Текст книги "Стрела, монета, искра"
Автор книги: Роман Суржиков
Жанр: Научная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 39 (всего у книги 69 страниц)
* * *
Ужин проходил молчаливо. Июньский вечер дышал теплом и уютом, радостно искрился костер, Звезда в небе перемигивалась с Луной… Воины были угрюмы, монотонно работали челюстями, уставившись на огонь. Сложно придумать нечто более досадное, чем почуять запах несметного богатства, а затем найти лишь паутину да кучку костей.
Эрвин мог поспорить: ему хуже, чем любому из них. Кайры могли рассчитывать – в самом лучшем случае – получить по одному Предмету. Греи надеялись лишь поглядеть, пощупать, исцелить пару-другую старых болячек и получить повод для хвастовства. Если даже они впали в уныние, то что уж говорить об Эрвине?! Дом Ориджин владеет восемьюдесятью семью Предметами. Одним махом Эрвин мог увеличить фамильное достояние на треть, на половину, вдвое! Встал бы в ряд с величайшими из потомков Светлой Агаты, вошел бы в легенды. Эрвин Благословенный, Эрвин Первооткрыватель… Так было бы, приди они сюда весной. А теперь что остается?.. Неделя бесплодных поисков в ложе и долгий, долгий обратный путь через болота и леса. Каждый вечер – в хмуром молчании, всякая беседа – в условном наклонении: вот если бы мы… Эрвин Невезучий – памятное прозвище. Никто из агатовцев не носил такого.
Воины то и дело поглядывали на него. Он чувствовал на себе столько взглядов разве что в первый вечер, когда пригласил к столу Луиса. Но сейчас оттенок был иным: не укоризна и раздражение, а вроде как просьба. Осторожное такое ожидание. Если воины не знают, что делать, они смотрят на лорда. Если боятся – они смотрят на лорда. Это отец говорил – давно, еще когда надеялся, что из сына выйдет полководец. Эрвин тогда удивился:
– Кайры ничего не боятся!
– Мы добиваемся, чтобы они в это верили, – ответил отец. – Но ты – лорд, и тебе следует понимать. Не бывает железных людей. Сколь бы ни были хороши воины, придет миг, когда они станут дрожать от страха или метаться в панике, или опустят руки от горя и усталости. Ты легко узнаешь этот миг: все войско будет смотреть на тебя.
– И что мне делать, милорд?
– Главное: не дай им понять, что чувствуешь то же, что они.
Поймав на себе очередной взгляд, Эрвин встал и поднял кубок орджа. Воины притихли, лорд заговорил:
– Ни для кого уже не новость, что пещера Дара оказалась пуста. Люди, живущие в Запределье, кем бы они ни были, опередили нас. Они проникли в ложе и извлекли Дар. Но повод ли это, чтобы падать духом? Неужели вы полагаете, что боги лишили нас благословения? Нет уж, я никогда не поверю в это! Дикари Запределья – эти невежественные аборигены – получили в свои руки святыню, понять ценность которых они не в состоянии! Дикари не знают молитв, не знакомы с писанием, и, конечно, неспособны воздать Священным Предметам надлежащих почестей!
Молодой лорд, конечно, понятия не имел о том, как молятся дикари и сведущи ли они в религии. Эрвин знал про аборигенов лишь то, что они зимуют в скверно устроенных землянках и умеют шить неплохие сапоги. Но он видел на лицах своих подданных выражение проснувшейся робкой надежды и не стеснялся в выражениях.
– И вы думаете, мудрые боги послали бы Дар этим темным дикарям, этим грешникам, не знающим заповедей?! Вряд ли! Даже подумать об этом – уже святотатство! Вот мое убеждение: Дар был послан нам, северянам, уроженцам славной земли Ориджин! И не случайно – ведь именно на нашу землю первую ступили Праматери, войдя в подлунный мир!
Возгласы одобрения стали ему ответом. Эрвин продолжал, размахивая кубком:
– Боги благословили нас даже дважды. Они прислали нам Дар, а затем извлекли его из ложа руками дикарей! Нам не придется тратить время и силы, обыскивая пещеру. Не придется рисковать жизнями, как тем несчастным, чьи кости белеют на дне. Все, что от нас требуется, – это пройти по следам дикарей и отыскать их селение! Мы превратим их в подданных его светлости герцога Десмонда и объявим Благословенное Заречье частью земли Ориджин. Мы возьмем у дикарей Предметы, добытые ими для нас, и с этим великим трофеем вернемся в Первую Зиму. Прежде, чем придет осень, мы прославим себя и древнюю землю Ориджин! Во имя Праматерей, во славу Светлой Агаты!
– Слава Первой Зиме! Долгих лет герцогу! – вскричали воины. От былого уныния не осталось и следа. – Слава роду Светлой Агаты! Ориджин! Ориджин!
Кубки мгновенно опустели и были наполнены вновь. Луис осторожно обратился к Эрвину:
– Не знаю, в праве ли я такое сказать… Прекрасная речь, милорд.
– Не в праве, – добродушно ответил Эрвин, – но благодарю. У нас, на Севере, несложно произносить речи: говорите почаще и погромче слова «древний», «слава», «Ориджин», «Агата» – и прослывете выдающимся оратором.
– Позвольте выпить с вами, моло… милорд, – придвинулся к ним Филипп Лоуферт. – Вы вселили надежду в мою душу. Теперь я совершенно согласен с вами: отобрать Дар у дикарей будет проще и безопасней, чем извлечь его из недр земли! То, что сперва показалось мне проклятием, на деле – благословение. Нас ждет большая слава!
Эрвин усмехнулся:
– Знаете, барон, я даже сам себе поверил.
Вскоре Филипп переключился на фантазии о своей будущей жизни в столице – среди роскоши, восторженных девиц и заслуженных почестей. Механик вяло поддакивал ему, Эрвин слушал невнимательно, увлекшись собственными мыслями. Опьяневшие и усталые, воины начали клониться ко сну и разбредаться по шатрам. Часовые первой вахты прохаживались по краям поляны. Солнце давно зашло, костер угасал.
* * *
Очень долго Эрвину не спалось.
Собственные слова запали ему в душу, и все сильнее хотелось понять: много ли правды было в его речи? Каковы шансы, что все обернется так, как он сказал? Удастся ли отыскать аборигенов и отбить у них святыню? А если удастся, то не будет ли святотатством такой поступок? В праве ли Эрвин считать, что именно ему предназначался Дар?..
От этих мыслей сон улетучился. Хотелось решать и действовать – как можно скорее. На рассвете поднять отряд и двинуться в погоню – вот что нужно! И если удастся отыскать следы, то лишь тогда браться за богословскую сторону вопроса. Пожалуй, если боги не предназначали Дар северянам, то просто не позволят им напасть на след дикарей!
До рассвета хорошо бы поспать, так что Эрвин оделся, натянул сапоги и выбрался из шатра. Насколько он знал свою противоречивую натуру, стоит ему отойти от постели на сотню шагов, как тут же потянет в сон. Для полноты эффекта он даже опоясался мечом.
У шатра Эрвин наткулся на Луиса.
– О, вам тоже не спится!
– Милорд, я… понимаете, я все бродил и думал…
– О чем?
– Позвольте, я покажу вам! Ложе – с ним что-то не так!
– Давайте взглянем. Как раз хотел прогуляться.
Они прошли к провалу, никого не встретив по пути. Часовые охраняли подступы к лагерю, но не со стороны ложа – очевидно, что оттуда никто не явится. Луна светила на диво ярко: шатры, деревца, лошади, тропки рисовывались белесыми силуэтами. Ложе разливалось чернотою, как море.
– Посмотрите, милорд! – сказал Луис, когда они вышли на край пещеры. – Вон там, на дальней стороне – светится что-то!
Эрвин подступил к обрыву, всмотрелся. Луис придвинулся к нему, Эрвин оглянулся и осторожно отодвинул механика от края:
– Мы с вами, знаете ли, не самые ловкие люди в отряде… Не стоит рисковать.
Сам Эрвин сел, чтобы не стоять над обрывом. Глаза привыкли к черноте, и тут он увидел то, о чем говорил механик: очень тусклое, едва различимое голубое сияние, льющееся из какого-то грота на дальней стене пещеры.
– О!.. Поздравляю, Луис: вы нашли Предмет!
– Да?.. – механик встрепенулся.
– Только не советую его брать в руки. Дикари тоже оставили его, что говорит об известной доле ума.
– Почему, милорд?
– Вы не знаете… Существуют Предметы, которые мерцают. Очень тускло – заметно только в кромешной тьме. По словам церковников, они – испытание для душ. Чья душа измарана грехами, тот погибнет, взяв в руки мерцающий Предмет.
– Правда, милорд?
– Полагаю, правда. В нашем достоянии имеются три мерцающих Предмета. Матушка порою любит затеять религиозный диспут, а отец – человек практичный. Однажды он поспорил с герцогиней о мерцающих и решил проверить слухи на деле. В замковой темнице содержалось несколько человек… там всегда кто-нибудь да найдется. Один был женоубийца. Отец велел приковать его к стене, а на грудь повесить мерцающий Предмет. Спустя сутки пришли проверить.
– Что с ним случилось, милорд?
– Умер.
– Как?
– Скверно. Вам лучше не знать.
Луис сел на корточки возле Эрвина. Он был в каком-то странном молчаливом напряжении, вполне ощутимом даже в темноте.
– Что с вами, Луис?
– А вы, милорд? – невпопад ляпнул механик.
– Что – я?
– Вы брали в руки мерцающие Предметы?
Эрвин усмехнулся:
– Неужели я похож на праведника? Или на самоубийцу?
– А что… – Луис запнулся. – В чем…
– В чем я согрешил? Вы шутите? Кто задает такие вопросы лорду! С вами определенно что-то не то.
– Простите, милорд…
– Зачем это вам понадобилось?
– Я… э… ни за чем, милорд. Это была глупость, простите меня.
Вдруг Эрвин понял.
– Ах вот оно что! У вас самого неспокойна совесть, верно? Что вы натворили, Луис?
– Натворил… – как-то скрипуче повторил механик. – Ничего, милорд.
И в этот момент раздался крик. Скорей, не крик даже, а хриплый сдавленный выдох, словно карканье ворона. Эрвин вздрогнул: так хрипит человек, захлебываясь собственной кровью. А затем одновременно раздался лязг меча о кольчугу и тявканье тетивы, и вопль: «К оружию!»
Ориджин схватился на ноги. На миг он растерялся: что делать? Нас атакуют – внезапно, во тьме! Командовать боем?.. Стоять в стороне?..
Луис тоже подхватился, и в его руке откуда-то возник кинжал. Верно, он прав: к оружию. По примеру механика, Эрвин выхватил меч.
– Останьтесь тут, Луис. В бою от вас пользы…
– Простите, милорд, – хрипло каркнул механик и взмахнул рукой.
Эрвин не успел ни блокировать, ни отскочить, ни даже удивиться. Луис ударил его ножом в грудь – сверху вниз, под левую ключицу.
Первой пришла не боль, а чувство полного абсурда, нереальности. Это не со мной, это не происходит, этого попросту нет! Неуклюже, медленно Эрвин начал поворачивать меч… отчего-то он стал неподъемно тяжелым, рука еле двигалась. Луис выдрал нож из раны. Боль прошибла тело, брызнула кровь. Судорога пронзила мышцы, пальцы разжались, меч звякнул о землю.
– Почему?.. – выдавил Эрвин.
Глаза Луиса – выпученные, шальные, белые в лунном свете. Он уставился на нож в своей руке, на грудь Эрвина – будто не мог понять, отчего лорд еще на ногах. Схватил кинжал двумя руками и занес для нового удара. Тогда, внезапно для самого себя, Эрвин прыгнул с обрыва.
Воздух, полет. Выступ стены, удар, плечо, взрыв. Воздух. Пальцы царапают по стене, боль под ногтями. Выступ. Миг равновесия – затем воздух, полет, ужас. Новый выступ. Эрвин грохнулся на него боком, дыхание вышибло прочь, из раны плеснула кровь. Он ослеп от боли. Он закричал бы, если б мог дышать.
Где-то вверху механик приглушено буркнул:
– Слава богам.
Левой рукой Эрвин вцепился в грудь – мокро, скользко под пальцами. Правой нащупал выступающий камень, схватился, подтянул себя подальше от края. Протянул руку – стены не было. Он лежал у входа в грот, каких много по всем стенам пещеры. Эрвин уперся локтем, сковырнул себя с места, вкатил внутрь выемки. Рана вспыхнула каленым железом, когда вес тела пришелся на левый бок.
Наверху, едва слышные, шаркали шаги Луиса. Далеко, очень далеко рваными нотами звенел бой.
Эрвин задыхался. Каждый вдох отдавался болью. Рубаха с пугающей скоростью намокала от крови. Срывая костяные пуговицы, он распахнул камзол. Попытался отодрать полу сорочки – боги, как мало сил! Вытащил кинжал, принялся кромсать ткань на себе, пока в ладони не остался приличный клок. Ощупал грудь.
Левая ее половина была горячей и липкой. Пальцы скользили, елозили, вдруг вонзились в тело обжигающей болью. Вот рана – на дюйм ниже ключицы, слева, у подмышечной впадины. Только не кричать, не кричать! Он приложил тряпицу, зажал ладонью. Ощупал другой рукой. Не понять, остановилось ли кровотечение: вокруг темень, а кожа и так вся в крови. Но тряпка быстро стала мокрой и горячей.
Шаги наверху, вроде, стали отдаляться, но вскоре приблизились вновь. Отблеск пламени упал на дальнюю стену пещеры. Факел?.. Краем сознания Эрвин отметил, что звуки битвы утихли. Мы уже победили? Должно быть. Против дикарей-то…
Эрвин расстегнул пояс, подтянул повыше, перекинул через грудь. Отнял тряпицу от раны, свернул материю, получил плотный короткий валик. А теперь… Второе отцовское правило: терпи боль молча. Глубоко вдохнув, пальцами левой руки Эрвин развел края раны, а правой вогнал в нее тампон. Молча! Терпи молча!..
Тьма пещеры пошла багровыми кругами. Эрвин испугался, что сейчас лишится чувств. Кусочек тряпицы между ребер ощущался так, словно туда вогнали шипастый набалдашник булавы. А наверху, на тропе, чей-то незнакомый голос спросил:
– Лорденыш мертв?
– Да, сир…
– Ты убил его?
– Э… я не…
Это растерянное бульканье принадлежит Луису. Но кто второй? Уверенный жесткий голос. Слишком правильный выговор для дикаря.
– Повторяю: ты убил его?
Ударение на «убил», не на «ты». Так спрашивают о выполнении приказа.
– Да, сир… заколол.
– Где тело?
– Внизу, вон там.
Наверное, Луис указал пальцем в темень провала, где сорока футами ниже корчился Эрвин София.
Терпи молча. Лишь девицы и ничтожества рыдают от боли. Эрвин накрыл рану кожаным бортом камзола, поверх перебросил ремень и туго затянул. Левой рукой зажал себе рот, чтобы не заорать, зубами впился в ладонь. Недостаточно туго, нужно дотянуть…
– Ты уверен, что он мертв?
– Я ударил его прямо в сердце, сир, а после сбросил вниз. Мертвее не бывает, сир.
Лжешь. Ты промахнулся дюймов на пять, даже легкое не пробил. Дурак, что вообще целил в сердце. Удар снизу в печень был бы надежнее.
– Почему так поздно? – спросил второй. Голос холоден, как снег на Подоле Служанки.
Эрвин вновь потянул ремень. Сжал челюсти, задавливая крик. Чуть не откусил себе большой палец. Язычок пряжки стал в отверстие, ремень туго перехватил грудь. Он сдавленно выдохнул.
Пещера эхом отбрасывала голоса:
– Что вы говорите, сир?..
– Ты должен был прикончить его до Реки.
– Откуда вы знаете? – удивился Луис и тут же захрипел. Тот, второй, что-то сделал с ним. – Сир… сир… простите…
Эрвин дышал, зажимая рот. Один звук – и они спустятся за тобой. Терпи молча. Молча.
– Так почему опоздал?
– Непросто, сир… Он же Ориджин… Я пытался, но все не выходило.
– Дурак, – констатировал второй.
У него все же есть акцент – слабый, но заметный. Эрвин мог распознать на слух говор большинства земель, но не этот. Дикарь?.. Отчего Луис зовет его «сир»?.. И где наши? Почему кайры никак не доберутся до этих двоих?!
– Но теперь-то я сделал… убил… – голос механика срывался от страха. – Ударил в сердце, скинул вниз! Он мертв, сир… правда!
– Хрупкий, хрупкий человек, – произнес второй со странным своим акцентом. – Уходим.
Эрвин ждал, пока их шаги удалятся и затихнут. Казалось, они ползут, как слизняки. Сколько времени уже прошло, а шаги все слышны, слышны. При каждом вдохе края раны трутся о тампон. Терпи молча. Терпи молча, пока они уйдут. Когда шаги затихнут, ты разожмешь рот и заорешь во всю силу, сколько угодно. Только пусть уйдут!
Наконец, шаги стихли. Эрвин выждал еще десяток вдохов. Потом убрал ладони от губ, разжал челюсти.
– Мама… – простонал он и лишился чувств.
Искра
9 июня 1774г.Фаунтерра
Уважаемый сир капитан Стагфорт, я обращаюсь к вам с просьбой.
Осознаю, что не в праве просить о чем-либо. Когда свершатся те события, которым предстоит случиться вскоре, вы, возможно, испытаете ко мне глубокое презрение и отречетесь от знакомства со мною. Однако обстоятельства обернулись так, что я должен просить именно вас.
Прежде всего, хочу выразить надежду на ваше скорейшее выздоровление. Да пошлют вам Праматери здоровье и благословение, и пускай хворь немедленно отступит. От души надеюсь, что вы уже пойдете на поправку в день, когда получите это послание.
Теперь же перехожу к сути дела. Как я говорил, вскоре предстоят события столь же грозные, сколь и непредсказуемые в своих последствиях. Герцог Айден Альмера призывает меня к себе, завтра я должен отправиться в Алеридан, а сегодня имею последнюю возможность отправить письмо. Не могу сообщить вам о том, что должно произойти. Такие сведения неминуемо подвергли бы вас опасности. Скажу лишь, что дело может обернуться для меня как возвышением, так и гибелью. К вероятности того, что произойдет последнее, и относится моя просьба.
Сир капитан, прошу вас, как соратника и человека чести. Если вскорости мне придется отправиться на Звезду, позаботьтесь о женщине, что дороже мне всех на свете. К счастью, мне уже довелось представить ее вам. Ее имя – Лейла Агнес Франческа, леди Тальмир. Она живет в доме на Линден-сквер, около Церкви Мужества. Уверяю: что бы вы ни услышали обо мне, леди Лейла не имеет причастности ни к чему бесчестному. Прошу вас, сир капитан: сделайте все, что будет в ваших силах, чтобы защитить ее. Оградите от нападков, что неминуемо обрушатся на нее в случае моей неудачи и гибели.
Нижайше прошу.
Позаботьтесь о самом дорогом мне человеке.
С искренней надеждой,
сир Джон Мирей София, капитан гвардии, лорд Корвис.
19 октября 1755 года от Сошествия,
Фаунтерра
* * *
– Наш мир разваливается. Слепы те, кто этого не видит.
Говорит человек, сидящий во главе стола. Высокий мужчина с проседью в бороде и бакенбардах. Лицо похоже на вспаханное поле – настолько изрыли его морщины. Массивный подбородок выдается вперед, оставив тонкие губы лежать во впадине между челюстью и носом. Бывают собаки, чья морда устроена так же. Мира не помнит названия породы.
– Возьмем вот эту тряпицу, – мужчина ковыряет пальцем роскошную скатерть: зеленый атлас, орнамент золотой нитью. – Это фабричная работа. Знаете, сколько времени понадобилось, чтобы ее соткать? Два часа. Да, миледи, два часа! В былые годы швея сидела бы над нею неделями… А ваш управитель отдал за скатерть не меньше глории. Половина глории – в карман фабричнику. За два часа, миледи! Каждый час фабричник богатеет на четыре агатки с каждого своего станка! Слыханное ли дело, миледи? Не всякий барон имеет такие доходы!
Графиня Сибил, сидящая справа от гостя, слушает его с глубочайшим интересом, даже остерегается жевать. Гость, напротив, наделен прекрасным аппетитом. Его челюсти заняты непрерывным трудом, перемалывая кусочки овощей в кляре и свинины под сырным соусом. Что, впрочем, не мешает мужчине продолжать монолог.
– Барон и граф, и герцог получают свои доходы от земли, а земля ограничена. Сколько ее пожаловано тебе в ленное владение, столько и имеешь. Меж тем фабричник может получать деньги от станков и покупать на них новые станки, и с них тоже получать доход, и так без конца – снежным комом! Так же и купец, что возит товар вагонами по этой… рельсовой дороге. Нанял один вагон, перевез, продал. На выручку нанял уже два вагона, а потом – три, и так далее. Понимаете, к чему это приведет?
Леди Сибил открывает было рот для ответа, но гость взмахом руки велит ей помолчать. Мужчина привык к долгим речам с кафедры и не привык к диалогам. Его зовут Галлард Альмера, он носит сан архиепископа Фаунтерры и первосвященника Праотеческой Церкви. В мирской иерархии он стоит на одной ступени с правящим герцогом. Большой гость, высокая честь для графини Нортвуд.
– Вот у вас книги, графиня: целый шкаф имеется в наличии. Это печатные тома. Я сейчас промолчу о том, что печатные книги лишены души и холодны, как субстанция тьмы. Священное Писание должно быть только рукописного издания, и никак иначе! Но теперь скажу о другом. Когда станки уже налажены и пущены, один такой том выпускается за день. Вы можете представить себе, графиня: за день – копия книги! С этаким темпом книга быстро перестанет быть ценностью. Кто станет ценить вещь, которую можно произвести за жалкий день! Уйдут в небытие времена, когда манускрипты являлись наставниками человека, светочами мудрости. Книга станет салонной игрушкой, этаким развлеченьицем на потеху публики. Помяните мое слово: скоро появятся книги, в которых не будет уже ни слова мудрости, а один лишь досужий, праздный вымысел!
Он забрасывает в рот очередной кусок и добавляет, шевеля челюстями:
– Одна эта новая мода – держать тома в трапезной – уже говорит о многом.
Леди Сибил краснеет. Книжный шкаф-витрина красуется в паре шагов от обеденного стола, призванный сообщить гостям об учености хозяйки.
Его светлость хмурым взглядом окидывает залу, ища новых признаков морального упадка. Вместо традиционной сутаны Галлард Альмера облачен в светский наряд: белую сорочку и синий бархатный камзол с серебристыми спиралями на рукавах. Священные знаки смотрятся подобием гербов, какие носят рыцари на наручах. Воинственный знак.
– Искровая люстра, – приарх бросает взгляд на потолок, – по сути своей, предмет благостный и светлый. Но ведомо ли вам, графиня, что искровые цеха на крупнейших реках государства работают днем и ночью? Феодалы, управлящие ими, не желают терять прибыль, и никогда не останавливают валы искровых машин. Искровая сила подводится к лампам и фонарям круглые сутки. Ночь – больше не время покоя. Улицы Фаунтерры и Алеридана всегда освещены, жизнь не замирает ни на час. Скажите мне, графиня, для кого эти ночные огни? Того, кто прежде был добрым прихожанином, теперь одолевает соблазн: отправиться ночью на увеселения, придаться праздности и блуду. Что уж говорить о ворах, шляхах и прочем отребье! Все паросли греховности расцветает буйным цветом под ночными огнями!
Мира, сидящая слева от гостя, слушает вполуха. Она питает некую долю любопытства и даже уважения: первосвященник наделен талантом находить темную сторону во всем. Нельзя не признать: для этого требуется немалая изощренность ума. Однако половина мыслей девушки отдана письму. В нем имелась странная фраза, неувязка… она не дает покоя Мире.
– Беда в том, – изрекает Галлард Альмера, – что стираются границы. Меж камней, из которых сложено мироздание, пробиваются ростки этих мерзостных изменений и разрушают кладку. Порядок рушится, на смену приходит хаос. Третьего не дано: где отступает свет, там является тьма.
– О каких границах говорит ваша светлость? – уточняет леди Сибил. Она почитает гостя умнейшим человеком, ловит каждое слово и силится понять.
– Границы имеются повсюду. Без них человечеству не обойтись, как отаре без пастыря. Мудростью богов проложены грани, отделяюшие крестьян от купцов, дворян от духовенства, город от села, день от ночи, честь от бесчестия, добро от зла. Лишь тот угоден богам, кто понимает свое место и не преступает границ.
Мира нашла письмо нынешним утром. Беседа с Беккой навела на мысли: Дом Альмера, даже если он непричастен к заговору, занимает слишком много места под Луной. Мира слышала имя герцога Айдена еще на Севере, в каком-то странном контексте – давнем, будто покрытом пылью. Она поставила за цель отыскать. Извлекла на свет отцовскую шкатулку с бумагами. Перелистала, пересмотрела, перечитала грамоты, поручитесльства, пожалования, письма. Сумела сдержать слезы, наткнувшись на мамину смертную. И не сдержалась таки, расплакалась, когда прочла свои собственные детские письма. Отец заботливо хранил их годами…
– Что же выйдет, графиня, если люди забудут о границах? Купцы, нажившиеся на искре, станут богаче дворян, а дворяне обеднеют и сделаются наемными мечами на службе торгашей. Крестьяне станут путешествовать рельсами и находить земли побогаче да получше. А то и вовсе позабудут земледелие и подадутся в города, и ни один лорд уже не сможет заставить крестьян трудиться на полях. Сотрется грань меж пастухом и стадом, всякая овца возомнит себя пастырем и примется проповедовать на свой лад. В книгах люди станут искать лишь забаву да потеху, а мудрость черпать – из уличных представлений. Скоморохи сделаются почитаемыми персонами, люди станут боготворить не герцогинь, а актрисок! Вот какой мир ждет нас, миледи.
Письмо, что Мира нашла этим утром, было написано девятнадцать лет назад – за неделю до провального Шутовского мятежа. Адресатом был сир Клайв Стагфорт, а вот автором… подумать только, что отец был знаком с этим человеком! Капитан Джон Корвис – один из ключевых персонажей заговора! – писал отцу Миры за считанные дни до своей гибели. После такого немудрено, что невиновному сиру Клайву все же довелось покинуть столицу!
И в письме имелась странность, пока не осознанная Мирой, потому зудящая, как заноза…
– Полагаете, ваша светлость, все так скверно? – леди Сибил недоверчиво покачивает головой. – Разве нет в мире нерушимых границ, что неподвластны времени?
– О какой нерушимости речь, графиня! – первосвященник фыркает, роняя капельки соуса на фабричную скатерть. – Разваливаются даже крепостные стены! Города теперь огромны, как прежде целые провинции, и никакие стены не могут их вместить. Далекое становится близким. Прежде, собираясь в столицу, человек проводил с семьею прощальный день, устраивал застолье из семнадцати блюд, как на поминках. Дорога была столь долгой, что путник не мог знать, увидит ли снова свой родной дом. Вот что такое была поездка в столицу! Теперь же сел в вагон – и через три дня выпрыгнул в Фаунтерре! Все равно, что пошел в кабак! Да что и говорить, если уж ночи становятся светлы, будто день…
– Ну, по крайней мере, дамы все еще отличаются от кавалеров, – говорит леди Сибил, лукаво прищурясь и подбоченясь. Архиепископ глух к ее шутливому кокетству. Он хмурится еще сильнее, морщины на лице превращаются в рытвины:
– Вы ошибаетесь, графиня. Леди все чаще берут на себя дела лордов. Испокон веков охота почиталась мужественной забавой, как и состязания. И что же мы видим теперь? Тощая девчонка-наездница шпигует стрелами соломенного оленя, а тысячи народу с трибун рукоплещут ей! Как вам такое нравится?! Или взять управление землями…
Теперь уже хмурится и леди Сибил – негласная правительница Нортвуда. Приарх без колебаний продолжает:
– Землею правит лорд. Точка. Так было всегда. Женщина – носитель благородства и мудрости, в руках мужчины – сила и власть. Но теперь сплошь и рядом первородные леди хватаются за вожжи и принимаются править, отодвигая в сторону мужчин. Больше того: юные девицы теперь интересуются властью! Видано ли такое?! Играют в стратемы, обсуждают политику, изучают историю… Разве это занятия для молодой леди? Тьма! Пансион Елены-у-Озера, эта странная выдумка Праматеринской Церкви, не знает отбоя от учениц! Якобы, выпускницы Елены могут править землями не хуже, чем мужчины. Да это высказывание – уже само по себе ересь!
При этих словах первосвященник вспоминает о присутствии Миры. Оборачивается к ней и смеряет долгим взглядом, будто выискивая в ней ростки хаоса новых времен.
Теперь он привлек все внимание Миры. Последние слова задели девушку за живое. Она не смеет возразить, но перебирает в уме выдающихся лидеров и правителей, носивших женское платье. В списке оказывается не меньше дюжины имен, первою стоит Янмэй Милосердная, крайнею – леди Сибил Нортвуд.
– Отчего я ни разу не видел тебя на проповеди? – спрашивает архиепископ.
– Я посещала службы вместе с матерью, а она старалась избегать людных мест. Мы ездили в церковь Дня Сошествия.
– Вы избегали людных мест? Странное поведение для людей с чистой совестью.
Это было в мае, когда над графиней насмехалась половина двора, потому приходилось сторониться светского общества. Однако леди Сибил вряд расстроится, если заговорить о времени ее унижения.
– Ваша светлость, мы с матушкой считаем, что не стоит превращать службу в показуху. Хорошо молиться в уединении и тишине, а не среди толпы, наряженной в пух и прах. Потому мы избегали центральных соборов.
– Какая ересь!.. – бурчит приарх. – Ты не любишь молиться в толпе, стало быть, стесняешься своей веры?
– Нет, ваша светлость. Я лишь не желаю кичиться ею. Предпочитаю, чтобы молитва была таинством между мною и Праотцами.
– Отрекись от этой глупости. Добрый прихожанин молится во всеуслышание, чем показывает силу своей веры. А сплетенные воедино голоса многих людей придают молитве благостной мощи, так же, как ручейки сливаются в могучую реку.
– Я запомню это, ваша светлость. Ближайшим воскресеньем буду иметь огромное удовольствие услышать вашу проповедь в Соборе Праотцов.
– Проповедь не должна быть в удовольствие, – срезает гость. – Проповедь – пища для ума, которую необходимо разгрызть и переварить. Слово священника заставляет душу прихожанина трудиться, а не отдыхать.
– Не смею спорить с этим, ваша светлость.
– Расскажи-ка, о чем была последняя проповедь, которую ты слушала?
Приарх упорно зовет Миру на «ты», и это начинает бесить. Она – совершеннолетняя первородная аристократка, человек любого ранга должен говорить ей «вы», пока она не позволит иного. Даже император не считал себя исключением!
Кроме того, архиепископ непрерывно жует, говоря с нею.
– Вспомни-ка, – подсказывает Мире леди Сибил, – позапрошлым воскресеньем мы слушали о благочестии мещан. Священник рассказал притчу про дворника, гончара и лорда. Помнишь?
Занятно: графиня надела к обеду роскошное золотистое платье с изумрудами. Отчего же она просила меня одеться строго? Я должна выглядеть смиренной и благочестивой девушкой, сама же леди Сибил, как может, подчеркивает свою красоту. Сделано в угоду старомодным взглядам священника? Девушка должна быть скромной, замужняя дама – роскошной?
– Несомненно, миледи, – говорит Мира, – мне пришлась по душе эта проповедь. Я вынесла из нее, что горожанам следует чутко заботиться друг о друге. Когда люди сдавлены крепостными стенами, им не хватает свободы и хочется обособиться. Но это желание порочно. Город – единое целое, и лишь тот мудр, кто думает о целом, а не о себе одном.
Графиня лучезарно улыбается, довольная ответом. Она хочет, чтобы я понравилась приарху?.. Но зачем?
– Какие пустые слова, – жует священник. – Идет грозное время, перемены потрясают мировые устои. Следует говорить об этом и бороться с растущим злом, а не повторять без конца всем известные притчи!
– Не смею спорить, ваша светлость, – говорит Мира, остро ощущая желание вогнать шпильку в сочленение его брони. Блестящие доспехи из самовлюбленности и гордыни… где-то должна быть щель.
– Впрочем, ваша светлость, еще лучше мне запомнилась другая проповедь – в ней шла речь о роли мужчины и женщины.
– Роль женщины – передать детям свое благородное имя, – прерывает архиепископ, – и более ничего.
– Священник на той проповеди говорил, ваша светлость, что женщина – первый человек, кого видят дети. Чтобы дети выросли умными, смелыми, решительными, достойными, женщина должна содержать в себе ростки этих качеств. Не правда ли, ваша светлость?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.