Текст книги "Светорожденные. Предвестники бури"

Волшебник выпрямился, сунул руки в карманы брюк, и посмотрел на девушку взглядом человека, оценивающего свою собственность. Элин свела брови и недовольно хмыкнула.

– Сотни больных и раненых приходили ко мне. Тысячи смертей каждый день. Виной тому был некто темный, имя которого боялись назвать даже самые храбрые. Я решила, что кто-то должен его остановить, – девушка обратила к нему взор, и могло бы показаться, что она видит его насквозь. – Никто меня не ловил. Я пришла сама и пришла убить вас, алакс.

– Ох, звучит угрожающе, – Хедрик поднял руки, наигранно сдаваясь, – я весь дрожу. И как же ты собираешься это сделать, Элин?

– Это уже не ваше дело. Ваше дело расплатиться по долгам. Вы ответите за все свои злодеяния, за всю ту боль, что причинили Руне, ее людям, альвам, ее миру!

Хедрик засмеялся.

– Что ж, мне бы хотелось посмотреть на это.

– Никогда нельзя недооценивать своего врага, о великий алакс, – вымолвила девушка, ехидно выплевывая последние два слова. – Если это буду не я, то придут другие. Какими бы не были жители Эйлиса, они смогут дать отпор! Никогда наш мир не будет таким, каким вы намереваетесь его лицезреть. Мир не подчинится!

– Он уже подчиняется! – выкрикнул владыка, обернувшись к витражам. – Если бы ты видела, что сейчас показывают мне мои зеркала-вестники, твои речи были бы иными. Ты же умная девочка, ты же должна понимать, что война, которую эйлисцы так избегали, проиграна. Я победил, – алакс выдохнул, пытаясь отпустить внезапно нахлынувшую злобу. – Ты стоишь на стороне проигравших, Элин, на стороне слабаков и тех, кто играет роль сосудов для душ – не больше и не меньше, но при этом ты не одна из них. И сейчас, Элин Джейн, я могу предложить тебе то, что никому еще не предлагал. Ты убила много моих хранителей, но я готов закрыть глаза на это. Ты думаешь, что верна прежней Руне, но я готов убедить тебя в обратном. Эти стены еще не слышали того, что великий алакс собирается сказать сейчас.

Боттер Кнат, переполняемый любопытством, замер, кусая костяшки пальцев, хранители перестали дышать.

– Я хочу даровать тебе помилование. Я отпущу твои грехи перед империей, а взамен, ты станешь моим агасфеном.

Волшебница подняла на Хедрика взгляд. Взгляд был полон ярости.

– Соглашайся, Элин Джейн, – улыбнулся он, наслаждаясь ее прекрасной ненавистью. – И тогда я сделаю так, что память вернется к тебе. Ты станешь прежней, станешь той, кем была. Разве ты этого не хочешь? Я ведь вижу – ты желаешь этого больше всего на свете.

Карие глаза пылали. Вторая распахнула губы и воздух содрогнулся:

– Вы ошибаетесь, алакс. Я хочу лишь одного: вашей смерти! Кто бы вы не были, какими бы силами не обладали – мне наплевать! Я убью вас. Вы ответите за все те злодеяния, что содеяли с моими родными, с гардвиками, со всем миром!

Следующая вира промелькнула со скоростью света. Никто не успел среагировать. Никто не ожидал ничего подобного. Она сумела одним движением высвободить руки из сковавших ее цепей, обратив их в пепел. В сие мгновения алакс еще раз подтвердил для себя то, что Элин Джейн – все еще прежняя Вторая: несклоняемая, неподвластная никому бестия, не способная усомниться в своей правоте.

Откуда-то в ее руках возник кинжал. Алакс не успел разглядеть его, лишь уловил на себе яркий луч отраженного в лезвие света. Девушка кинулась на Хедрика – тот отреагировал слишком поздно. Боттер Кнат успел тысячи раз проклясть себя за то, что не вонзил в ее сердце иглу, полную делиса; что разрешил мори отойти, дав ей свободу.

Кинжал вонзился Хедрику в левое плечо. Бить пришлось в слепую. Кровь брызнула ей в лицо, струйкой побежала вниз. Девушка в ужасе отпустила рукоять кинжала и сделал шаг назад. На туну все замерло: Боттер Кнат, прокусывающий кожу на пальцах до костей, хранители, растерявшиеся от столь наглой выходки пленной, живые витражи, обратившиеся в полые стекла. Мори отреагировали с опозданием, ударом опрокинули девушку на пол, приставив к ее тонкой шее мечи. Острие прокололо ее кожу, черная венозная кровь тонкой струйкой выбежала наружу. Волшебник не издал ни звука. Будь это обычный человек – закричал бы в криках агонии. Удар был сильный, очень сильный. Никто бы и подумать не смел, что ее руки способны на такое, и даже она сама, кажется, в случившееся еще не верила.

Лезвие вошло гладко по самую рукоять, пробив его насквозь. Ударь она чуть ниже – задела бы сердце. Золотая мантия стала осыпаться в кровавых пятнах. Удар пошатнул его, заставил великого и непобедимого алакса сделать шаг назад.

Он был удивлен, поражен, обескуражен.

– Никто. Никто не смеет поднимать на меня руку, дорогая Элин, – поразительно спокойным и поучительным тоном сказал он, будто бы ничего не произошло, – особенно, если в этой руке оружие.

Он бесшумно вытащил кинжал и отбросил его в сторону, попутно вспоминая страшный сон, о котором поведала ему девушка с пепельными волосами. «Кажется, на сей раз она была обеспокоена не без причины» – подумал он и тут же переключил все внимание на Вторую, что лежала у его ног. Сейчас она была похожа на крошечного, испуганного, дикого лисенка, загнанного в угол. Он слышал, как бьется ее сердце, отбивая марш тысяч воинов, идущих строем. Ей было страшно, но боялась она не его. Алакса вдруг накрыло волной гнева. Неужели она не испытывала страха перед ним – великим владыкой Руны? Неужели ее пугала кара за нарушение закона Мудрых больше, чем беспощадный правитель Дарка воплоти? На лице заиграла маска неимоверной злобы. Хедрик быстрым шагом приблизился. Хранители отошли. Алакс приподнял свою дрожащую руку, и Вторая распятая взлетела вверх, как тряпичная кукла. Холодные, липкие пальцы, покрытые свежей кровью, схватили девушку за ее тонкую шею. Не ожидавшая этого, волшебница вцепилась в него ногтями. Хедрик поднял ее над землей. Она начала задыхаться. Легкие загорелись бешеным пламенем. Элин стала пытаться ударить его ногами, но магия волшебника сковала все ее тело.

– Теперь ты знаешь, Элин, зачем я пью души, – прозвучал его напряженный голос. – Они делают меня неуязвимым, дают мне могущество, которого у тебя никогда не будет. Они дают мне бессмертие. Каждая душа по-своему хороша. Какова же будет твоя? Думаешь, после содеянного, она еще не развалилась на части, не истлела?

Каждый в зале был уверен, что алакс тотчас же извлечет душу Второй, что он убьет ее без каких-либо колебаний. Но он стоял, разглядывая ее лицо, пытаясь увидеть глаза, спрятанные под повязкой. Все было тщетно. Глаза продолжали скрывать истинную Вторую за завесой тайны.

Со всей силы он отбросил ее. Девушка пролетела через весь зал. Волна магии пригвоздила Элин к стене. Трещины пошли по мраморному камню. Звук от удара эхом отразился от витражей, смешиваясь с треском ломающихся костей. Кровь струйкой потекла из ее полуоткрытого рта. Магия иссякла. Умирающие тело упало на пол. Его рука вновь вознеслась к небу.

– Мой алакс! Она умирает! – запищал Боттер Кнат. Хедрик остановился. Он не должен был ее убить, не сейчас. Злоба медленно утихла. Алакс подошел к бессознательному телу, присел, скользкими руками снял с глаз повязку. Глаза были открыты. Черные, огромные зрачки заполнили все свободное пространство. Тряпичная кукла превратилась в фарфоровую. Хедрик испуганно притронулся к ее руке. Кровь медленно билась по венам. Она еще жива.

– Что с ней делать, мой алакс? – дрожащим голосом спросил Боттер, неуверенный ни в чем.

– Пусть ее излечат и отправят в темницу, – ответил Хедрик, облизывая свои пальцы.

– Которую? Под замком?

– Нет. В башню Аладеф! – сказал он, срываясь на крик. – Все вон!

Наполненные ужасом слуги быстро удалились, прихватив тело пленницы с собой. Хедрик остался один. Он подобрал кинжал и сел на трон.

Алакс не знал, что заставило его так броситься на нее. Мысли перепутались с чувствами. Алакс не был уверен ни в чем, боялся закрыть глаза и осознать, что все это время не спал, что это не сон, что это – реальность. Вторая жива, и она снова здесь.

Он рассмотрел кинжал, вытер его от своей крови. Нет, это был не простой клинок. Он сделан альвами. Алакс был уверен, что на Эйлисе те не куют оружие, а значит сие прибыло издалека, из другого мира.

– Чертова ведьма! – выкрикнул он, отбросив кинжал в дальний угол, и тут же осмотрелся по сторонам, боясь, что его кто-нибудь услышит. В зале никого не было. Хедрик продолжил размышлять. – Это из-за нее! Люцира не должна узнать о ней, иначе всему придет конец. К счастью, пока она на Астро, мне нечего боятся. В башне Вторая будет в безопасности, а потом я решу, что с ней делать.

Похолодало. Смутно потянулись морозные тучи с севера. Хедрик съежился и хмуро взглянул на своих вестников. «Покажите мне ее» – потребовал он. Витражи заиграли светом. Зал окрасился в бардовый и на дрожащих стеклах выступили безликие красные земли.

***

– Осторожнее тут! – прикрикнул Боттер, входящему в покои знахарю-альву (уж больно подозрительным тот ему показался). Вытащили иглу. Кости заросли, раны исцелились.

– Надо было сделать это раньше, – заворчали напуганные слуги. – Как ты мог допустить, чтобы нашего алакса ранили, Боттер?

Черные лошади тронулись, поднимая в воздух горы пыли. Повозка заскрипела. Скоро темная завеса накрыла ее, капли сиреневого дождя бурой мглой затуманили следы конницы. Промчались леса и поля. Слуги тьмы не оборачивались и не останавливались. Они мчались туда, откуда, как верил владыка, сбежать никому не удастся. Они ехали в Аладеф.

Глава вторая. Аладеф

Она – ребенок и маленькая птица,

Свободы жаждет, хочет полетать.

Но сделать шаг нельзя,

Ведь можно и разбиться

Уж лучше в клетке ей всегда томиться,

И крылья хрупкие легонько обломать.

Линда Закс, «Сборник прозы Норгрота» I ЭТВ

Ей показалось, что наступил рассвет. Мучительным стоном крошечные пучки угасающего света вязкой смолой прокрались через скальные камни и ворвались в ее темницу. Здесь они были последней каплей жизни, последним оплотом надежды на то, что мир еще не угас, что солнце, хоть и чужое, но все еще светит так же ярко, как и вчера.

Свет умер. Она потянулась к выскобленному человеческими костями крошечному окошку, на котором все еще оставались следы запекшейся крови, чтобы еще раз уловить его прощальный взгляд. Черные пауки неохотно расступились, давая ей возможность взглянуть на мир по ту сторону стены и тот мир улыбнулся, ведь он никогда не умирал.

Ее окружала непреходящая темнота, что преследовала пленницу с самого ее рождения. Вокруг не было ничего, кроме грязных смолистых кирпичей да серых камней. Ее клетка кружилась каждый день, каждый час, каждое мгновение ее жизни, запачканной страхом, голодом, ненавистью к себе, к другим, ко всему жестокому миру. И от этого вечного круговорота железные прутья, что сковывали стены воедино, скрежетали и гудели. Она мало-помалу сходила с ума от этого звука, желая всем сердцем услышать что-нибудь еще, но иных звуков здесь не было уже, кажется, тысячи лет.

Заложница оставалась наедине с собой и со страхом, что веял из всех щелей, высвобождался из каждой крупицы ее отравленной плоти. От него нельзя было скрыться. Здесь, на поле боя, он – безжалостный противник, давно забывший, что такое сострадание и жалость. Она, как бы и не желала победить его, всегда проигрывала и срывалась в бездну своего немыслимого отчаянья.

Сегодня ее темница была близка к земле, хотя еще вчера парила так высоко, что голова шла кругом.

Так сильно давила пустота.

Кажется, прошел год, но время – жестокий обманщик. Ровно месяц назад Ольну – невинную, чистую душу, поселившуюся в крошечной десятилетней девочке, привели сюда и обрекли на страдания.

Она помнила, как всю дорогу рыдала и звала на помощь. Она не понимала, за что. За что ее сажают в клетку, словно преступника, грязного убийцу, запятнавшего себя и душу, неподвластными прощению, грехами? Искала мать. Звала. Звала….

Все – настоящее, прошлое, будущее – смешалось в одночасье. Никто не пришел. Она плакала, и не было ничего постыдного в ее слезах, ей можно было плакать.

Она помнила, как всю дорогу ее пытались схватить дряхлые и иссохшие руки других пленников, потерявших человеческую сущность и обратившихся в диких, бешеных хищников, коими двигало одно желание – желание выжить и не умереть от голода. В тот день она сказала себе, что их не нужно бояться. Совсем скоро она сама станет такой же, станет одной из них. Рабы станут рабами, а господа продолжат править. Она не будет одинока в своих страданиях.

Они подымались вверх и этим ступеням не было конца. Слезы лились рекой. Ольна рыдала, как младенец, хотя, чем тогда она отличалась от младенца? Она лишь беспомощный ребенок, который не в силах дать отпор.

Ее несли и несли, по редким окошкам она понимала, что земля осталась далеко внизу. Теперь она над небесами, хотя еще жива, высоко – высоко, откуда сбежать не удастся, да и никому не удавалось.

Ее отпустили, и перед глазами все слилось. В темноте не было ничего, кроме страха. «Ты привыкнешь к нему, станешь его частью» – сказала она себе, провожая стражника, идущего к железной двери. Проскрежетал ключ. Последний оплот света угас. Ольна осталась одна.

Иногда она думала, что все это ей только кажется, что мир вокруг – вымышленная реальность, всего лишь бред умирающего. Ей было страшно осознавать то, что, может быть, она все еще лежит под завалами разбившегося вертолета, изрезанная осколками и острыми камнями, под нескончаемым пулеметным огнем.

Но все же она чувствовала. Чувствовала холод в безликие ночи, одиночество, жажду и голод часами напролет, а значит, она все еще жива, все еще дышит.

Девочка знала, что остатки своей жизни она проведет здесь: в седьмой от востока темнице, на седьмом круге нескончаемой башни, уходящей до самых небес.

Совсем скоро она изменилась как снаружи, так и внутри. Ольна повзрослела. Детство кончилось слишком рано. И будучи еще крохой, она думала о серьезных вещах. Ей в голову приходили невероятные мысли, являвшиеся не всякому мудрецу. Она изменилась и внешне, но сама этого знать не могла – в узилище не было ни зеркал, ни окон. Ольна запомнила себя такой, какой была на Земле: русые кудрявые волосы, темно-зеленые глаза с проблеском света, большие бледные губы и крохотное личико с пухлыми щечками.

«Увидь я себя сейчас – не узнала бы, – часто подумывала она, разглядывая седые взъерошенные волосы и хватаясь за торчащие ребра, слегла покрытые тонким слоем обветшалой кожи. – Ходячий скелет».

Каждый день она мечтала о чуде, как и любая другая девочка ее возраста. «Настанет день, и принц на белом коне вызволит тебя из этой башни. Принцесса будет спасена» – твердил угрюмо голос, но пробегали дни, а принца не было, как и не было дня, когда она не плакала, уткнувшись носом в гнилой сноп травы, пропитанный ее слезами.

День возрождался. Заложница отпрянула от трещины и подползла к черствому сухому хлебу и миске с молоком – все, чем она должна была прокормить себя сегодня. Ольна с жадностью накинулась на еду и каждый ее кусочек казался божественным. Еда нужна была чтобы спасти тело, не душу.

Послышались крики. Ольна навострила слух. Такое бывало не часто, но она точно знала, что это значило. За стеной кто-то умирал мучительной смертью. Девочка ждала, когда подобное произойдет и с ней. Возможно, глубоко в душе она хотела этого, ведь нынешняя ее жизнь была хуже всякой кончины, однако судьба – бессердечная старуха, давала ей еще и еще один шанс, чтобы жить и страдать. Морон был на ее стороне, хотя Ольна и не знала, что такое Морон. Она называла ночное светило «треснувшей луною», а странное изменчивое солнце, что огромным, расплывчатым круглым пятном, без четких границ и препятствий ютилось на небосводе днем – «мерцающей бочкой». Часами она могла смотреть на них обоих и не чувствовать боли в глазах.

Больше всего ей нравились две совсем не похожие друг на друга круглые частицы луны, что разрезали небо на две половинки. Что возвышалась левее походила на желтую пенку парного молока, а что правее – зияющую голубую пучину глубин звездного океана с розовыми бороздами и изгибами синей небесной волны.

«Небо здесь весьма странноватое, – подмечала девочка, часто сравнивая его с закрытой колбой цветных красок, – никогда не знаешь, чего от него ожидать». Оно каждый день меняло свои краски, словно по прихоти. Эдакие метаморфозы Ольну страшно забавляли. Вчера оно было желтое, и, огибая края темниц, вязкой жидкостью окутывало леса и поля, пестрило через узкие проемы кирпичей. Под конец дня небо стало слишком назойливое, от него захотелось спрятаться, убежать прочь, и, будто ведая это, загадочное солнце ушло за горизонт, накинув на него звездную завесу. Стемнело.

Несомненно, порой небо становилось голубым, чуток отличаясь от земного, но сие случалось крайне редко.

Сегодня оно было бледно-зеленое. Мутная, слегка смазанная рябь чувствовалась в нем. Огромное солнце сияло серебром, прогоняя каждую свирепую тучу прочь и чувствуя торжество сладкой мести. Светило разгневалось на них за то, что три дня назад они с самого утра укутали землю грязным болотным покрывалом, и, призвав к себе на помощь жуткий ливень, напрочь разбили отряд солнечных весенних лучей.

Хлеб и молоко куда-то испарились, будто бы прошли мимо рта. Голод продолжал ее тревожить, Ольна решила отвлечь себя и вернулась к крошечному окошку в реальный мир.

Туман скручивался в разные забавные формы, парил над травой, деревьями, покрывал каждый клочок земли. Вот завиток принял форму пегаса. Пегас взлетел вверх, взмахнул своими белоснежными крыльями и исчез. А вот и летающий кит. Ольна была уверена, что в этом мире эти чудные животные, все же, предпочитают летать.

Эйлис пробудился. Сквозь дальнюю пелену Ольна разглядела, как зеленая материя, словно тончайшая ткань, вспорхнула с поверхности трав и листьев, сплелась воедино, обратившись в зеленого человечка, что с песней на устах отправился в пляс по лесным тропам. Ничего особенного в этом девочка не видела. Она давно сошла с ума, так что удивляться чудесам была не намерена.

Деревья не двигались, но Ольна то знала: они притворяются. Отвернись на мгновение – они тут же начнут шептаться друг с другом, как давние соседи.

С ветвей спорхнули птицы. Ах, какие здесь были птицы! Невиданные, прекрасные. Ольна никогда не видела на Земле ни одной подобной.

Струйкой бежал ручей с хрустальной водой. Видя его, пленница теряла голову.

– Хотя бы капельку той водицы! – простонала она, сглотнув острый комок, вставший поперек горла.

Чуть ниже ручей впадал в реку, однако ее пленница не видела, а только слышала. Соблазн напиться был велик, но она не могла преодолеть каменные стены.

– Вот зараза! – вздохнула заложница и опрокинулась назад, забросив ногу на ногу. Из далека послышался топот копыт, эхом отражающейся от стен каньона, что прятался за непроходимым лесом. Ей стало жутко интересно посмотреть, кого еще привезли, но вставать было лень.

Темница опустилась совсем низко, звуки доносились четко и ясно. Конница приближалась. Фыркая и стуча копытами, жеребцы рассекали воздух и разносили в клочья все преграды на своем пути.

 
Топчут кони землю,
Мечутся в сомнениях,
Лозы виноградные
Обрывают с рвением.
Люд кричит и стонет,
Горы ходуном
Воскресение Светлое
Входит в каждый дом.
 

Ольна пробормотала вслух какие-то строчки, внезапно всплывшие у нее в голове, а затем начала жевать соломинку и чуть было ею не подавилась. Внезапно вспомнила, что когда-то в такие же весенние дни она встречала Пасху. Столько ярких красок было вокруг! Красные, желтые, зеленые, синие! Раскрашенные яйца были похожи на волшебные камушки.

Всей небольшой родней они пекли куличи. У бабушки был особый рецепт, что делал вкусным не только заснеженную верхушку, присыпанную разноцветными сахарными крошками, но и пылающую ванилью сердцевину. А затем, когда небосвод озарялся золотой тропинкой солнца, они шли в церковь. По дороге отец сажал ее на плечи. Ольна любила те моменты, так как начинала чувствовать себя взрослой, видела мир вокруг с высоты.

На обратном пути ей всегда давали свечу. Мама говорила, что донеси она ее не угасшей, то удача всегда будет на ее стороне и счастье никогда не покинет их дом. Тогда ей было девять лет. С большим трудом, спасая хрупкое пламя от не щадящего ветра, девочка донесла свечу в целостности и сохранности до самого дома, а на следующей день в город пришла весть о том, что на западе материка началась война.

Не так много праздников она помнила, не каждый из них смог найти себе место в кладовке ее детской памяти. Большую часть там занимали иные воспоминания.

Война… Сколько боли, горечи принесло ей это слово. Кто начал ее, да и зачем? Ольна не видела смысла в этих войнах, не ведала причин, которые могли оправдать миллионы загубленных жизней. Ольна не понимала, почему война коснулась ее. Это ведь не она пересекла чьи-то границы с оружием в руках, не ее семья расторгла мирные договора. Все, что ей нужно было, это просто жить в мире, учиться, открывать для себя что-то новое. Все обрушилось в одночасье.

Но несмотря ни на что, те дни были для нее волшебны. Конечно, еды не хватало, но может быть именно это спасло ее сейчас. Она часами сидела в укрытии и, может быть, именно это дало пленнице невероятную терпимость и силу духа.

Мать говорила ей, что грядущая весна принесет что-то новое. Как ни странно, она была права.

– Я заперта в темнице, мой папочка на фронте, а мамочка… Неизвестно, жива ли она, – хмыкнула Ольна, скрючиваясь. – Действительно, что-то новенькое.

Девочка закрыла глаза. Она вспомнила родителей, что остались там, на Земле. Она давно перестала винить себя за то, что не успела сказать им, как сильно их любит. Теперь – слишком поздно.

– Что ж, почему бы не взять дневник и не прочесть его заново, – подумала Ольна. Дневник матери – все, что осталось у нее от родителей, все, что она смогла пронести сквозь пространство и время.

Девочка порылась в снопе сена и вытащила старую тетрадь, протерла ладонью кожаную обложку, сдула пылинки. Довольно толстый переплет сковывал хлипкие страницы воедино, но они вот-вот были готовы высвободиться и отправиться в свободный полет. Уголки потрепались, а плесень и сырость почти что уничтожили крошечный необъяснимый знак, выжженный огнем на корешке.

– Мама, – прошептала она, целуя тетрадь, – мамочка! Я люблю тебя, ты знаешь это, хотя я никогда тебе и не говорила. Вы с папой самые родные у меня. Я очень хочу, чтобы все страдания, все муки, что я терплю здесь, были только моими. Пусть они будут свидетельством того, что я своей смертью огорожу вас от бед. Мне осталось не долго. Я хочу верить, что если мне суждено оказаться «там» раньше, то мы с бабушкой встретим вас, мои родные, через много – много лет.

Малютка шершавой ладонью протерла глаза от слез, дрожащей рукой открыла первую страницу, на коленях подползла к скудному свету, изливающемуся из трещины. До боли знакомый почерк черной пастой ручки был неровным, иногда спускался вниз, теряя строку. Слова соединялись в предложения, рассказывая удивительную историю. Ольна прочла ее сотню раз, чувствуя, как становится ближе к матери с каждым, написанным ею, словом.

Изложение начиналось пятого января две тысячи тридцать первого года, спустя восемь месяцев после вспыхнувшей на западе войны.

«2031, 5 января

Я так хорошо помню тот день, когда все началось…

Мы были одни с Ольной, Лукас ушел на работу и задержался допоздна. Дочка играла с Тавви – нашим верным собачьим другом из болтов и механизмов, а я перебирала вещи, пытаясь найти мой кулон, подаренный Лукасом на годовщину. Когда трансляция новостей прервалась и экран монитора наполнился дрожащими линиями, я не придала этому значения. «Куда исчезла картинка, мама?» – спросила моя звездочка. Я пожала плечами. В ту минуту мне было не до того. «Папа придет и починит его, солнышко» – бросила я, не вдаваясь, ведь была уверена, что передатчик опять сломался. Пора было бы его заменить, но лишних денег у нас не было, да и я не была уверена, что нам следует тратиться на такую мелочь.

Во дворе кто-то громко выругался, загалдели женщины. Я испуганно посмотрела на Ольну, надеясь, что моя звездочка не услышала всех этих ужасных слов.

С верхнего этажа послышались шаги. Мама обычно не выходила из комнаты после заката, но сегодня что-то заставило ее спуститься вниз. Она подошла и притронулась ко мне. От неожиданности я вздрогнула. «Мама, ты напугала меня!» – сказала я, недовольно. «Ты не меня должна бояться» – выдохнула она, дрожащей рукой протянула планшет. Я взяла. На белом экране черными буквами бежала строка: «Война! Нам объявлена война!».

Так мы узнали, что мир, который люди всеми силами пытались сохранить, канул в бездну.

Война затронула всех, не обошла и мою семью стороной. Неделю назад Лукасу пришла повестка, сегодня мы прощались на перроне, провожая его в дальнюю дорогу. Я помню его глаза: он не плакал, но взгляд был полон слез. Я чувствовала, что он прощается со мной навсегда. Оленфиада была рядом. «Война скоро закончится, и папа вернется домой» – прошептала я дочке. «Не плачь, мама, – сказала она мне. Я присела на коленки и обняла ее. – Пока папа будет защищать весь мир, я буду защищать тебя». Я рассмеялась тогда. Какое же храброе у нее сердце!»

Темница приподнялась и полетела вниз. От столь резкого спуска Ольна схватилась за живот, чувствуя, как завтрак вот-вот готов вырваться на свободу. Пол задрожал. Подождав, когда все стихнет, пленница продолжила читать:

«2031, 9 января

Мы остались одни. Город медленно пустеет. Почти все соседи разъехались. Отправились на юг – подальше отсюда. Они боятся и есть чего: ходят слухи, что приграничные пункты сданы. Наших взяли в плен. Молодые солдаты совсем еще дети! Я молюсь за то, чтобы Лукаса среди них не было!

Власти молчат, не хотят сеять панику, а люди говорят, что война доберется до нас за месяц, может быть раньше.

Моя звездочка задумчива и серьезна. После отъезда Лукаса она стала мало есть, почти не спит. Я ее понимаю. Она, как и я, волнуется. Она, каждые две минуты, открывает электронную почту, щелкает на жалобный кружочек в левом углу, раз за разом обновляя страницу в надежде увидеть там новое непрочитанное письмо от отца, но от него нет ни одной весточки. Ей страшно. Всем нам страшно. Я пытаюсь бороться с этим. Оленфиада ведь во всем берет пример с меня! Покажи я ей свой страх, она поймет, что все по-настоящему плохо.»

С улицы донесся звон колокольчика. Дикая конница сделала круг по площади и остановилась. Ольна не обратила на это никакого внимания.

«2031, 13 января

Время поменялось и люди последовали за ним

На дворе стоял жуткий мороз. Ночью выпал снег и всю округу замело, дороги на въезд и выезд из города запорошило.

Оленфиада спала рядом. Последние дни она не покидала меня ни на секунду.

Я открыла глаза в пять тридцать, услышав громкие стоны и крики на улице. Удары, выстрелы, звон стекла. Как же я испугалась! Сердце заколотилось, как бешеное. Подумала, нас атакуют. «Мамочка!» – прошептала моя звездочка, прижимаясь к моей, онемевшей от страха, руке. Я приказала малышке спрятаться под кровать, а сама решила спуститься вниз. Она протестовала. С трудом справившись с ее истерикой, я помчалась вниз.

Солнце еще не встало, но мама была на ногах. Она смотрела в окно, прижимая дрожащие губы к нашим стареньким зеленым шторам. Я спросила, что произошло. Мама не ответила. Испуганная, я подошла и взглянула во двор.

Мы живем в шести милях от центра. Наш район часто называют районом бедняков. Я успела пожить здесь довольно долго, чтобы узнать город и людей в нем живущих. Никогда бы не подумала, что они способны на такое…

Мародерство! Не прошло и месяца, как люди превратились в животных. На соседней улице весь снег окрасился красным. Лежали тела. Магазин Бардиса, нашего доброго соседа, горел. Окна «Льювис и Лур» были выбиты, всю ту технику, что не смогли вынести, разбили и подожгли.

Я кинулась звонить в полицию, но мама остановила. Она сказала, что никто не приедет, снег слишком хорошо застелил собой все дороги.»

Громкий, грубый голос затмил все вокруг. От неожиданности пленница вздрогнула. Жаль, она не понимала, о чем говорили снаружи. Опустив глаза, она попыталась продолжить читать, но тут же второй мужской голос перебил ее. Еще раз пробежавшись по строчкам, Ольна смирилась с тем, что прочесть ей не даст жуткое любопытство, зовущее к крошечному окошку, и вернула дневник на прежнее место.

Повозка стояла, нагруженная сундуками, оружием и клетками. Кони не успокаивались, подымая копытами столбы дыма. Ольне прежде не удавалось разглядеть их в такой близости к себе. Молодые черные жеребцы стояли друг-за-другом, облаченные в дорогие доспехи. Огромные круглые глаза-янтари крутились в пустых глазницах, из ноздрей валил желтый огненный дым. Ольна не могла причислить их не к одному известному ей классу животных. Сбивало то, что эти пугающие жеребцы, начиная от копыт и заканчивая острыми закругленными рогами, состояли из чистого металла.

– Yasokopsynt, eopytyn einadzosir!55
  Успокойся, глупое создание!


[Закрыть]

Громыхая латами, стражник взмахнул кнутом и ударил строптивых по их гладким спинам. Кони вздыбились, выпустив наружу пару острых змеиных клыков, готовые дать отпор даже такому сильному противнику. Из угла послышались шаги, громоздкими металлическими ударами раздирающие каменную площадь. Стражник направил кровавый взор куда-то за невидимый горизонт. Через пару мгновений на свет показался некто, с ног до головы упрятанный под тяжелым костяным панцирем. На поясе его весело бренчала связка ключей всех размеров и форм, за спиной выглядывал огромный топор, несоизмеримый с пропорциями его тела. То был привратник ключей, Ольна его узнала. Именно он открыл те двери, что захлопнулись перед крошечной девочкой навеки. Не человек, но и не зверь, не живой, но и не мертвый. Его огненные глаза, горящие через узкие прорези в маске, вспыхнули. Кони в страхе прижались к друг-другу. Торжествуя своим превосходством, привратник ухмыльнулся и подошел к стене башни. Облокотился на нее. Связка ключей пролетела перед самым носом Ольны, отделяемая кирпичной кладкой. «Ох, если бы только мои пальцы были длиннее и тоньше, – мечтательно подумала пленница, – я бы смогла стащить их и высвободиться!».

Худощавый мужчина, одетый в смятую дорожную робу, спустился с повозки, отряхиваясь от назойливой мошкары. Два синих мешка украшали кожу под его глазами – кажется, он давно не спал. Тонкие губы обветрились, на смуглой шее застыли грязные потеки пота, редкие волосы покрывали лысеющую макушку. Шаркая ногами, он подошел к привратнику, встал так близко, что Ольна смогла учуять острый запах гнилой плоти, исходившей из него.