Текст книги "Стрела, монета, искра"

* * *

Герцог Лабелин распрощался с Хармоном во дворце. Если говорить по правде, то он просто взял копию Предмета, с кряхтеним поднялся из-за стола и, ни слова ни говоря, удалился. Расплачиваться с торговцем он предоставил своему вассалу. Барон Деррил отправился вместе с Хармоном в банк, чтобы выписать необходимый вексель.

Торговец Хармон Паула Роджер отнюдь не был мальчишкой. Миновало этак лет тридцать с тех пор, когда его можно было назвать мальчишкой, и лет двадцать пять – с последней свалившейся на его голову безрассудной влюбленности. Хармон Паула считал себя вполне жизнерадостным человеком. Его веселили скоморохи, бродячие певцы и потешные бои, его забавляли люди со своими малыми и большими странностями, он умел наслаждаться вином и вкусной едой, получал удовольствие от удачных покупок и звона монет в кармане, от души радовался шумным праздникам. Однако то чувство, когда в груди переливается всеми цветами радуга, а в голове взрывается феерверк и полыхает так ярко, что глаза начинают светиться, как искровые фонари, – это чувство он испытывал впервые за последнюю четверть века!

Конечно, Хармон понимал, что безудержный этот восторг надлежит всеми способами скрывать. Если, положим, торговец запел бы на радостях, как ему того хотелось, или, к примеру, принялся бы отплясывать, молодецки притопывая каблуками и прихлопывая ладонями по бокам, – суровый барон Деррил просто не смог бы не заподозрить неладное. Купцу, недополучившему от сделки пять тысяч эфесов – стоимость небольшой улицы в городе! – по всем законам жизни надлежит рыдать горючими слезами и рвать на себе волосы, а никак не плясать от счастья. Потому Хармон Паула применил все доступные средства, чтобы напустить на себя горестный вид. Он поразмыслил над тем, что в свои сорок пять лет не имеет еще ни дома, ни жены, ни детей. Это не слишком помогло: с теми деньжищами, что на него свалились, он рассчитывал легко обзавестись и тем, и другим, и третьим. Хармон улучил момент посмотреться в зеркало в герцогской приемной и сосредоточил взгляд на седине в волосах, обильных морщинах на лбу и впалых худых щеках. Это также не больно-то его расстроило: если кому из девиц юные красавчики милее умудренных опытом мужчин, то сие свидетельствует лишь о глупости девицы, и ни о чем больше. Взять хотя бы нынешнюю историю: Джоакин красив, силен и молод, но выйдет изо всех приключений с двадцатью эфесами да парой очей для кинжала, а седой и морщинистый Хармон получит такую гору золота, что сможет нанять целую роту джоакинов! Не говоря уже о том, что и милая сладкоголосая Полли тоже достанется торговцу. Хармон почувствовал, как предательская улыбка снова проступает на устах, и кинул в бой тяжелую кавалерию. Ну-ка, брат Хармон, припомни-ка жилище, которое делил с Молчаливым Джеком! Сможешь ли ты тогда улыбнуться? Вспомни Голодного Волка, Куховарку и Спелое Яблочко. Вспомни комок волос на голом черепе, что попался тебе под пальцы. Вспомни, как царапал губы о стену, пытаясь напиться; как выл и рыдал от боли в кишках; вспомни, как завидовал Джеку, сумевшему умереть быстро! Ну что же, брат Хармон, каково настроеньице?

Фантазии возымели действие. Торговец вошел в помещение банка с весьма подобающей случаю угрюмой миной. Банковские клерки не уделили ему особого внимания, но со всем подобострастием подкатились к барону Деррилу – тот считался в Лабелине видной персоной. Барон был мрачен, как грозовое облако, когда приказал выписать в пользу Хармона вексель на тридцать шесть тысяч. Даже бывалый управитель банка оторопел от такой суммы и решился переспросить. Лорд вызверился:

– Тридцать шесть проклятых тысяч! На имя вот этого торгаша! И только посмей предложить мне повторить снова.

Вероятно, барону было бы приятнее оплатить деньги самому графу, а не Хармону, однако Виттор Шейланд, как и Морис Лабелин, пожелал, чтобы его имя не значилось в банковских книгах.

Вексель был оформлен и подписан обеими сторонами. Барон также поставил на векселе специальную печатку с гербом Лабелина, удостоверяющую статус барона как доверенного вассала герцога. Затем соответствующие записи были сделаны в двух банковских книгах – поточной и архивной. Барон и торговец вписали свои имена, управитель банка заверил выдачу векселя своею подписью. Тридцать шесть тысяч золотых эфесов перешли из собственности Хьюго Дориса Марты, барона Деррила, во владение торговца Хармона Паулы Роджера.

Хармон сказал барону то, что полагается при завершении сделки:

– Рад был иметь с вами дело, милорд.

Деррил окинул его холодным взглядом.

– Вы мне противны, как и ваш господин. Вы воплощаете всю мерзость, что присуща сословью торгашей: трусость, хитрость, мелочность, полное отсутствие достоинства и чести. Меня радует лишь одно: ни ваши липкие пальцы, ни ручонки вашего хозяина больше не коснутся Светлой Сферы.

С тем барон покинул банковскую точку. Хармон же не торопился. Теперь, убедившись в том, какими средствами располагает торговец, клерки окружили его заботой и вниманием. Хармону предоставили мягкое кресло, кружку чаю с кубиками сахара и заверили в том, что добрый господин может отдыхать здесь столько, сколько ему захочется. Хармон спросил, не найдется ли какой-нибудь еды. После заключения он начинал сильно волноваться, если проводил без пищи хотя бы пару часов. За минувшую ночь он просыпался раза три, чтобы сунуть в рот кусок хлеба или сыра. Клерки немедленно послали служанку в соседнюю пекарню и подали Хармону свежий, пышущий жаром пирог с цыплятами, не попросив за это ни звездочки. Торговец слопал пирог до последней крошки и попросил вина.

Клерки хлопотали вокруг него, осыпали угодливыми вопросами, а Хармон смаковал ощущение. Я богат! Я окружен почетом! Отныне так будет всегда!

Больше для удовольствия, чем ради пользы, он расспросил клерков, где найти в городе лучших портных, башмачников и шляпников. Полюбопытствовал, имеется ли в Лабелине гостиница, достойная человека его полета, и получил ответ, что «Звезда Империи» должна удовлетворить доброго господина: сама графиня Нортвуд вместе с дочкой останавливались там весною, а уж графиня знает толк в роскоши! Хармон спросил и о том, когда состоится конная ярмарка, и даже поинтересовался, во что обойдется билет на поезд до столицы. Оказалось, что всего за девять эфесов он может отправиться в путь самым высшим классом, какой не всегда позволяет себе даже знать! Не хотим сплетничать, добрый господин, но молодой герцог Ориджин, когда весною ехал через Лабелин на Север, заказал первый класс, а не высший. Хармон улыбнулся. После Молчаливого Джека он питал к Ориджинам какое-то странное, необъяснимо родственное чувство.

Хармон подумал о поездах и вспомнил Полли. Хорошо бы прокатиться с нею вместе в Фаунтерру. Порадовать девушку сказочным путешествием – какой джоакин сможет подарить ей такое! А потом повенчаться в столичном соборе. Для жизни-то лучше Алеридан или Лабелин, но венчаться непременно нужно в столице! А потом уж вернуться в Лабелин с молодой красавицей-женою и приобрести дом. Или все же выбрать Алеридан? В Лабелине правит герцог Морис со своим цепным псом Деррилом, а продолжать знакомство с этой парочкой нету особой охоты… А можно будет и в Ниар отправиться. Конечно, после того, как окончится мор! Жителей там поубавится, можно будет за бесценок скупить несколько домов и превратить в доходные. Когда народ захочет вернуться в Ниар – извольте, платите монетку Хармону-домовладельцу. А у Полли там имеется мастерская – тоже какая-никакая, а прибыль.

Как ни сладко было предаваться мечтам, сидя в уютном кресле с кубком хорошего вина, а подошло время вернуться к обозу. Ведь Полли, да и все остальные еще не знают, чем окончилась встреча Хармона с герцогом. Милашка, поди, переживает… Приятно!

Хармон пожелал разменять вексель. Тридцать две тысячи четыреста эфесов он переписал на имя графа Виттора Кейлин Агны рода Вивиан и велел отправить в Уэймар с ближайшим курьером, с пометкой: «Лично в руки его милости». Три тысячи четыреста золотых оставил на векселе под своим именем, а двести эфесов попросил выдать на руки монетой.

– Добрый господин, как вы понимаете, банк должен удержать одну двадцатую часть за свои услуги.

– Конечно. Давайте сто девяносто, десятку оставьте себе.

Эх, до чего же здорово: небрежно бросить словцо «десятка», имея в виду десять золотых эфесов! За эти деньги можно прожить несколько лет или купить хорошего коня! Десятка!..

Он вышел из банка, развесив на поясе мешочки золота, и запоздало смекнул, что хотя львиная доля денег осталась на векселе, но сто девяносто золотых монет – все же весьма опасная сумма, заманчивая для грабителей. Клерки вновь пошли ему навстречу, предоставив экипаж с парой охранников. Копыта застучали по широким улицам Лабелина, и тут – вдруг, будто налетело грозовое облако – настроение Хармона переменилось.

Все по-прежнему было прекрасно: свобода, богатство, предстоящая свадьба. Ему даже удалось избавиться от смертельно опасной фальшивки. Сказочная удача! Но все же, нечто повернулось в душе и встало наперекосяк. Нечто не давало покоя, как крупный камень в сапоге. И, похоже, дело было именно в фальшивке.

Да, Хармону несказанно повезло, что сумел продать ее. Но это если глядеть с одного боку. А с другого – злодеи использовали Хармона, прикрылись им, будто щитом. Если бы они просто отняли Предмет, рано или поздно его бы стали искать и герцог Лабелин, и граф Шейланд. И, скорее всего, нашли бы. Землеправители – не те люди, кто легко отступается, а Светлая Сфера – не то шило, которое легко утаить в мешке. Но с помощью подделки грабители надежно замели следы. Ни граф не знает о похищении, ни герцог, а Хармон хотя и распознал подмену, но кому он посмеет об этом сказать?

И вот, чем же все оканчивается? Казалось бы, каждый получил желаемое. Граф Виттор расплатится с долгами и еще оставит себе лишние две с половиной тысячи. Герцог Морис будет жить с уверенностью, что стал на одну ступеньку ближе к богам. Хармон-торговец обеспечит себе роскошь и почет… но до конца дней своих будет знать, что его, Хармона, взули как сельского дурачка. Он держал в руках величайшую святыню, неповторимое чудо! И упустил, отдал грабителям, еще и вынужден теперь покрывать их, будто сообщник!

Да, жить-то дальше можно, и хорошо жить, в роскоши. Но каково тебе будет, брат Хармон, похваляться перед купцами и знать при этом, что ты – величайший простофиля из них? Каково будет молиться святой Елене и говорить всякий раз: «Не серчай на меня, матушка. Я, конечно, потерял святыню, но зато фальшивку удачно продал»? Каково будет заходить в собор, видеть Предметы на алтаре и думать: «Когда-то и у меня был такой. Когда-то… Эх, когда-то…»

Хармон велел остановить в стороне от места, где его ожидала свита. Остаток расстояния прошел пешком, подготавливаясь. Это не составило труда. Он вспомнил, как пальцы его, задубевшие от холода, перебирали кости скелета. Оживил чувство, с которым натягивал на себя камзол, насквозь пропахший мертвечиной. Заново услышал слова толстяка: «Посиди-ка еще недельку с Джеком».

Когда Полли и остальные выбежали навстречу Хармону, по его щекам лились слезы.

– Мы в беде… Горе нам, о горе! Злодеи подменили товар фальшивкой, а барон ее распознал! Он дал три дня, чтобы разыскать товар. Не разыщем – сгноят всех нас в темнице. Ох, беда на наши головы!

Стрела

6 июля 1774 от Сошествия восточнее Реки

окрестности ложа XVIII Дара богов

– Милорд, – Джемис придержал коня, поджидая лорда, – отчего вы думаете, что мы догоним этих людей? Прошел почти месяц, они должны быть очень далеко.

Впереди шел Стрелец – трусил уверенной рысцой, изредка задерживаясь, чтобы навострить нос и принюхаться. Целый месяц назад здесь проскакал вражеский отряд, но оставил по себе след, до сих пор ощутимый для собачьего нюха: конский навоз.

За Стрельцом ехал Джемис. На всякий случай он присматривался к тропе и окружающим деревьям, порою замечал следы копыт или сломанные ветви, или пресловутые кучи навоза, и всякий раз убеждался, что пес идет верной тропой.

Замыкал группу Эрвин. Ему также повезло оказаться верхом. После боя враги увели всех лошадей, мулов и ослов отряда, так что Эрвин лишился средств передвижения. Но к его счастью, чья-то пегая кобыла испугалась сражения и сбежала в лес. Джемис встретил и поймал лошадь прежде, чем она досталась волкам. Теперь лорд Ориджин следовал за воином, восседая на спине этой самой пегой кобылы.

– Я полагаю, они стоят лагерем в двух днях пути от нас, – сказал Эрвин. – Нужно лишь найти.

Воин воззрился на лорда с явным удивлением, и Эрвин сказал:

– Привыкайте думать, Джемис. Весьма полезная привычка. Нас атаковали, чтобы сохранить тайну Дара, правильно?

– Конечно, милорд.

– А когда, по-вашему, противник узнал, что мы подходим к Ложу?

– Сложно сказать. Смотря где у них расставлены наблюдательные посты.

– Враг стоит восточнее Реки, в заведомо безлюдных местах. Кто бы ни явился сюда, он придет через Реку. Так за чем же наблюдать, как не за Рекой?! Мы явились, стали лагерем на том берегу, принялись валить деревья, жечь костры. Часовые врага заметили нас и принялись следить. Когда мы начали переправу, часовые помчались к командиру с докладом. От Реки до Ложа – два дня ходу. Плюс день переправы – три. Значит, за три дня вражеский часовой успел добраться до своего лагеря с известием, а затем ударный отряд примчался к Ложу. От Ложа до вражеской стоянки – полтора-два дня пути.

Джемис уважительно хмыкнул. Спросил:

– По-вашему, милорд, почему они поступили так странно: оставили зимнюю стоянку, но не ушли в Поларис, а стали новым лагерем всего в двух днях пути?

– Ложе – тревожное место. Я бы тоже не задерживался возле него сверх необходимого. Если вы спускались туда, то видели кости на дне. Выпотрошив Дар, они предпочли отойти подальше. А почему не вернулись в Поларис – об этом предлагаю спросить их самих, когда встретим. Они пробыли в новом лагере всю весну и начало лета… есть поводы верить, что они все еще там.

Всадники продолжили путь по лесу.

Овчарка, бегущая впереди, дала бы знать, учуяв свежий запах человека или услыхав движение. Так что можно было не опасаться внезапно наскочить на засаду. Собственно, и причин устраивать ловушки на этой тропе у врагов не имелось: они прошли здесь почти месяц назад, оставив за собою лишь мертвецов. Так что северяне пустили лошадей быстрым шагом, а когда позволяла тропа, переходили на рысь.

Миновал день. Эрвина, как и каждый день после выздоровления, терзал неестественный голод. Истощенное тело жаждало восстановить силы. Всю дорогу он грыз сухари и лесные орехи, но не пожелал тратить времени на привал. Вечером Джемис подстрелил зайца. Выбрав укромную ложбинку, чтобы огонь не был заметен издали, разложили костер. Эрвин едва не захлебнулся слюной, ожидая, пока мясо изжарится. Стрелец ожидал кушанья с тем же нетерпением, поскуливал и высовывал язык, с которого капала слюна. Эрвин в два счета проглотил свою долю еще полусырой зайчатины, отдал собаке кости и тут же начал клевать носом.

– Здесь нельзя спать, милорд, – покачал головой Джемис.

Эрвин сам понимал, что нельзя. Заставил себя подняться, и они двинулись в сторону от тропы, тщательно маскируя следы. Удалившись на полмили от места привала и миновав малинник, Джемис сказал:

– Переночуем тут.

Расстояние давало повод рассчитывать, что их не найдут ночью, даже если обнаружат следы костра, а кусты не дали бы никому подкрасться неслышно. Эрвин лег на расстеленный плащ и пробормотал уже сквозь полудрему:

– Разбудите, когда придет моя очередь…

Он уснул мгновенно.

А когда Джемис потеребил его за плечо, солнце уже сияло.

– Вы дежурили всю ночь?.. – поразился Эрвин. – Мы ведь должны были чередоваться!

– Вам сон нужнее, чем мне, – воин выразительно глянул на ключицу лорда, под которой заживала рана.

– Я приказывал разбудить меня.

– Простите, милорд, я не понял, что это был приказ.

– Благодарю вас.

Эрвин выспался и чувствовал в себе столько сил, сколько еще не было в его теле со дня ранения. Позже он не раз вспоминал великодушие Джемиса, давшего ему отдохнуть. Вероятно, это спасло Ориджину жизнь.

Они возвратились ко вчерашней тропе, заново отыскали старые следы вражеского отряда и двинулись по ним. Прошел час, второй, третий – и лес поредел, стал как будто светлее.

– Подождите здесь, милорд.

Джемис поручил коней заботам Эрвина и пешком двинулся на разведку. Вскоре вернулся с известием:

– Тропа выходит на вырубку.

– В смысле, там вырубили лес?.. – поразился Эрвин.

– Подчистую. Несколько акров земли голые – одни пеньки торчат. Если выйдем туда, нас будет видно за полмили. Нужно обогнуть этот участок.

– В какую сторону?

– На запад, – указал Джемис. – Среди пеньков заметны следы, шли туда.

Избегая открытого пространства, они двинулись вдоль вырубленной полосы на запад. Теперь шли пешком: воин с овчаркой впереди, высматривая возможные засады, Эрвин с лошадьми – в сотне шагов позади него. Вырубка окончилась, но вскоре началась новая. С востока в Реку впадала притока, вдоль нее и шла полоса пеньков. Кто-то методично валил лес и сплавлял речушкой на запад. Люди, нашедшие дар, строили здесь что-то.

Ближе к полудню им встретился пригорок, на котором обосновались ясени и кусты папоротника. Решено было оставить коней и Стрельца внизу, а самим подняться на холм, чтобы высмотреть дальнейший путь. То, что они увидели с вершины, заставило Джемиса удивленно присвистнуть.

Эрвин спросил:

– Мне это мерещится?..

– Нет, милорд, – качнул головой воин. – Мы оба это видим.

Они подползли к обрывистому краю холма, используя для прикрытия заросли папоротника. Холм нависал над полосой вырубки, тянущейся вдоль речушки. В четверти мили на восток среди чистого пространства стоял деревянный форт.

Крепость была выстроена по всем правилам. Ее окружал ров, заполненный водой из речушки, затем – мощный вал, по гребню которого тянулась стена. Не частокол, а именно стена, хотя и сложенная из бревен вместо камня: футов двадцать в высоту, с галереей и бойницами, с шестью массивными квадратными башнями. Двое ворот вели к подъемным мостам. Из-за стен выглядывали лопасти ветряков. Крепость занимала площадь не меньше двух акров – в половину замка Первой Зимы. Большое и могучее строение! Сотня человек сможет держаться в этом форте месяцами, если только атакующее войско не сумеет поджечь стены.

Эрвин пригляделся повнимательнее. На галерее стены и в бойницах башен виделось какое-то движение. Там прохаживались часовые – по крайней мере, по одному на каждую башню и простенок.

– Дюжина вахтенных в одну смену, – подумал о том же Джемис. – Стало быть, весь гарнизон – сотни полторы-две.

Эрвин заметил еще кое-что: стены имели рыжеватый оттенок – не древесный, но глинистый. Бревна обмазали глиной, чтобы защитить от огненных стрел. Уйма труда понадобилась на это!

– Как думаете, они готовятся к осаде?

– Нет, милорд. Но очень хорошо поддерживают гарнизонную дисциплину. Их командир – жесткий и опытный человек.

Джемис огляделся, погладил по загривку Стрельца – тот лежал спокойно, не шевеля ушами.

– Здесь опасно оставаться, милорд. Этот холм слишком удобен для наблюдения. Будь я кастеляном форта, поставил бы здесь пару вахтенных.

– Возможно, они нам и нужны? Высмотреть бы их и взять в плен.

Эрвин против воли потянулся к мечу.

– Тогда стоит вернуться к лошадям. Животные заметнее нас, и если здесь бродят люди из крепости, то сперва наткнутся на наших коней. Попробуем взять их там.

Эрвин согласно кивнул и подался ползком назад, вглубь леса. Джемис удержал его:

– Взгляните, милорд!

Ворота форта открывались.

В просвет показались фигуры людей. Вот они выдвинулись на мост: один, второй, третий, десятый… Все были пешими и без брони. Однако люди, составлявшие отряд, разительно отличались друг от друга. Головная группа – пятнадцать человек – вне сомнений, были воинами. Одеты в красные рубахи имперской пехоты, вооружены копьями, на спинах – вещевые мешки. Впрочем, не столько амуниция отличала этих людей, как их походка: твердый размеренный шаг, равный по ширине, выдавал выучку, привычность к слаженным маневрам.

А следом за алыми рубахами двигалась другая группа. Этих было двенадцать. Спутанные волосы напоминали вороньи гнезда. Одежду заменяли серые лохмотья, лишь у двоих на ногах имелась обувь. Веревка спутывала их руки за спинами и связывала людей в единую цепочку. Они ковыляли нестройно, неуклюже. Кто-то хромал, другой неестественно горбился, иной спотыкался и чудом не падал. Однако цепочка продолжала идти в темпе, который задал авангард. У связанных не было выбора: позади них шагала пятерка копейщиков в красных рубахах. Едва кто-то из связанных замедлял шаг, как тут же получал удар промеж лопаток.

– Пленники, – шепнул Эрвин.

– Их не очень-то берегли, милорд. Все тощие, как щепки. У второго в цепи сломана рука, у шестого раздроблена стопа – наступает на пятку и чуть не орет. А замыкающий, у которого волосы сожжены… Тьма их сожри!

Эрвин ахнул, когда пригляделся к последнему пленнику. Лысый тщедушный паренек с красными ожогами на черепе… то был не парень, на самом-то деле. Девушка! И предпоследней в цепочке пленников тоже была женщина – она цеплялась за плечо идущего впереди, чтобы не упасть.

Ни одна армия Империи не брала в плен женщин. После боя солдаты могли позабавиться с простолюдинками, командиры порою смотрели на это сквозь пальцы. Но ни один рыцарь не позволил бы своему отряду держать девушку в оковах, морить голодом, пытать! Это не просто нарушение законов войны, а плевок в лицо Праматерям!

– Что это за люди?.. – прошептал Джемис. Его тоже потрясло увиденное.

– Алые рубахи, – процедил Эрвин, – отличная строевая выучка, искровые копья. Те самые люди, кого мы искали – солдаты Короны.

– Искровики пытают женщин?.. Милорд, такого быть не может.

Однако он видел это. Пятерка стражников в хвосте отряда несла не простые копья: наконечники были раздвоены, словно клешня краба. И ветряки над фортом – не один, не два, а четыре! Чтобы качать воду, хватило бы пары. Мельницы вращают валы искровых машин, а те заряжают очи. Гарнизон состоял из искровой пехоты!

– Отступаем, милорд?..

– Нет. Я хочу знать, куда они пойдут.

Эрвин заметил, как Джемис покосился на него, и буквально услышал мысли воина. Двадцать искровиков – против кайра, неженки и собаки. Однако если отряд серьезно отдалится от форта, то расположится на ночлег. Вряд ли они поставят больше четырех часовых. Один достанется лорду, один – овчарке, двое – кайру. Можно перебить их тихо и завладеть оружием. Затем, с искровыми копьями в руках, атаковать остальных. Тех будет шестнадцать, но растерянных и сонных. Есть шансы… скажем, один шанс. Полшанса. При условии, что раненый лорд окажется способен хоть на что-то. И захочет рискнуть собою ради дюжины незнакомых простолюдинов.

– Они не уйдут далеко, милорд. Пленные едва ковыляют. До ночи все вернутся в крепость.

Эрвин понимал это, но не двигался с места, прикипев глазами к цепочке людей. Отряд приблизился к пригорку, где затаились двое северян. Они вжались в землю среди кустов папоротника, а пленники с конвоирами прошли мимо в каких-нибудь полусотне шагов и двинулись дальше вдоль вырубки.

– Пойдем следом, милорд? – прошептал Джемис, когда враги отдалились шагов на триста.

Но в этот момент отряд остановился. Алые рубахи встали на берегу речушки, выстроив пленников в шеренгу. За спинами несчастных была сотня ярдов вырубки, дальше начинался лес.

Конвоиры рассекли веревки, отделив пленников друг от друга и освободив им руки. Те переглянулись, боязливо съежились, глядя на солдат. Человек с поврежденной ногой не смог устоять, сел на землю. Конвоиры не подняли его, он остался сидеть, сжимая опухшую ступню.

Командир отряда – он был на голову выше подчиненных – выдвинулся на фланг. По левую руку от него стояли пленники, по правую замерли в шеренге солдаты.

– Это казнь, милорд, – шепнул Джемис.

– Чепуха, – буркнул Эрвин. – Заколют искровыми копьями? Скверна для оружия! Да и зачем бы их вели вверх по речушке? Чтобы трупы принесло обратно к форту?..

В глубине души Эрвин догадывался, что воин прав. Но умом искал возражений – очень уж не хотелось видеть то, что предстояло вскоре.

Рослый командир искровиков скинул на землю свой мешок, присел, развязал. Вынул и положил на выгоревшую траву нечто совершенно неуместное: три округлых гладких булыжника. Они были розовато-дымчатыми, как кварц, и хорошо отполированными. Блики сверкнули на камнях.

Зачем они? Неужели пленных забьют насмерть булыжниками?!

Командир поднял камень и показал солдатам. Слова не долетали, но рот командира ритмично раскрывался – он пояснял что-то своим бойцам. Закончил речь вопросом. Спаянный хор голосов достиг Эрвина:

– Так точно.

Тогда командир перекинул булыжник в левую руку и прищурился. Эрвину показалось, что кварц заблестел сильнее, словно разгорелся. Вражеский офицер сжал правую ладонь в кулак и вогнал ее в камень.

Нет, не ударил! Двести ярдов дистанции, но Эрвин отлично рассмотрел! Видел и Джемис – лорд услышал потрясенный возглас воина. Командир искровиков вонзил руку в булыжник, будто нож в масло! Камень вздрогнул и вздулся, приняв в себя плоть. Пошел волной, перетек дальше по руке и застыл, обжав предплечье розоватым наростом. Офицер поднял руку вверх – так, чтобы солдаты смогли разглядеть ее. Солнце переливалось в толще кварцевого обруча.

– Что это, милорд?.. – выдохнул Джемис. И, не получив ответа, повторил: – Что это за чертова тьма?!

Офицер прошел вдоль строя. Он говорил что-то, солдаты глядели на его руку. Остановившись, он вытянул ее перед собой, сказал пару слов, и воздух перед ладонью подернулся маревом. Задрожал прозрачными волнами – так бывает, когда горячий воздух поднимается над раскаленной мостовой.

Потом он нацелил руку в грудь ближайшего пленника.

Лохмотья и кожа вспыхнули и разлетелись клочьями, пламя сдуло их. Обнажились ребра, огонь ворвался в грудную клетку, что-то лопнуло, брызнула и испарилась кровь. Спина треснула и обуглилась, пламя прорвалось сквозь нее, выдувая сгустки пепла.

Тогда пленник упал. Ноги и таз, голова и шея сохранились целыми, от торса остались обугленные кости. Позвоночник переломился, тело распалось надвое при падении.

Пламя исчезло, угасло марево перед ладонью командира.

Это заняло секунду или даже полсекунды. Несчастный не успел и вскрикнуть.

Эрвин не мог отвести взгляда от останков. Смотрел, смотрел, смотрел – а мозг все отказывался верить глазам.

Пленные шарахнулись в стороны от трупа, и так же, как Эрвин, продолжали таращиться в то место, где вдох назад стоял человек. Один вдруг истошно завопил и бросился бежать. Крайний солдат ловко подсек ему ноги древком и нанес несколько ударов. Пленный перекатился на спину, корчась от боли. Женщина – та, что цеплялась за плечо соседа, – схватилась за сердце и осела наземь.

Командир прошагал к своему мешку и поднял второй кусок кварца. Отдал приказ, левофланговый копейщик выступил из строя.

– Положи копье. Протяни руку, – приказал ему командир.

Слова по-прежнему не достигали слуха Эрвина, но солдат сделал именно это: отложил копье и вытянул руку. Командир ухватил его за предплечье, чтобы боец не дернулся, и насадил розовый камень на его ладонь. Копейщик неловко потряс рукой, кварц медленно, будто нехотя, стек на предплечье, застыл наручем от локтя до запястья.

– Колдовство?.. – шепнул Джемис. – Это что же, колдуны какие-то?..

Командир говорил, а солдат, покорный его указаниям, поднял руку, сделал несколько взмахов, выставил перед грудью. Вот вокруг ладони замерцало марево. Солдат напрягся и замер, не отводя глаз от собственной руки.

Офицер повернулся к пленникам. Помедлил, прикидывая. Ткнул пальцем в хромого с поврежденной ступней, обронил пару слов. Пленник окаменел, глядя на командира снизу вверх. Тот повторил приказ.

Пленник поднялся, морщась от боли. Сделал шаг спиной вперед, не решаясь отвернуться от палача. Тогда командир рявкнул:

– Беги!

Пленник повернулся, захромал через вырубку, припадая на здоровую ногу, то и дело оглядываясь через плечо. Командир вскинул руку с растопыренными пальцами.

– Пять! – он загнул мизинец.

Хромой человек пошел быстрее.

– Четыре.

Пленник вновь оглянулся и налетел на пень больной ступней. С воплем упал, зарыдал от боли, поднялся на четвереньки, пополз.

– Три. Два.

Хромой исхитрился встать и запрыгал на одной ноге. Ярдов двадцать отделяли его от шеренги.

– Один, – крикнул командир, согнув большой палец. Указал кулаком в спину хромому. – Огонь!

Солдат с кварцевым обручем поднял руку. Ничего не случилось – он не сумел заставить камень выстрелить. Хромой сжался, сгорбился, но продолжал ковылять к лесу. Командир взял солдата за руку и сказал пару слов. С ладони бойца сорвался комок огня и ударил в землю в ярде от пленника. Грунт выгорел на фут в глубину, осталась черная впадина.

– Ааааа! – закричал хромой, ускоряя шаг. – Аааа! Аааа!

Второй шар ударил позади него, третий прошел над головой. Четвертый задел левую руку и обуглил от плеча до локтя. Пленный все еще бежал.

Солдат опалил ему бедро, потом прожег дыру в боку. Хромой упал на колени, и очередной выстрел, наконец, угодил ему в голову. Дымящийся труп рухнул плашмя, вздрогнул в конвульсии и замер.

Командир вызвал следующего солдата и протянул ему оставшийся камень.

– Милорд, – выдохнул Джемис. – Милорд!..

Впервые за все время, что Эрвин знал его, в голосе воина звучала растерянность, чуть ли не паника. Эрвин – неженка, он ранен и неопытен. Но он – лорд, тьма его сожри! Сюзерен, повелитель, отпрыск всемогущих Ориджинов! Эрвин должен знать, что делать. Эрвин должен решить!

Он понятия не имел, что делать. Сердце колотилось, спина леденела… Не дай воинам заметить, что чувствуешь то же, что они.

– Спокойно, Джемис. Молчи и смотри, – сумел выцедить Эрвин. – Молчи и смотри.

В этот раз двое солдат вооружились огненными камнями. Не желая ударить в грязь лицом, один из них опробовал меткость на пне, торчащем поодаль, и с третьего выстрела испепелил. Второй солдат последовал его примеру и также пристрелялся по пню. Затем командир выбрал следующую жертву.

Русый крестьянский паренек опрометью бросился к лесу. Он не хромал, несся, как волк, прыжками преодолевая пни. У него были шансы… так казалось.

– Огонь, – велел командир.

Первый выстрел подсек пареньку колени, второй прожег дыру в спине.

Следующей мишенью оказался старик. Он не смог бежать, при счете «два» меж ним и шеренгой была лишь дюжина шагов. Старик развернулся лицом к палачам – отчаянная попытка умереть с достоинством. Солдаты сочли, что бить наповал с такого малого расстояния скучно. Сперва они сожгли ладони старика, затем локти, плечи. Краями огненных сгустков стерли уши и щеки. Лишь затем залпом добили жертву.