Текст книги "Стрела, монета, искра"

Стрела

Июль, август 1774 от Сошествия

Запределье – Кристальные горы – Первая Зима

В дороге всякое было.

В Лесу Теней, уйдя от Реки на два дня, встретили стадо свиней. Эрвин подстрелил двух поросят, а Джемис вышел с мечом против вепря, что ринулся на людей, взрывая копытами землю. Воин стоял на его пути до последнего мига, а затем прыгнул с тропы. Трехсотфунтовый зверь пролетел в полушаге от Джемиса и рухнул замертво, когда благородная сталь отсекла ему голову. Потом северяне целые сутки жгли костры и вялили мясо, запасаясь на дорогу.

Ближе к болотам Эрвин почувствовал прилив сил. Кажется, они прибывали с каждым новым ярдом, что отделял его от мыса мертвецов. Однажды он срубил сосновую ветку и показал Джемису:

– Научите меня, как сделать из этого тренировочный меч.

– Зачем это вам, милорд?.. – удивился воин.

– А для чего нужны тренировочные мечи?

– Что ж, для начала, бросьте сосну и разыщите ясень…

Под руководством воина Эрвин изготовил пару учебных мечей и потребовал, чтобы каждое утро Джемис проводил с ним полчаса за тренировкой.

– Полчаса – это много, милорд.

– Почему?

Они взяли деревяшки и приступили к делу. За несколько минут Эрвин получил столько синяков, что едва мог ходить без стона.

– Еще одна такая тренировка, и мне придется вас нести, – сказал Джемис. – Меняем условия, милорд. Каждое утро бьемся до пятого синяка. Хотите, чтобы это длилось полчаса – старайтесь.

С тех пор они упражнялись каждый день. На рассвете, а иногда и на закате. С каждым разом Эрвин держался на пару вдохов дольше.

В начале августа они вышли на Мягкие Поля. Трава-сеточница буйно разрослась за лето и казалась весьма надежной, и болота не вызывали уже прежней робости. Думалось, преодолеть их будет несложно.

Но прежний путь оказался отрезан: дыры в сети, оставленные пожаром, так и не заросли. Люди взяли южнее и уперлись в гигантскую полынью черной воды – несколько миль длиной, а в ширину – всего сотня ярдов. Легко было рассмотреть цветочки на том берегу: желтенькие с белыми прожилками… Эрвин и Джемис хорошо помнили предостережения Колемона и не рискнули переплыть черную воду, а двинулись в обход, который занял три дня.

Каждый путник сделал по одной попытке умереть. Джемис неосторожно приблизился к полынье, когда охотился на бегунца. Трава прорвалась под его ногами, он упал грудью на край сети и вцепился в веревку. Эрвин и Стрелец тянули вместе. Лорд стонал от натуги, пес зло поскуливал. Эрвин сумел подключить к делу Дождя, лишь тогда Джемис выполз на сеть и захохотал, глядя на лорда, коня и собаку, связанных веревкой:

– Вы прямо как в сказке про репку! Не обижайтесь, милорд, но вы бы себя видели!

Позже Эрвин напоролся на змею. К счастью, то была не вдовушка, а зеленая зайцеедка.

– У меня со змеями прямо душевное родство… – успел пошутить Эрвин прежде, чем его парализовало.

Сутки он провалялся бревном, едва способный дышать, однако вполне способный чувствовать боль. Тогда Эрвин понял, как змей-трава получила свое название: ощущения были сходными.

Когда полпути через болота были пройдены, две огромные хищные птицы приметили путников и принялись кружить над головами. На всякий случай, Джемис взвел арбалет, а Эрвин обнажил меч. Птицы ринулись в атаку, и Джемис убил одну из них. Вторая не стала нарываться на клинок, а поступила хитрее: схватила и унесла мешок с остатками вяленой свинины. Как только додумалась до этого!..

Припасы и без того подходили к концу, теперь же стало вовсе туго. Последние три дня на Мягких Полях люди голодали, с завистью глядя на коней, жевавших поросли сеточницы. Как на зло, не попадалось ни одного зайца. Давно не было и дождя, запасы воды кончились. Чтобы напиться, приходилось черпать ладонями жидкость, что просачивалась сквозь сеть. Она пахла тухлятиной, от нее желудок сводило, а голод чувствовался еще острее. Джемис становился угрюм и склонен к черному юмору; Стрелец ночами принимался шумно плямкать языком и поскуливать. Эрвин, что не мог сомкнуть глаз от голода, на полном серьезе сказал собаке:

– Скулеж – полумера, друг мой. Это тебе не поможет. Давай-ка я научу тебя выть.

Эрвин завыл, Стрелец последовал его примеру. Джемис, проснувшись, высказал предположение, что они оба – и пес, и лорд – вконец свихнулись.

– Грубость не облегчит муки голода, – ответил Эрвин. – Только вой способен помочь. Давайте-ка мы вас научим!

Теперь уже Стрелец выл первую партию, а Эрвин легко подстроился в ритм. Он был наделен неплохим музыкальным слухом.

Потом они выбрались на островок, и на западе, темным наростом по горизонту, показался Замшевый лес. Твердая земля была в одном дневном переходе.

В чахлой рощице на островке не нашлось ни ягод, ни грибов. Зато под корой трухлявых деревьев обнаружились жирные белые личинки. Я выживу и не стану жрать червей, – напомнил себе Эрвин. Но Джемис и Стрелец не отказались от лакомства. Пес проглотил два десятка личинок и сладко захрапел, подергивая лапами.

– Съешьте, милорд, – посоветовал Джемис. – Нужны силы для последнего перехода.

– Это мерзость какая-то!

– Обжаренные – вполне ничего. Понюхайте, милорд.

От запаха рот предательски наполнился слюной.

– Я поклялся не есть такой дряни, – фыркнул Эрвин.

– А еще вы клялись выжить и увидеть сестру, – напомнил Джемис.

Эрвин дернулся.

– Какого черта?! Откуда вам это известно?

– Вы говорили в землянке.

– Я сказал вслух?.. Тьма!

– Кажется, вы тогда не понимали, где находитесь.

– Кто вас просил подслушивать?!

Джемис потупился.

– Милорд, с чего вы так расстроились? В этом нет ничего постыдного.

– Ну да!..

Воин примирительно добавил:

– И я ни за что не скажу леди Ионе, как плохо вы старались.

– Что?!..

– Клыкан, пожар на болоте, смертельный яд в открытую рану, арбалетный болт в командира искровиков… Да еще тот момент, когда вы вышли против меня безоружным.

– Старался, как мог, – в сердцах ответил Эрвин. – Скажите честно: по-вашему, я идиот… или полный идиот?

– В начале похода думал одно, позже – другое.

– А теперь что думаете?

– Простите за то, что сейчас скажу, милорд. Терять-то мне нечего: мой плащ и так у вас…

Джемис помедлил, прежде чем добавить:

– Вы – смелый человек, милорд.

Эрвин рассмеялся:

– Хорошая шутка! Кайрам пришлась бы по душе. Весь отряд звал меня неженкой. Сперва было чертовски обидно, потом привык и смирился. Так что я – неженка, сойдемся на этом.

– Значит, вы – смелый неженка, милорд.

Эрвин выдержал еще ночь и день пути. Вечером с ним случился голодный обморок. Но это было уже на твердой земле.

Недалеко от Спота пара охотников заметила путников и вышла навстречу.

Один был незнаком, но вторым оказался Кид. Он не сразу признал Эрвина, а узнав, кинулся чуть ли не с раскрытыми объятиями.

– Ориджин! Вот так да! Вы вернулись! Колемон говорил: не вернетесь, а я: уж кто-кто, а мой лорд со всем справится! Ну же, что там, за Рекой? И где все остальные? Поотстали, да?

Джемис погрозил ему копьем:

– Забыл, как с лордом разговаривать?

– Простите, мой лорд! – неунывающе воскликнул Кид. – Так как же там? Что вы видели? Идемте с нами в поселок, все будут прыгать от радости! Вы – первые люди, кто оттуда вернулся!

– Кид, – сказал Эрвин, – нас двое.

– Вижу, что двое, мой лорд!.. – брякнул Кид и лишь потом уразумел смысл слов. – Как – двое?.. А где же?..

– Остальных больше нет.

Парнишка чуть не сел на землю.

– Быть не может! Как же так? Неужели, все до одного?..

– Да.

– Кто это сделал, мой лорд? Людовепри?.. Волки?.. Колдовское племя, да?

Вдруг Эрвин понял, что не расскажет о случившемся ни Киду, ни прочим сельчанам. В их головы это ляжет очередной страшной сказкой про диковинную нечисть… Но это не сказка. До такой степени не сказка, что голос станет дрожать и срываться, когда Эрвин заговорит. Рассказать обо всем – значит, пережить заново. Не за ужином в Споте, не потеху сельским зевакам… Отцу, матери, сестре – сперва только им.

– Сделай для меня кое-что, – сказал Эрвин и вынул несколько агаток. – Езжайте в Спот, купите нам еды. Такой, какой нет в лесу: хлеба, овощей, рыбы. Еще – орджа. Мы подождем у речушки, в начале тропы на Подол Служанки.

– Мой лорд, вы что же, не заедете к нам?.. – поразился Кид. – Но почему?.. В тот раз вам не понравилось, да?

– Ступайте, – сказал Эрвин. – Ждем у Льдянки.

Джемис обронил в спину Киду:

– Все ваши басни про Заречье – вранье. К правде вы даже не приблизились.

Тридцатого августа Эрвин и Джемис увидели Первую Зиму. Они стояли на том самом склоне, с которого разглядела долину Светлая Агата восемнадцать веков назад. Тогда долина белела от ноябрьского снега, а сейчас пожухлая, усталая от лета трава окрашивала ее в желто-зеленый. Озеро наливалось закатом, город и замок чернели угрюмой россыпью.

– Спустя день мы будем дома, – сказал Эрвин. – А прежде я должен кое-что сделать.

Он развязал мешок и вынул красно-черный плащ.

Джемис опустился на колено.

– Властью Великого Дома Ориджин, я, Эрвин София Джессика рода Светлой Агаты, лорд Ориджин, намереваюсь возвратить вам титул кайра. Готовы ли вы принять его по доброй воле?

– Готов, милорд.

– Давали ли вы какие-либо обеты, способные воспрепятствовать вашей службе Великому Дому Ориджин?

– Нет, милорд.

– Клянетесь ли признать великого герцога Ориджин вашим господином и сюзереном, верно служить ему мечом и щитом, покуда ваша смерть или воля господина не освободит вас от клятвы?

– Клянусь, милорд.

– Клянетесь ли любой ценою защищать жизнь и честь сюзерена, а также членов его семьи?

– Клянусь, милорд.

– Клянетесь ли всегда быть честным пред лицом сюзерена, не порочить его словом или делом, не совершать поступков, противных воле господина, как своими руками, так и руками людей, что будут служить вам?

– Клянусь, милорд.

– Клянетесь ли вы также чтить память Святых Прародителей, поступать согласно их заветам, свято соблюдать законы воинской чести? Клянетесь ли поднимать меч в защиту слабых и невинных, беречь справедливость, уничтожать ростки зла и тьмы?

– Клянусь, милорд.

Эрвин коснулся клинком плеча воина.

– Нарекаю вас, Джемис Дороти Лаура рода Глории, лорд Лиллидей, посвященным кайром. Вы получаете право носить красно-черный плащ и служить в рыцарском звании под знаменами Великого Дома Ориджин.

– Благодарю, милорд.

Эрвин своими руками накинул плащ на плечи Джемиса. Воин поднялся на ноги. Согласно ритуалу, он должен был отсалютовать лорду своим мечом, но меч Джемиса лежал обломками возле ложа проклятого Дара. Воин вынул из ножен и вскинул к небу кинжал.

– Да славится Дом Ориджин!

– Во имя Светлой Агаты.

Отступив на шаг, Эрвин дал понять, что ритуальная часть окончена, и добавил:

– Пообещайте мне кое-что еще, сверх традиционных клятв.

– Что именно?

– Вы будете упражняться со мною в фехтовании до тех пор, пока я не сравняюсь с вами.

Джемис покачал головой:

– Вы никогда не сравняетесь со мною, милорд. Не в обиду, но это так. Уже поздно, вам следовало начать обучение лет в десять.

Эрвин удовлетворенно кивнул:

– Благодарю за правду. По крайней мере, я хочу быть способным уложить любого из тех зазнаек, кого на Юге по какой-то странности называют рыцарями.

– Это вовсе не сложно, милорд, – ухмыльнулся Джемис. – Да, вы можете на меня рассчитывать.

– И вторая просьба. Всегда говорите мне правду.

– Клянусь быть честным пред лицом сюзерена, – повторил Джемис церемониальную фразу.

– Я не об этом. Такими словами кайры клянутся моему отцу, а позже говорят лишь то, что он хочет услышать. Говорите мне правду, какой бы мерзкой она ни была. Как о фехтовании, как о неженке.

– Это мне по душе, милорд, – кивнул Джемис.

– Клянетесь?

– Клянусь.

Воин повернулся к долине:

– Как раз есть наготове одна правда. В замке что-то неладно, милорд.

– С чего вы решили?

– Искровые фонари. Их зажгли, хотя еще не стемнело.

* * *

– Вы кто такие? Зачем явились?

Эрвин и Джемис – оба опешили. Где это видано, чтобы простой городской стражник задавал вопросы кайру?! А о герцогском сыне и говорить нечего!

– Отпирай, дубина, – рыкнул на него Джемис. – У тебя глаза гноем заплыли? Не видишь, что ли, кто перед тобой?

– Вижу, что воины, – сказал охранник сквозь зарешеченную форточку. – Но как же я впущу? Ворота-то заперты.

– Да ты наблюдателен, как Праматерь Елена! – оскалился Эрвин. – В том и дело, друг мой философ, что ворота заперты! Сквозь запертые войти сложно. Отопри их живо и не заставляй просить дважды!

– Не велено отпирать, сударь, в особенности тем, кто при оружии.

– А с какой тьмы вы их заперли? – возмутился Джемис. – Город закрывается после вечерней песни, а она еще звучит.

– Так, как вы говорите, было раньше. Но вот уж полмесяца, как запираемся при начале песни. Герцог повелел, ничего не могу сделать.

Джемис нахмурился:

– А командует охранением кайр или такой же баран, как ты?

– Кайр Гленн командует.

– Так зови его живо! Пускай он мне сам скажет, что не впустит в город братьев по оружию!

Стражник нехотя ушел. Эрвин шепнул Джемису:

– Если кайр Гленн меня в лицо не узнает, то и не говорите ему, кто я.

– Почему, милорд?

– Так будет лучше. Странное что-то здесь творится… хочу сперва понять.

Командир привратной стражи, действительно, не признал Эрвина. Но Джемис был ему знаком.

– Лиллидей?.. Стоило бы вам пораньше успеть.

Он поколебался и все же отдал приказ открыть калитку. Но встал в проходе, загораживая путь.

– А что за молодчик с вами, кайр Джемис?

– Отвечу сразу, кайр Гленн, как только пойму, какое вам до этого дело.

– Странно вы двое смотритесь. Парень тощий, а конь под ним хороший, не хуже вашего. Парень при мече, а вы, кайр, – нет. Если б я вас не знал, то решил бы, что вы – его пленный.

– Он мой оруженосец, – бросил Джемис. – Из дворян, потому конь. И это мой меч, не его. Клянусь, парню хватит секунды, чтобы подать оружие, а мне – чтобы кое-кому укоротить нос.

Кайр Гленн взвесил, ответить ли на подначку, но решил не связываться. Это тоже было странно.

– Проезжайте, – сказал Гленн и добавил: – Только хотя бы в замок сегодня не суйтесь. Заночуйте в городе.

– Почему вдруг?

– Там не рады гостям, особенно – после заката.

– С каких пор?

– Недели две. С тех пор, как Принцесса с мужем прибыла.

Собор Светлой Агаты по-прежнему стоял в лесах. Соборная площадь – одна из самых людных в Первой Зиме – изобиловала постоялыми дворами и трактирами. Джемис предложил:

– Не лучше ли, вправду, остаться на ночь в городе? В замок пойдем утром, милорд. Все больно нервные, могут и угостить болтом.

– Не думаю, что дотерплю до утра. Меня очень волнует поведение стражи. Город словно готовится к осаде. По-вашему, кайр, в чем причина?

Джемис пожал плечами:

– Надо быть чокнутым самоубийцей, чтобы осадить Первую Зиму, когда герцог в городе. А он здесь – флаг над замком.

– Тогда в чем дело?

– Гленн сказал: Принцесса приехала вместе с мужем. Думаю, этому горе-лорду Шейланду западники снова прижали хвост, и он прибежал сюда – прятаться.

– Но зачем усиленная боеготовность? Кто-то решил, что варвары сунутся в Ориджин? Абсурд!

– В знак уважения к графу… а скорее, к вашей сестре, милорд. Кастелян выслуживается.

– Хм… – Эрвин покачал головой. – Мне все-таки тревожно. Пойдем в замок сегодня.

– Не поесть ли перед этим? Вдруг что не так – силы пригодятся, милорд. И Стрелец, бедняга, истекает слюной.

– Не возражаю, поешьте и накормите пса. Но я вам компанию не составлю. Хочу кое-кого повидать, – Эрвин повернулся к храму. – После ужина ищите меня там.

Храм Светлой Агаты – многовековое детище Ориджинов – казался Эрвину почти столь же близким, как родной дом. В детстве он бывал здесь каждую неделю, если не чаще. Любой из сотни служителей собора – от младших служек до самого епископа – знал Эрвина в лицо. Сын герцога не ведал отказа ни в чем, по первой просьбе его впускали в любые уголки и закутки собора, отвечали на любые вопросы.

Маленького Эрвина приводило в восторг возвышенное, утонченное величие собора. Замок Первой Зимы был куда массивнее храма, но, сложенный из угловатых темных глыб, он выглядел угрюмым и вдавленным в землю. Собор Агаты, напротив, уносился ввысь. Стремились к небу колонны, причудливая форма и нежно-дымчатый цвет придавали им эфирной легкости. Тянулись вверх стрельчатые мозаичные окна, винтовые лестницы, ведущие в башни. Опорные арки выгибались к облакам, выбрасывая крышу на сумасшедшую высоту, и там, на птичьем полете, скрещивались меж собою. В потолке имелись многочисленные окна, они насыщали светом своды, и вершина собора сияла днем, маня к себе взгляды.

Эрвин знал здесь каждый закуток. Больше того, каждый угол хранил отзвук его воспоминаний. Вон там, в центре мозаичной спирали на полу, лицом к алтарю стояли они в детстве по церковным праздникам. Впереди Эрвин с сестрой, взявшись за руки, за их спинами – отец и мать, и Рихард подле отца. Рихард был наследником и почитался важной персоной, а Эрвину с Ионой отводилось место детей. Им было мучительно скучно во время богослужений, и они играли: выбирали кусочки из бесконечных проповедей епископа и склеивали в послания друг для друга. Когда Эрвин слышал подходящее слово, он сжимал ладонь сестрички. Слово за словом складывал фразу: «Пусть – вечер – будет – гроза», а она сигналила в ответ: «С – тобой – не – боюсь – гром и молния».

В южном нефе, в капелле Нисхождения, есть огромное и великолепное полотно, изображающее спуск Прародителей в Подземное Царство, а справа от иконы – малоприметная серебряная дверца. Она ведет в усыпальницу Ориджинов. Впервые Эрвину показал ее отец. Герцог вел десятилетнего сына вдоль череды склепов и скульптур, останавливаясь, чтобы сказать несколько слов о каждом знаменательном предке. Больше всего тогда Эрвину запомнились истории смертей. Ни один из тех, кого отец удостоил упоминания, не умер в своей постели. Кто погибал на поле боя, кто – в поединке, кого убивала лихорадка и гниющие раны, кто кончал жизнь во вражеских подземельях или на пыточных столах. Ни один не дрогнул до самого последнего вдоха, не взмолился о пощаде, не показал, что боится смерти. Вместе с Эрвином был Рихард, он насмешливо спрашивал брата:

– А ты бы выдержал, а?

Эрвин дрожал от ужаса. Не столько от кровавых описаний, сколько от самого места: он был уверен, что духи предков живут здесь, в этих склепах, в мраморных скульптурах… даже в сыром, прохладном, землистом воздухе! Он старался задерживать дыхание, чтобы не дать призракам заползти в легкие и поселиться в его теле. Каково это, когда в твоих внутренностях обитает призрак человека, погибшего страшной смертью?..

Но когда отец и Рихард двинулись обратно, вверх по ступеням, Эрвин задержался в подземелье и низко поклонился предкам. Наверное, так будет вежливо, решил он. Страх ушел в ту же секунду и больше не возвращался. Усыпальница полна мертвецов… но это – наши мертвецы. Дышать стало легче, при каждом вдохе тело наполнялось силами, а душа – покоем. С того дня он полюбил подземелья.

В башню с певчими трубами Эрвин поднимался помечтать. Нередко один, а как-то раз – вместе с дочкой Флемингов. Ее семья гостила в Первой Зиме. Девушка понравилась Эрвину: у нее были большие глаза и пухлые губки, и красивые ладони, и еще она знала слово «перспектива». С того этажа, где бронзовые трубы расходятся веером и смотрят жерлами прямо в небо, открывалась великолепная перспектива: можно было сосчитать овец в самой дальней отаре, на краю долины! Солнце заходило, и трубы наливались красным золотом, ветер вспушивал волосы леди Флеминг… Эрвин понял, что если бывает удачный миг для поцелуя, то он – сейчас. Но едва он взял девушку за плечи, как этажом ниже послышались шаги дьякона. Священник клацнул рычагами, открылись клапана, освобождая доступ ветру, и трубы взвыли оглушительным ревом, который накрыл собою весь город, оповещая о вечерней молитве. Леди Флеминг и лорд Ориджин опрометью бросились наутек, то визжа, то смеясь. Им, кажется, было лет по тринадцать…

А вон там, в череде исповедальниц, есть крайняя, выполненная из ореха, в отличии от остальных – дубовых. Ореховая кабинка украшена дивной резьбой, она предназначена для исповедей первородных дворян. В ней когда-то Эрвин открыл душу епископу Первой Зимы.

– Святой отец, я… боюсь, что я не таков, каким следует быть. Я не решителен и не кровожаден, я неловок. Похоже, из меня не выйдет воина. Скажите, святой отец, это плохо?

Епископ хотел помочь ему, но более всего боялся прогневать герцога.

– Путь воина непрост, и порою тебя будут одолевать сомнения. Но вера поможет тебе укрепиться духом, чтобы пройти этот путь, как подобает.

– Ваше преподобие, мне кажется, это вовсе не мой путь. Все чаще приходит мысль, что мне лучше стать священнослужителем, чем воином. Что бы вы сказали на это?

Епископ что-то говорил и в чем-то убеждал. Эрвину не запомнились слова, но врезалось в память выражение лица священника: растерянность, потрясение и ужас. Лорд Ориджин, сын герцога – смиренный святоша?.. Никогда великий Десмонд не простил бы этого ни сыну, ни епископу. Эрвин не решился заговорить об этом с отцом и отказался от своего желания. Впрочем, сейчас не жалел об этом: политика оказалась куда интереснее религии.

…Войдя в собор, он прошел меж рядов скамей навстречу алтарю, обогнул кафедру и свернул в северный неф. Среди шести капелл здесь была одна, особенно чтимая, всегда украшенная цветами и залитая искровым светом. Центральная фреска капеллы изображала светловолосую женщину. Красавица стояла во весь рост, преломляя тонкими руками гусиное перо. «Решение Светлой Агаты» – знаменитейшая фреска собора, собирающая паломников со всего Севера Полари. Эрвин сел на скамью перед нею.

Святая Агата приходилась ему прабабкой в восьмидесятом поколении – бессмыслица, абсурд. Эрвин ощущал ее своей старшей сестрою. Он видел множество ее изображений, но точно знал, что правильный портрет – лишь один: эта самая фреска в северном нефе. Художник вложил в картину достаточно величия и святости, однако сквозь весь пафосный покров легко было увидеть Агату живою, ощутить ее нрав. Ослепительно красивая женщина, хорошо осознающая свое совершенство. Гордая и волевая. Надменная, вспыльчивая, придирчиво требовательная. Проницательная – кажется, нет того человека, кого она не смогла бы увидеть насквозь. И главное – то, чего не заметно на иных иконах: в тонких морщинках на нижних веках Агаты, в изгибе рта затаилась печаль. Эрвин хорошо понимал причину этой печали: Агата, изображенная на фреске, была слишком умна. В свои двадцать с небольшим она уже знала о мире то, что должно открываться человеку лишь в ветхой, седовласой старости. Эрвин полагал: если доживет до пятидесяти и придет в собор повидать Агату, то возрастом она станет годиться ему в дочери… но по-прежнему будет много умнее его. Он не ощущал пред нею благоговения, набожного трепета. Испытывал искреннее восхищение, глубокое уважение, немного зависть, и еще – сочувствие. Человек не может быть счастлив, зная столько, сколько знала Агата.

Сегодня Эрвину предстоял непростой разговор с нею.

Вечерняя песнь давно окончилась, северный неф пустовал, царило гулкое безлюдье. Это хорошо – не придется шептать. Эрвин заговорил вполголоса:

– Здравствуй, Агата. Я пришел узнать, что у тебя на сердце. Скажи: я чем-то обидел тебя? Ты поступаешь со мною, словно ревнивая любовница. Прости, но это так. Несколько раз спасала меня от больших бед и даже верной смерти – но лишь для того, чтобы потом швырнуть в еще более глубокую яму. Едва я начинал верить в спасение, как на голову обрушивалась тьма. Едва казалось, что спасения нет, как ты протягивала руку… нет, один пальчик, мизинец. Благодарю тебя за нож Луиса, который прошел мимо сердца. Благодарю за Кида, что предупредил о мятеже и рассказал о змей-траве. Благодарю за мою стрелу, пробившую плечо Паулю. За Дождя, что встретился в самую нужную минуту, и за то, конечно, что мне хватило дыхания переплыть Реку. Не считай меня неблагодарным: я заметил все это и оценил. Я в долгу перед тобой. Но будь добра, ответь мне: в чем дело?

Эрвин закрыл глаза. Лишь так он умел слышать голос Светлой Агаты. Вернее, видеть картинки, что возникали перед мысленным взором – такими всегда были ее ответы. В этот раз долго стояла темнота. Достаточно долго, чтобы Эрвин начал волноваться. Но затем из сумрака возник образ: девушка – худая, с обожженной головой. Она готовилась бежать, Эрвин видел ее поверх арбалетной дуги.

– Что это значит, Агата?.. – он понял смысл, но сомневался. – Тебе нужна моя помощь? Тебе – моя?..

Он вспомнил могильник на речном мысу. Видение столь яркое, внезапное, что Эрвин вздрогнул.

– Ты не в обиде, – прошептал молодой лорд, – ты в ужасе, верно? Ты привела меня туда затем, чтобы я увидел?

Приподняв веки, он бросил взгляд на фреску. Печаль в глазах Агаты стала глубже и острее.

– Хочешь, чтобы этого не было. Я тоже хочу. Но скажи, почему ты выбрала меня? Мой отец – разве он не был бы лучшим орудием?

Агата молчала, и Эрвин добавил:

– Я сделаю для тебя все, что в моих силах. Я не отказываюсь, но хочу понимать. Почему не великий герцог Ориджин? Почему не любой из его прим-вассалов? Флеминг, Лиллидей, Хайрок, Уайт – у любого достаточно войска, чтобы сровнять с землей ту крепость. А у меня лишь один меч – мой собственный, и один верный воин – Джемис.

Тогда святая ответила ему. Образ, что возник перед глазами, все расставил на места. Конечно. Предельно логичное решение. Чертовски разумный выбор. Главный враг – вовсе не в Запределье, а крепость, полная нелюдей, – далеко не худшее зло. Тот, кто всем руководит, стоит много выше – настолько высоко, что ни граф Флеминг, ни граф Лиллидей, ни герцог Десмонд Ориджин не подняли бы меч против него. Нужно быть очень странным северянином – выродком, изгоем, белой вороной! – чтобы пойти на это. Проницательная Агата выбрала именно такого человека.

– Скажи, – прошептал Эрвин, – ты настолько веришь в меня? Мы с тобою – против всех сил Янмэй Милосердной? Полагаешь, есть хоть какие-то шансы?

Она не ответила.

– Ладно, – с досадой сказал Эрвин, – я и не надеялся на ответ. Хотя бы посоветуй: как быть с отцом? Он не сделает того, что нужно. Ни за что. Думаю, он даже откажется верить мне. Решит, это бред, или сон, или намеренная ложь. Он подумает что угодно, лишь бы не увидеть той правды, которую ты мне показала. Что делать?

Лицо отца, возникшее в воображении, было туманно и расплывалось, таяло.

– Отец не имеет значения? Что это значит? – Эрвин тревожно напрягся. – И что вообще творится в замке?

Кто-то тряхнул его за плечо.

– Эй, сударь, я к вам обращаюсь!

Эрвин уставился на человека в коричневой сутане. Тот явился настолько неуместно, что Эрвин не сразу понял его слова.

– Сударь, собор закрывается. Извольте уйти. Вам нельзя здесь оставаться после закрытия.

– Что вы говорите?..

– Уходите, сударь. Я должен закрыть собор, – служитель окинул внимательным взглядом грязную, истрепанную одежду Эрвина, изможденное лицо, спутанную шевелюру. – Здесь вам не ночлежка, сударь. Ночи теплые, легко и на улице поспите – невелика беда!

Эрвин знал служителя: то был Дэниэл, помощник ризничего. Когда-то он показал детям герцога все шесть праздничных облачений епископа, Иона умоляла позволить ей примерить митру…

– Не беспокойтесь, Дэниэл, я не ищу ночлега. Кажется, у меня еще есть жилье в этом городе.

Эрвин поднялся, попятился к фреске, встал рядом с нею, едва не касаясь.

– Эй, что вы делаете! Вы спятили!..

Фонарь осветил лицо лорда, как прежде озарял Агату. Родовые черты нельзя было не заметить: резко очерченные скулы, иронично искривленные губы, проницательные серо-стальные глаза…

– Милорд?.. – ахнул Дэниэл. – Ваша светлость, вы ли?.. Умоляю, простите меня!

– Не стоит беспокойства. Я уже ухожу.