Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

30

Кассандра бежала.

Она слышала, что преследователи приближаются, и знала, что они настигнут ее. Но все равно продолжала бежать. Даже в последнюю секунду человек вопреки реальному положению вещей надеется на спасение.

Й все же у нее было преимущество. У нее было убежище. И она неуклонно приближалась к нему.

Кассандра распахнула дверь в комнату, в которой она поселила Александру. Ее бывшая спальня, где она в детстве без устали переставляла мебель, пока не почувствовала себя там как в крепости. Утром слуги придвигали сундуки к стенам, а вечером она снова сдвигала их, превращая комнату в подобие укрепления. Даже ребенком она знала, что эта жалкая оборона не удержит дьявола от того, чтобы он вошел к ней, но вопреки всему надеялась.

Голос отца: «Она старшая, но я не могу назначить ее наследницей».

Голос матери, с сильным испанским акцентом: «Она в этом не виновата, senor».

Отец: «У нее на лице дьявол. Я даже не могу отдать ее в монастырь. Монахини разбегутся, крича от ужаса. Этот ребенок – катастрофа».

Мать: «El diablo[44]44
  Дьявол (исп.)


[Закрыть] поставил на ней свой знак, и он будет пытаться забрать ее себе. Я буду молиться за нее Пресвятой Деве».

Отец: «Молитесь и за нас тоже, дорогая, иначе она опозорит род Пернштейнов».

Мать: «Ш-ш-ш, senor. Тето que ella nos haya oido!»[45]45
  Боюсь, что она нас слышит (исп.)


[Закрыть]

Отец: «Ну и что с того? Она всего лишь ребенок и вряд ли что-нибудь понимает».

Кассандра закрыла дверь и, тяжело дыша, прислонилась к ней спиной. Она слышала топот пробегающих мимо комнаты солдат. Облегченно вздохнув, женщина сделала шаг в глубину помещения и сжала кулаки. Облегчение неожиданно уступило место сожалению, что они не попытались проникнуть сюда. Она хотела биться, царапаться, кусаться. Она хотела выплеснуть на этих лицемерных тварей свою ярость и вырвать языки из их пастей! Дрожа от изнеможения, Кассандра упала на кровать.

Генрих все испортил. Он был таким замечательным инструментом, а в конце все испортил! Кассандра до сих пор пребывала в растерянности. Даже дьявол, кажется, покинул ее. Вообще-то, оставался еще один инструмент, на который она всегда могла положиться, и ее мозг тут же начал отчаянно перебирать варианты, каким образом она может повернуть все, что произошло в Пернштейне, в свою пользу. В конце концов, сестра всегда уступала, всегда подчинялась ей – сначала из идиотской любви, затем из сочувствия, позже из страха. Вполне вероятно, что ей, избранной, удастся занять место жены рейхсканцлера. Нужно только сначала выбраться отсюда и передать сообщение слугам в пражском дворце, которых она заслала туда и которые помогут ей. Быстрое скрытое убийство, пока супруг еще в пути, где его постигнет несчастный случай…

Кассандра дрожала. Это был выход. Ей больше не придется начинать все заново. Правда, ей следовало бы подумать об этом гораздо раньше! Вместо того чтобы пытаться выполнить свое предназначение, заняв место на самом верху, во главе империи, она просидела столько лет в этом жалком замке, бродя по его покрытым паутиной коридорам и предаваясь давно протухшим воспоминаниям. Она манипулировала и интриговала – как глупо с ее стороны! Ей это вовсе ни к чему. Все, что нужно сейчас, – это убийство и несчастный случай во время путешествия. Генрих мог бы подойти для этого, но он не выдержал испытания. Ей необходимо найти кого-то другого, и тогда она станет вдовой рейхсканцлера, глубокоуважаемой, могущественной, способной потянуть за любую ниточку.

Кассандра представила, как она смотрит сверху вниз на труп Поликсены фон Лобкович, которую она ненавидела больше, чем кого бы то ни было, потому что у той было ее лицо, но не было дьявольского знака. Она представила, как говорит сестре: «Твоя дорога заканчивается здесь, Кассандра».

Женщина улыбнулась. До нее смутно доносился шум и голоса солдат, которые обыскивали замок. Разумеется, они найдут эту комнату, но не сразу.

Внезапно она села на кровати. Что сказал голос в ее голове? «Твоя дорога заканчивается здесь, Кассандра»?

Она окинула комнату диким взглядом. Она была одна. Нет, она не была одна. Она никогда не была одна. Она не будет одна, даже когда труп ее сестры зароют в землю.

Кассандра подошла к окну, под которым стояла повернутая к стене картина. Женщина долго не решалась, ибо знала, что произойдет, если она посмотрит на нее.

Наконец она наклонилась, повернула картину и стала рассматривать ее.

Две маленькие девочки, которые стоят рядышком и боязливо улыбаются портретисту. Он был хорош; будучи окруженным красотой, Вратислав фон Пернштейн в своих стараниях обанкротиться делал заказы только выдающимся художникам. Можно было подумать, что художник просто дважды нарисовал одного и того же ребенка: волосы, глаза, носы, рты, одежда, то, как они стояли и держались за руки, – все было абсолютно идентичным. Однако только одно лицо было безупречно. На втором было красное родимое пятно, и даже попытка закрасить его мелом не удалась. В голове Кассандры зазвучали детские голоса из прошлого:

– Злой дядя нарисовал пятно, хотя мы так его просили не делать этого. Не плачь, милая Касси, посмотри, у меня есть мел, сейчас я его замажу.

– Даже если ты закрасишь его, оно все равно там останется. Мама и папа хотели, чтобы дядя нарисовал правду, а не то, что видим мы.

– Но я все равно его не вижу, когда мы играем. Глянь, милая Касси, его уже почти нет.

– Спасибо, сестренка.

Кассандра вспомнила, насколько холодным осталось ее сердце, когда она поблагодарила Поликсену.

Она пристально смотрела на двойной портрет. Капля упала на оставшиеся меловые штрихи, и пятно снова появилось – свежее, четкое. Кассандра быстро прижала к лицу руку. Оно было мокрым.

«Твоя дорога заканчивается здесь, милая Касси, – произнес детский голос. – И ты знаешь это. Ты знаешь, что городского казначея здесь бы не было, если бы я не открылась Зденеку и королю. Кто-то натолкнулся на нашу тайну и раскрыл ее и я почувствовала такое облегчение. Ты делала злые вещи милая Касси, ибо я позволяла тебе использовать меня».

Ты предала меня, сестренка, – онемевшими губами прошептала Кассандра.

«Я люблю тебя, милая Касси. Я не хотела, чтобы они причинили тебе боль. Твоя дорога заканчивается здесь, и есть только одно решение».

Кассандра пристально посмотрела в окно. Картина выскользнула у нее из рук, ударилась о пол и упала изображением вниз.

«Я люблю тебя, милая Касси, – вновь услышала она детский голос, когда ветер шумел у нее в ушах. – Почему ты не приняла мою любовь?»

«Потому что дьявол не верит в любовь», – отвечал второй детский голос, звучавший почти так же, как первый.

Затем она бросилась вниз и разбилась о скалы.

31

Когда они взломали дверь, за которой находилось помещение с подъемным механизмом, то прежде всего увидели Изольду. Она сидела на могучем механизме и напевала. Леона протиснулась мимо Киприана и Агнесс и, всхлипывая, заключила дочь в объятия, а Изольда успокаивающе погладила ее по спине и затылку. Она рассмеялась, и изо рта у нее потекла слюна. Продолжая смеяться, девушка вытерла ее и, торжествуя, высоко подняла мокрую ладонь.

Затем Киприан посмотрел наверх и ахнул: «О господи!»

Сверху на машину капала кровь. На полу перед ней лежала кувалда, которой можно было выбить фиксатор механизма. Утолщенный конец кувалды был испачкан кровью. Фиксатор раскололся, его уже никогда нельзя будет использовать. Киприан бросил быстрый взгляд на открытую дверь в углу и увидел рядом с ней стертый кровавый отпечаток руки на высоте в половину человеческого роста, как если бы кто-то пытался выползти в дверь, хотя разум его уже частично затуманился. Но преследователь по-прежнему не отставал от него.

Киприан посмотрел на Изольду, которая, болтая и хихикая, пыталась успокоить Леону.

Затем он посмотрел на окровавленную кувалду.

Не преследователь, а преследовательница.

– Это потайной выход, – слабым голосом произнес Вацлав. – Мне его показала Изольда. В какой-то момент она отстала, когда я бежал наверх, к Александре. – Они с Андреем в ужасе смотрели наверх.

Генрих обнаружил выход, когда обдумывал, как бы ему ускользнуть из башни, – или, возможно, он знал о его существовании. Впрочем, это уже не имело значения. Он выскочил в коридор, но там его поджидала Изольда, держа наготове тяжелую кувалду. Ей не удалось лишить его сознания первым же ударом; наполовину оглушенный, он попытался снова вернуться в комнату с подъемным механизмом. Она последовала за ним и ударила еще раз.

Для Киприана было загадкой, как этой хрупкой девушке удалось взгромоздить потерявшего сознание мужчину на машину, но она это сделала. Она сняла с Генриха сапоги, пристегнула его ноги и запястья в соответствующих местах. После этого Изольда взмахнула кувалдой в третий раз и выбила фиксатор. Машина пришла в движение.

Генрих висел под потолком, раскинув руки и ноги. Канаты, которые вели от его запястий к противовесам, трещали. Канаты, которые держали его голеностопные суставы, сильно натянулись и дрожали. Его глаза были закрыты, язык вывалился наружу, лицо почернело. Кровь бежала у него из носа и рта. Его брюки в паху тоже были мокрыми от крови, и кровь стекала по его голым ступням, как на изображении распятого. На обнаженном торсе выступали мышцы, завязавшиеся узлом от мучительной боли, руки были вывернуты назад, как у ростры, в плечах вырванные из суставов кости насквозь пробили кожу. Его руки были неестественно длинными.

Агнесс зажала рукой рот, пытаясь сдержать рвотные позывы. Александра дрожала.

– Господь на небесах, он еще жив, – хрипло произнес городской казначей.

Генрих открыл глаза. Взгляд его упал на Александру, а затем на Киприана. Его губы зашевелились. Он пристально смотрел на Киприана. В его лице больше не осталось ничего человеческого. Что-то дернулось, и возникло впечатление, будто одна из его рук еще сильнее вывернулась. Кровь мощной струей полилась из раны в левом плече, которая внезапно стала зияющей. Генрих издал глухой стон, который было труднее выдержать, чем самый громкий крик боли. Он не спускал глаз с Киприана; Александра начала истерически всхлипывать.

– Уходите, – мягко приказал Киприан. У одного из солдат, который тоже пробрался внутрь и, открыв рот, таращился на истерзанное тело, подвешенное под потолком, он забрал оружие. Оно было заряжено. Он вскинул оружие и прицелился в голову Генриха.

– О БО-О-О-О-ЖЕ! – взвыла Александра.

– Уходите все, – повторил Киприан и прицелился.

Глаза Генриха не мигали. Возможно, он даже кивнул ему. Возможно, движения его губ означали: «Ты выиграл».

Киприан нажал на спуск.

Выстрел прогремел в тесном помещении подобно взрыву. На потолке за Генрихом внезапно появилось пятно из крови и мяса, похожее на звезду. Голова Генриха упала на грудь. Канаты снова дернулись и пришли в движение. Казалось, последнее сопротивление изорванных сухожилий и мышц потеряло силу в смерти, позволив машине выполнить наконец свою задачу. Противовесы ударились о пол.

Киприан и Андрей покинули помещение последними. Александра лежала на земле перед башней и кричала, Агнесс плакала и одновременно пыталась утешить дочь. Вацлав сидел рядом с Александрой и держался за бок, потому что еще в башне один из солдат безо всяких церемоний выдернул арбалетный болт из его тела, заявив: «Шрамы только украшают, малыш».

Киприан и Андрей переглянулись, затем вместе повернулись к машине и чему-то непонятному, что свалилось из-под потолка и лежало теперь в озере из собственной крови. Андрей закрыл дверь. Тяжело ступая, они вместе подошли к Агнесс. Она встала. Киприан улыбнулся ей.

– Я ведь говорил, что всегда буду возвращаться к тебе.

Агнесс опустила голову и снова разрыдалась; плечи ее вздрагивали. Киприан прижал жену к себе. Другой рукой он обнял Андрея, и так они стояли, все трое, обняв друг друга, и плакали.

– Что это у тебя? – спросила чуть позже Агнесс и провела рукой по рубашке Киприана. Там что-то зашелестело.

– Я нашел это в сутане мертвого священника Филиппо, – вполголоса ответил Киприан. – Это страницы, которые были вырваны из Книги. Довольно большие страницы. Если посмотришь на них, становится ясно, что кроме всего прочего на них перечислены правила святого Бенедикта, – разумеется, не в оригинальном объеме.

Андрей пораженно вздрогнул.

– Спокойствие, – добавил Киприан. – Филиппо ввел всех в заблуждение. Он, вероятно, вырвал страницы из Кодекса. Мы должны были поверить в то, что оригинал – это копия. Таким образом он спас нам всем жизнь.

– А где же копия?

– Понятия не имею. Наверняка Генрих спрятал ее где-нибудь. Я ни за что не стану искать ее.

– А что мы будем делать с… – Агнесс кивнула на огромную Книгу, которая лежала на земле, рядом с догоревшим костром. Солдаты городского казначея опасливо обходили ее стороной.

– Дитрихштейн должен отправить ее назад, в Прагу. Будет лучше всего, если она снова окажется в замке. Для всего мира это просто копия, и пусть она копией и останется.

– А что будет с этим? – Андрей указал на грудь Киприана.

Улыбка Киприана погасла.

– Теперь мы – хранители библии дьявола, разве нет? – спросил он.

Эпилог

1

Толстощекое крестьянское лицо Папы Павла V ничего не выражало. Его короткие пальцы барабанили по подлокотникам кресла.

– Это все обвинения? – спросил он наконец.

Вольфганга Зелендера охватила внутренняя дрожь. «Нет не все, – едва не закричал он. – Этот человек разрушил мою жизнь». Но он сдержался. Он подозревал, что никого здесь не интересовала жизнь бывшего аббата, из рук которого уплыл и монастырь, и смысл его существования. Застарелая ненависть снова поднялась в нем, однако на этот раз привкус отчаяния был еще сильнее, чем раньше.

– Да, святой отец, – ответил рейхсканцлер Лобкович. – Не полагает ли святой отец, что мы имеем дело с изменой империи и Церкви?

Павел V внимательно смотрел на Лобковича из-под насупленных бровей, как будто рейхсканцлер отмочил шутку, а он, Папа, просто ее не понял.

«А разве он может думать иначе? – беззвучно проревел Вольфганг. – Это самое отвратительно подготовленное обвинение, которое я когда-нибудь слышал!» Ссылки на свидетельские показания, которые отзывались, стоило только Папе всего лишь поинтересоваться именем свидетеля; документы, представленные в качестве обвинительного материала, которые могли бросить тень подозрения на кардинала Мельхиора только при условии чрезвычайно спорной интерпретации, – если вообще не было вдруг заявлено, что по недоразумению из Праги в Рим привезли не те документы. Рейхсканцлер Лобкович на глазах у его святейшества уволил трех своих секретарей ввиду их явного несоответствия должности, а затем многословно попросил прощения за некомпетентность своих людей.

В конце концов между Мельхиором и повторным назначением его на старую должность остались только показания Вольфганга. Все с самого начала пошло наперекосяк.

– Мельхиор Хлесль… – начал было Вольфганг, но его сразу же прервал протоколист Папы, заявив:

– Следует говорить «его высокопреосвященство».

Чуть не задохнувшись от ярости, Вольфганг исправился.

– Его высокопреосвященство кардинал Хлесль попросил меня покинуть аббатство Ионы и стать во главе монастыря Святого Вацлава в Браунау в должности аббата…

– Иона? А где это?

– На шотландском побережье, святой отец.

– На каком побережье?

– Шотландском, святой отец.

– Там ведь живут отпетые вероотступники, англичане или как там они называются. Тайные протестанты.

– Это в Англии, святой отец.

– Англия и Шотландия находятся не так уж и далеко друг от друга, не правда ли?

– Конечно, святой отец.

– Ну вот… Продолжайте, пожалуйста.

– Я принял монастырь Святого Вацлава в Браунау в надежде, что там не только…

– Так, значит, ты добровольно последовал призыву нашего дорогого кардинала и друга?

– Я следовал зову долга, святой отец.

– И он звучал в Браунау громче, чем в Шотландии?

– Если честно, святой отец, это было трудное решение…

– Собака, которая не рвется всем сердцем на охоту, должна оставаться дома. Чего ты ожидал, если принял место аббата в Браунау, хотя и не хотел его?

И так далее, и тому подобное. За считанные мгновения Вольфганг из свидетеля превратился в подозреваемого.

Он лепетал что-то невразумительное, он вынужден был терпеливо сносить упреки, он оставался невозмутимым, когда дело касалось вопроса о протестантской церкви в Браунау, и выслушивал обвинения в потере библиотеки и разграблении, которое последовало после его бегства из осажденного монастыря. В конце концов аббат оказался виноват даже в том, что во время нападения на него и его группу многие монахи погибли.

– Но ведь именно об этом я и говорю все время! – воскликнул Вольфганг. – Это произошло лишь потому, что Мельхиор Хлесль поручил мне охрану библии дьявола!

Мельхиор молча закатил глаза.

– Несколько лет назад один священник искал здесь, в Риме, некий кодекс, который он тоже называл библией дьявола. Мы перевели его из Ватикана, – заметил Папа и наклонился вперед.

– Библия дьявола – это могущественная легенда. Некоторые скорее верят в нее, чем в Грааль, – вставил слово Мельхиор.

– Она – не легенда! – завопил Вольфганг.

– Что происходит с тем, кто найдет ее? – спросил Папа.

Мельхиор пожал плечами.

– Что происходит с тем, кто находит легенду? Разбогатеет ли он? Или он найдет только истину, заключающуюся в том, что каждый, кто верит, должен стать исследователем вечной милости Божьей?

– Мы в свое время исследовали этот вопрос, но затем нашего внимания потребовали другие проекты. Твое имя также было связано с библией дьявола.

– Я тоже всего лишь исследователь.

Папа взволнованно барабанил по столешнице.

– Мы приказали изменить структуру тайного архива. Могла ли библия находиться там, но нам об этом ничего не было известно?

– Если она вообще существует, святой отец.

– Ты хочешь помочь нам в поисках – здесь, в Риме?

– Разумеется. – Мельхиор кивнул.

– Мы назначаем тебя тайным казначеем архива.

– Это бы помогло, святой отец.

– Вы никогда не найдете библию дьявола, если поручите это ему, святой отец! – заревел Вольфганг. – Он преследует только свои собственные цели!

– Должно быть, трудно брать на себя выполнение задания, для которого ты еще не созрел, – мягко возразил Папа. – Тебе бы следовало остаться в Шотландии, сын мой.

Рейхсканцлер Лобкович сложил свои документы стопкой и встал.

– Итак, я могу сообщить его величеству королю Фердинанду Баварскому и его величеству кайзеру Маттиасу, что святой отец считает обвинение, выдвинутое против его высокопреосвященства кардинала Хлесля, необоснованным и отказывается от дальнейшего преследования дела?

– Безусловно, – рассеянно ответил Папа. – Более того, мой друг Мельхиор останется здесь, в Риме, чтобы кайзер и король понесли заслуженное наказание за то, что неправильно обращались с таким способным человеком. Кроме того, епископская резиденция в Вене остается за моим другом Мельхиором вместе со всеми доходами.

– Их величества тоже должны уметь признавать проигрыш, – заметил рейхсканцлер. Он подошел к Мельхиору и пожал ему руку.

У Вольфганга возникло ощущение, что между ними произошел неслышный разговор. Внезапно он понял, что рейхсканцлер вовсе не явил собой пример некомпетентности, а наоборот, был чрезвычайно компетентен: он так представил обвинение, что иного выхода, кроме как отклонить его, просто не было. Даже уволенные секретари, по всей вероятности, уже начали неторопливый обратный путь в Прагу, где по возвращении рейхсканцлера они без особой шумихи получат назад свои старые должности. Другими словами, обвинение было фарсом.

Вольфганг приподнялся со стула, но затем снова опустился на него, осознав, что никто не станет его слушать.

Ему стало ясно, что теперь он потерял последнее: веру в то, что справедливость победит.

2

Когда кардинал Мельхиор, покинув базилику Святого Петра, направился к капелле Святого Причастия, он краем глаза заметил какое-то сияние и обернулся. Перед капеллой с Пьетой стояла одетая в белое фигура. За нею возвышалась мраморная статуя работы Микеланджело, и на мгновение ему показалось, будто одинокая фигура в белом – часть скульптурной группы, объединенной идеей бескрайней печали и верой в начало чего-то нового. Он бросил взгляд на идущего впереди рейхсканцлера, но тот не стал задерживаться и прикинулся, будто ничего не заметил. Мельхиор остановился, затем развернулся и медленно пошел назад, к капелле. Он наклонил голову.

– Да пребудет с вами Господь, ваше высокопреосвященство, – сказала Поликсена фон Лобкович.

– И с вами, дочь моя.

Она подала ему смятый пергамент. Он взял его. Это было небрежно начерченное им изображение родословного Древа домов Пернштейнов и Лобковичей. Теперь в дополнительном поле, где вопросительный знак превратился в похожую на череп кляксу, стояла дата. Кардинал прищурился: дата была двухнедельной давности. Возле нее был нарисован крест. Поликсена фон Лобкович кивнула.

– Я уверен, она была достойна внимания, – заметил кардинал Мельхиор.

– Наш отец, увидев ее в. первый раз, решил, что над ним подшутил сам дьявол. Наша мать полагала, что ежедневные молитвы и тщательное изучение Библии не позволят дьяволу овладеть ее душой. Что еще она могла думать, не считая того, что ее судьба предопределена?

– Вы все слишком упрощаете.

Жена рейхсканцлера пожала плечами.

– Она всегда была частью меня. Я ничего так не хотела, как увидеть однажды, что сестра счастлива. Теперь у меня не хватает половины души. Она совершала такие ужасные поступки, что я не могу вспоминать об этом без дрожи. И все же я чувствую ее потерю, как будто кто-то вырвал мне сердце.

– Тем не менее вы смогли устоять против обманного зова Зла.

– Когда в день нападения господа Мартиниц и Славата, а также их писарь спаслись, придя в мой дом, я внезапно поняла, что Кассандра действительно получила достаточно власти, чтобы ввязать империю в войну. Раньше я в глубине души сомневалась в этом. Я должна была помешать ей.

– Это понимание могло прийти слишком поздно.

– Со Злом можно только бороться – и надеяться. Для надежды никогда не бывает слишком поздно.

Мельхиор вернул ей лист. Жена рейхсканцлера не приняла его.

– Я могла бы предотвратить все это, если бы была достаточно сильной, – заметила она.

– Никого нельзя убедить отвернуться от Зла. Каждый должен сделать этот шаг по собственному почину – или погибнуть.

– Вы, естественно, знаете, о чем говорите.

– Нет, – возразил Мельхиор и вздохнул. – Нет, я этого не знаю. Я полжизни посвятил борьбе против соблазна библии дьявола и ни единого раза не нашел в себе мужества по-настоящему противостоять ей.

– Вы хотите сказать, что никогда не считали себя достаточно стойким в вере?

– Дорогая, – Мельхиор улыбнулся и указал на застывшую от боли фигуру Богоматери у нее за спиной, – тот; кто убежден, что он достаточно стоек в вере, уже находится на полпути в темноту.

Женщина посмотрела на него, затем отвернулась, опустилась на колени перед капеллой и начала молиться. Мельхиор несколько мгновений смотрел на нее, любуясь ее красотой; затем он снова поднял глаза к лицу Богоматери и нашел там совсем другую красоту – но ту же боль. Он тихо перекрестился и вышел.

Александра устроилась поудобнее рядом с Вацлавом. Из замкового сада открывался прекрасный вид на Прагу. Все сверкало и переливалось в теплом солнечном свете. Вацлав незаметно ушел с праздника, устроенного в конторе, где официально отмечалось принятие партнеров Августина и Влаха. То, что они отмечали на самом деле, главные участники сохранили в тайне. Все равно никто из гостей этому бы не поверил.

Александра через несколько минут последовала за ним. Она знала, где его можно найти.

– Что пишет кардинал? – спросила она.

Вацлав помахал письмом, написанным на дорогом пергаменте.

__Он все еще занят тем, чтобы проложить как можно больше ложных следов, дабы святой отец никогда не подошел к правде о библии дьявола ближе, чем сейчас, – а это уже очень далеко.

– Нравится ли ему в Риме?

– Ты подумала, что Мельхиор пишет, как скучает по нас?

– А он по нас скучает?

– Насколько я его знаю – да.

– Что он еще пишет?

– Рыбаки нашли бывшего аббата Браунау в Тибре. Он, кажется, утонул. Якобы у него в руке была очень большая раковина. Ты ведь знаешь, если приложить их к уху, можно услышать, как шумит море.

Александра окинула взглядом далекую котловину, в которой уютно расположилась Прага. Город выглядел таким же, как и всегда, словно она не знала, что на самом деле ничего уже не будет так, как раньше.

– Королевских наместников освободили от их должностей, – продолжал Вацлав. – Граф Мартиниц после падения из окна убежал в Баварию, Вильгельм Славата сидит под домашним арестом. Земельный совет проголосовал за правление в составе тридцати человек. Графа Маттиаса фон Турна назначили главнокомандующим армии Богемии, и теперь он готовится к войне. Что касается католиков, то король Фердинанд и Католическая лига делают то же самое. Кайзер назначил верховным главнокомандующим графа Бюкуа. Войсками Лиги командует граф Тилли из Брабанта.

– Ты считаешь, что война неминуема, верно?

– Она была неминуемой еще задолго до смерти кайзера Рудольфа.

– Так, значит, непосредственной вины Кассандры в ней нет?

Вацлав пожал плечами.

– Она сделала все, чтобы приблизить ее. Но в драке всегда участвуют двое: тот, кто ее провоцирует, и тот, кто поддается на провокацию.

Он упал на спину в траву и вздрогнул. Александра указала на его бок.

– Рана все еще болит?

– Если честно, то со временем она стала приносить больше пользы, чем боли.

Девушка посмотрела на него сверху вниз. Он не отвел глаза.

– Что с нами будет? – спросил после паузы Вацлав.

– Не знаю. Я не могу так быстро привыкнуть к тому, что теперь все по-другому. Я всегда видела в тебе близкого родственника. Не так-то легко забыть об этом. И я любила Генриха. Даже когда поняла, что он хочет убить меня, я все равно продолжала любить его.

– Ты и сейчас его любишь.

– Я знаю, – сдавленно прошептала Александра. – Дай мне время.

Вацлав кивнул. Затем он взял ее за руку, и она не возразила. Она легла рядом с ним на траву, и они стали смотреть в небо, «Дай мне время». Что ж, звучит весьма обнадеживающе, не так ли? Но на самом деле Александра требовала именно того, чего у них не было. Война забрала у них эту возможность.

Однако он все равно продолжал сжимать ее руку, и она отвечала на его пожатия.

Пока все хорошо. Пока все превосходно.

Но чего еще может требовать человек, кроме превосходного мгновения? Для вечности есть Бог – и дьявол.