Текст книги "Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера"

Владимир Короленко

Владимир Галактионович Короленко (1853–1921) – украинский и русский писатель, журналист, публицист, общественный деятель. Автор знаменитой повести «Слепой музыкант».

В молодые годы Короленко участвовал в революционном народническом движении, подвергался репрессиям со стороны царского правительства, несколько лет провел в ссылках.

Литературную деятельность начал в 1879 г., всенародное признание пришло почти на десять лет позже, когда вышла его первая книга «Очерки и рассказы», в которую вошли сибирские новеллы, навеянные ссылкой в Сибирь. Наблюдения и философские обобщения, воспоминания о детстве, проведенном на Украине, послужили материалом для дальнейших работ писателя.

Короленко был известен и своей правозащитной деятельностью как в годы царской власти, так и в период Гражданской войны и советской власти. Он привлекал внимание общественности к самым острым, злободневным вопросам современности, публикуя статьи в различных печатных изданиях.

С 1900 г. до своей кончины писатель жил в Полтаве, где работал над большим автобиографическим произведением «История моего современника», которое должно было обобщить все, что он пережил. Произведение осталось незавершенным.

1916–1918. 62–64 года. Полтава

1916

Январь. Для начала своих отметок в этом году беру вырезку на желтой бумаге из «Волыни»[295]295
  Ежедневная газета (издавалась с 1877 г.).


[Закрыть]. Бумага самая плохая темно-желтая, оберточная. В Житомире «бумажный голод». И говорится о всяческих бедствиях– в Германии. Заглавие «„Simplicissimus“ о мире».

Последний номер «Simplicissimus»’a[296]296
  Сатирический еженедельник в Германии, издававшийся с 1896 по 1944 г. в Мюнхене.


[Закрыть] снова посвящен вопросам о мире. Как и в новогоднем выпуске, этот беспощадный к «королям Германии» журнал старается популяризировать идею необходимости мира. Теперь журнал уже не смеется, а плачет. Он рисует мальчика с веткой мира, стоящего перед густыми рядами войлочных заграждений и восклицающего со слезами:

– Я не могу пройти туда через это проклятое место!

Он рисует убогую деревенскую церковь, где на коленях молятся женщины – только одни женщины.

В Германии некому больше даже молиться!

На большой дороге кресты и могилы.

Путь к славе господ Германии.

Детям дарят вместо игрушек стаканы шрапнели, остатки оружия, – и мальчики становятся убийцами своих сверстников.

Щадите хоть будущее поколение, если не могли уберечь нынешнего!

«Радуйся, о мать, не имеющая детей: ты не будешь плакать!» – такова надпись на рисунке, изображающем момент получения рокового письма!

Теперь радость народов – в таких страданиях противников. Когда я был во Франции, в газете Эрве было напечатано письмо, взятое на убитом немце. Газета предпослала ему злорадно ироническое заглавие: «Lamentations de madame[297]297
  «Плач мадам…» (фр.).


[Закрыть] (имя рек)». Жена-немка пишет мужу, что все дорого, она не знает, как будет дальше, что дети недоедают, семье грозит нищета и у нее не хватает уже силы. Этот «вопль г-жи такой-то» в газете явился в трагической обстановке: муж бедной женщины убит. И для французов этот вопль – повод для радости. А для немцев повод для радости – такие же вопли француженок. И говорят о том, что война облагораживает.

<2 февраля (20 января) – 22 февраля (9 февраля)>

23 февраля (10 февраля). Мильтон в «Потерянном рае» (песнь 1-я) так изображает психологию битвы:

«…Они двигаются правильной фалангой по дорийскому напеву флейт и нежных гобоев. Такие звуки воодушевляли вооружавшихся в бою древних витязей высоким благороднейшим спокойствием и внушали не ярость, а обдуманное, непоколебимое мужество, предпочитавшее смерть позорному бегству или отступлению; но они не лишены были силы – торжественным согласием укрощать тревожные мысли, отгонять боязнь, сомнение, страх, печаль и муки от смертных и бессмертных» («Потерянный рай», поэма Джона Мильтона, перев. А. Зиновьева, Москва, 1819 г.).

Это дух военного рыцарства. Люди считали, что война – дело законное и прекрасное. Ее начало – на высотах, где восседают боги или богоподобные вожди. Во всяком случае – вне воли обыкновенных людей. Прекрасно нападать и прекрасно защищаться. Рыцарство состояло в признании законности и красоты в действиях обеих сторон. Это значило вообще – прекрасна война. Кажется, в битве при Креси[298]298
  Битва 26 августа 1346 г. стала одним из важнейших сражений Столетней войны. Сочетание новых видов оружия и тактики, примененных англичанами в битве, привело многих историков к выводу о том, что битва при Креси стала началом конца рыцарства.


[Закрыть] сошлись французы и англичане. «Tirez messieurs les anglais»[299]299
  «Стреляйте, господа англичане» (фр.).


[Закрыть], – галантно предложили французы (или наоборот). «Commencer vous, messieurs les frangais»[300]300
  «Начинайте вы, господа французы» (фр.).


[Закрыть], – рипостируют враги. И это потому, что процесс войны для рыцарей не менее важен, чем результат. Прекрасное дело должно и вестись прекрасно с точки зрения своей эстетики и морали.

Прошло много веков. И вот в нашей нынешней войне нет ни капли рыцарства. Не только люди, охваченные пылом борьбы, но и писатели, и ученые, и поэты разных стран ведут себя по отношению к противникам совсем не по-рыцарски, а так, как себя вела рыцарская челядь, не понимавшая и тогда требований высшей воинской этики. Это, конечно, отвратительно, такое забвение достоинства и красоты поведения в век культуры, который с презрением смотрит на минувшие века варварства и варварских нравов.

Почему это?

Причин много, но одна из важных – глубоко психологическая. Это отрицание самого права войны. Рыцарь считал всякую драку прекрасной и о противнике спрашивал только: достоин ли он чести скрестить с ним оружие? И если противник храбр, он уважал его. И это уважение не мешало силе его руки. Оно внушало ему «не ярость, а обдуманное непоколебимое мужество». Он знал, что и его уважает противник, и тем более, чем сильнее он наносит удары. Конечно, это в тенденции. Грубая действительность часто отступала от идеального типа. Но ведь тогда и нравы были грубее. Теперь можно было бы думать, что рыцарское отношение к противнику станет общим правилом. На деле – иначе, и это можно понять. Война не считается прекрасной и нравственной. В массе душ и сердец существует уже разъедающее воинствующую цельность убеждение, что воевать – вообще преступно. Некоторые же думают даже, что едва ли не преступно даже защищаться. При таком условии человек ищет, и притом с отчаянной яростью, оправдания своего преступления в преступлении другого. «Начал не я…» «На меня напали». Оказывается, что все теперь напали друг на друга. Подготовляя еще дипломатически войну, всякое правительство заботится об обстановке, которая бы дала возможность представить противника зачинщиком, а себя – защитником мира. «На нас напали», – говорит даже Германия, заливая несчастную Бельгию огнем и кровью. «На нас напали», – говорит Австрия, готовясь то же сделать с Сербией. «Нет, вы напали на нас», – отвечают другие. «Мы даже еще не готовы…» Конечно, они были бы готовы только через 3–4 года, и тогда, быть может, они сочли бы «момент удобным» с своей стороны.

И народы еще дают себя уверить, что момент нападения – что-то очень существенное и важное, и все демоны срываются с цепей, и народы не хотят видеть, что все они одинаково правы или одинаково виновны в этой страшной трагедии. Каждый из них в отдельности совершает прекрасный подвиг перед Отечеством, считая, что другой является исключительным виновником перед человечеством.

«Хорошо. Мы покажем им силу наших мечей», – говорил вождь рыцарской страны и вел свои рати на соседа, не заботясь о том, что он зачинщик в деле, так как дело-то вообще законно и прекрасно. И он знал, что его противник имеет такое же «право войны». Теперь право войны уже отрицается для всех вообще. Остается вопрос: за кем остается необходимость, неизбежность, заменяющая право? И вот откуда стремление во что бы то ни стало оправдать себя злодейством другого. И вот отчего для немца даже бельгиец, на которого он напал «по необходимости», есть злодей, «стоящий вне законов войны». И вот отчего во время величайшей войны, какую видела история, культурная Европа не видит, в общем, военного рыцарства, а все признают у противников одно лишь злодейство. И вот отчего культурная Европа допускает столько истинного, ненужного, настоящего злодейства.

Умерло «право и закон войны»… И оттого она теперь общепризнанное преступление.

Иду по нашей улице к дому. Меня обгоняет извозчик с седоком. Седок оригинальный: мальчик в большой барашковой шапке военного образца и в грязно-серой шинели. Пояс с бляхой. Эполет нет, но форма, видимо, солдатская.

Извозчик останавливается у одного из соседних домов. Мальчик выходит, привычным движением военного человека откидывает полу шинели, вынимает кошелек и достает неудобные «марки».

Я из любопытства подхожу ближе и заговариваю:

– Откуда такой большой солдат?

– С германского фронта, – отвечает он тоном человека, который уже много раз слышал эти вопросы.

Лет? Лет ему тринадцать. На груди у него медаль и еще в петлице наискось лента, которая, кажется, означает, что он представлен к Георгию.

– Разведчик был. Вишь, медаль, – говорит извозчик, глядя с своих козел на маленького «героя»… В выражении его лица и в голосе какое-то недоумение. – Смелый, главное дело, отчаянный. И потом – малый. Пробежить, в ево и пуля не попадеть… Межи кустов, как все одно заяц.

Мальчик, держа во рту кошелек, разбирается в марках. Лицо у него детское, но уже с недетским выражением. К отзывам о себе относится равнодушно. Очевидно, слыхал уже много.

Нашел нужную марку в 20 копеек, отдал извозчику, остальное спрятал в кошелек, а кошелек в карман. И вдруг совсем по-детски устремился к дверям подъезда. Пробежал по дощатым кладочкам… У самых дверей наклонил голову в высокой папахе и, не задерживаясь, с разбегу ударил головой в дверь. Дверь раскрылась и тотчас опять захлопнулась. Юный герой исчез.

– Видал? – с каким-то недоумением сказал, поглядев на меня, извозчик и удивленно повел плечами. В голосе его нет ни почтения, ни одобрения. Скорее, тревога.

– Головой двери отворяеть… Что ты с ним будешь делать…

И, задумчиво качая головой, стал поворачивать на месте свои сани…

Я тоже задумчиво иду дальше.

– Да что ты станешь делать с ними? – невольно повторяю я за извозчиком. – Куда теперь уложатся в мирное и прозаическое время после войны эти юные жизни, так рано вкусившие военной известности. Учиться в школе или в мастерской, уйти в трудную работу и тусклую безвестность после таких впечатлений и такой одуряющей «славы»? Не придется ли еще много раз мирному народу повторять с недоумением и тревогой: «Что с ними делать?»

<…>

<26 февраля (13 февраля) – 8 марта (24 февраля)>

Октябрь. Возобновляю прерванные отметки. Попалась мне книжечка, в которую в 1905 году я заносил свои впечатления, и я с интересом возобновил по ней в памяти многое, пронесшееся и исчезнувшее с тем лихорадочным временем. Теперь время, пожалуй, еще интереснее, события мелькают еще быстрее, как река, приближающаяся к месту обрыва и водопада.

<5 ноября (23 октября) – 16 ноября (3 ноября)>

17 ноября (4 ноября). Московские газеты отданы под цензуру, по распоряжению командующего Московским военным округом. Отчет о первом заседании Государственной думы весь пестрит белыми местами. Декларация прогрессивного блока сильно сокращена. Сокращена даже декларация правых! Ходят темные слухи. Правительство заподозрено в умышленной провокации беспорядков, так как, дескать, в договоре с союзниками для России случай революции является поводом для сепаратного мира.

19 ноября (6 ноября). Слухи о стремлении к сепаратному миру все определеннее. Боятся революции, а немец поможет династии. «Слухи не щадят никого» – эта фраза из речи Милюкова¹ попала в изуродованные газетные отчеты. Английскому послу Бьюкенену² оказан, говорят, резко холодный прием. В Думе он стал предметом особенно горячих оваций – ответ на поведение Штюрмера³ и царя.

Атмосфера насыщена электричеством. <…>

Набор. Берут всех подряд: ни чахотка, ни близорукость, ни грыжа, ни отсутствие зубов, ни глухота теперь не освобождают. 3 ноября в Полтаве скоропостижно умер один из «годных» к службе, только что принятый Леонтий Беленький, житель Санжар. Он заявлял о сердечной болезни. Не обратили внимания… В Санжарах жена и семеро детей. Бедняга тянул обычную лямку, пока жизненная телега шла в тяжелой, но привычной колее. Из него сделали воина – и бедняга сразу умер.

Бессердечие к беднякам полное. Обращаются с будущими защитниками Родины, как со скотиной. Точно нарочно, чтобы вызвать озлобление.

Здешний воинский начальник точно сумасшедший: орет, кидается на людей и при этом, говорят, успевает получать расписки в выдаче невыданных кормовых. То же мне рассказывали о Миргороде. В Крюкове (около Кременчуга) уже был бунт, о котором рассказывают: запасных заперли в какой-то вагон и держали двое суток, голодных и холодных, пока они не разломали загона и не пошли в город искать управы. Стреляли в них из пулеметов… То же было и в Ромодане… И опять молва объясняет это преднамеренной провокацией.

3-го ноября в Bebe в Швейцарии умер Генрих Сенкевич…

<…>

<20 ноября (7 ноября) – 13 декабря (30 ноября)>

15 декабря (2 декабря). 29 ноября в стокгольмских газетах напечатано официальное выступление Германии с предложением мира. Перепечатано во всех русских газетах. Резкий поворот в настроении консервативных слоев общества. Государственный совет огромным большинством вынес резолюцию в смысле думского блока, и даже к той же резолюции присоединился дворянский съезд… Нечего и говорить о земствах, съездах, кооперациях, общественных учреждениях. Вся страна концентрируется вокруг оппозиции. Правительство изолировано. Сознание страны скристаллизовалось. Речь идет не об одном правительстве. Непопулярность царя поразительна.

<17 декабря (4 декабря) – 31 декабря (18 декабря)>

1917

2 января (20 декабря). Во вчерашнем «Южном Крае»[301]301
  Одна из крупнейших провинциальных газет Российской империи, издавалась на русском языке в Харькове с 1880 по 1918 г.


[Закрыть]<sup>[[302]302
  Президент США Томас Вильсон 21 декабря 1916 г. предложил всем воюющим державам изложить свои взгляды на условиях, на которых войне мог бы быть положен конец.


[Закрыть]</sup> напечатано сенсационное известие об убийстве (17-го) Распутина⁴. Известие еще противоречиво и смутно, хотя приводятся разные подробности. Убийство приписывается великосветской молодежи. Называют князя Юсупова⁵, графа Сумарокова-Эльстон.

Интересно: заголовок в газете «Об убийстве Григория Распутина». Но в тексте, подчиняясь, очевидно, цензурному запрещению, нигде фамилия не названа. Вместо Распутина стоит «лицо». «Лицо» ушло из дому тогда-то. «Лицо после этого не возвращалось и т. д.

Убийство произошло в доме кн. Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон. Феликс Феликсович Юсупов, гр. Сумароков-Эльстон, – сын бывшего московского генерал-губернатора и «состоит в супружестве», как выражаются газеты, с ее высочеством княгиней Ириной Александровной⁶, дочерью великого князя Александра Михайловича⁷ и великой княгини Ксении Александровны⁸ – сестры царя. Можно, значит, сказать: «семейное дельце».

Газеты обходят пикантный полицейский анекдот. В квартиру сыновей Родзянко⁹, находящуюся рядом с его квартирой (сыновья, гвардейские офицеры, находятся на войне), забрались таинственные воры: все перерыли, но не украли ничего. Никто не сомневается, что это полиция искала чего-то у председателя Думы, так как он держал там некоторые вещи. А так как такой набег не мог принадлежать инициативе мелких сыщиков, то видят в этом «высшую политику» не без участия министра внутренних дел. Иначе сказать, очень похоже на то, что бывший товарищ председателя Государственной думы строил каверзу против председателя.

<…>

4 января (22 декабря). 20-го Протопопов¹⁰ утвержден министром внутренних дел. <…>

На базарах, на улицах идут серьезные угрюмые толки о мире. Деревенский мужик покупает газеты. «Грамотен?» – «Ни, та найду грамотних». – «Хочет узнать о мире», – комментирует газетчик. «Эге, – подтверждает мужик и спрашивает: – А що пышуть про мыр?» Я в нескольких словах говорю о предложениях немцев, о вмешательстве[302]302
  Президент США Томас Вильсон 21 декабря 1916 г. предложил всем воюющим державам изложить свои взгляды на условиях, на которых войне мог бы быть положен конец.


[Закрыть] президента Вильсона[303]303
  Ежедневная общественно-политическая газета, выходившая в Москве с 1863 г. по март 1918 г.


[Закрыть] и Швейцарии. Он жадно ловит каждое слово и потом, подавая заскорузлыми руками пятикопеечную бумажку, бережно прячет газету за пазуху. В деревне пойдет серьезный разговор. «Весь русский народ как один человек ответит на коварное предложение Германии…» Я думаю, что это пустые фразы. В деревне не будут говорить о международных обязательствах по отношению к союзникам и т. д., а просто интересуются тем, скоро ли вернутся Иваны та Опанасы…

Очень сложная история – мнение народа.

Я шел с газетой, просматривая ее на ходу. И меня остановили опять с тем же сосредоточенным угрюмым вопросом. И вид спрашивавшего был такой же серьезный, сдержанный, угрюмый.

5 января (23 декабря). Интересно: «Русские ведомости»[303]303
  Ежедневная общественно-политическая газета, выходившая в Москве с 1863 г. по март 1918 г.


[Закрыть] напечатали известие о сенсационном убийстве уже 18 декабря. Заглавие было «Сенсационное убийство»: сегодня с утра распространились слухи и т. д.

Распутин нигде не назван. Всюду: «лицо». «Русская Воля»[304]304
  Ежедневная политическая, общественная и литературная газета, издававшаяся в 1916–1917 гг. в Петрограде.


[Закрыть] еще 19-го не сообщала ничего, кроме известий о предполагавшемся отъезде Юсупова и Пуришкевича¹² и иронического письма от лица читателя: мне интересно, дескать, главное, а не предполагаемый отъезд. В «Биржевых Ведомостях»[305]305
  Политико-экономическая газета умеренно-либерального направления; выходила в Петербурге в 1880–1917 гг.


[Закрыть] появилось известие об убийстве, но его, очевидно, даже перепечатать было нельзя.

А 19-го в «Южном Крае» уже было перепечатано известие «Русских Ведомостей» о «лице», но с заголовком «Убийство Григория Распутина». На этот раз провинция опередила Петроград.

Газеты приносят тревожные, прямо зловещие слухи. <…> Говорят, что Трепов¹³… уходит и будто на его место назначен будет жалкий Протопопов, который уже заранее просит продолжительного отпуска. На место Макарова¹⁴ назначен прямой реакционер Добровольский¹⁵. Реакция сосредотачивается, выдвигая ничтожества на показные посты. Печать стеснена экстренно. В течение 2–3 последних дней в газетах появились известия о планах похода против печати. Свой план у духовных властей, свой – у гражданской бюрократии. Предполагается перечень не военных, но запрещенных для печати тем… («Русские ведомости»). <…> И еще в газете прибавлено, что Протопопов ставит тоже свое условие для принятия верховного руководительства: не созывать Государственную думу! Слух, но характерно, что над головой Протопопова носятся такие слухи, а может, и не слухи…

Вспоминаю, что как-то, занося свои впечатления в этот дневник в период затишья всякой революционной деятельности, я испытывал особое чувство, вроде предчувствия, и занес в свой дневник это предчувствие: вскоре начнутся террористические акты. Это оправдалось. Такое же смутное и сильное ощущение у меня теперь. Оно слагается из глухого темного негодования, которое подымается и клокочет у меня в душе. Я не террорист, но я делаю перевод этого ощущения на чувства людей другого образа мыслей: активных революционеров террористического типа и пассивно сочувствующих элементов общества. И я ощущаю, что оба элемента в общественной психологии нарастают, неся с собой зародыши недалекого будущего. И когда подумаю об жалком, ничтожном человеке, который берет на себя задачу бороться со стихией, да еще при нынешних обстоятельствах, мне становится как-то презрительно жалко и страшно. Казалось, террор совсем умер после того, как он загрязнен руками черносотенцев. Но теперь переполнена какая-то мера, над Распутиным совершен настоящий террористический акт со стороны совершенно неожиданной, и, конечно, это предостережение тем, кто отдался во власть темного проходимца. В оппозицию отталкиваются уже Макаровы и Треповы. Придворная реакция стоит против всей России, в том числе консервативной. Пуришкевичи берутся за револьверы не против Милюковых…

Да, что-то будет! Я немного дал бы за безопасность Протопопова в настоящее время. Ему суждено было привлечь на себя величайшее презрение и огромную ненависть. И этот жалкий человек слеп, как крот, в своих придворных темных ходах…

Все эти последние известия я беру из «Южного Края», маленького дешевого вечернего листка, расходящегося в большом количестве в Харькове. Это простые известия без комментариев и помещены в газете, бывшей реакционера Юзефовича[306]306
  Имеется в виду газета «Южный край».


[Закрыть]. И теперь эти коротенькие сообщения хроники точно говорят на газетном листке огненными буквами.

6 января (24 декабря). «Южный Край» (22 декабря) цитирует большую глуповато-восторженную статью «Утра России»[307]307
  Печатный орган торгово-промышленных кругов и официоз Партии прогрессистов.


[Закрыть], озаглавленную «Всероссийское дело», в которой прямо воспевается убийство Распутина, как признак, что «прозревшие верхи становятся на сторону России…» «Зияющая прорубь у Петровского моста поглощает петроградский труп, другая прорубь выдает его обратно. Возмущена чистая стихия вод… Почва Петрограда, взлелеявшая этого кошмарного „незнакомца“, присуждена принять его в свои болотные недра…», «Для раскрепощения великой страны… мало живой воды, нужна еще „вода мертвая“, и эта вода смерти омывает темный образ того, в ком наиболее резко воплощается вся нечисть темных закулисных влияний, интриг и нашептываний…», «Пусть эта темная кровь, смытая мертвой водой исторического искупления, приблизит страну к светлым далям» и т. д. и т. д.

Газета уверяет (уже в третьей статье «Прорубь»), что у нас радовались этой смерти и поздравляли, точно с праздником.

«Возвещаю Вам великую весть, – он убит». И в ответ раздаются рукоплескания.

«Так было и третьего дня. Когда на одной лекции лектор сообщил аудитории, что убит человек, – слушатели поднялись с мест и начали рукоплескать».

В трамвайном вагоне «несколько человек из народа радостно пропели „Анафема!“». В ресторанах, в театрах, на концертах, по уверению газеты, публика от радости «требовала гимн (!), как в минуты крупных национальных радостей».

Настоящее прославление с захлебыванием террора! Что помешает применить всю эту «мертвую воду» к любому другому лицу, с которым не хватает силы справиться общественными средствами.

<…>

<11 января (29 декабря)>

17 января (4 января). Письма с фронта:

«Мучаются здесь ужасно. Стоим, несмотря на морозы декабря, в бараках, в грязи, тело близко к телу, и повернуться негде. Нашу роту называют дисциплинарным батальоном. Розги, пощечины, пинки, брань – обыденная вещь. Нечто страшное творится. Солдаты записываются в маршевые роты на позиции, лишь бы отсюда… Вот как мучаются. И сидеть дома нельзя. Надо быть здесь».

«В последние дни, дни праздника, достали мы (нас кучка интеллигентных солдат) газеты. Нас все время окружают толпы по очереди. Физиономии, тела, все движения – олицетворение вопроса: „А что? Мир?“ И вместо ответа на этот вопрос мы им рассказываем о Распутине, о Протопопове и т. д. Брови грозно сдвигаются, кулаки сжимаются».

«Дедушка! В нашей роте 650 человек различных возрастов, начиная с 18-ти лет и кончая 42-43-мя[годами]. Ни один не знает задач войны; они им чужды. А в Думе кричат, что народ не хочет мира. Путаница… Уже 6 утра. Надо идти на занятия».

<…>

<19 января (6 января) – 8 марта (23 февраля)>

11 марта (26 февраля). В Петрограде с 23-го февраля – беспорядки. Об этом говорят в Думе, но в газетах подробностей нет. Дело идет, очевидно, на почве голодания; хвосты у булочных и полный беспорядок в продовольствии столицы.

12 марта (27 февраля). Дума распущена до апреля. Протопопов сваливает вину на Петроградскую городскую думу и предписывает «принять меры». Лелянов¹⁶ отвечает, что городское самоуправление заготовило более 1–1½ миллионов пудов ржаной муки, но градоначальник и администрация предписали поставить запасы для фронта. Льется кровь.

<…>

<14 марта (1 марта) >

16 марта (3 марта). Приезжие из Петрограда и Харькова сообщили, еще 1 марта, что в Петрограде – переворот: 26-го последовал Указ о роспуске Государственной думы. Дума не разошлась. Пришли известия, даже напечатанные в газетах, что Дума избрала 12 уполномоченных, в число которых вошли представители блока и крайних левых партий. По общим рассказам – это Временное правительство. Были большие столкновения. Войска по большей части перешли на сторону Государственной думы. В «Южном Крае» напечатано обращение Родзянко, призывающее к продолжению работы для фронта, и письмо харьковского городского головы к населению того же рода. На железных дорогах получено письмо Родзянко с обращением к железнодорожным служащим: «от вас Родина ждет не только усиленной работы, но подвига». Министр путей сообщения Бубликов¹⁷ предписывает расклеить эту телеграмму на всех станциях. Это уже, очевидно, обращение Временного правительства. Всюду это встречается с сочувствием, но… страна точно в оцепенении. Вчера из Петрограда мы получили телеграмму Сони:¹⁸ «Здоровы, всё хорошо». В письме очевидицы М.А. Коломенкиной¹⁹ описываются некоторые события в Петрограде: «В начале Невского из окна видны громадные толпы народа, среди них – полосой видны войска без ружей. Около них – красные флаги. В одном месте красное знамя. Поют революционные песни. Начинается обратное движение: толпа бежит, извозчики быстро сворачивают. Слышится…» На этом письмо обрывается. Письмо раньше телеграммы. (Соня телеграфировала в 8 часов вечера 1-го марта.) И она пишет в ней: «Всё хорошо».

У нас в Полтаве тихо. Губернатор забрал все телеграммы. «Полтавский День»[308]308
  Ежедневная газета, выходившая в Полтаве в 1913–1917 гг.


[Закрыть] все-таки выпустил агентскую телеграмму с обращением Родзянко, перепечатав ее без цензуры из «Южного Края». Но затем цензура не пропускает ничего. Где-то далеко шумит гроза. В столицах льется кровь. Не подлежит сомнению, что большая часть войск на стороне нового порядка. Говорят, казаки и некоторые гвардейские полки дрались с жандармами. Полиции нигде в Петрограде не видно.

А у нас тут полное «спокойствие», и цензура не пропускает никаких, даже безразличных, известий: какие газеты пришли, какие нет. Ни энтузиазма, ни подъема. Ожидание. Вообще, похоже, что это не революция, а попытка переворота.

Слухи разные: Щегловитов²⁰ и Штюрмер арестованы, все политические из Шлиссельбурга и Выборгской тюрьмы отпущены. Протопопов будто бы убит, по одним слухам, в Москве, по другим – в Киеве. Царь будто уехал куда-то на фронт и оттуда якобы утвердил Временное правительство. Наконец – будто бы царица тоже убита…

<22 марта (9 марта)>

6 апреля (24 марта). <…> 9 (22) марта я получил следующую телеграмму:

«Временный комитет Государственной думы просит Вас по телеграфу прислать статью по вопросу о необходимости внешней победы для свободной России и о настоятельности скорейшего улажения несогласия и брожения в войсковых массах в отношении к офицерскому составу. Волнами от Петрограда идет брожение в умах солдат в связи с выпущенным Советом рабочих депутатов приказом номер первый. Смущает единовременное появление приказов двух властей. Недостаточно ясна в сознании масс мысль о необходимости соглашения впредь до созыва Учредительного собрания. Предположено напечатать Вашу и статьи видных членов Государственной думы по этим вопросам в виде отдельных выпусков для массового распространения. В случае согласия телеграфируйте текст. Таврический дворец, члену Государственной думы Герасимову²¹».

В результате этого призыва явилась моя статья, которую кто-то озаглавил «Отечество в опасности»[309]309
  Статья В.Г. Короленко «Отечество в опасности» была опубликована в № 58 «Русских Ведомостей» за 14 марта 1917 г.


[Закрыть]. По этому поводу я получаю письма разного содержания, в том числе от непротивленцев, которые почему-то считали меня «продолжателем Л.Н. Толстого». Одно такое письмо я получил от Е.С. Воловика, который спрашивает: «Неужели есть такой мотив, во имя которого можно совершать дальше то ужасное, безнравственное дело братоубийства? Неужели есть такое обстоятельство, которое доказывало бы, что можно нарушить на время великую заповедь „Не убий!“?»

Я думаю написать статейку, в которой мне хочется ответить непротивленцам. А пока, как материал, заношу свой ответ Воловику:

«Вы, очевидно, принадлежите к числу людей, признающих, что человек никогда и ни при каких обстоятельствах не может проливать кровь и отнимать жизнь у другого. Я этого мнения не разделяю. Если на меня нападет мой ближний с целью отнять мою жизнь, то я считаю защиту, хотя бы с риском убить его, своим несомненным правом. Если насильник нападет на мою жену, дочь, на чужую мне женщину, ребенка, вообще на ближнего, то защиту силой я считаю своей обязанностью. Не знаю, согласитесь ли Вы с этим или нет? Если нет, то мы просто говорим на разных языках и дальнейший разговор бесполезен. Если согласитесь, что в этих простейших случаях есть право и обязанность отразить силу силой, то дальше, все усложняя вопрос, мы придем к войне, в которой люди защищают Родину. Вопрос очень сложный. Я много над ним думал, и думал с болью, и пришел к тому выводу, который изложен в моем воззвании. Как я и сказал в начале этого воззвания, я считаю войну великим преступлением всех народов, но в этой трагической свалке моя Родина имеет право отстаивать свою жизнь и свободу, а значит, мы, дети своей Родины, имеем обязанность помогать ей в этом, в пределах защиты во всяком случае.

Толстовских взглядов на этот предмет я никогда не разделял и когда-то ясно высказал это в рассказе „О Флоре-римлянине и Менахеме Сыне Иегуды“[310]310
  ^I Рассказ опубликован в журнале «Северный вестник», 1886, № 10[12]. Вошел в Полное собрание сочинений В.Г. Короленко 1914 г.


[Закрыть]. Желаю всего хорошего.

29 марта 1917».

<28 апреля (15 апреля) – 30 апреля (17 апреля)>

8 ноября (26 октября). Костя Ляхович²² вернулся сегодня в 9 часов утра. Всю ночь провел в Совете рабочих и солдатских депутатов и в переговорах с юнкерским училищем. Юнкера раздобыли 20 пачек патронов и везли с вокзала к себе в училище. Солдаты остановили автомобиль и отняли патроны. Это было ночью. Юнкера предъявили ультиматум: если к 3[часам] ночи не отдадут патронов, они идут на Совет с оружием. Кое-как удалось достигнуть компромисса и предотвратить столкновение. Полтава рисковала проснуться в огне междоусобия… Вечером (7 часов) – заседание Думы (публичное) в музыкальном училище. Будут рассуждать о положении… теперь идет кризис повсюду: большевики требуют передачи власти Советам. Другие, более умеренные партии, – за Временное правительство. В столицах, быть может, уже льется кровь.

В городском саду стоит часовой у «чехауза». Стоят они часов по 10-ти подряд. Скучают, охотно вступают в разговоры. Я подошел. Молодой парень, бледный, довольно изнуренный. Был уже 2 года на фронте, у Тарнополя[311]311
  Совр. Тернополь.


[Закрыть] участвовал и в наступлении, и в отступлении. Говорит, что если бы удержались наши, были бы уже во Львове. Пришлось отступить. «Почему? Солдаты не захотели наступать?» – «Нет, офицеры „сделали измену“. Нашему командиру чехи наплевали в лицо. Почему ведешь солдат назад? Солдаты, как можно, солдаты хотят защищать Отечество… Начальство изменяет, снюхались с немцем».

Это довольно низкая тактика большевиков. Дело обстоит обратно: офицеры стоят и за наступление, и за оборону. Большевистская агитация, с одной стороны, разрушает боеспособность, агитирует против наступления и затем пользуется чувствами, которые в армии вызывают наши позорные поражения, и объясняет неудачи изменой буржуев-офицеров. Ловко, но подло.

Прочел довольно правильную характеристику настроения в «Голосе Фронта»[312]312
  Ежедневная газета, орган Исполнительного комитета Юго-Западного фронта. Издавалась в г. Бердичеве с 1(14) сентября по 26 ноября (9 декабря) 1917 г.


[Закрыть] (15 окт., № 38). Озаглавлено – «Неверие» (автор – Владимир Нос).

«Вспыхнула и прокатилась по необъятным русским просторам какая-то удивительная психологическая волна, разрушившая все прежние, веками выработанные и выношенные, мировоззрения, стушевавшая границы и рубежи нравственных понятий, уничтожившая чувства ценности и священности человеческой личности, жизни, труда.