Текст книги "Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера"

<26 сентября (13 сентября) – 30 сентября (17 сентября)>

2 октября (19 сентября). Демократическое совещание[231]231
  Всероссийское демократическое совещание представителей политических партий и общественных организаций проходило в Петрограде 14–22 сентября (27 сентября – 5 октября) 1917 г. Было созвано Советом рабочих и солдатских депутатов. Итогом стало создание Совета Российской республики (Предпарламента).


[Закрыть] окончательно и бесповоротно тонет в словах. Дела везде все хуже и хуже. Сегодня видел великолепное изображение г. Керенского в императорской короне – на открытке, а корона от руки. Факультетское заседание – впервые с приват-доцентами; к концу заседания мы, т. е. старые члены факультета[232]232
  Историко-филологический факультет Московского университета.


[Закрыть], остались одни – видно, не очень веселая вещь факультетское заседание. Получил ординатуру, и сегодня меня обычным образом поздравляли. Слышал от Кокошкиных¹⁶ рассказ со слов Ф.Ф. Кокошкина¹⁷, который был свидетелем, как Керенский вызвал движение корниловских войск к Петрограду и на следующий же день отрекся от этого. В этом он сказался весь.

<4 октября (21 сентября), 5 октября (22 сентября)>

7 октября (24 сентября). <…> Ходили выбирать в районную Думу (по-моему, одна из бесполезнейших глупостей революции). В 11 часов было свободно; у дверей раздаватели бюллетеней[далее зачеркнуто: б. частью] были лохматые, с тупыми лицами, были верующие курсистки и студент от народной свободы с южным лицом. Внутри картина резко отличалась от прежних выборов в Государственную думу: из всех лиц, которых я там видел, только председатель, сидевший у урны, имел внешний вид не совсем гориллы – это был сытый, толстый буржуа; остальные – не то курсистки, не то учительницы, обычного убого-сосредоточенного и принципиального вида, и несколько товарищей, из которых одному сидевшая рядом учительница тыкала носом, что и как ему делать. Впечатление убожества, тоски и бесполезности. По общему впечатлению большевики стараются больше всех; если это верно для 1-го Тверского участка, то что же делается на окраинах?

8 октября (25 сентября). <…> Вчерашние выборы дали большинство кадетам в Ар[батско]-Пречист[енском] уч[астке] и половину голосов в Тверск[ом]-Городск[ом] уч[астке]. Это первый случай победы кадетов. В других местах, вероятно, пройдут большевики, ибо только эти два списка конкурировали друг с другом; остальные, включая с.-p., которые в июне победили в центральной Думе,[далее зачеркнуто: провалились] видимо, успеха особого не имели. Кадеты в Пречист[енско]-Арб[атской] и Тв[ерской] думах[должны?] показать, что они лучше остальных, а то им грозит гибель. На днях в Румянцевский музей явились один матрос и один штатский от Балтийского флота в поисках разных ученых разностей для «матросского университета»; из разговора выяснилось, что они уверены, что удержатся в Гельсингфорсе. Удастся ли?

<10 октября (27 сентября)>

13 октября (30 сентября). Не записывал три дня, потому что было очень много дела. Сегодня немцы сделали новый шаг – высадили десант на остров Эзель[233]233
  Один из островов Моонзундского архипелага в восточной части Балтийского моря.


[Закрыть]. Любопытно сопоставить, что в момент, когда они к этому готовились, начальник морской контрразведки Балтийского моря был в Москве и отбирал книги для «матросского университета», уверяя, что Балтийский флот в полной боевой готовности. <…> Аграрные и городские погромы везде – Козлов, Тамбов, Рязань, Харьков, Одесса, Бендеры и т. д. Деморализация идет и вширь и вглубь. <…> Сегодня был университетский совет; общее настроение паническое, жуткое и мрачное. Чувствуется, что у всех одна мысль, что мы подходим к последней черте, к пределу скорби. И все-таки решали свои делишки. Характерно, что для помощи Университету, которому нечем себя отопить, Бензель¹⁸ предлагает заложиться в кредитном обществе. Дефицит более миллиона, правительство денег не дает, зато щедро открывает университеты и факультеты в Томске, Саратове, Иркутске и даже в Ташкенте, где еще недавно русские превзошли дикостью самих туркмен. Что это – глупость или сознательная ложь и реклама?

<15 октября (2 октября) – 21 октября (11 октября)>

24 октября (11 октября). За эти дни общие дела не изменились ни к лучшему, ни к худшему. Больших успехов немцы не сделали, но высадились на уголке Эстляндии и заняли весь архипелаг к югу от Финского залива, приобретя базу для будущих действий против Петрограда. Все это делается – по верному выражению г. Керенского – «не их силой, а нашим бессильем» (речь Керенского в Предпарламенте). По-видимому, эвакуация Петрограда превратится и в эвакуацию Москвы. <…>

26 октября (13 октября). Сегодня и вчера – Совещание общественных деятелей, на которое я получил приглашение. Я был на двух заседаниях из 4-х – на общем и на военном; и не был на тех, где обсуждался вопрос об Учредительном собрании и вопросы экономические. На первом собрании для меня лично на этом заседании новым было то, что преобладающей нотой была любовь к отечеству, любовь к родине. Кроме того, было провозглашаемо, что не мы контрреволюционеры, а – большевики; третья нота – поход против Керенского. <…>

Будет ли толк от совещания? Кто знает? Говорили о[б] организации союза разных союзов в связи с Московским совещанием¹. Быть может, это придаст реальную силу общественным деятелям, а без реальной силы все это только один призрак. Однако впечатления уныния я не вынес и во второй день.

Москва вся полна слухами о городской забастовке и о выступлениях большевиков – не то 15, не то 20-го. Что это – испуганная фантазия терроризованного обывателя или что-нибудь действительно готовится? <…>

<28 октября (15 октября), 31 октября (18 октября)>

¹ Московское государственное совещание проходило в Москве 12 (25) – 15 (28) августа. Было созвано Временным правительством.

3 ноября (21 октября). <…> На 20-е число предсказывали какое-то «выступление» большевиков чуть ли не во всей России; конечно, никакого выступления в этот день не было и не могло быть, ибо те, кому нужно, выступят только тогда, когда остальные будут этого меньше всего ожидать. <…>

<4 ноября (22 октября)>

7 ноября (23 октября). Новые тревожные слухи ходили вчера весь день; в Петербурге большевики, несомненно, что-то подготовляют. Но что? Блеф или действительно захват власти? Сегодня в газетах, что г. Керенский наконец опять разрешился речью в Предпарламенте. Будет ли за словами дело? По России – новая волна забастовок и погромов. <…>

8 ноября (26 октября). Большевическое действие началось в Петрограде и в Москве провозглашением перехода власти к Советам] Рабочих] Депутатов]. Это движение по внешним впечатлениям несколько иное, чем все предыдущие, – никто ничего не знает, никто толком не осведомлен; в «революционной демократии» раскол, в войсках тоже; никому не хочется начинать первому – и та и другая сторона стоят одна против другой и чего-то выжидают, б. м., того, кто победит в Петрограде. Из Петрограда определенных известий нет, циркулируют всякие слухи, но какие из них соответствуют истине, какие нет – не разберешься. Читал лекцию на Высших женских курсах[234]234
  Московские высшие женские курсы (МВЖК), высшее учебное заведение для женщин в России (1872–1918).


[Закрыть]; курсистки на втором часе просили высказаться по моменту. Я наговорил им много пессимистических мыслей. В Музее ходили из угла в угол, потому что дело валилось из рук.

9 ноября (27 октября). Вечер вчера прошел весь в телефонных разговорах; заходил дядя Эдуард¹⁹, грустный, как и мы все, нервно пораженный всем происходящим. Известия противоречивые – одни от большевиков, другие не от них; ясно себе представить положение дела нельзя, но ясно, что Петроград в их власти в значительной степени. Сегодня утром общий вид Москвы подобен вчерашнему; трамваи ходят. Сегодня назначена однодневная забастовка служителей в учреждениях Министерства народного просвещения, в том числе в Музее. В Музее дико смешно: были только чиновники и вольно-трудящиеся, конечно, не все – ленивые и социалиствующие (это одно и то же), конечно, не были; сами открывали и закрывали ставни, ставили самовар, дежурили у входа с кн. Голицыным²⁰ во главе; и остальное время ходили из угла в угол. К вечеру известия из Петрограда стали более определенные – большевики овладели городом и властвуют в нем. <…> По отзывам приехавших, в Петербурге порядок лучше, чем при прежнем безвременном правительстве; все войска оказались большевиками. Теперь надо ждать близкого позорного мира, если только большевики сумеют удержаться; а я думаю, что удержаться им, по крайней мере некоторое время, не будет трудно и свой долг перед немцами они исполнить успеют.

10 ноября (28 октября). Вчера с 12 часов ночи началась стрельба; правительственные войска, состоящие из добровольцев, юнкеров (их в Москве несколько тысяч) и даже студентов и гимназистов; солдаты главным образом занимают караулы в постоянных местах и в наименее ответственных местах; этим ограничивается деятельность солдат, верных правительству. Утром взяли Кремль; сейчас сражаются около генерал-губернаторского дома и в местности между Столешниковым, Петровкою, Охотным и Тверской и, кроме того, на окраинах; если дело будет ликвидировано, то все же его хватит на несколько дней. Впечатления сильно напоминают 1905 г., декабрь[235]235
  Время революции 1905–1907 гг., когда 7 (20) – 18 (31) декабря 1905 г. беспорядки в Москве дошли до высшей точки и переросли в вооруженное восстание.


[Закрыть]; время проводили на телефоне, я думаю, было не менее 50 разговоров; выходил я два раза – один раз утром купить газеты и ходил в Мертвый[236]236
  Совр. Пречистенский пер.


[Закрыть] переулок за молоком; потом провожал Нинку в приют; в это время на Пречистенке и в переулках слышны были отдельные выстрелы; жуткого чувства не было; был скорее задор пойти и посмотреть что-нибудь похожее на бой. Ночью предстоит два часа дежурить в подъезде. В 6 часов весь дом был осмотрен патрулем из двух офицеров и трех студентов; они уверяют, что наш жид Славин – большевик.

12 ноября (30 октября). Утро. Вчера был тяжелый день. Вынужденное бездействие, противоречивые слухи; стрельба ружейная и орудийная вокруг, гуляли только во дворе. Правительственных сил мало; ждут подкреплений. Каких? Об этом также всякие противоречивые слухи. Телефон – единственная связь с миром. У нас был осмотр чердаков; среди офицеров-добровольцев – Федя и Андрюша Арманды²¹; первый искупает мамашу-большевичку; угощали их завтраком. Подобно 1905 г. – общение и знакомство со всеми жильцами. Некоторые сумасшествуют; другие относятся спокойно; вечером сидели вчетвером и даже вшестером на дежурстве в подъезде и разболтались, как будто забыв все происходящее; спал скверно; сегодня утром стрельбы меньше; информационные известия сравнительно благоприятны; большевики будто бы просят мира. В Петрограде все еще длительный период упорядочения – долго ли еще он продлится? И все-таки мятеж, я уверен, не будет ликвидирован как нужно. Разложение общества и народа непоправимое и неизбежно дойдет до конца. Бесконечное висение на телефоне в конце концов раздражает и утомляет. Странно, что война куда-то отошла временно на второй план; впрочем, это оттого, что известий в газетах нет никаких; воспользовались ли немцы новым русским преступлением и глупостью? Как отзовется все происходящее на ходе мировой борьбы, где русская падаль будет предметом общего дележа?

13 ноября (31 октября). Положение все ухудшается; начался регулярный обстрел с окраин; у большевиков оказалась артиллерия и лица, умеющие стрелять. Пресловутое соглашение между сторонами, говорят, не состоялось; сведений вообще ни у кого никаких – сколько-нибудь определенных. Мы брошены в пропасть; ясно можно предвидеть пожары, грабежи, насилия; пожар уже начался у Никитских ворот сегодня в полдень; состояние подавленное. Из Петрограда via[237]237
  Через (лат.).


[Закрыть] железнодорожный союз сообщают, что будто бы состоялось соглашение о социалистическом правительстве от н.-с.[238]238
  Энесы (народные социалисты), члены Трудовой народно-социалистической партии.


[Закрыть], включая большевиков. Странная и неустойчивая комбинация! Что же будет с Москвой? Боюсь, что сожгут Румянцевский музей – вот будет ужас! В течение дня до 7 часов стреляли редко – приблизительно два-три раза в час; пожар у Никитских ворот утих. Жильцы дома на дворе поднимали шрапнельные стаканы и пули. Целый день без телефона; не отвечать на вызовы частных квартир надо было бы с самого начала; но все же без телефона еще томительнее. Прибегала Таня²² из Мертвого переулка[239]239
  В Мертвом переулке жили родители Нины Николаевны Готье, жены Ю.В. Готье.


[Закрыть], пробравшись через одну или две заставы; мы были рады ее приходу, точно приходу человека из другого мира.

14 ноября (1 ноября). После сравнительно спокойной ночи, в которую удалось выспаться, случилась первая катастрофа: я никогда не думал, чтоб мне пришлось видеть русскую шрапнель и гранату во дворе дома № 4 по Большому Знаменскому переулку, а между тем это – факт; в 11 с половиной часов утра граната разорвалась над подъездом корпуса во дворе, и от осколков и сотрясения воздуха были разбиты все окна, за исключением части окон пятого этажа; сейчас вслед залетела шрапнель, которая не разорвалась; поднялся переполох; двое оказалось раненых – кухарка и жилица в квартире Кенеман под нами; их отправили в лазарет; хозяева уехали вслед за ними и бросили квартиру; потом пришлось мне вместе с двумя другими обитателями дома осмотреть квартиру и эвакуировать ценности из комнат с разбитыми стеклами. Обстрел продолжался довольно сильно до 3 часов; сейчас как будто стихает; мы решили оставаться пока дома и перешли на бивак в передние комнаты. Общее положение, видимо, без всяких перемен. До каких же пор? Вечер того же дня. 10 часов: положение без перемен. Ляля ушел караулить; мы все намереваемся спать вповалку в столовой.

15 ноября (2 ноября). Утро. Положение по-прежнему без перемен, по крайней мере для нас, сидящих в своих квартирах. По слухам, отряд юнкеров занял 1-ю гимназию; многие ожидают вследствие этого усиления обстрела; паническое состояние увеличивается; в нашем доме его усиливает прислуга, сосредоточенная у Лукерьи, и сама Лукерья-швейцариха; ночью дежурил на подъезде дворового корпуса, пил чай со старым генералом и с Касимовым; все были в одинаковом, тупом, неопределенном настроении; ни просвета, ни выхода. Я думаю, что наше положение сейчас можно сравнить с положением парижан в Коммуну; сам Петроград в русскую революцию не переживал того, что переживаем мы: когда Москва под 6-дневным обстрелом русских пушек! Прибегал Илья из Мертвого переулка, принес продовольствия; там все, видимо, в таком же положении, как и мы. День тянется скучно, долго; хорошо, что провалялись почти до 10 часов. Вечер. Днем приходил Володя Репман; был накормлен и выспался; его сведения не слишком отличаются от того, что до нас достигло; вечером дежурил на подъезде; опять слухи о подкреплениях; каково их реальное значение, трудно сказать; читал газеты: одну большевическую, две с. – рских[240]240
  Эсерских, т. е. социалистов-революционеров.


[Закрыть]; осталось впечатление, что вся эта ужасная, братоубийственная бойня есть борьба двух русских социалистических толков. Стоит ли лить столько крови, чтоб спасать Керенского?

17 ноября (4 ноября). Утро. В 2 часа ночи на 3-е зашел Володя Репман и сказал, что заключен мир между обеими враждующими сторонами; в сущности, это был не мир, а сдача так называемых «правительственных войск» на капитуляцию, а вместе с ними и всего эсерского комитета общественной безопасности – Царство ему Небесное! Но обидно жаль всех молодых жизней, безвозвратно и преступно загубленных. Дело и на этот раз было решено военной силой или теми вооруженными бандами, которые носят солдатские костюмы. За кем сила оружия, за тем и власть. Маниловы последних месяцев не могли этого понять. Днем ходил в Музей; там все цело; затем в Мертвый переулок; на улицах хмуро по погоде, хмуро у меня на душе; поэтому, вероятно, и толпы зевак кажутся хмурыми; тупые лица, тупые, иногда злорадные, редко сожалеющие замечания. Известия извне смутные, но очень печальные; западный фронт бежит; немцы в Або[241]241
  Совр. Турку.


[Закрыть]; в Петрограде, говорят, государственные учреждения все еще не работают; в газетах, которые продавались на улицах, – только эсерские вопли, прикрытые фиговыми листьями, и победные клики большевиков. По сумме пережитых ужасов прошлая неделя оставляет за собой далеко все, бывшее до сих пор. <…>

18 ноября (5 ноября). Утром ходил до Музея, а потом до Кузнецкого моста, движимый любопытством, которое в этот момент оказалось сильнее всех других чувств. Разрушения ужасающие – в этом направлении особенно пострадали Городская дума и «Метрополь»; впечатление ужасающее и неизгладимое, но еще хуже Никитские ворота, где мы были вечером: дом, бывший Боргести, и дом Коробкова – полные руины; здесь и на Арбатской площади – окопы, проволочные заграждения; трамвайные провода валяются на земле, часы выбиты или беспомощно стоят, наклонившись в сторону; еще ужаснее очередь на опознание трупов перед анатомическим театром Университета; когда я шел обратно, то очередь доходила, загибаясь по тротуару, почти до National’я. Днем был у Яковлева, в Мертвом переулке, у кн. Голицына на совещании по делам Музея; решили в понедельник идти «почиститься», открыть же его тогда, когда будет спокойно и будет чем Музей топить. Разговоры везде скорее выжидательного характера, общее впечатление, что история и на этом не остановится. <…> Новая власть издает декреты об открытии всех магазинов с сегодняшнего дня – все было закрыто, кроме продовольственных лавок; о застеклении или забитии всех разбитых окон также в один день; очевидно, в России всякая власть умеет издавать приказы, которые нельзя выполнить. О внешнем мире сведений нет, и никакого представления о том, что делается в России, а тем более в других странах, составить себе нельзя.

19 ноября (6 ноября). Утром заходил дядя Эдуард; он также похудел и осунулся; прошлись до него и далее до Моховой; впечатления те же, что и накануне… <…> Разговоров много; некоторые переоценивают, некоторые недооценивают положение; одни дают ему сроку месяцы, другие недели; я не разделяю оптимистических настроений и думаю, что нам предстоит полоса очень тяжелых испытаний, перед которыми бледнеют прошедшие три года. <…>

20 ноября (7 ноября). <…> Днем был на панихиде по убитым студентам и даже разревелся; церковь Университета была полна молодежи; наш богослов пр. Боголюбский²³ произнес довольно сильную речь, вызвавшую рыдания; в конце он потребовал, чтобы «Вечную память» пели все – это было сильно и величественно. Студенты и курсистки тем не менее решили заниматься – несчастная наука, в каких убийственных условиях приходится насаждать ее в России! А все-таки нужно, business before all[242]242
  Дело прежде всего (англ.).


[Закрыть]. Весь алтарь университетской церкви[243]243
  Св. мчц. Татианы.


[Закрыть] изрешетило пулями, кроме престола; хорошо бы, чтоб это было навсегда оставлено в том же виде на стыд всем потомкам. Весь день без известий извне, как и ранее; слухи о погромах; паника; по-видимому, разъезд из Москвы всех, кто может это сделать.

21 ноября (8 ноября). Сегодня вышли газеты, окрещенные позорным именем буржуазных. Из них кое-что выяснилось. Бывшая Россия уже разделилась на Кавказ, казачьи земли, Украину, анархический центр, б. м., Сибирь; отпала Финляндия; немцы провозглашают отделение Литвы и Курляндии. Россия уже не на краю пропасти, а в глубине ее: мы перешли последнюю черту. Большевики везде взяли верх, опираясь на невежественных и развращенных солдат; трогательный союз пугачевщины с самыми передовыми идеями; союз этот не может дать благих результатов; но сколько ужасов, страданий и опустошений нужно, чтобы несчастный русский народ перестал убивать себя систематическими преступлениями и нелепостями? <…>

23 ноября (10 ноября). «Декреты» новой власти сыпятся как из рога изобилия – демобилизация армии, национализация банков, монополизация газетных объявлений и т. д. и т. д. Сенат не регистрирует эти декреты и не публикует их; вероятно, они упразднят Сенат; они непосредственно завязывают переговоры о мире, назначают прапорщика-большевика[244]244
  Н.В. Крыленко.


[Закрыть] Верховным главнокомандующим. Скоро дойдет черед до университетов, ученых учреждений, и очень скоро мы все, м. б., будем на мостовой. Эмигрантская палуба все ближе и ближе. Сегодня похороны павших большевиков; ждут эксцессов. Каких? Никто не знает, но все в панике. Все валится из рук, как никогда.

<24 ноября (11 ноября), 25 ноября (12 ноября)>

26 ноября (13 ноября). Понедельник, день без газет; значит, новых удручающих вестей мало – это на завтра. Просидел от 11 до 3 в Музее, стараясь найти себе дело. В читальном зале одновременно 25 человек – не более; весь вечер сидел и писал лекции, опять-таки чтоб забыться за делом; отвратительная перспектива дежурить по двору от 4 с половиной до 7 часов: до чего пришлось дожить – ходить на ролях дворника и швейцара в полном сознании сомнительности той пользы, которую этим приносишь. Сегодня утром я ходил почтить память погибших студентов, которых отпевали у Большого Вознесения; служил, кажется, сам новый Всероссийский Патриарх[245]245
  Святейший Патриарх Тихон, избранный 5 (18) ноября 1917 г.


[Закрыть]; я был в начале церемонии, которая заняла целый день; эти толпы людей, исключительно интеллигентных, вернее, цивилизованных, прибывали с каждой минутой. При мне привозили тела с пением «Вечной памяти». Сознаюсь, что я плакал, потому что «Вечную память» пели не только этим несчастным молодым людям, неведомо за что отдавшим жизнь, а всей несчастной, многострадальной России.

<27 ноября (14 ноября)>

29 ноября (16 ноября). <…> Румянцевский музей нечем топить; служителям нечем платить прибавки, и не к кому обратиться за разъяснениями, так как нет начальства – беспримерное положение дела; и так везде. <1 декабря (18 ноября) – 13 декабря (30 ноября)>

15 декабря (2 декабря). Вчера опять слух об отобрании денег и декрет о том, чтобы плату за квартиру не вносить домовладельцам; сегодня известия о будто бы совершившемся побеге Николая II из Тобольска – этот слух, по-моему, нуждается в подтверждении; я ему не верю и остерегаюсь делать какие-либо выводы. <…>

18 декабря (5 декабря). За эти дни ежедневно новые слухи, новые декреты – слух о назначении комиссаров в высшие учебные заведения; по-видимому, назначение такового же в Архив Министерства иностранных дел; вероятно, и нам в Университете и в Музее придется скоро решать эту тяжелую задачу. Сегодня сенсационный слух о том, что освободили Романовых. <…>

<20 декабря (7 декабря), 21 декабря (8 декабря)>

22 декабря (9 декабря). Сегодня в Москве ввели предварительную цензуру для газет, военное положение и революционные трибуналы, первое и второе по 20 декабря. Что намечено на эти дни? Большинство лиц, с которыми пришлось сегодня говорить, держатся того мнения, что это или признак слабости существующей власти, или знаменует еще большее ускорение конечной тяги направо; третьи думают, что это направлено против неугодных так называемых буржуазных газет и для ликвидации городской забастовки. Если поживем, то увидим.

<24 декабря (11 декабря) – 1 января (19 декабря)>

1918

2 января (20 декабря).…Сегодня в Музей приезжал комиссар Малиновский²⁴, гаденький, плюгавенький человечек, не внушающий доверия; но он приезжал с просьбой принять на хранение библиотеку Александровского училища[246]246
  Александровское военное училище – военно-учебное заведение императорской России, готовившее офицеров пехоты. Во время московского большевистского переворота разместившиеся в училище офицерские отряды и юнкера оказали сопротивление Военно-революционному комитету. После интенсивного артиллерийского обстрела 3 ноября защитники сдались; училище было упразднено.


[Закрыть] и вел себя (по крайней мере, сегодня) очень скромно <…>.

4 января (22 декабря). Принимаем библиотеку Александровского училища, рискуя завалить все наши свободные пространства. Ее уже начали расхищать; училище разделено на шесть частей: в нем расположены шесть учреждений и частей новой власти, в том числе Красная гвардия; эта последняя дрыхнет, пьянствует, трехэтажно ругает своих начальников, дезертирует, ворует; в самом училище происходит иногда стрельба и война одних горилл с другими; спасая библиотеку, мы, конечно, оказываем услугу будущему училищу, но боюсь, что долго будет она у нас лежать; характерная подробность: шофер грузовика по дороге сделал попытку украсть несколько книг! <…>

<5 января (23 декабря)>

7 января (25 декабря). Вчера и сегодня утром делались обычные приготовления к празднику, и мы с Нинкой думали: еще никогда не было такого ужасного Рождества, как это; душой овладела опять тоска; вечером пришли из Мертвого переулка, зажгли маленькую елку с малым числом подарков; впрочем, Володя веселился, как всегда. Еще никогда, кажется, я не чувствовал так остро бунт многомиллионной черни против маленького ядра цивилизованных людей в России, раздуваемый демагогами и немецкими предателями <…>.

8 января (26 декабря). Сегодня второй день без известий; был днем у Кокошкиных и у М.И. Потуловой; разговоры обычного типа; встретил профессора Зыкова, который сообщил мне такой факт: в Саратове, в психиатрической лечебнице больные, т. е. сумасшедшие или, во всяком случае, психически расстроенные, составили свой комитет и союз, и нашлись врачи, которые поддерживали их. У Кокошкиных разговор об узниках[247]247
  Депутаты Учредительного собрания от партии кадетов А.И. Шингарев и Ф.Ф. Кокошкин были арестованы в Петрограде 28 ноября (11 декабря) 1917 г.


[Закрыть]; подтверждается известие, что полоумная курсистка А.С. Шацких, поклоняясь Шингареву, неся ему «калачик», схватила вместо того протоколы центрального комитета кадетов и отдала их большевикам. Как может партия вербовать агентов между сумасшедшими? Или, м. б., и Шацких и саратовский инцидент – это истинное отражение России? <9 января (27 декабря)>

10 января (28 декабря). Газеты принесли сегодня приказ «главковерха Крыленки»²⁵; он призывает россиян в добровольческую «социалистическую гвардию», на войну против буржуазии русской, немецкой и англофранцузской, т. е. против всего мира. Этот приказ убедил меня, что во главе того, что было прежде Россией, стоят люди действительно сумасшедшие, место которых в психиатрической лечебнице. <…>

<11 января (29 декабря), 12 января (30 декабря)>

14 января (1 января). Ни визитов, ни газет с бюрократическими радостями. Вчера новые слухи об уничтожении всех государственных займов, наследств и т. д. <…> Встретили Новый год в Мертвом переулке, где и ночевали. Сейчас возвращался домой и на заборе, на бумаге одного из заборных декретов, прочел начертанную «народною» рукой следующую надпись:

 
Что ни час, то совет.
Что ни день, то декрет.
А хлеба все нет.
 

<…>

<17 января (4 января), 18 января (5 января)>

19 января (6 января). Всенародный кабак[248]248
  Так Ю.В. Готье назвал Учредительное собрание, открытое 5 (18) января 1918 г. в Петрограде.


[Закрыть] открыли вчера; президент Чернов; большевики уже на первом заседании покинули залу, так что конфликт, вероятно, неизбежен. Говорят, что с.-р. решили не выходить из Таврического дворца и не решать вопроса «о власти», а заниматься проведением законов, которыми можно будет подкупить любовь народа и тогда свергнуть большевиков, – это «законы» «о мире», «о земле» и т. п. Борьба начнется, вероятно, с разгона кабака и с провозглашения съезда Советов Учредительным собранием. <…>

20 января (7 января). Сегодняшний весь день – под знаком убийства Кокошкина и Шингарева²⁶. Их убили больных в больнице. Кажется, в этом сомневаться не приходится, и это в то время, когда выпускают на свободу Белецких²⁷, Курловых²⁸ и т. п. В чем тут дело? Вечером циркулировали еще более страшные слухи о новых убийствах и о бое в Петербурге, но это еще требует проверки.

21 января (8 января). Убийство Кокошкина и Шингарева, увы, подтвердилось; остальные слухи об убийствах – нет. Бедный всенародный кабак распущен после суток существования; да и зачем было существовать этому кабаку, когда вся Россия – кабак в прямом и переносном смысле. <…> Завтра ждут большевической манифестации, запасаются провизией, ожидая нового московского осадного сиденья. Как трагично умер Кокошкин; погиб в день существования того самого Учредительного собрания, закон о котором писал; и это символ погибшей России и неудачи ее революции. Забастовка банков продолжается; начинает портиться городской водопровод – быть может, это последствие забастовки инженеров? Грустью веяло от рассуждений профессоров на совете; в клиниках решили принять пожертвование от раненых или от кого-то стоящего за ними (большевическая управа?) для поддержания на некоторое время госпиталя; от Екатерининской больницы отступились вовсе; большевическое правительство решили игнорировать, т. е. не переписываться с ним; это, пожалуй, и верно, потому что, если оно укрепится, оно все равно университеты погубит, но все же все разговоры о том, писать или не писать бумаги Луначарскому²⁹, – это сплошное показывание кукиша в кармане.

22 января (9 января). Сейчас вечер, и, кажется, демонстрация большевиков сошла более или менее благополучно; однако эпизоды с пальбой были, и один из них имел даже последствия для меня: сегодня я был впервые обыскан. Утром мы заходили к В.Е. Кокошкиной³⁰; Владимир Федорович³¹ уехал в Петербург; затем был я на панихиде по убиенным, а вышедши оттуда, видел шествие замоскворецких демонстрантов. Красная гвардия ужасает своим видом; толпа рабочих обычного типа, лица без веселья, шествуют по команде, кричали кому-то «ура», тоже по команде, красные флаги, как всегда, с надписями, которые встречались весною уже; очень много подростков, очевидно, совсем развращенных, – словом, ничего особенного; так все и должно быть в русском социал-хулиганстве; когда я подходил оттуда домой, началась перестрелка; оказалось, что дело было на Моховой, против доходного дома Музея; по рассказу Никитюка, которого я встретил час спустя, первый выстрел раздался неизвестно откуда, а потом эта шатия начала валять друг в друга, причем, по его словам, оказалось до 100 убитых и раненых. В 2 часа я проводил дядю Эдуарда от нас до Воздвиженки и, идя назад по Ваганьковскому, был остановлен двумя красногвардейскими товарищами и обыскан, впрочем, вежливо; дойдя далее до ворот Музея, я встретил Никитюка, который сообщил мне все, что писано выше. От сегодняшней демонстрации, вчерашних писем из Загранья и убийства Кокошкина и Шингарева сегодня опять на сердце скребут кошки… <…>

<23 января (10 января)>

24 января (11 января). Сегодня – новая напасть: от Союза служащих государственных учреждений явилось предложение получить жалованье за три месяца вперед и забастовать вместе со всеми учреждениями; всеобщая забастовка ожидается на днях; я стою на той точке зрения, что мы (Румянцевский музей) – учреждение, которое должно хранить и которое ни в каком случае не должно принимать участие в политике. По словам Нины, панихида в Храме Спасителя по Шингареве и Кокошкине была очень величественна и многолюдна. В остальном день не принес ничего нового; все то же беспросветное состояние, без всякой надежды впереди, среди всеобщего разложения и гибели; я уверен, что большевики продержатся очень долго, потому что их некому сменить, за исключением разве иностранцев, которым до этого надо между собой помириться.

26 января (13 января). Вчера грустная, печальная Татьяна; такой еще никогда не бывало; был в университетской церкви с таким чувством, что в последний раз, может быть; затем сидел на совещании профессоров, где с грустью и кислотой говорили все о том же: о новых захватах клинических служителей, об отношении к большевикам, о грустной будущности бедного Университета; чувствовалось, что все мы какие-то обреченные. В Музее своя тревога; с одной стороны, опять обсуждали вопрос о забастовке, хотя все в общем стоят на моей точке зрения, что мы не должны участвовать в борьбе партий; с другой – надо просить денег и охраны у большевиков… <…>