Текст книги "Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера"

Поэтому все революционеры, будь они русские, китайцы, немцы, итальянцы, все они, прежде всего, были величайшими, искренними патриотами. И в тюрьмах, в казематах крепостей, в ссылках, на виселицах эти люди гибли за свое человеколюбие. Разве одно это не может вооружить всякого чуткого человека против современного порядка вещей, допускающего такие подлости?

Теперь я «совращаю в веру свою» Васю Симакова. <…>

24 ноября (11 ноября). <…>

А время сейчас тревожное. По рукам ходят запрещенные цензурой речи Милюкова⁵, Керенского⁶ и других ораторов Государственной думы. Даже и в Пензе, в этом медвежьем углу, циркулируют слухи о том, что правительство хочет заключить мир с Германией и идти войной на Англию. Где правда, где ложь – трудно разобрать. Появилось новое страшное слово: «измена».

Да, время очень тревожное. <…>

7 декабря (24 ноября). Читаю книги, взятые у Архангельского, «Рассказы из русской истории» известного чайковца Шишко⁷, «Программы партий» и др. Мне очень понравилась книга Шишко. Написана она простым, ясным и понятным языком, замечательно правдива, своими словами называя то, что обычно скрывается, затушевывается, и ясно показывает весь тот страшный вред, который принесло России самодержавие.

С удовольствием я познакомился с программами наших социалистов. Теперь вижу, что по своим взглядам я ближе всего приближаюсь к социалистам-революционерам, к эс-эрам.

В Пензе ходят странные слухи. Говорят, что будто бы на соборной колокольне поставлен пулемет, будто бы разосланы кем-то прокламации, зовущие не то сегодня, не то 26-го на Московскую улицу всех желающих заключения мира. Уж один факт появления в обществе таких слухов показывает ненормальное, неспокойное состояние общества.

Я думаю, что письма на почте тайно вскрываются. <…> Да, надо быть осторожнее. В воздухе что-то чувствуется.

8 декабря (25 ноября). Меня очень занимает вопрос: будет или не будет революция? И если будет, то какую форму она примет, во что выльется? Каковы будут ее стремление и задачи?

Я предчувствую, что если революционеры и достигнут своей главной, первоначальной цели – свержения самодержавия, то потом в их среде произойдут раздоры. Социалисты, т. е. организованный, сознательный пролетариат неминуемо должен перейти от политических к социальным, экономическим преобразованиям, которые для России, для народа гораздо нужнее и важнее политики, представляющей в понятии крестьянских и рабочих масс нечто отвлеченное и туманное. Быть может, социалисты даже попытаются произвести социальную революцию, т. е. захватят частную собственность и орудия производства в свои руки, чтобы затем справедливо распределить между всем народом.

Если это произойдет, то либеральная буржуазия, во главе с партией кадетов, только что вместе с социалистами идущая против общего врага – самодержавного правительства, теперь восстанет против своего союзника. Ведь это далеко не одно и то же – захватить ли власть, т. е. подчинить ее себе, или же жертвовать своим карманом. Ведь социальные стремления рабочих прямо враждебны, прямо опасны буржуазии, какой бы либеральной она ни была.

Во время нашей прошлой революции произошло точно то же. Как только буржуазия добилась или ей показалось, что она добилась некоторых политических прав, и как только она увидела, что народ во главе с социалистами свернул с этой дороги на другую, на социальную, то даже буржуазия дружно ополчилась против своих вчерашних союзников, требуя прекращений забастовок. Так было и так будет. И эта борьба, борьба между двумя классами, борьба между угнетателями и угнетенными будет еще, пожалуй, страшнее, чем борьба против абсолютизма. Кто-то победит?

Теперь вопрос в том, каков будет внешний вид грядущей революции. Еще Фридрих Энгельс⁸ сказал, что время баррикад, время уличной борьбы прошло. Надо избрать другое, более опасное оружие для революции.

Действительно, теперь идти с револьвером в руках против скорострельных пушек и пулеметов или же прятаться от солдатских выстрелов за пустыми ящиками и тюфяками, которые современная пуля пронизывает, как иголка пальто, не только бесполезная трата дорогих человеческих жизней, а прямо бессмысленно и нелепо. Если бы революционеры обладали более хорошим оружием, чем пистолеты и самодельные бомбы, если бы у них были хотя бы пулеметы, если бы, наконец, они строили свои укрепления надежнее и безопаснее, а не составленные из разного хлама баррикады, тогда дело другое, тогда бы можно было открыто потягаться с правительством. Но в том-то и горе, что русский народ безоружен.

Поэтому надо как можно энергичнее вести пропаганду среди армии. Это тем легче, что современная русская армия почти сплошь состоит из наскоро обученных мужиков, т. е. людей, еще не забитых солдатчиной, людей, которым ближе свои насущные, экономические вопросы, чем какое-нибудь отвлеченное понятие о полковой доблести или о чести знамени.

А кроме того, армия – это почти вся Россия. Дома остались лишь старики, мальчишки да бабы. Но и они восстанут, как только будет пущен слух о прибавке земли, т. к. крестьянство все более и более разоряется и скоро не в состоянии будет переносить ужасный гнет войны.

То оружие, о котором говорит Энгельс, отчасти есть. Это забастовка. Но и забастовка – палка о двух концах. Хотя она и наносит сильный вред буржуазии в лице фабрикантов, но вредит также и рабочему, заставляя его жить впроголодь и терпеть всякие лишения. Да кроме того, зачастую забастовка, как это видно хотя бы из прошлой революции, не достигает своей цели, даже приносит вред рабочим. Значит, особенно на забастовку полагаться не следует.

По-моему <…>, произвести революцию надо так.

Подготовивши умной агитацией настроение народа, надо отряду энергичных и решительных людей внезапно напасть на Зимний дворец, в случае сопротивления перебить бомбами дворцовую стражу и захватить власть в свои руки. Учредить диктатуру пролетариата. Царя держать почетным пленником, отнюдь не причиняя ему никакого вреда, т. к. это будет недостойно революционеров. Для более сильного эффекта можно другому отряду во главе толпы народа двинуться против Петропавловской крепости и взять ее. Но это, повторяю, лишь для эффекта, т. к. крепость и сама, вероятно, сдастся, как только власть будет захвачена в руки народа. Столичное восстание – только застрельщик общей революции. Весть о захвате власти, разнесенная по России, заставит восстать весь народ. Повторяются времена Разина и Пугачева. По всей стране возникают аграрные и иные беспорядки, возникшие под влиянием, главным образом, слухов о прибавке земли. Всеобщая забастовка железнодорожников затруднит или даже прекратит доставку войск для усмирения. Затем следует созыв Учредительного собрания, на котором уже окончательно совершается государственное и экономическое переустройство страны. В случае возникновения конфликта между буржуазией и пролетариатом, что неминуемо и будет, самое лучшее оружие – это всеобщая грандиозная забастовка. Хотя она десять лет тому назад не увенчалась успехом, но в случае если она будет организована стройно и осмотрительно, если будут существовать комитеты помощи стачечникам, то, я думаю, победа останется за народом.

Такова моя схема революции. Будущее покажет, осуществится ли это или нет.

Теперь вопрос в том, когда именно надо начать восстание. Во время ли войны или же ждать ее окончания. Вот это самый трудный, самый щекотливый и опасный вопрос. Если начать революцию во время войны, то войска, будучи не на фронте, почти никакого сопротивления в тылу оказать не могут. Затем тогда неминуемо прекратится эта ужасная война, губящая столько жизней совершенно даром. Но, с другой стороны, это возбудит общество против революционеров, т. к. как ни ужасна эта война, но еще есть достаточное число патриотов, особенно в верхних кругах страны, которые иначе и не думают, как о победном мире. Тогда реакционеры будут направлять темную массу народа на борцов за свободу как на изменников и немецких шпионов. Солдат будут посылать расстреливать забастовщиков и демонстрантов, внушая им, что это немецкие наемники, внутренние враги. Тогда са мая последняя газетная, журналистская и иная тварь будет оклевывать социалистов, называя их уже не «жидами», как обычно, а «немецкими шпионами». Одним словом, получится такая каша, что не приведи Боже. Даже и теперь внутреннее недовольство страны происходит на патриотической подкладке. «Россию продают». Чуть ли не самого царя называют изменником, не говоря уже о том, что все правительство считается немецким и сочувствующим Германии.

Если же ждать конца войны, то сколько еще народу погибнет совершенно бессмысленно. Сколько крови и слез будет еще пролито. <…>

Во всяком случае, раньше года война не окончится, а за это время еще многое может произойти. Надо сейчас быть настороже. Надо внимательно и зорко следить за окружающим, за настроением народа, и если начать революцию, то начать в виде толчка к общему народному негодованию и недовольству.

Увенчается ли революция успехом? Я думаю, что да. За десять лет парламентской русской деятельности мужик свыкся с ограничением воли царя, развился в умственном и политическом отношении. Затем эта война раз в десять изнурительнее и тяжелее японской войны. А если мужик мог бунтовать тогда, то теперь он тем более будет бунтовать, когда настоящая война так изнурила и разорила его.

11 декабря (28 ноября). Революция непременно будет. Но только вопрос в том, в какую форму она выльется.

Уже не говоря о тревожном состоянии страны, всевозможных слухах, распускаемых тайно в публике, вся наша печать, вся Дума намекает на это. Не только либеральные газеты, а даже консервативное «Новое время»[260]260
  Ежедневная консервативно-либеральная газета (1868–1917), издавалась в Петербурге.


[Закрыть] говорит, что мы переживаем «кризис государственной власти» и что «нужна прежде всего стройная и прочная внутренняя организация власти, опирающейся на народ, а не на безответственные круги». В осознании этой мысли сходятся все партии Думы. И социалисты, и кадеты, и правые в лице бывшего политического шута Пуришкевича⁹ – все говорят о том, что для победы нужна другая власть.

В чем же будет заключаться эта перемена власти, судя по газетам? Если бы все произошло так, как хотят этого газеты и наши парламентарии, то эта революция будет очень скорой. По всей вероятности, по моему мнению, хотят министров поставить в полную зависимость от Думы, которая сама будет назначать и снимать их. Вот и все. Правда, власть царя здесь будет ограничена, но это далеко еще до той конституции, которую уже свыше пятидесяти лет хотят видеть лучшие умы России.

Да, если бы дело прошло как по маслу, тогда наша будущая революция и окончилась бы этим. Но вся суть в том, что Россия не удовлетворится подобной ерундой. Слишком уже нагорело на сердце, слишком уж много выстрадано народом, слишком уж царит бесправие, произвол и страшный политический и экономический гнет по всей стране, чтобы народ довольствовался подобной дворцовой революцией. Нет, это будет искра, брошенная в бочку пороха. Чуть коснется эта искра взрывчатой массы, какую из себя представляет в настоящую минуту Россия, как грянет страшный взрыв, всколыхнет страшный пожар, перед которым прежний будет казаться ничтожным. Быть может, и я сгорю. Может быть, и я погибну, но это меня не пугает. И так жизнь моя очень тяжелая, а своей смертью на баррикадах я заглажу, затушую убожество и обиды моего существования. Я хочу высказать этими словами ту мысль, что в том случае, если я погибну, то если не в собственных, так в глазах чужих я буду казаться уж не тем несчастным существом, каков я сейчас, а человеком, жизнью заплатившим за свои убеждения, человеком стойким и решительным. <…>

14 декабря (1 декабря). Специально лазил на колокольню здешнего собора, желая проверить слухи о том, что там поставлен пулемет. Конечно, это оказалось только сплетней. Никакого пулемета там не было. Правда, можно подумать, что он был спрятан где-нибудь в укромном месте, но в таком случае, едва ли так свободно пускали бы публику на колокольню, и едва ли пулемет был оставлен без часового. Между тем никаких солдат я там не видал. Затем я пошел 26-го на сквер вечером, где была будто бы назначена антивоенная сходка. Конечно, и этого ничего не было.

Все оказалось опять-таки сплетнями.

Зашел ко мне Архангельский вчера потолковать насчет помещения. У них образовался так называемый самообразовательный кружок, в котором участвуют свыше 10 человек, преимущественно ученики 7-го класса, а также две барышни. Знаю хорошо я эти кружки. Меня радует это. Только дело в том, что сейчас у них нет подходящего помещения для собраний, и Архангельский, видимо, по поручению остальных членов (я так думаю) решил поговорить об этом со мной. Но для такой оравы моя комната оказалась слишком мала. Поэтому я посоветовал ему поговорить об этом с Симаковыми, у которых комната больше.

Я посмотрю, что будет дальше. Возможно, что мы трое, т. е. я и Симаковы, примкнем к ним. Тогда нас будет 15 человек.

23 декабря (10 декабря). Что касается кружка, то ничего определенного я сказать не могу. До сих пор, например, я не знаю всех участников. С одной стороны, это хорошо, т. к. показывает, что там собрались не болтуны, а люди, умеющие держать язык за зубами, но, с другой стороны, Архангельский, который сообщил мне об этом кружке, должен хоть немного знать меня и мог бы мне довериться. Впрочем, все это не важно. Дело в том, что отчасти не находя помещения, а главным образом, под влиянием малоотзывчивых, инертных участников этот кружок начинает рушиться. Не расцветши, отвял в утре пасмурных дней.

Мы с Модестом решили повести дело энергичнее, и сегодня я познакомлюсь с полным составом этого кружка. Дай Бог, чтобы, считая и нас, набралось 10 человек. Впрочем, во-первых, это достаточно, а во-вторых, все более слабые, робкие отпадут, а останутся люди нужные, деятельные. Что касается помещения, то я в конце концов принужден буду предложить свою комнату, несмотря на ее малые размеры. Иначе дело станет на точке замерзания. <…>

Вообще, в душе я организатор и конспиратор. Моя страсть организовывать тайные кружки. С самых нежных лет я организовывал всевозможные «общества»: разбойничьи, самообразовательные, литературные, но почти все они распались, даже не появившись на свет. Что здесь служило причиной этого – мое ли неумение или избыток с моей стороны энергии при пассивности других моих товарищей, я не знаю. С годами это прошло, но и теперь я не прочь участвовать в каком-нибудь кружке, подходящем под мои взгляды, если мне предложат в нем участие.

Поэтому мне как революционеру в душе, как энергичному организатору будет очень жаль, если распадется этот кружок, и я приложу все свое старание, чтобы этого не случилось. Даже если из 10 человек будут участвовать только пять, то и тогда я буду этим доволен.

25 декабря (12 декабря). С появлением министра народного просвещения Игнатьева¹⁰, видимо, любящего свое дело, в душную, затхлую обстановку гимназического быта пахнуло свежей струей воздуха. Производятся всевозможные реформы, нововведения, преобразования. <…>

Так, в Пензе, в нашей гимназии теперь возникли всевозможные кружки: литературные, драматические и даже спортивные. Все это, конечно, под наблюдением учителей. Но я подозреваю в этом еще кое-что другое, вовсе не такое благородное, как это кажется на первый взгляд. Основав эти совершенно легальные, но находящиеся под наблюдением начальства ученические кружки, хотят раздробить молодежь, хотят отвлечь ее в сторону от всевозможных тайных, антиправительственных кружков с более или менее революционной окраской. Зная, что горячее, пылкое, смелое юношество больше всего склонно к освободительным идеям, теперь хотят отвлечь его в сторону от этого, хотят заинтересовать его другим, отняв у него свободное время, и вместе с тем в тесной, интимной обстановке кружка наблюдать за настроением молодежи. Это не моя фантазия. Гимназический учитель пения, человек, видимо, либеральный, раз по секрету предупредил учеников, чтобы они были осторожнее на собраниях кружков, т. к. за ними там следят. Но ухищрения правительства оказываются неудачными. Правда, гимназисты охотно принимают участие в этих кружках, но это не мешает им организовывать в то же время и тайные, секретные кружки.

Дня два, три тому назад я пошел вечером на собрание литературного кружка вместе с Модестом. Мне надо было там повидаться и поговорить с участниками «того» кружка, а затем меня интересовало и это заседание. Так как я официально числюсь учеником гимназии, хотя и учусь дома и гимназистом себя совершенно не считаю и форму не ношу, то я мог пойти на это заседание.

Знакомые гимназисты (а таковы почти все) встретили меня радушно и с удивлением. Я чувствовал себя там превосходно. Старая, знакомая, шумная, товарищеская среда, отсутствие учителей, всеобщее радушие и удивление, с которым меня встретили, – все это воодушевило меня и привело в хорошее настроение. Гимназисты интересовались тем, где я сейчас учусь и что намерен делать вперед. Но вот пришел директор с учителем русского языка. Мы, человек тридцать, уселись за парты, впереди сели за столик директор с учителем, затем председатель и двое его помощников, выбранные из числа членов кружка. На кафедру взошел референт – ученик 7-го класса Михлицкий, еврей, недавно поступивший. На вид очень умный и симпатичный парень. Ни в его наружности, ни в акценте не было ничего неприятного, специфически жидовского. Реферат был о русской интеллигенции. Слышал имена Радищева, Новикова, некоторые выражения, вроде «петровской революции» и т. д. Я думал о том, как мог наш директор согласиться на чтение такого реферата. Михлицкий прочитал очень удачный реферат, хотя и злоупотреблял иностранными словами.

Затем стали говорить о гимназическом журнале. Большинство высказалось за издание его. В кружке участвовали преимущественно ученики 7-го класса, но были и из б-го и из 8-го. Преподавателем был Архангельский. На обратном пути шли четверо: я, Модест, Архангельский и Мишка Сафронов. Мы, то есть я с Модестом, особенно я, все время добивались узнать о составе «того» кружка, о его собраниях. Но и А. и М.С. все время медлили, мямлили, не говоря ничего определенного. Это меня взорвало. Мы остановились на углу пустынной улицы, и я, в эту минуту отбросив свое заикание к чертям, стал говорить им о том, что, как я вижу, они только умеют болтать языком, ничего не делая и не желая делать, что ни к какому результату это не приведет и что если они так относятся, так зачем же было им затевать устройство этого кружка?

Давно я так не говорил. Речь моя была несвязная, отрывистая, но, видимо, подействовала на них своей горячностью. Они отошли в сторону, несколько минут о чем-то совещались, затем подошли к нам, ожидавшим их, и сказали, что они лично ничего не имеют против участия нас в кружке, но все дело в том, как отнесутся к этому остальные. Затем я сказал, что предлагаю им помещение – нашу гостиную.

Вчера, в воскресенье, было собрание этого кружка, решавшее нашу участь, и я сегодня узнаю о результатах.

Откровенно говоря, мне будет неприятно и обидно, если мне откажут в принятии. Обидно за то, что вся моя горячность, вся моя энергия, все мои старания укрепить этот кружок пропадут так глупо и даром. Я уверен, что из всех участников его (пока, впрочем, я участником назвать себя не могу) я самый энергичный и настойчивый. Я умею молчать. Я могу дать удобное, безопасное помещение. Поэтому я могу принести большую пользу этому кружку. А что касается моего заикания, то это не может служить помехой. Правда, речей я произносить не могу, быть пропагандистом и агитатором не в состоянии, но живую речь могу заменить пером, которым я умею владеть. Разве среди наших революционеров не было заик? Разве Камилл Демулен[261]261
  Люси́ Семплис Камилл Бенуа Демулен (1760–1794), французский адвокат, журналист и революционер, инициатор похода на Бастилию 14 июля 1789 г., положившего начало Великой французской революции. Несмотря на заикание, был прекрасным оратором.


[Закрыть], один из героев Великой французской революции, не заикался, что не помешало стать ему деятельным, талантливым революционером? Разве, наконец, мое заикание помешает мне погибнуть за свои взгляды, убеждения? Впрочем, оговорюсь, пока погибнуть я не желаю, а, напротив, хочу принести большую пользу.

<…>

<28 декабря (15 декабря)>

1917

1 января (19 декабря). Наконец-то у меня собрания. <…>

…Мне поручили написать реферат о русской социал-демократии. Конечно, читать я его отказываюсь, вместо меня прочтет кто-нибудь другой, хотя бы Модест. Так как с социализмом наши, видимо, не знакомы, да и сама тема мне нравится, я хочу написать его с жаром, с чувством, вложить всю душу, хочу, чтобы каждое слово моего реферата было ценным, не напрасным.

<…>

Сейчас, когда я пишу эти строки, реферат о социализме у меня уже готов.

25 января (12 января). Пенза. Странное что-то творится с нашим кружком. Появились интриги, ссоры, взаимное подкапывание друг под друга, и если это не прекратится, то неминуемо произойдет раскол, распадение этого кружка.

Завтра или послезавтра у меня будет собрание. Во избежание лишнего внимания мы теперь решили собираться всегда в разные дни и разные часы, приходить в штатском, у кого оно есть, и притом разными ходами.

Собрание обещает быть интересным. <…>

<1 февраля (19 января)>

3 февраля (21 января). Пишу заключительные слова – все распалось. Горько это мне очень, гораздо более горше, чем остальным, но что же, против рожна не попрешь.

<…>

…Почему раскололась наша организация?

Не только вчера, но и раньше наши объясняли это полной неспособностью нас к осторожности, к конспирации. Это произошло, как подчеркивали наши, по вине только одних нас. Мы были слишком наивны, слишком доверчивы и откровенны, слишком безалаберны и неопытны, как и подобает желторотым юнцам, и вот это-то неумение и неспособность к конспирации и привели к такому печальному результату.

Хорошо. Будем мы заниматься просвещением и самообразованием каждый отдельно. Будем поддерживать связь друг с другом. Так пройдет месяц, улягутся страсти, исчезнет страх, и я уверен, что снова возникнет потребность в кружке. Тогда-то снова возникнет кружок, кружок гораздо меньший, но уже опытный, осторожный и деятельный. Ядро этого нового кружка есть: я, Юрий и Товбин, а за остальными членами дело не станет!

Через всю историю существования нашего недолговечного кружка красной нитью проходит страх перед преследованием, перед сыском, страх, раздуваемый нервными членами. От слишком большой вначале откровенности и болтливости члены перешли потом к трусости, к опасению за существование и целость кружка.

<…>…Я не теряю еще надежды и думаю, что через некоторое время нам все-таки удастся образовать свой кружок. Прав ли я, покажет будущее…

<…>

<8 февраля (26 января) – 13 марта (28 февраля)>

15 марта (2 марта). Настают великие события. Одним мгновенным громовым ударом Россия, в лице своей Думы, сбила с ног дряхлый колосс бюрократического самодержавия, тот колосс, который, возникнув при Петре, высшего своего развития достиг при Николае I и погиб теперь при Николае II¹¹.

Сегодня утром, когда я развернул газету, меня точно хватило обухом по голове. Ясно, черным по белому, было напечатано, что 27 февраля ночью организовался Исполнительный комитет Государственной думы, состоящий из 12 наиболее лучших, наиболее свободомыслящих членов, в число которых вошли Чхеидзе¹², Керенский, Милюков, Родзянко¹³. Этот комитет стал ныне Временным правительством, и по его распоряжению арестована вся свора министров – Протопопов¹⁴, Штюрмер¹⁵, Щегловитов¹⁶ и прочая сволочь. Это громовой, великолепный, потрясающий первый шаг новой России. Кажется, в истории еще не было такого примера, чтобы парламент в лице своих лучших представителей одним внезапным, неожиданным мгновенным ударом сверг старое правительство, которое благодаря своей бездарности и дряхлости ввело страну в анархию. Россия была на краю гибели. Голод, страшная дороговизна, мошенничества, каленые идиотские выходки правительства – вот к чему привело господство бюрократического самодержавия. И честь и слава Думе, что она в решительную минуту внезапно для всех, в ответ на приказ о роспуске, арестовала эту сволочь и организовала новое, чисто народное правительство. Теперь скоро война, эта проклятая, надоевшая всем война, окончится. И тогда наступит эпоха коренной ломки всего старого и создание нового. Может быть, и мы, кружковцы, окажемся полезными.

Теперь все будет зависеть от тактики нового правительства. Если оно окажется на высоте своего положения (в чем я почти уверен), то в стране наступит спокойствие, к чему и призывает Исполнительный комитет, война будет окончена в этом же году и наступит создание Новой России.

Но особенно интересна телеграмма Родзянко к царю 26 февраля: «Положение серьезное: в столице анархия; правительство парализовано; транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство; растет общее недовольство; на улицах происходит беспорядочная стрельба, частью войска стреляют друг в друга; необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство; медлить нельзя; всякое промедление смерти подобно; молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».

Итак, в то время как мы мирно коптим в Пензе, в России внутри льется кровь, начинается революция. 25 000 восставших солдат послало 26 февраля в Думу депутацию узнать решение Государственной думы.

Начальником петроградского гарнизона стал член Думы полковник Энгельгардт¹⁷, вступивший в свою должность в ночь на 28 февраля.

Да, первые шаги народа в лице его представителей блестящи. Посмотрим, что покажет будущее. Новое Временное правительство призывает всех к порядку и спокойствию и в своем воззвании к железнодорожникам требует у них не только исполнения своего долга, но прямо подвига ради успешной работы для армии.

Всем главнокомандующим разослан текст телеграммы к царю.

Интересное время теперь мы переживаем!

16 марта (3 марта). Вчера пошел к Симаковым. Васька встретил меня с улыбкой:

– Ну, с праздником.

Весть о неожиданной революции мгновенно разнеслась по всему городу. В гимназиях ученики и педагоги поздравляют друг друга и ведут между собою разговоры на эту тему. Телеграммы у газетчиков мгновенно расхватываются, причем платят по рублю за телеграмму. Но на улицах пока ничего не заметно. Тихо, как обычно. Городовых нету почти.

Приходят все новые известия. Революция, громовая, блестящая, бескровная почти, революция в полном разгаре. <…>

Аресты министров и прочей камарильи продолжаются. В числе арестованных Горемыкин¹⁸, Трепов¹⁹, Сухомлинов²⁰, председатель Союза русского народа[262]262
  «Союз русского народа» (СРН) (1905–1917), массовая черносотенная организация, выступавшая против революции и парламентаризма и за единение самодержца с народом в форме совещательного органа – Земского собора. В 1911 г. раскололся на две независимые друг от друга организации – СРН (обновленческий) и «Дубровинский» СРН (по имени его лидера А.И. Дубровина), первая из них признавала законодательную Государственную думу, вторая – ее отрицала.


[Закрыть] мерзавец Дубровин²¹. Всех сановников отправляют в Петропавловскую крепость. Пусть-ка, сидючи в казематах, эти столпы отечества, посылавшие некогда туда сотни лучших людей России, узнают теперь прелести этой жизни.

Организовался Совет рабочих депутатов (как и в 5-м году), который вместе с Исполнительным комитетом призывает всю страну к спокойствию и полезной работе для армии.

Но поразительнее всего общая солидарность, общее уважение к Думе. Весь петроградский гарнизон, флотские экипажи на стороне народа. Даже казаки; даже конвой царя в полном составе явился в Думу, заявляя, что он на стороне ее и прося приставить караул к офицерам, не принявшим участие в восстании. Члены Думы говорят горячие речи полкам, где их встречают с энтузиазмом. Родзянко и Керенский произнесли речи к юнкерам Михайловского артиллерийского училища, которые все поклялись, что Россия будет свободна. Черт возьми, какие великие минуты переживает страна, а я, сидя тут, не могу этого видеть. Конечно, сейчас же возникли сплетни о том, что царь и царица арестованы (кстати, о Николае ни слуху ни духу). <…>

Нет, я все не могу опомниться от восхищения и восторга гениальностью членов Думы, так блестяще совершивших этот великий, бескровный переворот. Одним ударом, ударом суворовским сбили с ног старое правительство и этим спасли Россию. И, захватив внезапно всю свору негодяев министров, запрятав их в крепость, Дума свергла окончательно темные силы. Где они? Их точно ветром сдуло. Страна ликует. Да, весна наступила.

18 марта (5 марта). Вчерашний день был богат событиями. Я видел, как Пенза отозвалась на счастливую революцию. И при этом я видел многое взволновавшее меня.

Я вышел из дому днем и натолкнулся на характерную сценку. По другой стороне улицы шли, обнявшись, два солдата и нестройными голосами пели «Дружно, товарищи, в ногу…». Повстречался с ними какой-то прапорщик, остановил их, но затем пошел дальше. Через некоторое время их остановил другой офицер, шедший по моей стороне. Он долго всматривался в них и наконец окликнул их, подозвал к себе и начал спрашивать, какого они полка.

– Вы, наверно, напились?

– Так точно, – почтительно отвечают солдаты. – Ваше благородие, Россия воскресла!

– Верно, голубчик, верно, но зачем же непременно напиваться? Неужели без этого обойтись нельзя? Нам сейчас всем надо быть трезвыми, надо работать, а не пьянствовать. Вот если бы вы были трезвые, тогда другое дело, тогда я бы слова не сказал, – говорил офицер, как мне казалось, нарочно громко, видя, что несколько прохожих остановились, слушая.

Какая-то ветхая старушонка вообразила, что солдата будут за это наказывать, и слезливым голосом обратилась к офицеру, прося этого не делать. Солдаты принялись успокаивать ее:

– Иди, иди, бабка, иди. Теперь не то. Теперь мы все одна семья.

Чем это кончилось, я не знаю, т. к. уже давно слышал где-то поблизости крики «ура» и теперь поспешил туда. На перекрестке Садовой и Суворовской улицы стояла толпа манифестантов. На дороге стройно рядами стояли полки солдат, и оттуда гремело «ура». Толпы публики, взбудораженные, лихорадочные, окружали их. У всех, даже у солдат, лица были какие-то другие, светлые. Я шнырял в толпе, стараясь найти наших кружковцев.

– Скажите, что будут делать? – обращается из публики какая-то дама к стоящему возле выстроенного полка офицеру.

– Покричим «ура» да и разойдемся по домам.

Однако мирная, светлая манифестация кончилась кровавой драмой. Но об этом после.

Вот над толпой солдат показался плывущий шест, украшенный красным бантом с висящим портретом Николая Николаевича[263]263
  Великий князь Николай Николаевич (Младший), занимавший пост Верховного главнокомандующего с июля 1914 г. по август 1915 г., несмотря на то, что под его руководством русская армия проиграла кампанию 1915 г., продолжал пользоваться большой популярностью в широких кругах населения. В декабре 1916 г. в Москве состоялось тайное совещание заговорщиков под председательством князя Г.Е. Львова. Предполагалось, что Николай II будет свергнут, а всероссийский престол займет вел. кн. Николай Николаевич. Однако от предложения занять престол, переданного ему 1 января 1917 г., великий князь отказался. Отрекаясь от престола 2 марта 1917 г., Николай II вновь назначил двоюродного дядю Верховным главнокомандующим, однако по совету Временного правительства Николай Николаевич отказался от этого поста.


[Закрыть]²². Затем поплыли мимо разноцветные плакаты, которые несли солдаты: «Да здравствует Народная Государственная Дума», «Долой немецкое правительство» и т. д. И при появлении этих медленно движущихся плакатов еще громче, еще одушевленнее загремело «ура». Какой-то солдат с красной тряпкой на шее свернул с дороги на тротуар. Моментально за ним ринулась целая толпа коренастых, неуклюжих солдат, бежавших по тротуару за красным знаменем. Да, это была настоящая революционная армия. Но вот наконец я увидел в толпе стоявших Юрия, Федора и Знаменского. Поздоровавшись, мы принялись смотреть. Мимо над щетиной штыков медленно плыли красные флаги и разнообразные плакаты. То затихая, то разрастаясь снова, как прибой, неслось все время громовое «ура». Толпа колыхалась и двигалась с места на место, росла все больше и больше. Двух или трех солдаты качали. Один из них был офицер, остальные тоже солдаты. Из толпы войск вылетали они вверх на секунду, затем скрывались и снова взлетали вверх. Офицер при этом ритмично взмахивал папахой, которую держал в руке.