Текст книги "Стрела, монета, искра"

* * *

Бывает несколько пород страха.

Один – напряженный, как арбалетная дуга, и обжигающий, как угли. Его чувствуешь в лесу, стоя спиной к пропасти, когда четверо убийц окружают тебя, поигрывая копьями.

Другой – муторный, скручивающий внутренности в узел, вытягивающий жилы. Он является, когда ты один и неоткуда ждать помощи, а враг помнит о тебе и – ты знаешь наверно! – может придти в любую минуту, средь бела дня или тихой ночи.

Третий – когда пред тобою человек: великий и драгоценный. Он настолько больше тебя, что ты – пылинка. Тебя может сдуть ветром и унести на край света, но еще страшнее иное: что, если он тебя не заметит?..

Тем днем Мира открыла для себя третий страх. А ночью – четвертый.

В правом боку снова вспыхнула боль. Столь резкая, что Мира корчилась в постели и стонала сквозь сжатые зубы. Стояла темень, в открытое окно вдувалась прохлада. Жара – не причина боли, теперь уж ясно. В тело пробралась хворь.

Четвертый страх – это когда в тебе живет нечто. Оно тебе неподвластно. Оно – неведомо что. Не зверь, не демон, не мысль, даже не клинок, вонзенный в живот. Оно – что-то липкое, бесформенное, темное. Ты – его игрушка. В любой миг, когда пожелает, оно может заставить тебя страдать. Скрутить, сбить с ног, бросить на землю, лишить воли. Выжать стон из твоей груди и слезы – из глаз. Оно всемогуще, как бог. Ты не можешь противиться, ни даже предугадать, что будет с тобою. Неизвестность страшнее всего.

Чего ждать от хвори? Мира не знала. Раз в жизни она болела простудой, раз вывихнула сустав – вот и весь опыт. Но неделю назад она побывала в госпитале. Страх питался картинками, пожирал воспоминания и становился сильнее. Ходячие скелеты в пергаментной коже. Лишайные головы. Вздувшиеся нарывы. Восковая старуха, похожая на труп. Страх рос и заполнял Миру, душил изнутри. Нашептывал: ты видела хвори. Не говори, что не знаешь. Прекрасно ты знаешь, что делает хворь с людьми. Ты видела. Ты даже слышала. Чувствовала запах.

– Нет, нет, нет!.. – умоляла Мира неизвестно кого. – Нет, я не хочу стать, как они! Что угодно, но не это!..

А страх шептал в ответ. Вползал склизким комком в ее горло, шептал глухо и гортанно: твоя мать умерла от чахотки. Хворь взяла ее, когда захотела. Чем ты лучше?

– Но это не чахотка, – стонала в ответ Мира, – чахотка иная, это кашель с кровью…

Жалкое, жалкое утешение. Та тварь, что поселилась в ее внутренностях, может быть во сто крат хуже чахотки. Мать умирала два года. Откуда знать, что хворь оставит Мире так много времени? Как быстро она расправится с девушкой? Полгода?.. Месяц?.. Неделя?..

Ты проживешь достаточно, – шипел страх, ползая по кишкам, – достаточно для того, чтобы превратиться в восковую старуху. Когда хворь закончит свое дело, тебя будет не отличить от трупа. Однако ты все еще будешь жива. Достаточно жива, чтобы глянуть в зеркало!

Боль ушла, но потом пришла снова. И отступила, и снова пришла. За ночь она атаковала четырежды. Боль оказалась милосерднее страха: била всегда в одну точку. Грызла правый бок, отдаваясь уколами в висках. Страх же заполнил все тело, вполз в легкие, желудок, в суставы и жилы. Кажется, к рассвету от Миры не осталось ничего, кроме страха.

Она позвонила в колокольчик. Явилась служанка, и девушка вздрогнула от удивления. Оказывается, на свете остался еще кто-то живой!

– Чего изволите, миледи?

– Мне нужен лекарь. Я больна.

Стрела

Июнь 1774 от Сошествия восточнее Реки

окрестности ложа XVIII Дара богов

Когда очнулся, был вечер, и хотелось есть. Точней, иначе: мысль о еде не вызвала отвращения. Хороший признак.

Эрвин вернулся в землянку, вытащил припасы из мешка. Лисы даже не успели растащить их, пока он валялся без чувств. Видимо, был вечер того же дня. Пожевал вяленины с луковой лепешкой, запил водой. Потом осторожно ощупал рану. Боль тут же взорвалась под пальцами. Опухоль была столь же горячей, как прежде. И лишь на волосок меньше.

Нет, нет, не говорите, что придется повторить этот ужас!

Он, конечно, знал ответ. Только Священный Предмет мог бы исцелить ранение мгновенно. Змей-трава – не святыня, а всего лишь яд. Нужно применять зелье снова и снова, пока хворь не отступит. За день рана снова наполнилась гноем. От него следует избавиться, лишь затем влить зелье. Для этого нужен кинжал. Все как в прошлый раз, с тем лишь отличием, что теперь не придется резать кожу.

Наверное, во второй раз будет легче, убеждал себя Эрвин, ковыляя к зарослям травы и срезая пучки, растирая в миске, делая глоток сока. Он ошибся: было хуже. Теперь тело знало, чего ожидать. Пальцы не гнулись, нож выпадал из рук. Сердце замирало и отказывалось биться. А боль оказалась намного сильнее.

В третий раз – еще сильнее.

В четвертый – еще.

Боль начиналась, едва он только заносил нож над раной. Когда протирал клинок орджем перед процедурой. Когда лишь брал его в руку. Когда делал глоток зелья. Оно выжигало нутро расплавленным свинцом – милость в сравнении с тем, что последует дальше. Рана стонала уже тогда, когда он клал в рот последний кусочек лепешки, перед тем, как идти за змей-травой. Даже когда просыпался, чувствуя голод и зная, что сейчас развяжет мешок и поест, а дальше возьмет нож и срежет траву, а дальше…

Тело устало от боли, хотелось рыдать и выть. Почему? Сколько еще? Ради всех святых, сколько?!

Рана, прежде ровная, приняла форму лучистой звезды: при поворотах нож иссек ее края. Она кровоточила почти постоянно, и чем больше спадала опухоль – тем сильнее. После лечения следовало бы всякий раз перевязывать ее… и всякий раз Эрвин терял сознание, когда обжигающий яд вливался в дыру под ключицей. Приходил в себя, став на полпинты крови слабее. Потом – еще…

Силы испарялись. Лепешки и мясо не могли восстановить их. Вместе с силами уходила воля.

– Я выживу, чтобы увидеть сестру, – говорил себе Эрвин, и колдовство не действовало.

Уже не хватало. Он безо всяких колебаний отдал бы жизнь за Иону. Только – быстро. Удар копья или меча – это даже не смерть, а награда!.. Но не так, как сейчас! Не крохотными кусочками, не дюйм за дюймом!

– Я выживу и вернусь в Первую Зиму, – шептал Эрвин, уговаривая руку согнуться и ввести клинок. – На зло отцу. Ведь он сдуреет от удивления! Я один вернулся: не кайры, а я – вот потеха!

Кинжал. Поворот. Яд. Багровая тьма…

– Я выживу и увижу Иону. Я выживу и вернусь домой, – говорил в следующий раз, твердо зная, что не хочет ни того, ни другого. В теле оставалось сил только на одно желание: умереть быстро.

Ордж, наверное, мог бы помочь, притупить чувство… но его мало, и он нужен клинку. Грязь, попавшая с ножа в рану, сведет на нет весь эффект зелья. Эрвин берег ордж и брался за кинжал в мучительно трезвом сознании.

– Я все-таки выживу, сожри меня тьма, – шептал он свое заклятие, свою магическую формулу, божественную фразу. Рука с кинжалом – Священный Предмет. Чтобы она пришла в движение, нужно сказать правильные слова. – Я увижу Иону. Я увижу мать. Я вернусь домой. На зло всем! На зло себе самому, будь я проклят!

Кинжал. Проворот. Яд.

Боги, до чего же!..

Потом левая рука отказалась служить. Прежде ему удавалось сжать ее в кулак и взять кисточку. Теперь – все, пальцы попросту не слушались. Правой рукой он вложил кинжал в левую и согнул пальцы на рукояти, привязал нож к ладони. Правой же нужно будет ввести клинок в рану. Левая послужит только рычагом, чтобы удержать нож, пока правая схватит кисть и нанесет зелье. Все действие раза в два больше времени, чем прежде.

– Я выживу. Вернусь в Первую Зиму. Увижу сестру и мать. Отомщу за мой отряд. Я выживу!

Удар. Неудачный, неловкий. Второй удар, поворот. Правая рука тянется за соком, левая падает, нож выскальзывает из раны.

– Сколько еще нужно?.. Сколько вообще можно вытерпеть?.. Скоро ли край?.. – шепчет Эрвин, чувствуя слезы на щеках и губах. Вместе со слезами столь же соленая ярость наполняет рот. – Но я выживу! Отомщу всем! И Луису, и тому, кто его послал, и тем, кто убил моих людей. Всем вам, мрази, нелюди! Отомщу каждому из вас! За Теобарта и Томми, за кайров и греев, за Дождя и Леоканту. Проклятые твари, вы сполна расплатитесь за то, что мне приходится делать это с собою!

Удар кинжала. Поворот плеча-рычага. Задержать клинок под углом. Схватить миску. Влить сок в раскрытую рану. Ощутить, как яд прожигает дыру в груди. Дело сделано.

Я выживу.

Багровая тьма.

* * *

Императорский чайный салон – уютнейшее место во всем дворце Пера и Меча.

Роскошная, но небольшая лоджия. Стены – мозаика из малахита и янтаря, потолок – причудливый узор лепнины, оплетающий центральную фреску. Овальные окна выходят в вишневый сад. Сейчас он покрыт снегом, ветви костлявы и пушисты в одночасье. Камин потрескивает огнем. Сквозь слуховые отдушины стены доносится клавесинная музыка.

Быть приглашенным на чаепитие в лоджии – знак особого доверия его величества. Огромная честь даже для землеправителей и императорских советников. А уж для секунд-вассала владыки, каковым является молодой лорд Ориджин… Два года назад, когда Эрвин впервые побывал здесь, он так по-щенячьи гордился собою! Целый следующий вечер терзал слух своей тогдашней пассии – Сюзанны из Надежды – рассказами о чаепитии. Стыдно вспомнить… Сейчас все иначе. Изящество места, избранность круга – теперь только фон. Есть дело, и важно лишь оно. Имеет значение лишь то, что будет сказано.

Его величество Адриан Ингрид Элизабет держит чашку всей ладонью – как пиалу. Он одет в белоснежную рубаху с черным бантом на шее и синий бархатный халат, пышные темные волосы перехвачены золотым обурчем. На столе перед владыкой апельсин, нарезанный тонкими ломтиками, и крохотное пирожное – император не любит сладкого.

По правую руку от Адриана – генерал Уильям Дейви. Прекрасно, что он здесь. Изо всех императорских советников и приближенных лишь сира Уильяма Эрвин рискнул бы назвать своим другом. К сожалению, когда Эрвин вошел, генерал встал ему навстречу, пожал руку и даже хлопнул по плечу. Тем самым он показал свое расположение к северянину, теперь любые слова генерала в поддержку Эрвина будут критически расценены влыдкой.

По левую руку – леди Катрин Катрин из Шиммери. Собственно, она не шиммерийка – смуглая кожа, миндалевидные глаза, стройное тело западницы. И не очень-то леди – Катрин не приходится потомком никому из Праметерей. Родилась в Холливеле, была продана на Юг, служила альтессой шиммерийскому купцу, потом – градоначальнику, потом – принцу… Ныне Катрин Катрин – советница императора по светским интригам. Умна, как черт, и знает все хитросплетение столичных любовных связей, романов, симпатий и интересов не хуже, чем паук – собственную паутину. Это скверно. Еще хуже – то, что она терпеть не может Эрвина, как, впрочем, и он ее. Хорошо – то, что Катрин Катрин предана императору.

Эрвин сидит напротив владыки. Лакей наполняет его чашку душистой жидкостью с запахом вишни и жасмина. Ставит блюдце с пирожным: поверх сливочного крема белеет виноградинка.

– Ваше величество, – говорит Эрвин, – я благодарен вам за приглашение.

– Чай безвкусен без интересной беседы, – отвечает Адриан. – А вы – прекрасный собеседник, лорд Эрвин.

Катрин Катрин не скрывает скептической ухмылки. Генерал Дейви с наслаждением жует пирог.

– Позволите ли мне предложить тему, ваше величество?

– К нашему общему удовольствию.

– Меня всегда занимал вопрос, – непринужденно начинает северянин, – в какой мере следует смешивать любовь и политику. Мы полагаем политические браки естественными и полезными, однако тут имеется один нюанс. Политика переменчива и сиюминутна: тот умер, этот унаследовал власть, те земли вступили в союз, эти повздорили… Политическая ситуация может меняться каждый месяц, в то время, как брак и любовь остаются с нами на долгие годы. Политический брак вынуждает нас связывать нечто сиюминутное с чем-то другим – вечным. Правильно ли это?

Адриан лукаво усмехается, украсив щеки янмэйскими ямочками:

– А вы – романтик, лорд Эрвин. Не ждал услышать из ваших уст слова о вечной любви.

– Кто романтик? – фыркает сир Уильям. – Эта северная ледышка?! Не верьте, ваше величество. Он может одним взглядом заморозить любую девушку.

– Благодарю, что вступились за мою репутацию, – усмехается Эрвин. – Вы правы, сир Уильям, дело не в романтизме. Брак навязывает нам некоторую политику, плотно связывает с тем или иным домом, диктует определенные решения. Но тот союз, что выгоден сейчас, может оказаться обременителен завтра. Ситуация меняется… а брак остается и сковывает наши действия.

Имератор прищуривается с любопытством.

– Лорд Эрвин, вы – мастер иносказаний. Но сейчас зима, а зимою хочется прямоты. Скажите напрямик: к чему ведете?

– Воля вашего величества. Я говорю о леди Аланис Альмера.

Катрин Катрин мечет искоса острый взгляд. Она мгновенно поняла, куда дует ветер, и насторожилась. Хваткая собачка.

– О леди Аланис, – говорит владыка, – и моем браке с нею, который в будущем повредит интересам Короны. Правильно я понял вас, лорд Эрвин?

– Да, ваше величество.

– Как вы знаете, я еще не сделал выбора в пользу леди Аланис.

– Конечно, ваше величество.

Катрин Катрин вставляет замечание:

– Лорд Ориджин считает, ваше величество, что знает наперед все ваши решения. По его мнению, вас легко предугадать. А при необходимости и подергать за ниточки.

– Ваше величество, – говорит Эрвин, игнорируя выпад, – я знаю, что выбор не сделан. Лишь высказываю надежду, что он не будет в пользу леди Аланис.

Император не торопится отвечать. Катрин Катрин бросает, воспользовавшись паузой:

– Отчего же? Агатовцы перегрызлись меж собою? Как мило!

– Агатовцы служат интересам Янмэй, ваше величество.

– Ах, милый лорд Эрвин, вы так добры! И в чем же интерес Янмэй, который вы видите насквозь?

Перепалка с этой смуглой дрянью – последнее, что нужно Эрвину. Он скатится до грызни с собачками, а владыка будет лишь наблюдать свысока. Нет, это скверно, надо иначе. Эрвин нарочито игнорирует женщину и обращается к Адриану:

– Ваше величество, спустя год ситуация сложится следующая. Императрица – прекрасная леди, весьма популярная среди высшая знати, амбициозная и волевая. Ее отец – первый советник Короны и заодно – правитель богатейшей земли. Его брат – глава Праотеческой церкви. Сложно представить себе суммарное могущество этой троицы. А Корона тем временем проводит в жизнь реформы, весьма непопулярные среди Великих Домов. Находит ли Корона безопасным подобное положение?

Адриан молчит с лукавой усмешкой. Молчит и сир Уильям – он не силен в острословии. Катрин Катрин вкрадчиво мурлычет:

– Я вот все жду, лорд Эрвин, когда вы предложите в жены владыке вашу прелестную сестричку?

– Владыка вряд ли нуждается в советах свахи.

– Именно потому вы отговариваете его от брака с леди Аланис. Исключительно в интересах Короны, верно?

Катрин Катрин сладко улыбается, замечая проблеск злости на лице Эрвина. Тогда Ориджин говорит то, чего никто от него ждет:

– Вы правы, любезная леди Катрин, меня не заботят интересы Короны. Я действую в интересах Дома Ориджин и ряда его союзников, – он делает паузу, бросает в рот виноградинку, дарит женщине ответную улыбку. – В интересах Дома Фарвей-Надежда получить лен и имперскую ссуду на строительство искроцеха. В интересах Дома Литленд – контроль над четырьмя нижними бродами через реку Холливел. Дом Нортвуд желает иметь в субленном владении одну из бухт порта Уиндли, а его светлость Галлард Альмера – сохранить мантию приарха, несмотря на свои едкие замечания в адрес Короны.

– А Великий Дом Ориджин?.. – спрашивает его величество.

– Будет счастлив получить порт Уиндли со всеми кораблями Первой Морской гильдии Южного Пути, а также расквартировать в Землях Короны восемь кайровских батальонов, получив достойную оплату за их услуги. Великий Дом Ориджин также полагает, что во всем подлунном мире не найти более благородной девушки, чем леди Иона София Джессика, и будет счастлив видеть корону императрицы на ее челе. Однако полагает, что выбор императора – исключительно его личное дело, и не смеет давать советы.

Катрин Катрин не находится с ответом, от удивления тонкие брови ползут на лоб. Сир Уильям замирает, не донеся до рта вилку, и ошарашено бурчит:

– Ты свихнулся, Ориджин?..

Однако тот, кому предназначалась речь, удовлетворенно кивает:

– Это именно та степень правоты, какой мне хотелось, лорд Эрвин. Благодарю вас. Дом Ориджин – значительная сила, и, признаться, меня тревожило, что позиция этой силы неясна. Однако, – на щеках владыки проступают ямочки, – вы уж простите, но я – потомок Янмэй. Волей-неволей приходится заботиться о ее интересах, при всем моем уважении к Светлой Агате… Не скажете ли, что получит Корона от вашего удивительного предложения?

– Корона получит успех реформ, полную единоличную власть над государством, и, как милый довесок, свободу выбора спутницы жизни.

– Ваши утверждения требуют пояснений.

– Названные мною Великие Дома обладают такой военной силой и расположены таким образом, что сделают невозможным любой вассальный мятеж. Шиммери, Южный Путь, Альмера, Шейланд – какая бы земля ни попыталась воспротивиться воле вашего величества, она будет немедленно атакована по меньшей мере с двух сторон, сушей и морем. А присутствие ударных сил Ориджинов в Земле Короны послужит ясным предупреждением и удержит многих от… необдуманных поступков.

– Это верно, ваше величество, – говорит сир Уильям, быстро осознавший всю выгоду идеи. – Наши искровики – крепкие ребята, но за ними нет и половины той кровавой славы, что тянется за кайрами. Мы-то можем подавить любое восстание… Но чертовы северяне способны всех напугать так, что восстания не будет вовсе.

– Кроме того, ваше величество сможет отложить брак и не связывать себя с каким бы то ни было домом до тех пор, пока реформы не наберут ход. Никто не получит в свои руки лишнего влияния в то время, когда Корона находится в уязвимом положении. А поддержка со стороны Церкви обеспечит реформам благословение богов и содействие простого люда.

– И ваш союз, лорд Эрвин, проголосует за реформы в сентябрьской Палате?

– Да, ваше величество.

– Не настаивая на скорейшей помолвке?

– Нет, ваше величество.

– Леди Ребекка из Литленда?

– Дом Литленд осознает ее недостатки как невесты.

– Ваша сестра?

– Вы осчастливите весь Север, выбрав ее. Но мы поддержим реформы в любом случае.

Адриан пьет чай мелкими глотками, давая себе время поразмыслить. Катрин Катрин спрашивает:

– Прошу вас, милый лорд, повторите: чем должна будет расплатиться Корона за вашу щедрость? Четыре переправы, искровый цех, крупный морской порт, вагон золота для кайров, конфликт с Южным Путем, конфликт с вольными западными графствами… Я ничего не забыла?

– Все верно, любезная леди Катрин. Короне нужно будет сделать следующее. Во-первых, не делать ничего, когда Литленды займут переправы. Во-вторых, не делать ничего, пока войска Ориджинов и Нортвудов захватывают порт Уиндли. В-третьих, дать денег Надежде на искровый цех… которые скоро вернутся в казну Короны, ведь искроцех будет обложен налогом по закону о реформах. В-четвертых, оплатить размещение кайров в столичных землях – и эти деньги также вернутся благодаря налогу с герцогства Ориджин. Вы полностью правы, леди Катрин: возникнет конфликт с Южным Путем и западными землями. Но он возникнет при любом ходе событий, если только его величество не обручится с Валери Грейсенд.

К великому удовольствию Эрвина, император едва заметно морщится при последнем имени.

Генерал Дейви говорит:

– Пожалуй, Ориджин прав. Вельможи Южного Пути прибегут к нам с мольбой и проголосуют за что угодно, как только первый северянин с мечом перейдет их границу. А западники возмутятся, когда герцог Литленд возьмет себе переправы… но западники в любом случае окрысятся против реформ. Они до сих пор молятся Коню и Быку – какие к чертям рельсовые дороги?..

– Герцог Айден Альмера… – медленно произносит император.

– …очень и очень расстроится, однако будет вынужден смириться, если захочет сохранить звание первого советника Короны. Вряд ли советник сможет протестовать против плана, который несет Короне очевидную выгоду.

– Я имею в виду, – с расстановкой чеканит владыка, – что герцог Айден Альмера также предложил план, ведущий к безоговорочному успеху реформ.

– И включающий брак вашего величества с леди Аланис, – дополняет Эрвин.

Наступившее молчание – хороший признак. Катрин Катрин не спешит защищать Аланис – в кои-то веки она согласна с Эрвином. Его величество также не возражает, но колеблется – взгляд чуть в сторону и вниз. Эрвин добавляет:

– Не в силах Айдена Альмера помешать предложенному мною плану.

– Следует понимать это так, что вы в силах разрушить его планы?

Вот тут Эрвин совершает ошибку. Крохотную, не сразу им самим замеченную. Стоило ответить мягко – нечто о верности владыке и нежелании раздоров. Уже довольно прозвучало жестких фраз для одной беседы. Но Эрвин, окрыленной стремительным успехом, роняет слово – весьма и весьма значительное:

– Надежда.

Он хорошо знает, что Айден козырял перед императором своим союзом с Надеждой. Слово Эрвина означает: Надежда верна мне, а не Айдену. Я могу разрушить Айденовскую коалицию, он мою – нет. Весомый довод, показатель влияния… но существует точка зрения, с которой слово Эрвина напоминает угрозу.

Адриан бросает взгляд на Катрин Катрин, и та чуть заметно кивает. Чертовке откуда-то уже известен тайный брачный договор Ориджина с герцогом Надежды.

– Ваш план хорошо подготовлен, лорд Эрвин, – с нотой уважения произносит император. – Что думает о нем ваш лорд-отец?

Лгать императору – скверная идея. Тем более, что слова легко проверить: от Фаунтерры до Лабелина двое суток поездом, от Лабелина до Первой Зимы – сутки голубиного полета.

– Отец пока не знает. Я действовал на свое усмотрение, а не по его слову. Я уверен: если вашему величеству план придется по душе, герцог Десмонд также охотно поддержит его.

Владыка Адриан кивает и произносит мягко, без тени нажима:

– Я желал бы услышать подтверждение от самого герцога Десмонда.

– Непременно сообщу ему об этом, ваше величество, – кивает Эрвин.

Его величество вспоминает о лакомстве, стоящем на столе. Скусывает мякоть с дольки апельсина, приятно светским тоном говорит:

– Пришелся ли вам по нраву зимний бал?

– Он был прекрасен, ваше величество, – отвечает Эрвин и кладет в рот первый кусочек кремового пирожного.