Текст книги "Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера"

В 2 час. дня приехали в уч[ебный] бат[альон], есть хочется до ужаса, а денег нет. Но здесь нас накормили и напоили. Отсюда происходит пополнение офицерами и солдатами дивизии. Батальон стоит в лесу в палатках, а гг. офицеры и должностные учреждения помещаются в халупах. Офицерское собрание в избе, выкрашенной внутри мелом и черными линиями в виде обоев. В собрании нужно предъявлять талоны для обеда и ужина, которые приобретались за 50 коп. у официанта, но у вновь прибывших, также и у меня, нет ни копейки денег, и мы, естественно, ничего не платим, а только записываемся.

Местность кругом очень дивная: леса, полные зелени, поля, засеянные наилучшим хлебом.

Мы устроились в халупе – 8 чел. – без окон и дверей, но устроились так хорошо, что лучшего здесь желать нельзя.

29 июля (16 июля). Занятия идут здесь так же, как и во всех запасных батальонах. Мы еще на занятиях не были и не собираемся, а ждем ежеминутно назначения на фронт. 7 чел. сегодня уехало в 407-й Саранский полк, наверное, скоро и наша очередь.

31 июля (18 июля). Утром нас разбудила трескотня пулеметов и гул орудий: это наши обстреливали неприятельский аэроплан, который летел очень низко и обстреливал нашу деревню. Скоро его прогнали из расположения части.

Получили записку от батальонного, прапор[щика] Семенова, с предложением явиться на занятия – назначен в 3-ю роту, но на занятия вечером не ходил, т. к. нога все еще продолжает болеть. Надо сказать, что этот самый Семенов очень жестокий человек по отношению к солдатам, бьет их по лицу без всякого стеснения и жалости, не только рукой, но и палкой. Все солдаты отзываются о нем как о чем-то ужасном и боятся его хуже, по их словам, снарядов. Я не понимаю такого жестокого обращения с людьми, которые не сегодня-завтра вступят в бой с врагом и будут ранены и даже убиты; хотя говорят, что он был выводным в тюрьме, тогда все понятно, он еще до сих пор не может очухаться от тюремной атмосферы, перенес ее оттуда – сюда.

Днем насобирали грибов, а вечером нам их сжарили в офицерской кухне, и мы их с величайшим наслаждением уничтожили, хотя и без сметаны, которой здесь ни за какие деньги не достать.

Сегодня что-то целый день канонада не переставала гудеть, и заснули мы под ее пение.

<…>

3 августа (21 июля). Сегодня я проснулся час. в 12 ночи и долго не мог заснуть. Слышу, как везде в деревнях, крики петуха – единственного петуха не только в деревне, а может быть, и в уезде, и как-то одиноко, жалостно и жутко слышать этот крик под треск выстрелов, несущихся с позиций, и что-то крадется в душу, в самую глубину… Мерещатся разные ужасы войны… Но сон одолевает, и опять уносишься далеко от «этого». Нога все еще не проходит, подал рапорт о болезни и прошел в приказ. Говорят, завтра будет назначение офицеров на фронт, спешу подать рапорт о выздоровлении, ибо я могу остаться, а товарищи уехать. Чего доброго, еще не назначат.

5 августа (23 июля). Оказывается, интересный тип проживает в офицерском собрании – солдат 18 лет, официант под именем «Савелий», как величают его все офицеры. Он раньше, т. е. до войны, занимал такую же должность в частной гостинице, и вот в эту гостиницу заехал и остановился генерал Микулин[336]336
  И.А. Микулин (1863–1916), командующий 102-й пехотной дивизией. Убит в бою в мае 1916 г.


[Закрыть], известный в боях на Юго-Зап[адном] фронте, но теперь, к великому сожалению, убитый неприятельским снарядом. Он проживал инкогнито в статском платье и производил ревизию. Однажды он проигрался в карты, занял у этого «Савелия» 100 руб. и уехал. «Савелий» в скором времени получил по почте от него 150 руб.

Вот началась война, «Савелия» забрали, и он попал в дивизию генерала Микулина. Однажды на смотру, где был и «Савелий», и ген. Микулин, он, генерал, объезжая войска, заметил знакомую физиономию «Савелия», приказал выйти из строя и говорит: «Узнаешь меня?» Тот посмотрел и говорит: «Узнаю! Вы изволите быть генерал Микулин», тот его похвалил и оставил при собрании в учебном полку и приказал его не брать отсюда. Здесь он до сих пор и подвизается и сегодня посвятил нас в эту историю.

10 августа (28 июля). До сих пор, с 8-го июля, не имею ни копейки денег; чай утром приходится пить с черным хлебом, да и вообще в солдатской лавочке есть много того, чего бы я с удовольствием поел. Сегодня офицеры 405 полка получили аванс от казначея, вечером я тоже сходил к нему и получил 75 руб., сразу же отправился в лавочку и накупил всякой всячины. Здесь можно найти все что угодно, и лучшее печенье, и одеколон, папиросы, консервы и пр. и пр. <…> Настроение у всех отъезжающих приподнятое, только и слышатся слова: «Едем прямо в бой», «Может быть, убьют», «Может быть, и получим кое-что». Эх! Как обидно отставать от товарищей, с которыми приехали сюда и думали попасть на позицию, кажется, так бы и бросился собирать свои вещи… Ругался я всячески и даже чертыхался, но назначение переделать было нельзя, и пришлось остаться. Пошел проститься уже к привыкшей 3 роте, поговорил с ними, пожелал всего лучшего и ушел к канцелярии, где уже денщики укладывали вещи гг. офицеров. Не много пришлось поговорить на прощанье с друзьями; скоро подошли роты, подводы встали гуськом сзади рот, и мы, крепко расцеловавшись, разошлись в разные стороны… Грустно!., и скучно… было в высшей степени, когда пришли в халупу и я увидел, что нас только трое… уж лучше бы и меня вместе с ними отправили…

11 августа (29 июля). Занятий целый день не было, т. к. роты нет. Целый день слонялся… не знал, куда деться с тоски…

12 августа (30 июля). Пришла рота пополнения, ее назначили 3-й, т. е. нашей, с ней приехал прапорщик Галицкий-Владимировский, человек очень симпатичный.

14 августа (1 августа). После обеда узнали, что сегодня все переезжаем на другие места, т. е. наша дивизия продвинулась вперед. В 8 час. мы узнали это официально и начали собираться. Выступаем в 11 час. веч[ера], т. к. все переходы обыкновенно совершаются ночью, иначе противник днем может обстрелять нас. Сборы наши очень коротки, все готово было через 10 мин. Тихо, бесшумно снялся с места учебный полк, и ровно в одиннадцать мы уже двинулись по дороге в направлении на дер. Кроватка, в которой мы должны были остановиться. Я шел, как и все остальные офицеры, с ротой, которая, пройдя 3 версты, потеряла всякий строй – шли толпой, да и действительно, невозможно навьюченному человеку идти все время в ногу и равняться, уж на что нам, имея лишь на себе походное снаряжение, и то было тяжело идти. Через каждый час устраивался привал в 5-10 мин. и затем дальше. Идешь, идешь и дожидаешься, когда наконец привал, как только видишь, что передние ряды остановились, – расстилаешь где попало плащ и бухаешься на него, протянув ноги и блаженно закрыв глаза… но недолго приходится нежиться, издали слышишь: «Вставай! Вперед!», быстро вскакиваешь и начинаешь будить уже успевших заснуть солдат… встают, надевают скатки, вещевые мешки и без лишних разговоров двигаются дальше… На одном из привалов один молодой солдат мирно себе спал, я, проходя роту, заметил его, он лежал совсем в стороне – раскинув руки, около лежала винтовка, роты уже прошли, тянулся обоз, я взял его винтовку и догнал роту, приказал его разбудить, вижу – заметался, ищет винтовку, но успокоился, когда будивший сказал ему, что она у меня, немного поругав, отдал я ему его винтовку. Шли уже по знакомой мне дороге, я уже знал заранее, где расположены окопы и проволочные заграждения, сделанные на случай отступления… окопы сделаны очень хорошо и на удобных позициях. Пришли в дер. Кроватку в 5 час. утра, нашли себе халупу и, не раздеваясь, легли спать, но спали недолго и в 9 час. уже были на ногах.

15 августа (2 августа). Получил полевые деньги, купил необходимой провизии и белья (2 пары). Говорят, что отсюда уйдем скоро, т. к. неудобная деревня. Устроились здесь хорошо, в халупе с окном и дверьми и даже хозяином с хозяйкой. Вообще, вся деревня цела и жители почти все. Здесь находится отделение Гвард[ейского] Эконом[ического] общества[337]337
  Гвардейское Экономическое общество было учреждено в Петербурге в 1891 г. с целью доставлять военным обмундирование, снаряжение, обувь и белье хорошего качества по умеренным ценам.


[Закрыть], где мы достали вина по 3,25 бутылка, конечно, пили, но не напивались.

16 августа (3 августа). Сегодня утром нас обстрелял аэроплан противника, но никакого ущерба не нанес. Переходим в дер. Большие Березолупы; учебная команда уже ушла, мы опять собрались, хотя жаль покидать хорошую халупу, но ничего не поделаешь. Пошли к собранию, там с Баландиным подсели играть в карты и оба проигрались дотла… 65 руб. Жаль было, но, очевидно, уж такова судьба этих денег.

18 августа (5 августа). Обнаружил у себя еще 3,50 денег, значит, до 20-го еще жить можно. Здесь уже канонада слышна очень хорошо. Ночью кругом светятся ракеты, блестят прожекторы. Сегодня ночью была

сильнейшая канонада, прямо сплошной гул. Как потом узнали, наступали немцы и была артиллерийская дуэль, вперед они продвинулись на 5 вер., но затем наши отогнали их назад. Доктор привез граммофон, и мы страшно обрадовались единственному порядочному музыкальному инструменту. И теперь каждый день приходим на 1–2 часа раньше, чтобы послушать граммоф[он].

24 августа (11 августа). Пришел после обеда и сел в недоумении на кровать: что делать? Чем заняться? Роты нет, следовательно, занятий тоже нет, читать нечего, если идти гулять, то куда? Правда, местность красивая, но ведь разоренная, везде стоят разбитые халупы, лишь изредка найдешь уцелевшую хату с жителями. Вчера ходили осматривать местность, особенно хорошо укреплена позиция на горе близ дер. Большие Березолупы, где «Господский двор». С самой деревни и до горки тянутся линии окопов и проволочных заграждений, но самое лучшее место – это сама горка, внизу 2 ряда проволоч[ных] заграждений, затем окопы, дальше выше сделаны прямо укрепления – окопы высотой с 4 сажени, с деревянными бойницами внизу, подземные ходы – галереи, ведущие неизвестно куда. Здесь устроен наблюдательный пункт на дубу с лестницами и площадками – замечательный отсюда вид. Ходы идут в землю сажен на 5 вниз, вероятно, для сохранения запаса патронов. От господского дома остались лишь следы, и видно, что был когда-то шикарный домик, аллеи, цветники, сады, все потеряло свой настоящий вид, но все-таки еще видно старательно усаженные деревца и пр.

26 августа (13 августа). Каждый день встаешь часов в 10–11 утра, спишь лишь с той целью, что все равно будешь мотаться, не зная, куда деться с тоски. Ильтубский, ходя за обедом, принес нам слух о том, что сегодня едут 24 офицера. Интересно, попаду ли я? Сразу же я задал такой вопрос, мне уже давно нужно уехать отсюда, все товарищи уже уехали. Оказалось, что еду. Мне, по правде сказать, было все равно: «Ехать так ехать, оставаться так оставаться». Быстро собрали вещи и уселись пить чай. <…> Часов в 6 вечера мы, распрощавшись с товарищами, уехали в штаб 102 дивизии. В штаб дивизии попали засветло. Явились к коменданту, теперь у нас явился вопрос: кто будет назначен в какой полк? Комендант говорит: «Вы, господа, решите сами», но почти все имели сильное желание попасть в 405 и 6 полки, т. к. они считаются почему-то лучшими, и суют ему свои предписания, но в 5 и 6 полки нужно лишь 8 чел., а хотят все, тогда он предложил жребий. Я, как хотел, и попал в 405 Льговский полк. Все остались довольны, т. к. разговоров теперь не должно быть. Пока писали предписания, я поиграл на разбитом и расстроенном рояле. Подводы разделились, каждый собирался в свой полк. В 9 час. веч[ера] мы, получив каждый в свои полк предписания, расцеловавшись, разъехались в разные стороны. Вот и наши 2 подводы, получив проводника, тронулись в полк. Наш полк сейчас находится в бою, но завтра ночью сменится и отойдет в резерв, на отдых. Стало совсем уже темно, весь наш путь освещали ракетами и прожекторами. Какое-то иное чувство, не то боязнь смерти, не то что-то другое, закрадывается в душу… Да, здесь жизнь ничто, сейчас ты существуешь, говоришь, рассуждаешь, а через 5 мин. тебя нет, и все это отлично понимаешь и ежеминутно ожидаешь, и так привык к таким мыслям, что иногда прямо-таки все равно, жить или умереть. Но иногда, да, верно, подумаешь, ведь я так мало жил, почти не видел жизни и не знал ее, и так, так хочется еще жить и наслаждаться жизнью, но наряду с этим чувствуешь, на что и куда идешь, и готов отдать свою жизнь, как уже многие отдали ее… Эх! Если бы узнать, что будет со мною через 2–3 месяца, быть может, и не будет на белом свете…

27 августа (14 августа). Сегодня в противоположность вчерашнему как-то скорей, скорей хочется в окопы, узнать всю эту жизнь, пожить ею. Да! Что-то будет?

Вчера час. в 11 веч[ера] приехали в канцелярию полка, пока остановились здесь. Штаб полка на позиции. Нам приказано находиться в обозе 1-го разряда, который тоже здесь же, пристроился в небольшом леску. Переночевали в халупе, спали плохо, твердо, и страшно кусаются мухи.

Ходили осматривать местность – красивая, дер. Доросино почти цела, и жители все на местах. Осматривали нашу недавнюю позицию, окопы скверны, маленькие, глубоко делать нельзя, т. к. болота, почти вся площадь изрыта воронками от снарядов. Вообще, вся наша позиция и все наши действия происходят на болоте, грязь, сырость, особенно в скверную погоду, совсем скверно. Много и наших, и «его» солдат погибло в этих болотах. Некоторые прямо живыми вязли… Здесь же находится церковь, как раз была служба, мы постояли немного, затем пошли домой. Интересно, у входа в церковь стоит разбитое дерево, и если бы не оно, то снаряд здорово бы разбил церковь, но попал в дерево, и лишь осколки попали в двери и стену. Кругом церкви братские могилы павших гвардейцев (Павловского полка) и других частей.

Очень хорошо пообедали в офицерской кухне, в противоположность учебному бат., где всего давали лишь понюхать, а на 1-е всегда одна водица. Сегодня с прапорщ[иком] Романовым устроились спать в леску, где стоит обоз у стога с сеном, денщики натянули свои палатки, подложили сена, и мы, довольные, залегли спать и очень быстро заснули.

28 августа (15 августа). Спали очень хорошо. Встали в 9 час. Решили ехать сегодня в полк, он уже на отдыхе. Заказали в обозе 2 подводы, поедем вечером час. в 7, т. к. днем они здорово обстреливают. Выехали в 6 час, было еще светло, мы решили ехать, без всяких вещей уселись на одной подводе 6 чел. и тронулись. Вместе с нами на лошадях верхом ехала компания подпоручиков, здорово подвыпившая, всю дорогу валяли дурака, хотели свалить друг друга с лошади. Встретили по пути казначея, и наша компания под дождиком начала получать деньги. Хотели ехать прямо, но узнали, что там лишь заметят – начинают обстреливать, потащились по сквернейшей, грязнейшей по случаю дождя дороге, телега, как пьяная, шаталась из стороны в сторону, но все-таки кое-как добрались до штаба полка, который помещался в халупе, сделанной из плетней. Через некоторое время мы, подтянувшись, лезли в небольшой блиндаж командира полка полковника Шаматова[338]338
  Полковник Г.М. Шаматов был командиром 405-го полка с мая 1916 г.


[Закрыть], первое впечатление очень хорошее, простое отношение, добродушное лицо совсем не военного человека, а скорей помещика, который страшно заботится о своем хозяйстве. Действительно, его можно видеть с палочкой, без всякого оружия, осматривающим своих людей и хозяйство, и ничто не уйдет от его хозяйского взгляда, даже дерево, с которого солдаты содрали кору для топлива, несмотря на то, что рядом масса деревьев погибла под снарядами, масса перерублена для батареи. Вообще, нахожу, что ему очень идет эта роль командира полка, как действительно заботившемуся о своих людях. Затем нас назначили по ротам – меня в 1-ю, обыкновенно здесь высоких назначают в 1 роту. Дали нам по вестовому, и в непроглядной тьме, то и дело попадая в ямы и невылазные лужи, мы брели каждый в свой батальон для представления ком[анди]ру батальона]. Слава Богу! Наконец у ком[анди]ра бат[альона]. Про него не могу ничего сказать, т. к. его сразу не понять, какая-то двойственная натура. Осмотрел я его блиндаж и подумал: «Ну уж если ком[анди]р бат[альо] на в таком живет, то где же ротные ком[анди]ры?» Блиндаж маленький, кругом торчит черная, сырая, болотистая земля, у входа грязища. Представились, поговорили, затем пошли к рот[ны]м командирам. Я взял вестового под руку, т. к. абсолютно ничего не видел в этой мгле. Войдя в блиндаж ком[анди]ра роты, я представился ему по всей форме и встретился с прапорщ[иком] Рогачом, с которым вместе ездили на поиски 102 дивизии. Они меня усадили, дали поесть и вообще приняли очень гостеприимно. У них уже блиндаж хороший, толстые бревна, под которыми сидим уже с более спокойной душой, торчат со всех сторон, видно, что блиндаж устроен саперами, и очень удачно. Мне уже устроили кровать на пустой койке. Побеседовали и час. в 12 улеглись спать; как ни жестко было спать на одном плаще и подложив под голову чемодан, но все-таки я через мин. 15 уже спал.

29–31 августа (16–18 августа). Сегодня первый раз увидел ту роту, с которой придется быть в окопах и вообще нести все тягости позиций. Первые дни как-то не запоминались лица, но теперь уже привык, вижу, что рота дружна, хотя и всего 101 чел. Вообще, видно, что офицеры и солдаты полков, бывших на позиции, живут очень дружно – это, наверное, одинаковая опасность, боевая обстановка сближает людей. Наша батарея, которая обстреливает дер. Витонеж, стоит рядом, и притом германцы пускают снаряды к штабу дивизии, все эти звуки так отдаются в лесу, что первое время было жутковато, а теперь уже посмеиваешься, когда наверху запоют «его» снаряды. Правда, иногда его снаряды рвутся и здесь, но я уже теперь свыкся с мыслью «быть убитым или в лучшем случае раненым». Часов в 9 веч. я уже улегся спать, т. к. делать было нечего, вдруг узнаю, что сейчас наша рота идет на работу (ночную): подносить к позиции рогатки[339]339
  Противопехотные заграждения, состоявшие обычно из трех крестовин (деревянных или металлических кольев), скрепленных продольной жердью и оплетенных по ребрам и накрест колючей проволокой.


[Закрыть]. Я быстро оделся, заглянул на улицу: погода, как назло, стала дождливая и непроглядная. Рота собралась, кое-как добрались в лесу до рогаток, там забрали их и гуськом тронулись к позиции. Несколько раз разрывались, останавливались, наконец, выйдя на открытое место, проверили людей и пошли. Дорога грязная, хорошо хоть дождь перестал. Рогатки были тяжелые, а людей мало, очень устают нести, и почти через каждые 10 мин. останавливались, и мы шли с 10 час. до 3-х час. утра каких-нибудь 10–12 верст. По этой дороге днем ни один человек не покажется, т. к. немцы ее жестоко обстреливают, и вполне понятно, что эти кол[340]340
  Колонии, наиболее вероятно, немецкие; в немецких колониях Волынской губернии в начале XX в. проживало около 80 % немцев Юго-Западного края Российской империи.


[Закрыть]. Аполония и Бабье не имеют никаких живых существ. Хоть с горем пополам, но все же донесли рогатки до места. Отдохнув мин. 15, пошли назад и заблудились – взяли вправо, я вижу, что ракеты рвутся чуть не рядом и бомбомет работает, по полю кое-как добрались до нужной дороги и только в 6 час. утра пришли на свое место. Совсем не думал, что здесь можно так хорошо обедать и ужинать, не хуже, чем в ресторане. Мы едим и помидоры, и свежие огурцы, и фрукты, и пирожки с мясом и яблоками, и мясное все так хорошо изготовлено, что приходится удивляться.

1 сентября (19 августа). Сегодня в 4 час. дня все офицеры были собраны в штабе полка, там полк[овник] Шаматов прочел о наступлении 8-й армии, 407 полк должен занять Витонеж, с рассветом начнется артиллерийская подготовка, интересно, чем это кончится. Производил дознание, один рядовой запалом оторвал себе пальцы, и его, наверное, предадут полевому суду. Вообще, неосторожное обращение солдат с запалами кончается очень плохо, многие отрывали себе пальцы. Некоторые делали это нарочно, чтобы избавиться от военной службы, но врачи устанавливали саморанение, и их предавали суду. Некоторых присудили к бессрочной каторге (по закону нужно было предать смертной казни, но свои офицеры пожалели их). Солдаты ухищрялись еще более: стреляли через шинель, через индивидуальный пакет, но все равно попадались. Стреляли один в другого, но благодаря тому, что один нанес другому чересчур сильное ранение, тот его выдал, а другой его – и оба пошли под суд.

2 сентября (20 августа). Насчет наступления на Витонеж ничего не слышно, и на левом фланге весь день и ночь гудела артиллерия. Был на батарее, слишком громкий трескот, когда стреляют «батарейной очередью».

Весь день ждали казначея, и лишь когда я уже заснул, то он приехал, пришлось встать и идти, получил за 2 месяца 150 руб. Играли в карты, немного выиграл.

3 сентября (21 августа). Сегодня на рассвете одного рядового 11 роты предали смертной казни через расстреляние – за побег с военной службы.

Сегодня опять идем на ночные работы, но уже за окопы, вернусь ли?

В 11 час. веч., когда совсем стемнело, наша рота тихо, по 2-е, неся лестницы, вышла из опушки леса, где ждали наступления темноты. За линию окопов не пошли, а начали позади их в 30-х[341]341
  В 30 шагах.


[Закрыть] рыть ход сообщения. Ракеты то и дело взрывались почти рядом, слышались полночные выстрелы, но вот послышался какой-то крик и вслед за ним ружейная, затем пулеметная и орудийная стрельба, это мне напомнило собачью драку: вперед тявкнет одна, потом другая, затем соберется стая, а в заключение прибежит здоровая собачища, покрыв своим лаем всё. Скоро все затихло, послышались крики: «Свои», мы продолжали работать, места сырые, холодные, вот уж где надолго сидеть. Через некоторое время они начали палить из миномета, мы попрятались за новоиспеченный ход. Наконец часа в 2 ночи тронулись в обратный путь, в лесу было так темно, что впереди идущего ротного я не мог разглядеть, а грязища, Боже мой! Ну прямо буквально вязнешь. Уже к самому свету добрались до своего места и, подзакусив, легли спать.

5 сентября (23 августа). «В окопах»

Сегодня нас собрали в 10 час. утра, и нам было объявлено, что наши полки выступают на смену 406-го полка. В 9 час. веч[ера] наша рота выступила, присоединившись к остальным ротам 1-го батальона. Взяли с собой только шинель, плащ и оружие. Гуськом, рота за ротой вышли из лесу. Тихо перешли по одному переправу и вступили в ход сообщения. Через некоторое время все остановились, меня вызвали вперед, т. к. я шел со своей полуротой, едва-едва протискавшись мимо солдат, я повернул в другой ход сообщения. Очутившись один, я немножко заволновался и думаю: «Что, если этот ход идет прямо к немцам?» – и невольно рука полезла за револьвером, но скоро увидал вправо ход и блиндаж, там нашел офицера-бомбометчика и узнал, что блиндаж ротных дальше. Скоро я и его нашел, ротный 15 роты 6-го полка, уже старый знакомый, сдавал ротное имущество нашему ротному, а в это время роты сменялись. Через ½ часа было сообщено, что их рота ушла, они распрощались и ушли, и мы остались хозяевами на боевом участке. Вышли в окоп; я заглянул в бойницу – ничего, кроме своих проволочных заграждений. Все солдаты стояли у бойниц и смотрели в темноту ночи. Впереди были заложены секреты. На левом фланге нашего уч[аст]ка пулеметная площадка, я вылез и прислушался – но ничего не услыхал, а страшно хотелось услышать их разговор и т. п. Но, очевидно, окопы далеко, шагов за 400–450. Всю ночь ходил, проверял солдат – не спят ли? Ничего, все бодро стоят. Обошел весь участок роты, на правом фланге не было окопа, и какая-то «китайская стена» выс[отой] с 1 ½ саж., а толщиной с ½ аршина, и, конечно, немцы ее разбили, и посреди зияла здоровая дыра, а около валялись обломки навесов и блиндажей, попало миной. Через Стоход тянется высокий порыжелый, собирающийся упасть плетень, дальше переправа и район 16 роты. В общем, правый фланг укреплен коряво, надо чинить.

Когда уже рассвело, я ушел спать в блиндаж к бомб[ометчику]-офицеру и[положил] прямо под голову полевую сумку, сверху шинель и заснул крепким сном.

406 полк сменился неосторожно и шумно, отходили частями на отдых, и их хвосту досталось. Немцы так и слали туда снаряды, ракеты то и дело светили, и даже сигнальные (зелен[ые]) поверх наших окопов, прямо фланговским огнем. Но все обошлось благополучно.

6 сентября (24 августа). Проснулся часов в 10 ут[ра], с биноклем пошел обозревать позиции, из последних 3-х взводов «его» окопов не видно, а лишь кусты, рожь, свои заграждения и больше ничего, от 1-го вз[вода] видны его заграждения и окопы и дом полуразрушенный, когда-то имевший красивый вид, но теперь продырявленный нашими снарядами. Стоход такая речонка, что ее и не видно, скорей болото с небольшим мостиком. Почва песчаная, но сырая, и ночью холодно даже в шинели. Окопы попались неважные, без траверсов[342]342
  Выступов или насыпей, устроенных с целью защиты личного состава во внутреннем пространстве окопа.


[Закрыть], так что фланговым огнем можно много погубить солдат. Почти весь день солдаты спали, лишь пообедали да чай попили, только дневные наблюдатели у бойницы, а из-под закрытой видны лишь ноги да слышится похрапывание. Некоторые, выспавшись, пишут письмо, а другие, устроившись где-нибудь в укромном уголку, нажаривают в карты. В хороший ясный день развесят под навесом белье, за окопом табак сушат. Под вечерок в дальних ходах сообщений варят добавочный ужин, картошку, груши и пр. Когда начинает темнеть, все становятся у своих бойниц и таращат глаза в темноту, вперед выставляются секреты[343]343
  Секрет на передовой линии – сторожевой караул, выставлявшийся вперед на определенное время для своевременного обнаружения противника.


[Закрыть] – перед проволочным заграждением с гранатами и бомбами. Целую ночь сегодня ходил между солдат, остановишься, поговоришь, посидишь у них в блиндажах, пройдешься по окопу. Иногда на небе появится медленно летящая мина, красная с хвостом, точь-в-точь как комета, только слишком здорово рвется, и осколки так и запоют… Был в блиндаже ком[анди]ра роты, скучновато, разговор как-то не клеится, хочется спать… Из смежного блиндажика – телефониста – несутся гудки полевого телефона…

7-11 сентября (25–29 августа). Тоскливо сидеть и не иметь никаких вестей с Родины, и нечем отвести тоску, ни журналов, ни газет, ничего, только осколки заунывно поют да снаряды наверху посвистывают. Да! Сиди и жди, что авось снаряд прихлопнет, думаешь, увидишься ли еще с родными, с Марусенькой Шумиловой, к которой я все больше и больше привязываюсь и действительно полюбил. Какое-то необъяснимое состояние! Ах! Если бы здесь была она?! Увижу ли я еще ее? Ведь здесь такое состояние, сейчас жив, а через мгновенье и… тебя уже нет на белом свете… Не получил писем, кажется, что все забыли тебя. И аппетита почти нет, движения нет, развернуться негде, только ночью вылезешь из окопов и пройдешься, посмотришь, как солдаты работают – строят себе блиндажи, или пойдешь к секретам, к проволочным заграждениям, слушаешь, как «он» работает, и, не пригибаясь, идешь от секрета к секрету, правда, иногда мелькнет мысль, что ведь может легко заметить и подстрелить, но «чему быть, тому не миновать». Иногда пойдешь вместе с солдатами за сеном, все-таки промнешь ноги, а то ведь целый день сидишь в блиндаже, то пишешь или просто думаешь, и идти некуда, кругом обнаженные стены земли, а выше… если не хочешь жить, вылезай…

12–13 сентября (30–31 августа). Наконец-то получил письмо из дому, как это приятно, какое удовольствие получить письмо с Родины! Написал ответ Лиде и маме. Весь день было тихо. Час. в 12 я собрался спать, но что-то внутри говорило, что, вероятно, что-нибудь будет, так я и не мог заснуть, обойдя роту, часа в 3 я опять хотел уснуть, но не мог, говорю своему вестовому: «Что-то неспокойно мне, что-нибудь да будет». Минут через 15 «он» начал «крыть» тяжелыми снарядами по окопам, я оделся и пошел к ком[анди]ру роты, но стрельба усиливалась, и мы во избежание того, что можем быть убиты сразу все, разошлись по всем концам роты, я пошел в 3 вз[вод], и с взводным сели у бойницы в блиндажик. А стрельба превратилась в ураганище, теперь сыпалась и шрапнель. Было ясно, что идет артиллерийская подготовка к наступлению. Мин. через 15 «он» начал бить по резерву. Вдруг по всему ротному участку раздалась частая ружейная стрельба, я выскочил из блиндажа, наши солдатики лупили вовсю, приказал бросать бомбы, трескотня поднялась невероятная, но и «он» бил по нам бомбами и снарядами, пошел в свою полуроту; выпустил из револьвера 1 пулю и бросил стрелять, начал ходить между солдатами и подбодрять. Огни так и блестят… шум… взрывы… оглушительные, кругом летят осколки и раскаленные куски железа, я взял у одного солдата бомбу в левую руку, в правую револьвер. Я чувствовал новое чувство, чувство безразличности ко всему, я начинал… звереть… ждал мимоходом из-за бруствера немца… и броситься вперед на… врагов, и беспощадно бить имеющимся оружием, наши солдаты по всему уч[аст]ку работали вовсю, бросали бомбы… Был несколько раз у пулеметчиков – они не стреляли, против них незаметно лез, приказал, в случае чего, вытащить пулемет на бруствер и стрелять, но ввиду того, что противник прекратил огонь и его не было видно и слышно, мы начали стрелять редко и к 6 ½ час. утра прекратили всякую стрельбу. Душа немного отошла, свое оружие спрятал в карманы и пошел к ком[анди]ру роты, он получил приказание выслать разведку, я собрал ротных разведчиков и вышел из окопов, имея в брюках бомбу и револьвер, даже без ремня, а шинель отдал солдату в окопе, подошли к заграждениям, Кривенцов, отделенный 1-го отделения] 1 вз[вода], говорит: «Ваше благородие, там немец окопался». Я пошел смотреть, а другие солдаты кричат не идти, говорят: «Не ходите, бомбу бросит». Я полез, вдруг слышу из-под куста: «Паги! Паги! Помоги!» Вижу немца – вероятно, раненый, два наших молодца мигом через заграждение хвать его, но он не сопротивлялся. Около лежали 2 немецких винтовки, бомбы, немца перетащили через заграждение и в окоп, там его ком[анди]р роты, хорошо знающий немецкий язык, опросил, он все рассказывал. <…>

15 сентября (2 сентября). Сегодня наш полк должен был смениться, но вместо этого пошли слухи, что будем наступать, я вперед не придал значения, а когда ком[анди]р роты, взволнованный, мне сказал: «Наверное, будем наступать», это меня уже покоробило.

В 11 час. меня из роты вызвал ротный ком[анди]р и прочитал приказ. 8 армии – наступать с рассветом. 39 корпусу занять выжидательное положение. 405 полку пока ожидать, а 4 батальону командой гренадер и подрывников произвести в 2 часа 3-го августа разрушение проволочных заграждений прот[ивни]ка. Видно, что он, читая, сильно волновался, но я немного успокоился. Придя в свою полуроту, я собрал взводных и отделенных и сообщил им эту новость, а они все думали, что будем сменяться. Послышались глубокие вздохи, слова «что Бог даст» и др. Я увидел устремленные на меня взволнованные глаза, но их среди этого неприятного разговора немножко и смешил, и они, уже спокойные, разошлись по своим людям. Да! Солдату весть о наступлении – нож в сердце, не так страшно само наступление, как это томительное ожидание: «Будешь жив или нет?» Каждому почему-то кажется, что его убьют, и, конечно, разные беспокойные мысли лезут в голову. Что-то будет? Останусь ли я сам цел? Как увидишь, что смерть вот-вот схватит тебя, бесконечно хороша становится жизнь, но что же делать, придет приказ идти вперед – пойдем! Ведь не всем же суждено расставаться с жизнью, Бог даст, и обойдется благополучно… Но почему-то я совершенно спокоен, а товарищи офицеры очень волнуются.