, венцы, должны отсылать наши товары в Хайнбург, как хотелось бы министру финансов кайзера. Все же у нас нет повода, чтобы осмелиться проникнуть на территорию турок! До тех пор пока Венгрия будет считаться занятой, венгерские коммерсанты вынуждены будут оказывать нам огромную любезность и приезжать в Вену. С того времени как турки начали хозяйничать в Венгрии, Вена стала генеральным филиалом для немецкой и итальянской торговли с Востоком – так почему мы должны отдавать такую монополию?

Агнесс все-таки взяла себя в руки и повернулась. Она была рада, что Себастьян определенно не может рассмотреть ее лицо на фоне льющегося через окно света. Ведь ей так и не удалось сдержать слезы.

– Я думала, что в трудные времена, когда торговля повсюду не ладится, стоит сосредоточиться на открытии новых торговых путей, – заметила она. – Разве не будет дешевле доставлять товары с Ближнего Востока, если есть прямые торговые контакты до самого Константинополя, вместо того чтобы туркам приходилось торговать с венграми, а уже потом венграм – с нами? Насколько мне известно, этот окольный путь обходится почти так же дорого, как если бы товары везли через Венецию. Разве не лучше было бы подумать о создании восточной торговой компании, вместо того чтобы подливать масла в огонь предрассудков последних ста лет.

– Торговля через Венецию стала невозможна из-за войны, – ответил ей Себастьян. Его голос на последних словах превратился в писк – знак того, что он не готов выдвигать обоснованные контраргументы.

– С начала этого года между Венецией и империей царит мир. Если бы я была купцом, то предпочла бы действовать сейчас, пока венецианцы не начали опять тянуть торговлю с Востоком на себя, диктуя свои цены.

– Ах, – вздохнул Себастьян, – мы снова пришли к этому вопросу, не так ли?

– К какому вопросу?

Себастьян откашлялся и заглянул в свой бокал. Тот был пуст. Он осмотрелся по сторонам, пока его взгляд не наткнулся на кухонную девку, возившуюся с камином.

– Эй, – коверкая слова, обратился он к ней на богемском наречии, – ты еще вино мне, а? – После этого он поспешно улыбнулся Агнесс, как будто желая сказать: ты только глянь, как я умею! Глаза Агнесс сузились.

Служанка, вопросительно посмотревшая на Агнесс, даже не подумала сдвинуться с места. Улыбка Себастьяна уже не была такой широкой. Если он надеялся, что за последние четыре недели своего пребывания в этом доме прислуга приняла его как возможного нового господина, то, конечно, обманулся. Агнесс подумала было о том, чтобы проигнорировать его неудавшуюся попытку продемонстрировать свое право распоряжаться здесь и дать понять служанке, что она не должна исполнять желания гостя, но в последний момент решила, что это будет выглядеть как-то по-детски. Она кивнула, и девушка поспешила выйти из зала. Себастьян покачал головой.

– Какая нерасторопная девица, – заметил он. – Чувствуется отсутствие твердой хозяйской руки.

Агнесс прекрасно поняла, что он куда охотнее отпустил бы критическое замечание о том, как Киприан вел себя с прислугой, но не осмелился этого сделать. Он стал вращать бокал между пальцами.

– Наконец-то идет весна, – заметила Агнесс.

– Да, – кивнул Себастьян.

– Я рада, что ты не уехал домой сразу же после отпевания. Я бы очень волновалась за тебя. Но теперь дороги снова проходимы. Я благодарю тебя, что ты мне так долго помогал.

– Э… – произнес Себастьян, но для Агнесс это прозвучало как «Уи!». – Э… я вовсе не…

– Нет, я знаю, – согласилась Агнесс. Несмотря на всю скорбь, которую она испытывала, в ней начало расти чувство очень похожее на злорадство. – Ты хотел вернуться гораздо раньше. В конце концов, тебя ждут дела. Поэтому я так тебе благодарна.

Себастьян затаил дыхание. Пришла служанка с кувшином вина и наполнила его бокал, и то, что она снова, по собственной инициативе, забрала с собой кувшин, вместо того чтобы оставить его на столе, абсолютно ясно показало Агнесс, какого мнения она о Себастьяне. Можно наглядно продемонстрировать человеку, как к нему относишься, и при этом очень преданно себя вести. Себастьян, похоже, не заметил этого жеста.

– Э… – снова произнес он, – э… твой отец ставил, к сожалению, на то, что внешняя торговля с турками улучшится и баланс будет положительным. В результате он понес значительные убытки.

– Признаться, я еще ничего не слышала об этом. Он должен был бы сообщить нам о своих трудностях, ведь Киприан его партнер. – Агнесс прикусила губу и постаралась вновь обрести контроль над чувствами. Киприан был партнером Никласа Виганта. Но Киприана. больше нет. Партнерство только тогда перейдет к ней, вдове Киприана, если позолотить достаточное количество рук, если заявление поддержит местная гильдия, а также сам Никлас Вигант и его собственные деловые партнеры, которые должны дать на это согласие. Самый важный партнер Никласа сидел перед ней и пил вино. Она похолодела, когда ей стало ясно, насколько велики были проблемы, вытекающие из смерти Киприана.

– Да, – коротко произнес Себастьян, явно подразумевая, что Киприан должен был бы знать об этом, однако оказался слишком ленив, невежествен или необщителен, чтобы понять послание и сообщить об этом своей супруге. Агнесс изо всех сил пыталась подавить поднимающийся в ней гнев. – Твои отец уже подумывал о том, чтобы обратиться за кредитом к евреям, но, естественно, я выручил его.

– Выручил?

– Ну да, убытки у него на самом деле были очень велики.

Агнесс мысленно поправила себя. Чтобы получить статус делового партнера, она с этой минуты нуждалась в согласии не «Никлас Вигант и K°», а «Себастьян Вилфинг и K°». Слова Себастьяна не свидетельствовали ни о чем другом, даже если он ходил вокруг да около и, очевидно, надеялся, что она самостоятельно придет к выводу о том, в каком стесненном положении оказалась. «Боже мой, отец, – подумала она, – ну почему ты ничего не сообщил нам? Мы бы дали тебе кредит!» Впрочем, не было никакой необходимости подсказывать ей, кто на самом деле стоял за всем этим: конечно, Терезия Вигант, ее мать. Все двадцать пять лет она досадовала, что ее планы относительно бракосочетания Агнесс и Себастьяна не были реализованы. Может, подагра и ревматизм и согнули ее, может, большую часть дня она проводила в кровати, но дух ее по-прежнему был силен. Понимание того, что мать по прошествии столь долгого времени снова нанесла ей удар в спину, постепенно проникало в сознание Агнесс подобно шоку.

Себастьян не стал бы довольствоваться партнерством. Он бы потребовал выполнения обещания бракосочетания, которое ее отец дал тогда Себастьяну Вилфингу-старшему. Агнесс стало плохо. Обещание было дано четверть века тому назад, Никлас Вигант дал его, чтобы предотвратить связь Агнесс и Киприана, и Агнесс так никогда и не смирилась с этим. Какое сердце должно быть у человека, чтобы теперь, в этой ситуации, приходить в ее дом и требовать такое? Она шагнула к столу и села напротив Себастьяна. Это не было жестом вежливости – она просто не хотела позволить ему увидеть, что ее шатает.

– Я считаю, что мой брат должен принять участие в этой беседе, – заявила Агнесс. – Он… он был партнером Киприана.

– Речь вовсе не идет о фирме «Вигант, Хлесль и Лангенфель», – холодно возразил Себастьян. – Речь идет о фирме «Вигант и Хлесль». О фирме «Вилфинг, Вигант и Хлесль», собственно говоря.

За шесть недель, прошедших с того момента, как она получила известие о смерти Киприана, Агнесс так и не разобралась, каким образом обстоят дела у нее лично. Она бы с радостью согласилась на любую другую ситуацию, чтобы сконцентрироваться на этой мысли, и на любого другого собеседника, кроме бывшего жениха, который, изобразив абсолютное безразличие на своем толстом лице, все же не смог скрыть внутреннего ликования. Неужели это действительно ее судьба – быть госпожой Вилфинг? Агнесс почувствовала нарастающее раздражение. Но какова альтернатива? Куда бы привела ее дорога, если бы не было Себастьяна? Пойдет ли она тем путем, который так часто выбирают вдовы купцов и мастеров-ремесленников» Взять в мужья одного из своих бухгалтеров, как это сделала вдова кузнеца, выбрав себе мужа из подмастерьев, и тем самым создать упряжку с двадцатилетней разницей в возрасте, предоставив бую алтеру единственную возможность самому стать хозяином предприятия? Понятное дело, что мужчины ради карьеры примирялись с тем, что им приходилось удовлетворять в постели старую супругу, в то время как сама женщина понимала, что все эти нежности шли не от сердца и что муж, за которого она цеплялась, должен был прилагать усилия, дабы не шарахаться от. нее, испытывая отвращение.

Себастьян не стал бы шарахаться от отвращения. Он так и не взял в жены другую женщину. Агнесс была уверена, что иногда он называл проституток или служанок, с которыми удовлетворял свои естественные потребности, ее именем. Отвращение испытывала бы она, и оно было бы поистине гигантским.

Естественно, она могла отвергнуть его. Но от ее ответа зависели дальнейшее существование предприятия ее отца, ее собственная фирма и будущее ее детей.

Агнесс посмотрела на Вилфинга. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса. Себастьян приветственно поднял свой бокал.

– У тебя хорошее вино, – заплетающимся языком произнес он. – А куда опять запропастилась служанка?