Текст книги "Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера"

<19 июля (6 июля)>

20 июля (7 июля). Пятница. Стоит великолепная жаркая ясная погода. Работаю меньше, чем обыкновенно. Сегодня газеты принесли известия о том, что мы все давно… знали, в чем, по крайней мере, были твердо уверены: что Ленин⁸⁹, анархисты и большевики находятся в связи с Германией и действуют на немецкие деньги. Теперь опубликованы документы, их изобличающие. Им переведено из Германии и лежит на текущем счету 2 000 000 руб. Посредниками в этих сношениях были все евреи. Часть их арестована. Сам Ленин, конечно, скрылся. Колпаки, разумеется, все проглядели и не знали того, что было ясно как день. <…> Разглядеть большевиков было нетрудно с самого начала, и тогда же, пока еще они не успели растлить армию, надо было принять против них меры. Наши незлобивые голуби правители все прозевали и сколько вреда принесли этим России! Вся их правительственная энергия была направлена на месть деятелям старого порядка.

<21 июля (8 июля)>

22 июля (9 июля). Воскресенье. <…> Был в церкви – единственное убежище теперь, где еще раздаются слова любви и мира посреди повсеместных криков о ненависти, мести, предательстве, истреблении и т. д. Соседи получили № «Рыбинского листка» с рядом первостепенной важности известий: немцы прорвали наш фронт под Тарнополем[206]206
  Совр. Тернополь.


[Закрыть] и на 30 верст нас прогнали. Это, я боюсь, создает опасность для наших у Галича. Ушел из правительства князь Львов, разойдясь с социалистами, и премьером сделался Керенский, сильно, кстати сказать, изменившийся за последнее время. Он прибегает теперь к самым крутым и строгим мерам для восстановления дисциплины, которую сам же расшатал своими нелепыми декларациями. Итак, власть всецело перешла к социалистам, и теперь надо ждать опытов осуществления незрелых социалистических идей вроде социализации земли в правительственной практике. Посмотрим, что может из этого выйти. Пусть социализм, который так много обещал, маня в неведомые туманные дали, покажет себя на деле. Если это ему удастся, он упрочится и построит свой, хотя и чуждый нам порядок. Если он провалится – а провалиться может он с самыми злыми и несчастными последствиями, с разорением страны, междоусобиями, немецким игом, – он будет проклят страною так, что и само имя социалиста станет ненавистным для нескольких будущих поколений. Это учение у нас должно себя исчерпать; иначе оно все будет тлеть в подполье, противодействовать всякому порядку и постоянно угрожать пожаром. Итак, пусть делают опыт, и, может быть, страшно горький опыт. <…>

<23 июля (10 июля) – 24 июля (11 июля)>

25 июля (12 июля). Среда. Либеральная часть общества, та, которая отстаивает принцип свободы, индивидуализм, собственность, осталась у нас в меньшинстве. Что ж делать! Приходится лояльно подчиняться правящему большинству – пусть правят, проводя свои принципы на благо России. Мешать, фактически, это либеральное общество социалистам не будет. Им открыта широкая дорога. Единственный случай во всей европейской истории. Итак, в добрый час! С отделением от нас Финляндии, Польши, Литвы и Украйны и, может быть, с широкой автономией Остзейских провинций немцы добились осуществления своего плана: создать между собою и Россией группу мелких государств – буферов, всецело от них зависимых, а конечно, и Финляндия, и Польша, и даже Украйна будут в их руках – Украйна в австрийских. Неужели таково будет начало наших социалистов во внешней политике?

Катастрофа под Тарнополем получила большие размеры, чем казалось. Фронт прорван на 120 верст шириною. Пришлось очистить не только Тарнополь, но и недавно завоеванный Галич. В руки неприятеля досталась громадная добыча из всяких запасов, до 600 вагонов, санитарные поезда и т. д. Все наше продовольствие сосредоточено теперь на фронте, оттого мы и голодаем – и вот все это без выстрела отдается немцам. Доблестно сдавались в плен целые полки с красными знаменами, на которых было написано: «Смерть буржуям», «Земля и воля», «Долой войну» и т. д., т. е. то же, что и в Петрограде 3 и 4 июля. Что, если по всему фронту так будет?

26 июля (13 июля). Четверг. Ясный, но очень холодный день и прозрачный по-осеннему воздух. Я усердно работал над биографией. После обеда принесены были газеты. Катастрофа наша разрастается, так как паника и, главное, неповиновение охватывает и северные фронты. Напечатана телеграмма военному министру генерала Корнилова, главнокомандующего Юго-Западным фронтом, энергичная, грозная, твердая. Впервые заговорили и вспомнили о России. Корнилов⁹⁰ требует введения суровой прежней дисциплины с наказанием смертной казнью за измену и предательство на войне и высказывает упреки Временному правительству за излишнюю кротость, за допущение пропаганды в армии, за разные митинги. Вот к чему привело «самоуправление армии», введенное г. Керенским. Последний взялся за ум и согласился на меры Корнилова. Положение безнадежное; слишком поздно это оздоровление приходит. Все же у меня в глубине души теплится луч надежды на воскрешение армии. Неужели же нам после трех лет войны жить лет полтораста под немецким игом? Луч, правда, слабый. Московская городская дума начала свою будничную работу с предложения большевика Скворцова отобрать в пользу города доходы и владения у московских церквей и монастырей. Какие такие доходы у церквей; многие ли их имеют? В большинстве случаев их едва хватает на содержание церкви и причта. Блестящее начало: в первое заседание выбрать председателем жида[207]207
  Председателем Московской городской думы был избран Осип Соломонович Минор (1861–1934), от партии эсеров.


[Закрыть], во втором предложить меру, которая поведет к закрытию храмов в тебе, Москва Белокаменная, столица православия и сердце России. <…>

27 июля (14 июля). Пятница. День очень холодный. Утром +7°. Довольно много удалось написать из биографии. Много также поработал над рубкой дров. Вечером разговор с о. Аркадием[208]208
  Сосед Богословских по даче.


[Закрыть], ходили по дорожке перед дачами. К разговору присоединился проходивший мимо почтенного вида крестьянин, что-то относивший на пристань и затем вернувшийся. Он стоит за «поравнение» земли, но не знает, что такое «социализация», и думает, что это значит «правда на земле». Вот ведь как эти понятия преломляются в крестьянских головах, а наш собеседник зарекомендовал себя весьма неглупым и начитанным в Святом Писании человеком. <…>

<28 июля (15 июля) —29 июля (16 июля)>

30 июля (17 июля). Понедельник. Социалисты чувствуют, что потерпели крах на войне, и сдаются перед кадетами, прося последних войти в министерство. Кадеты ставят 7 условий, которым нельзя не сочувствовать, и, между прочим, удаления из министерства Чернова⁹¹, с которым они работать не могут. <…> Переговоры с кадетами еще не кончились. Кадеты теперь, разумеется, войдут в министерство властно – да и давно пора власти быть властью. Ленин бежал в Германию. «Товарищи» большевики и меньшевики, заседающие в разных «Советах депутатов», его прикрыли, а Министерство юстиции во главе с фигурантом Ефремовым⁹² было, конечно, бессильно его поймать. Впрочем, и к лучшему. В тюрьме он казался бы мучеником для его приверженцев; на суде присяжных неизвестно, достаточны ли были бы против него доказательства – а бежав в Германию, он доказал сам, с не оставляющей сомнений убедительностью, что он действовал как немецкий шпион на немецкие средства. Но его приятели продолжают заседать в «Советах депутатов» и править Россией. Что же значит устранение одного Ленина, когда остаются еще их десятки! Всегда мне казались уродливыми и отвратительными эти самозваные собрания неизвестных, темных людей, на четверть жидов, на четверть агентов бывшей охранки; а теперь я слышать о них не могу равнодушно. Впрочем, что ж! Россия в начале XVII в. видала единоличных самозванцев, в начале XX в. увидела самозванцев коллективных и столь же темных. За три века мы не исправились. У нас все то же тяготение к самозванщине. День с нависшими тучами. Я много работал.

<30 июля (18 июля)>

1 августа (19 июля). Среда. Утро за работой до 5-го часа. День ясный и не очень жаркий. <…> Наша интеллигенция всегда была нигилистической: не знала ни веры в Бога, ни патриотизма. У нее не было ни одной из этих двух положительных сил. Теперь она и принуждена расплачиваться за атеизм и космополитизм; она оказалась дряблым, бессильным сбродом, который разлетается от разыгравшейся бури. Эти ее свойства способны разлагать и разрушать, а не создавать что-либо положительное. В 1612 г. нас спасли горячая вера и все же имевшийся запас национального чувства, хотя и тогда верхи общества не прочь были сблизиться с поляками. Теперь что нас спасет? Исполнилось 3 года войны. И какой позор к концу третьего года.

<2 августа (20 июля) – 3 августа (21 июля)>

4 августа (22 июля). Суббота. Исключительно хороший, заслуживающий быть отмеченным день, ясный – ни облачка, тихий, не особенно жаркий с какою-то особой прозрачностью воздуха. Вода в Волге как зеркало с ясным отражением противоположного берега. Красота. Л[иза] ездила в Рыбинск. Из газеты, ею привезенной, стало известным, что кадеты не согласились вступить в министерство. Итак, будет министерство

только социалистическое. Социализм у нас еще не исчерпал себя до конца; пусть исчерпает, только чего это будет стоить?

5 августа (23 июля). Воскресенье. День пасмурный, северный ветер и к вечеру дождь. У пристани во время 12-часового парохода я встретил нашего соседа-лесопромышленника, еврея Городинского из Рыбинска, который развернул при мне только что полученную газету, и мне бросились в глаза зловещие заглавия крупным шрифтом: «Конфликт Временного правительства с Верховным главнокомандующим», «Кризис власти», «Арест Гурко» и пр. и пр. Он прочел мне несколько выдержек. Тяжко! То, что происходит в Петрограде, – это агония социалистического правительства, совершенно бессильного и разваливающегося: подал в отставку и сам глава его Керенский. Собиралось совещание вождей партий в Зимнем дворце – точно консилиум врачей у постели больного. Я никак не думал все-таки, чтобы наш социализм оказался настолько слаб и беспомощен, каким он теперь явился. На войне крах, пустая казна, полная анархия, отпадение Украины и Финляндии – вот его результаты. Партии сталкиваются, борются, стремятся достигнуть своих партийных целей и стремлений, и нет такой силы, которая бы стояла над партиями и хотя бы символизировала только всю Россию в целом и общем. Подумав об этом, многие станут монархистами. То, что она может беспристрастно выситься над партиями и взирать только на государство как единое общее, – есть ценное свойство монархии. Даже президент республики – все же член той или иной партии и невольно клонит в партийную сторону. <…>

<6 августа (24 июля) – 8 августа (26 июля)>

9 августа (27 июля). Четверг. Один из превосходнейших ясных и теплых дней, красящих все лето. Утром я ездил на почту в Песочное за деньгами, которые здесь плывут со скоростью, превосходящею скорость течения Волги. Для работы утро пропало. <…>

В «Русских ведомостях» статья о безвыходном положении вследствие того, что партии, раздирающиеся враждой, столкнулись, ни одна не хочет уступить «и нет верховного арбитра, который мог бы разрешить это столкновение, гибельное для России». Что же это, как не воззвание почтенной газеты к монархии. Опыт пережитого выясняет мне с большою убедительностью два заключения. 1) Монархия в России не доделала своего, может быть, жестокого и неблагодарного, но необходимого дела, которое было доделано ею ко времени революции во Франции. Она не закончила еще слияния частей России в одно национальное целое. Части эти только и держались монархом, а когда его не стало – они начали разваливаться. Монархия объединяла их, нередко прибегая и к принудительным, насильственным мерам, и весь odium[209]209
  Неудовольствие, неприязнь (лат.).


[Закрыть] за них падал на нее. Но это дело необходимости, если мы не хотим развалиться. 2) Русский народ не приобрел еще такого характера, выдержки и развития, чтобы те партии, на какие он теперь распадается во взаимной своей борьбе, могли обойтись без «верховного арбитра», голос которого был бы уже окончательным и безапелляционным. Может быть, во Франции и Америке это можно. Но у нас, как показывает опыт, гибельно, и жизнь сама приведет нас к тому, к чему она всегда приводила при раздорах партий: или к тирании, если в народе есть спасительное чувство самосохранения, или к такой же политической гибели, какую испытала Польша. Из абсолютной монархии прямо в «демократическую республику» не прыгают.

<10 августа (28 июля)>

11 августа (29июля). Суббота. Л[иза] уезжала рано утром в 5 час. в Рыбинск, как она это обыкновенно делает здесь по субботам, и вернулась в 12 не только с мясом и зеленью, но и с мешком ржаной муки. Все же насколько жизнь здесь в отношении продовольствия обставлена лучше, чем в Москве! Есть, по крайней мере, все основное необходимое, и даже мясо. Все страшно дорого, но имеется, и не надо прислуге стоять в очередях, как в Москве. Но дороговизна прямо ужасающая. То, что стоило раньше 15 коп., стоит теперь 1 р. 15, и все в той же пропорции. У нас уже не рубль, а что-то меньше франка. Мне удалось много поработать. Сегодня подходил к нашей даче нищий. Я вынес ему пятак, но стал делать замечание, что теперь заработать можно и т. д. Но он мне возразил: «Плохя! Плох! Мне денег не нужно!» – и взглянул на меня такими ясными, кроткими и умными глазами, что мне стало совестно. Сколько раз давал себе слово таких замечаний просящим не делать. Рожь уже сжата. На березах кое-где появляются желтые, золотые ветки. «Помни, скоро лист желтеет, быстро твой проходит май!»

<12 августа (30 июля) —14 августа (1 августа)>

15 августа (2 августа). Среда. <…> Газета отравила по обыкновению. Из Румынии нас гонят, а стало быть, пропадает и Румыния, как Сербия и Бельгия. Зачем-то понадобилось переводить царскую семью – в Тобольск! Ведь это лишнее издевательство в угоду разным советам! Потеряв веру в икону, недостаточно снять ее из переднего угла, но надо еще надругаться над нею! Вот они, дикари! Почему же Иаков II, Карл X, Людовик Филипп да и теперь греческий король Константин могли уехать за границу и жить себе там – но это в цивилизованных странах. Наши

I

Неудовольствие, неприязнь (лат.).

верховоды играют теперь во французскую революцию XVIII в., о которой они кое-что почитали. Но народ наш еще не французы XVIII в., а немцы эпохи Реформации XVI столетия, когда, переставая верить в иконы и мощи, выволакивали их из церквей и всячески надругались над ними.

16 августа (3 августа). Четверг. <…> После обеда мы с Миней ездили в Рыбинск <…>. В Рыбинске на пристанях и на набережной масса поражающих грязным и неряшливым видом оборванцев-солдат, в защитных рубахах без погон, стоят без дела и грызут подсолнухи, необыкновенно тупо смотря на окружающее. Иные предлагают услуги по переноске тяжестей. И эта рвань – наша армия! Куда же ей сражаться с обученными и вымуштрованными немцами? Это тунеядцы, бездельничающие по целым дням, на которых жалко смотреть, и это, впрочем, также избиратели на городских выборах в Рыбинскую думу, предстоящих 6 августа. Я думаю, что даже турецкая армия теперь более обучена, занята и более военного вида, чем этот паскудный сброд. И пять месяцев только назад еще можно было гордиться нашим войском!

17 августа (4 августа). Пятница. Стоит все время великолепная ясная погода. <…>

Прочел в «Русских ведомостях» статью о денежном обращении, в которой доказывается, что денежное обращение после революции стало много хуже, чем было при старом порядке. <…>

Итак, денежное обращение – хуже, продовольственное дело – хуже, о военном деле и говорить нечего, суда и полиции совсем нет. Что же стало лучше после переворота? Свобода? Но министры получают право закрывать газеты, запрещать съезды и собрания, и, наконец, министр юстиции Зарудный⁹³ <…> вносит законопроект о предоставлении двум министрам – внутренних дел и юстиции – по соглашению без суда арестовывать в административном порядке и ссылать в определенные местности лиц, действующих контрреволюционно или опасных для революции! Где же эти свободы, что от них остается и чем все это отличается от старого порядка?

<18 августа (5 августа) – 19 августа (6 августа)>

20 августа (7 августа). Понедельник. Все время стоит на редкость хорошая, ясная и теплая погода. Утром мы занимались с Миней. Я работал затем до 6 час. вечера, и после того мы катались с ним на лодке в Лучинское; вернулись в 9-м часу. Не глядеть бы лучше в газеты! Петроградский главнокомандующий ген. Васильковский⁹⁴ подал в отставку – это уже и не запомнишь, который по счету главнокомандующий Петроградским округом уходит из-за конфликта с Советом солдатских и рабочих депутатов, в котором имеется секция, руководящая военными делами, подобно тому, как там есть секция дипломатическая и т. д. Словом, это особый параллельный государственный механизм. Отрекшегося государя везут в Тобольск, в чем я вижу исключительно издевательство над ним. Я было надеялся, что поезд направится в Архангельск, затем на корабль и в Англию. Эх, совершенно еще мы варварская страна, на каждом шагу в этом убеждаешься. Фигляр К[еренский] кричит о равенстве и братстве, когда вокруг все хватают друг друга за горло и душат. Смешной и жалкий фигурант.

<21 августа (8 августа) – 27 августа (13 августа)>

27 августа (14 августа). Понедельник. Утро за работой до чая. Затем ходили в Лучинское за картофелем – насколько здесь жизнь легче, чем в Москве. Главные предметы продовольствия здесь можно достать без препятствий, заплатив, конечно, втрое-впятеро дороже, чем прежде, но все-таки все можно достать, тогда как в Москве не достанешь ни за какие деньги. Газеты принесли известие о первом дне Московского совещания: речи, речи и речи, а в речах слова, слова и слова. Керенский поносил старую власть, сваливая на нее все происходящие безобразия, выкрикивал много важных и торжественных слов: верховная власть, государственная мощь, сам он – верховный глава верховной власти, Временное правительство будет действовать железом и т. д. Он начинает наконец понимать, что такое государство и что правительство – не ученое собрание, воодушевленное идеей непротивления злу. Но ведь все это слова! Все только и твердят о необходимости власти, ее прямо жаждут, как воды в пустыне. Но где же она? Слова – громкие и высокие, а все мы видим, что у правительства все что угодно есть, кроме только власти. Кто же его слушается? Армия, которая бежит? Рабочие, которые не работают? Украинская рада, которая созывает украинское Учредительное собрание? Финляндия, собирающая распущенный Сейм? Плательщики налогов, не платящие их? И Москва забастовкой трамваев, трактиров и других заведений в знак протеста против совещания показала, каким авторитетом пользуется в ее глазах верховная власть Временного правительства. Министр финансов[Н.В. Некрасов]⁹⁵ приводил цифры, но цифры потрясающие. Он сказал, что ни одно царское правительство не было столь расточительным, как революционное. Содержание «продовольственных комитетов» обходится казне в 500 милл[ионов] в год; содержание земельных комитетов в 140 милл[ионов]. На пайки семьям запасных испрашивается 11 миллиардов. Бумажек старое правительство печатало меньше 200 милл[ионов] в месяц, временное по 800 милл[ионов]. Недоимочность доходит до 43 %. Хуже нельзя себе ничего представить. Дорого обошлась России свобода, и при такой дороговизне по карману ли она нам?

28 августа (15 августа). Вторник. <…> Речь Керенского в Государственном совещании произвела на меня впечатление танца, исполненного канатным плясуном, жонглировавшим в то же время высокими государственными понятиями. Где же были ваши дела за 5 месяцев? Была ли у вас хоть капля той власти, о которой вы говорите, когда вы ходили на задних лапках перед Советом рабочих и разных других депутатов?

<29 августа (16 августа) – 30 августа (17 августа)>

31 августа (18 августа). Пятница. Утро пасмурное, но затем с полудня день опять ясный. Я ездил в Песочное по денежным делам, а после обеда прилежнейшим образом предавался работе. После чая гуляли с Л[изой] и дошли до беседки на обрыве в имении Теляковского. Второй день не получаем газет и не знаем, «объединились ли все живые силы страны», состоялось ли «спасение революции, а кстати, и страны», продолжает ли отечество стоять «на краю гибели» и т. д. Какая масса запошленных выражений наполняет теперь газетные столбцы и как быстро благодаря усиленной всеобщей болтовне испошливается всякое новое выражение! Вечер теплый, тихий и лунный. На реке серебристый отблеск в переливах воды. Слышны были звуки какого-то струнного инструмента с далекой лодки. Поэзия!

<1 сентября (19 августа) – 2 сентября (20 августа)>

3 сентября (21 августа). Понедельник. <…>…Узнали зловещую новость о взятии Риги немцами. Как говорил Корнилов, открыта дорога к Петрограду, а без Петрограда, где все заводы, едва ли мы можем вести войну. <4 сентября (22 августа) – 5 сентября (23 августа)>

6 сентября (24 августа). Четверг. Утром занятия с Миней. Затем они с Л[изой] уехали в город на пароходе «Пчелка». Часов около двух начался сильнейший ветер и дождь, совсем осенняя холодная погода. Пользуясь уединением и тишиной, я усерднейшим образом изучал пребывание Петра в Англии, бросив работу, когда стало темнеть. К возвращению моих путников, неожиданно застигнутых таким ненастьем, я позаботился о домашнем уюте, затопил печь – дров, мною же нарубленных, здесь сколько угодно из сухих деревьев и ветвей. Встретил их на пристани Кашинского пароходства. Свирепствовал ветер, и лил дождь. У нас на столе, освещенном лампой, дымился суп – да еще куриный, была курица с рисом, шумел, как бы разговаривая, самовар, весело трещало пламя в очень нагревшейся печи. Мы в разговоре отметили эту картину благополучия, потому что в Москве будем голодать и холодать. Газет опять не было – и отлично.

<7 сентября (25 августа)>

8 сентября (26 августа). Суббота. Утром я ездил в Песочное на почту за финансами. Холодно, серо, сильный ветер. Из полученных газет бросилось в глаза известие о паническом бегстве жителей Петрограда. На Николаевском вокзале столпотворение. Но можно ли бежать 3 миллионам жителей! Можно ли эвакуировать такой город? Неужели сдаваться? А развязка кажется близкой. Уехали наши новые знакомые Олтаржевские, и мы остаемся только с ближайшими соседями. После обеда выглянуло осеннее солнышко. Мы с Л[изой] гуляли до чая, а после чая с Л[изой] и М[иней] ходили за грибами. Заходили в церковь ко всенощной, и были в церкви сначала только мы, а затем пришли Климины. Есть своеобразная поэзия в сельской церкви за вечерней службой «Свету Тихому». В связи с переживаемым врезался мне особенно стих псалма: «Не до конца прогневается»[210]210
  Пс. 102:9.


[Закрыть]. Господи, не прогневайся на нас до конца! На Россию.

<9 сентября (27 августа)>

10 сентября (28 августа). Понедельник. Утром – сборы в путь. Мы отправились с 12-часовым пароходом на Романов[211]211
  После 1822 г. города Романов и Борисоглебск, стоящие на противоположных берегах Волги, были объединены в Романов-Борисоглебск. Совр. Тутаев.


[Закрыть]. В начале 12-го мы уже были на пристани в ожидании парохода, как случился эпизод, несколько изменивший план нашего путешествия: с пристани из корзинки удрал кот Васька и бежал в прибрежные кусты. Все попытки его найти оказались тщетны, и прислуге пришлось остаться до 4-часового парохода, чтобы кота захватить, так как жаль было оставлять его на произвол судьбы. Итак, мы тронулись в путь не вчетвером, как предполагалось, а втроем. В Романове нас встретил на пристани о. Аркадий, сообщивший, что для нас имеется лошадь для перевоза нашего имущества на тот берег в Борисоглебск. Он звал нас непременно зайти к себе. Действительно, пристав в Борисоглебске, мы нашли лошадь и очень удобную и поместительную телегу, в которую сложили наш довольно значительный скарб. <…> Воз с нашими вещами тронулся, а мы последовали за ним. Эта процессия возбудила в тихом Борисоглебске большую сенсацию, как нечто редкостное для его мирных, никуда, очевидно, никогда не выезжающих жителей. Встречные борисоглебцы останавливались и с удивлением на нас смотрели. Один господин подошел к нам и с каким-то тревожным любопытством спросил: «Скажите, пожалуйста, вы из Петрограда бежите?» И когда мы ему разъяснили, в чем дело, он несколько раз повторил: «Спасибо, спасибо за беспокойство!» <…> Дом, где живет дочь о. Аркадия, неподалеку от перевоза на высоком берегу. Мы были очень радушно встречены и угощены. Светлая уютная квартира с великолепным видом на Волгу и на противоположную сторону, изящно обставлена. На столе – полное изобилие: чай, сахар – пиленый, мед, арбуз, виноград, белый хлеб – это в нынешнее-то время. Дрова в Романове – 28 руб. саж[ень], тогда как в Москве – 100 р. В мирной и дружелюбной беседе с о. Аркадием, его женой и дочерью мы провели с час, а затем, сердечно простившись с ними, поспешили на самолетную пристань[212]212
  Принадлежащую пароходству «Самолет».


[Закрыть] встречать нашего беглеца. Кухарка благополучно везла его в корзинке. <…>. День в Романове произвел на меня самое отрадное, успокаивающее действие. Красота города, расположенного на обоих высоких берегах Волги, множество церквей старинной архитектуры, домики, утопающие в зелени садов, и красота из красот Романова – его дивный собор[213]213
  Крестовоздвиженский (1658 г.).


[Закрыть] – все это производит чарующее впечатление. Собор заслуживает не меньшего внимания, чем готические соборы в Германии и Франции, чем какой-нибудь duomo[214]214
  Кафедральный собор (ит.).


[Закрыть] в итальянском городе. Как мы хорошо знаем чужие древности и красоты и как мало знаем и плохо ценим свои! На станции пришлось подождать часа два. В ожидании поезда публика располагается со своими чемоданами и корзинами прямо на открытом воздухе, так как никакой платформы нет. Поезд стоит открытый, можно заблаговременно влезать в вагоны и занимать удобные места, что мы и сделали. Предстояло еще препятствие: у нас было множество багажа, а в газетах было уже напечатано распоряжение о сокращении багажа до 5 пудов на человека. Да и заведующий станцией сказал, взглянув на наш багаж, что он «подозрителен», теперь спекулянты провозят в багаже товары. Я ответил ему, что я не спекулянт, а профессор Московского университета, и он стал очень почтителен со мною. Теперь, оказывается, подвергают багаж осмотру. Мы были избавлены от этого неудобства, отлично устроились в вагоне, заняв верхние места, и в 8 час. 15' двинулись. <…>

11 сентября (29 августа). Вторник. Так в тесноте и духоте мы все же без особенных приключений добрались до Москвы. <…> Сели на трамвай… на Садовой. Сияло солнце, после ночного дождя московские улицы были освежены, и не было пыли, и у меня на душе были еще впечатления от тишины и благополучия Романова-Борисоглебска. Сосед мой держал № «Русского слова», и я, заглянув в него, заметил тревожные заголовки «Конфликт Временного правительства с Корниловым. Отказ

Корнилова от должности». Я понял, что Корнилов вышел в отставку, и опять появилось жуткое, тревожное чувство за нашу судьбу, когда немец взял уже Ригу. Все утро мы заняты были разборкой и устройством, и только затем, выйдя с Миней прогуляться, я купил газету и прочитал потрясающие известия, что дело идет не об отставке Корнилова, а происходит открытое и вооруженное столкновение Верховного главнокомандующего с правительством. Известия крайне сбивчивы, и в газетах тон выжидательный. <…>

12 сентября (30 августа). Среда. Я оказался прав. Восстание Корнилова не имело успеха и оказалось авантюрой. Если это так, то как можно было затевать подобное предприятие? <…>

<13 сентября (31 августа) – 14 сентября (1 сентября)>

15 сентября (2 сентября). Суббота. Утром удалось, хоть немного, позаняться биографией Петра. Пожалеешь о свободных днях в Шашкове! После завтрака отправился в Университет на заседание Совета… <…> Выходя, в коридоре беседовали с М.К. Любавским, Готье, Егоровым и И.А. Каблуковым⁹⁶ о текущих событиях. М.К.[Любавский] махнул рукою, и мы оба сошлись на том, что погибаем. Он сильно похудел и как-то осунулся. Да и все мы похудели и постарели. Во время осады города месяц службы идет за год. И мы теперь живем день за месяц, а месяц за год. <…>

16 сентября (3 сентября). Воскресенье. Выехал утром в Посад на заседание Совета Академии. В заседании, очень многолюдном, рассматривались новые учебные планы, текущие дела и вопрос о кандидатах в ректоры. Все с большими спорами о мелких делах, так что заседание тянулось, к общему утомлению, целых пять часов. <…> Поездка моя в Посад оказалась не из приятных. Не говорю уже о мытарствах с трамваем, которые скрасились беседой с доктором Э.В. Готье, дядей Юрия[Готье]. В вагоне II класса – солдаты без билетов. В гостинице верхний этаж занят офицерами переведенной в Посад военной электротехнической школы; теснота, и я едва нашел маленький и очень грязный номер, где и пишу сейчас эти строки. Прежде поездки в Посад доставляли мне большое удовольствие; теперь это – страдание. Все же за заседанием, в котором академические профессора с необыкновенной горячностью барахтались в академических мелочах, можно было забыться – как будто в России за академическими стенами ничего не происходит. А между тем, как вспомнишь, что делается, – мороз подирает по коже. В Выборге солдатами убито 15 офицеров и в Гельсингфорсе – четверо. Прямо кошмар какой-то! Видимо, немцы решили выбить таким способом через наших же большевиков офицерский состав, а куда же годится такая обезглавленная армия! Дело наше проиграно.

17 сентября (4 сентября). Понедельник. Встал очень рано, в начале 8-го часа, т. е. по-настоящему 7-го. Был в монастыре и купил 2 просфоры к чаю, потому что иначе хлеба нельзя здесь, как и в Москве, добыть без карточек. Просфоры по 5 коп., величиною каждая в грецкий орех. <…>

18 сентября (5 сентября). Вторник. Начал чтение лекций в Академии с указаний на трудность занятий наукою при окружающих обстоятельствах. <…> В 11 час. я уже освободился и отправился домой. На вокзале не мог ничего съесть, т. к. ничего нет, и поехал с совершенно пустым желудком. Мы привыкаем к голоданию. В вагон II класса влез на одной из промежуточных станций солдат, неуклюжий, неряшливый, растрепанный, с обросшими волосами, нагло развалился, облокачиваясь на спинку скамьи, – все это проделывал перед офицерами, делавшими вид, что не обращают на него внимания. Не посмели спрашивать у него билета и проверявшие билеты контролеры – они, очевидно, под страхом распущенной солдатчины. <…>

<19 сентября (6 сентября) – 24 сентября (11 сентября)>

25 сентября (12 сентября). Вторник. В газетах – отставка обер-прокурора Синода Карташева⁹⁷, вызванная, как он сам пишет в прошении об увольнении, «невозможностью работать вследствие засилья социалистов». <…> Вечером у меня преосв. Сергий⁹⁸, Богословские, Готье. Оживленный разговор и всеобщее негодование по поводу текущих событий. Липа пришла со своим хлебом и сахаром. На блюде у нас было подано немного рыбы, далеко не столько, чтобы быть сытыми. Это стоило 14 рублей. Арбуз – 2 р. 50 к., и все так. На такой почве неизбежны взрывы.