Текст книги "Мёртвая зона"

Глава одиннадцатая

1

– Что вы собираетесь делать? – спросил Сэм Вейзак.

– Господи, не знаю! – ответил Джонни. – Сколько их там?

– Около восьми. Один из них – внештатный корреспондент Ассошиэйтед Пресс по северу Новой Англии. Есть корреспонденты двух телеканалов с камерами и софитами. Директор больницы злится на тебя, Джонни. Он считает, что ты устроил шумиху.

– И весь этот шум из-за того, что загорелся чей-то дом? – удивился Джонни. – Наверное, день выдался скудным на новости, вот и все.

– Вообще-то нет. Форд наложил вето на два законопроекта. Организация освобождения Палестины взорвала ресторан в Тель-Авиве. А полицейская собака учуяла четыреста фунтов марихуаны в аэропорту.

– Тогда что они здесь делают?

Когда Сэм сообщил, что в фойе собирались репортеры, Джонни сразу подумал о том, как на это отреагирует мать. Она находилась сейчас с отцом в Паунале и собиралась в калифорнийское паломничество, которое начиналось на будущей неделе. И Джон, и отец считали, что ей не стоит ехать. Новость об экстрасенсорных способностях сына могла заставить ее отменить поездку, но Джонни боялся, что при данных обстоятельствах это будет худшим из двух зол. От такой сенсации она может окончательно потерять рассудок.

С другой стороны – и эта мысль обрадовала его, – услышав новость, мать, возможно, возобновит прием лекарства.

– Они здесь, потому что случившееся и есть новость! – объяснил Сэм. – Налицо все классические признаки.

– Я ничего не делал. Я только…

– Вы сообщили Айлин Магоун, что ее дом горит, и это оказалось правдой, – мягко заметил Сэм. – Джонни, вы же знали, что рано или поздно это должно случиться.

– Я не ищу публичности.

– Я не утверждаю этого. Землетрясение тоже не ищет публичности, но журналисты пишут о нем. Людям это интересно.

– А если я откажусь разговаривать с ними?

– Это не очень хорошая идея, – ответил Сэм. – Тогда они уйдут и напечатают всякие безумные сплетни. А потом, когда вы будете выписываться, они подстерегут вас у выхода, и будут совать в лицо микрофоны, как какому-то сенатору или мафиозному боссу. Вы этого хотите?

Джонни помолчал, раздумывая.

– Брайт тоже там?

– Да.

– А если я попрошу его подняться сюда? Он получит ответы и сообщит остальным.

– Так можно сделать, но тогда все остальные журналисты будут очень недовольны. А недовольный журналист может стать очень опасным врагом. Никсон поплатился за это карьерой – недовольные журналисты разорвали его на части.

– Я – не Никсон, – возразил Джонни.

Вейзак лучезарно улыбнулся:

– И слава Богу!

– Так что вы предлагаете? – спросил Джонни.

2

Когда бледный и сосредоточенный Джонни появился в дверях западного вестибюля больницы, журналисты вскочили и окружили его. Он был в белой сорочке с открытым воротом и великоватых ему джинсах. На шее отчетливо проступали рубцы от перенесенных операций. Засверкали вспышки, обдавая Джонни теплом, и он невольно зажмурился. Со всех сторон посыпались вопросы.

– Минутку! Минутку! – закричал Вейзак. – Перед вами еще не оправившийся больной! Он сделает короткое заявление, а потом ответит на несколько вопросов. Но только если вы будете соблюдать порядок! А теперь отойдите, а то нечем дышать!

Включились софиты телекомпаний, и вестибюль залил неестественно яркий свет. Врачи и медсестры, собравшиеся у дверей, наблюдали за происходящим. Джонни отвернулся от слепящих юпитеров, удивляясь, неужели «быть в центре внимания» означало именно это. Ему казалось, что все это происходит не с ним.

– А вы сами-то кто? – обратился к Вейзаку один журналист.

– Я – врач этого молодого человека, Сэмюэл Вейзак, и прошу быть внимательным, а то еще напишете «рюкзак»! С вас станется!

В ответ раздался дружный смех, и обстановка немного разрядилась.

– Джонни, все нормально? – спросил Вейзак.

Дело было к вечеру, и неожиданное прозрение Джонни, когда он увидел, как начинается пожар на кухне Айлин Магоун, теперь казалось ему совсем далеким.

– Конечно, – заверил он.

– Так что вы хотели нам сказать? – крикнул один из репортеров.

– Ну, в общем, дело было так. Мой физиотерапевт – Айлин Магоун. Она славная женщина и помогает мне восстановить силы. Я попал в аварию и… – наехавшая телекамера сбила его с мысли, и он на мгновение запнулся – … и сильно ослаб. Мышцы атрофировались. Этим утром мы были в кабинете, и я уже заканчивал упражнения, когда у меня появилось чувство, что в ее доме пожар. Вернее сказать… – Господи, я выступаю как полный кретин! – я почувствовал, что она забыла выключить плиту и что занавески вот-вот загорятся. Поэтому мы спустились вниз и позвонили в пожарное депо. Вот, собственно, и все.

Наступила тишина. Журналисты осмысливали услышанное.

– У меня появилось чувство. Вот, собственно, и все.

А затем на Джонни со всех сторон обрушился град вопросов, слившихся в сплошной гул голосов. Джонни закрутил головой, ощущая полную беспомощность.

– По одному! – закричал Вейзак. – Поднимайте руки! Вы что, никогда не учились в школе?

Поднялся лес рук, и Джонни показал на Дэвида Брайта.

– Вы могли бы назвать это экстрасенсорным прозрением, Джонни?

– Я бы назвал это ощущением. Я закончил упражнения, мисс Магоун подала мне руку, помогая подняться, и я понял, что знаю.

Он показал на следующего журналиста.

– Мел Аллен из портлендской «Санди телеграм», мистер Смит. Это напоминало картинку в голове?

– Нет, совсем нет, – ответил Джонни, хотя и сам толком не помнил, как именно узнал.

– А раньше с вами такое уже случалось, Джонни? – спросила молодая женщина в брючном костюме.

– Да, несколько раз.

– А вы можете рассказать об этом?

– Мне бы не хотелось.

Один из телевизионщиков поднял руку, и Джонни кивнул ему.

– А подобные озарения у вас случались до аварии и комы, мистер Смит?

Джонни помедлил с ответом, и в вестибюле стало очень тихо. В лицо светили юпитеры, жаркие, как тропическое солнце.

– Нет! – наконец ответил он.

Посыпались новые вопросы, и Джонни беспомощно взглянул на Вейзака.

– Стоп! Стоп! – вмешался тот, дожидаясь, пока станет тише. – Достаточно, Джонни?

– Я отвечу еще на два вопроса, – сказал Джонни. – А потом… у меня сегодня был трудный день… Да, мэм?

Он показал на грузную женщину, оттеснившую двух молодых репортеров.

– Мистер Смит, – сказала она громким и зычным голосом, – кто будет кандидатом от демократов на следующих президентских выборах?

– Не знаю, – ответил Джонни, искренне удивляясь вопросу. – Откуда мне знать?

Снова поднялись руки. Джонни показал на высокого мужчину в темном костюме с постным лицом. Тот сделал шаг вперед. В его облике было что-то неприятное.

– Мистер Смит, я – Роджер Дюссо из льюистонской «Сан». Я хотел бы спросить, почему, по вашему мнению, столь удивительный дар открылся – если это действительно так – именно у вас? Почему у вас, мистер Смит?

Джонни откашлялся.

– Если я правильно понял ваш вопрос… вы просите меня объяснить что-то, чего я сам не понимаю. Я не могу ответить.

– Не надо ничего объяснять, мистер Смит. Просто скажите!

Он думает, что я дурачу их. Или пытаюсь одурачить.

Вейзак подошел к Джонни.

– Видимо, этот вопрос, скорее, ко мне, – сказал он. – Во всяком случае, я попытаюсь объяснить, почему на него не существует ответа.

– Вы тоже медиум? – холодно осведомился Дюссо.

– А как же! Все неврологи просто обязаны быть ими – таков порядок! – ответил Вейзак.

Раздался одобрительный взрыв смеха, и Дюссо покраснел.

– Леди и джентльмены, уважаемые представители прессы. Этот человек пролежал в коме четыре с половиной года. Мы – специалисты, изучающие человеческий мозг, – не имеем ни малейшего понятия, почему он погрузился в кому или почему из нее вышел. По одной простой причине – мы не знаем самой природы комы, как не понимаем природы сна или пробуждения. Леди и джентльмены, мы не понимаем даже природы мозга лягушки или муравья. Можете меня процитировать – как видите, я ничего не боюсь!

Новый взрыв смеха. Вейзак нравился журналистам. Не смеялся только Дюссо.

– Вы также можете процитировать мои слова, что, по моему мнению, у Джона Смита открылась совершенно новая или очень древняя человеческая способность. Почему? Если ни я, ни мои коллеги ничего не знаем даже о мозге муравья, что мы можем объяснить? Однако я готов предложить вам несколько соображений, возможно, связанных с этим, а возможно, и нет. Часть мозга Джона Смита была необратимо повреждена во время аварии. Эта часть – совсем крошечная, но любая часть мозга жизненно важна. Он называет это «мертвой зоной», и хранившиеся там воспоминания о наименованиях улиц, дорогах и дорожных указателях оказались стертыми. Это своего рода подраздел более крупного участка, отвечающего за ориентирование на местности. Эта полная афазия затрагивает очень незначительный объем информации, однако она сопровождается неспособностью воспроизвести ее ни устно, ни визуально. Запустив механизм компенсации, мозг Джона Смита, судя по всему, активизировал доселе дремавший участок в теменной доле головного мозга. Это один из наиболее сложно структурированных разделов «думающего» мозга. Электрические импульсы, посылаемые оттуда, естественно, отличаются от тех, с которыми имеет дело обычный человек. И еще. Теменная доля как-то связана с чувством осязания – правда, пока мы не знаем, насколько значительно, – и располагается очень близко к участку мозга, который отвечает за распознавание форм и текстуры. Так вот, по моим наблюдениям, «озарениям» Джона всегда предшествовал некий физический контакт.

Тишина. Журналисты лихорадочно строчили в блокнотах. Камеры, которые были направлены на Вейзака, отъехали назад, чтобы в кадр попал Джонни.

– Это так, Джонни? – спросил Вейзак.

– Наверное…

Дюссо стал пробираться вперед, расталкивая журналистов. Изумленный Джонни сначала решил, что тот собирается возразить, но Дюссо что-то снял у себя с шеи.

– Давайте проверим на деле. – Он протянул Джонни медальон на тонкой золотой цепочке. – Посмотрим, что вам удастся узнать.

– Ничего мы не станем смотреть! – Вейзак, насупив мохнатые брови, грозно уставился на Дюссо. – Вы не в цирке, сэр!

– А если вы дурачите меня? – спросил Дюссо. – Он либо может, либо нет, разве не так? Пока вы тут высказывали свои предположения, мне тоже кое-что пришло в голову. Например, что если такие ребята ничего не могут продемонстрировать, когда их об этом просят, то веры им – не больше, чем купюре в три доллара!

Джонни обвел взглядом журналистов. Кроме Брайта, который явно испытывал неловкость, все остальные замерли в ожидании. Они вдруг стали похожи на медсестер, смотревших на него сквозь стеклянную перегородку. Джонни почувствовал себя христианином, брошенным в яму со львами.

Они не останутся внакладе в любом случае, подумал он. Если я скажу что-то стоящее, у них будет материал на первую полосу. Если нет или откажусь, то им все равно будет о чем сообщить на первой полосе.

– Ну что? – осведомился Дюссо, раскачивая медальон.

Джонни посмотрел на Вейзака, но тот отвернулся, не находя слов от возмущения.

– Дайте мне его, – сказал Джонни.

Дюссо протянул медальон с изображением святого Христофора. Джонни положил его на ладонь и отпустил цепочку, которая сложилась сверху маленьким желтым бугорком, после чего сжал их в кулаке.

В вестибюле воцарилась мертвая тишина. К врачам и сестрам, стоявшим у дверей на улицу, присоединилось еще несколько человек, уже закончивших работу и переодевшихся. У дверей в комнату отдыха, где стоял телевизор, столпились больные. Подтянулись и те, кто пришел навестить пациентов. От напряжения воздух казался наэлектризованным.

Бледный и худой Джонни в белой рубашке и мешковатых джинсах стоял молча. Медальон с изображением святого Христофора был зажат в кулаке так крепко, что на руке выступили жилы, особенно заметные в ярком свете юпитеров. Напротив него стоял и вызывающе улыбался Дюссо. Казалось, время остановилось. Все замерли, боясь кашлянуть или проронить хоть слово.

– Вот, значит, как! – тихо произнес Джонни и добавил: – Значит, так?

Его пальцы разжались, и он перевел взгляд на Дюссо.

– Ну что? – спросил тот, но его голос предательски дрогнул, и в нем уже не осталось и следа прежней уверенности.

Усталый и нервный молодой человек, отвечавший на вопросы журналистов, тоже преобразился. На его губах заиграла холодная улыбка, голубые глаза потемнели, а взгляд стал отсутствующим. У Вейзака по коже пробежали мурашки. Потом он рассказывал жене, что у Джонни был вид человека, разглядывающего в мощный микроскоп интересный образец инфузории-туфельки.

– Это медальон вашей сестры, – сказал Джонни. – Ее имя Энн, но все называли ее Терри. Старшей сестры. Вы очень любили ее. Почти боготворили.

Неожиданно и зловеще голос Джонни Смита начал ломаться, как у подростка:

– Это на случай, если будешь перебегать Лисбон-стрит на красный свет, Терри, или окажешься в машине с парнем со старшего курса. Не забудь, Терри… не забудь…

Грузная женщина, спросившая Джонни про кандидата от демократов на будущий год, испуганно охнула. Один из операторов хрипло воскликнул:

– Боже правый!

– Замолчи! – прошептал Дюссо. Его лицо болезненно побледнело, а глаза расширились. Он потянулся за медальоном, но в его движениях не было прежней уверенности. Медальон раскачивался на цепочке, как маятник, отбрасывая отблески света.

– Помни обо мне, Терри! – умолял детский голос. – И держись от этого подальше, Терри… Ради Бога, держись подальше…

– Замолчи! Замолчи, сукин ты сын!

Джонни заговорил своим голосом:

– Все началось с легких наркотиков, верно? А потом она перешла на тяжелые. Она умерла от сердечного приступа в двадцать семь лет, Роджер. Она никогда не забывала вас. Никогда… никогда… никогда.

Медальон выскользнул из руки и упал на пол, мелодично звякнув. Джонни смотрел в пустоту с отрешенным и холодным видом. Дюссо, хрипло всхлипывая в неловкой тишине, подполз на коленях к медальону.

Сверкнула вспышка. Лицо Джонни просветлело и стало прежним. На нем отразился сначала ужас, а потом жалость. Он опустился на колени рядом с Дюссо.

– Извините, – сказал он. – Извините, я не хотел…

– Ах ты, дешевка! Грязный ублюдок! – закричал Дюссо. – Это – ложь! Все – ложь! Ложь!

Он неловко ударил Джонни по шее, и тот упал, сильно стукнувшись головой об пол. Перед глазами поплыли круги.

Поднялся шум.

Сквозь пелену, застилавшую глаза, Джонни видел, как Дюссо пробирается сквозь толпу к выходу. Всех охватила паника. К Джонни подскочил Вейзак и помог ему сесть.

– Джон, как вы? Сильно он вас?

– Не так сильно, как я его. Со мной все нормально. – С чьей-то помощью, может, Вейзака, он с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Он совершил ошибку, ужасную ошибку.

Грузная женщина, спрашивавшая про демократов, пронзительно вскрикнула. Джонни увидел, как Дюссо медленно оседает на пол, цепляясь за рукав ее ситцевой блузки. Он повалился на бок, так и не добравшись до двери. В руке Дюссо сжимал медальон со святым Христофором.

– Потерял сознание, – проговорил кто-то. – Отключился капитально!

– Это я во всем виноват, – сказал Джонни Вейзаку. Его душили слезы стыда. – Только я.

– Нет, – возразил Вейзак. – Нет, Джон.

Но тот так не думал. Высвободившись из рук Вейзака, он подошел к лежавшему Дюссо, который начал приходить в себя. Его глаза были открыты, но устремлены в потолок; он не понимал, что происходит. Возле него хлопотали два доктора.

– С ним все в порядке? – спросил Джонни и повернулся к женщине в брючном костюме. Та в испуге отпрянула.

Тогда Джонни обратился к репортеру, который интересовался, были ли у него «озарения» до аварии. Ему почему-то было очень важно, чтобы хоть кто-нибудь выслушал его.

– Я не хотел причинить ему боль, – сказал он. – Видит Бог, я не хотел этого. Я не знал…

Телевизионщик отступил на шаг.

– Конечно, нет. Он сам напросился, все это видели. Только… не надо до меня дотрагиваться, ладно?

У Джонни дрожали губы, и он непонимающе посмотрел на него. Ну конечно! Теперь до него стало доходить, в чем дело. Телевизионщик неуверенно улыбался.

– Не дотрагивайтесь до меня, Джонни. Пожалуйста.

– Все совсем не так! – сказал Джонни… или попытался сказать. Позже он так и не вспомнил, удалось ли ему произнести хоть слово.

– Не надо меня трогать, Джонни, ладно?

Репортер попятился к своему оператору, который убирал аппаратуру. Джонни молча наблюдал за ним, чувствуя, как все его тело охватывает дрожь.

3

– Это для вашей же пользы, Джон! – уговаривал Вейзак. Позади него стояла медсестра в белом, похожая на подручную колдуна. На ее маленьком передвижном медицинском столике теснились склянки, пузырьки и ампулы с препаратами, способными осчастливить любого наркомана.

– Нет! – воскликнул Джонни. Его по-прежнему била дрожь, а на лбу выступил холодный пот. – Больше никаких уколов! Я сыт ими по горло!

– Тогда таблетку.

– И никаких таблеток!

– Она поможет заснуть.

– А он теперь сможет заснуть? Этот Дюссо?

– Он сам напросился… – пробормотала медсестра и вздрогнула, поймав на себе взгляд Вейзака. Но тот только ухмыльнулся.

– Она ведь права, разве не так? – спросил Вейзак. – Он сам напросился. Был уверен, что вы всех надуваете, Джон. Нужно хорошенько выспаться, и завтра все встанет на свои места.

– Я усну и без лекарств.

– Джонни, пожалуйста!

Время – четверть двенадцатого. Телевизор в углу палаты выключен. Джонни и Сэм только что просмотрели вместе выпуск новостей – отчет о происшествии в больнице шел вторым после сообщения о наложении Фордом вето на законопроекты. Джонни с мрачным удовлетворением подумал, что его представление было куда интереснее. Выступление лысого республиканца, озвучивающего набившие оскомину банальности о национальном бюджете, не шло ни в какое сравнение с тем, что снял оператор вечером в больнице. Ролик заканчивался сценой, когда Дюссо пробирался к выходу, зажав в руке медальон сестры, а потом лишился чувств и сполз на землю, цепляясь за грузную журналистку.

Когда диктор перешел к рассказу о полицейской собаке и четырехстах фунтах марихуаны, Вейзак ненадолго вышел и вернулся с новостью, что коммутатор больницы разрывается: звонят люди, желающие поговорить с Джонни. Через несколько минут появилась медсестра со столиком лекарств, из чего Джонни сделал вывод, что Сэм спускался в дежурку вовсе не для того, чтобы узнать о реакции телезрителей.

Зазвонил телефон.

Вейзак негромко выругался.

– Я же просил их ни с кем не соединять! Не отвечайте, Джон, я…

Но Джонни уже взял трубку и, послушав, сказал:

– Да, вы все сделали правильно.

Закрыв трубку рукой, он пояснил, что звонил отец.

– Привет, пап. Ты, наверное… – Он замолчал, слушая. Улыбка сменилась выражением ужаса.

– Джон, что случилось? – испугался Вейзак.

– Я понял, папа, – проговорил Джонни почти шепотом. – Да. Камберлендская больница общего профиля. Я знаю, где это. Сразу за Иерусалимским участком. Хорошо. Я понял, папа…

Его голос сорвался.

– Знаю, папа. И я тоже люблю тебя. Мне так жаль! – Он снова слушал. – Да. Верно. Увидимся, пап. Да. До свидания.

Повесив трубку, он прижал к глазам ладони.

– Джонни! – Сэм подался вперед и осторожно взял его за руку. – Что-то с матерью?

– Да.

– Сердечный приступ?

– Инсульт, – ответил Джонни, и Сэм Вейзак сочувственно присвистнул. – Они смотрели новости… они ничего не знали… потом увидели меня… и ее разбил паралич. Господи Боже! Сейчас она в больнице. Если туда загремит и отец, будет полный комплект! – Он нервно хохотнул. – Просто удивительный талант! Жаль, что не все им обладают! – Он снова засмеялся, отрывисто и резко.

– В каком она состоянии? – спросил Сэм.

– Отец не знает.

Джонни спустил ноги с кровати и снял больничный халат.

– Что вы делаете? – встревожился Вейзак.

– А на что это похоже?

Джонни встал. Казалось, Сэму хотелось уложить его в кровать, но он молча наблюдал, как тот направился к шкафу.

– Не глупите! Вам еще рано выходить!

Не обращая внимания на сестру – они уже и так насмотрелись на него голого, – Джонни начал копаться в шкафу, подыскивая одежду. Толстые швы под коленями спускались наискось к щуплым икрам. Наконец он вытащил ту же белую рубашку и джинсы, в которых проводил пресс-конференцию.

– Джон, я категорически запрещаю! Говорю вам как доктор и друг – это безумие!

– Запрещайте, сколько угодно, я все равно ухожу.

Джонни начал одеваться. На его лице было то отрешенное выражение, которое, как заметил Сэм, появлялось при трансах. Медсестра растерянно наблюдала за происходящим.

– Сестра, возвращайтесь на пост, – сказал Сэм.

Она неохотно вышла.

– Джонни! – Сэм подошел и положил руку ему на плечо. – Это не ваша вина.

Джонни сбросил его руку.

– Это моя вина! Она смотрела на меня по телевизору, когда это случилось.

Он застегивал рубашку.

– Вы умоляли ее принимать лекарство, но она отказалась. Не случись это сегодня, случилось бы завтра, или через неделю, или через месяц…

– Или через год. Или через десять лет.

– Нет, у нее не было десяти лет и даже года. И вы это знаете. Почему вы так хотите взвалить вину на себя? Из-за того хлыща-репортера? Или это такое извращенное чувство жалости к себе? Желание поверить, что на вас лежит проклятие?

Джонни поморщился.

– Она смотрела на меня, когда это случилось. Неужели непонятно? Неужели, черт возьми, это так трудно сообразить?

– Вы же сами рассказывали мне, что она собиралась проделать трудный путь до Калифорнии и обратно. На какой-то там симпозиум, сопряженный с большим стрессом. Сами же говорили. Так? Так! Наверняка это случилось бы там. Инсульт не появляется на ровном месте, Джонни.

Джонни застегнул джинсы и сел, будто процесс одевания отнял больше сил, чем он ожидал. Ноги его оставались босыми.

– Да, – согласился он. – Может, вы и правы.

– Дошло наконец! Слава Богу!

– Но я все равно поеду, Сэм.

Вейзак всплеснул руками.

– А смысл?! Она сейчас в руках врачей и Господа. Что есть – то есть. Уж вам ли это не понимать!

– Я нужен отцу. И это я тоже понимаю.

– Но как вы поедете? Сейчас почти полночь.

– На автобусе. Доберусь на такси до «Подсвечника Питера». Автобусы дальнего следования там все еще останавливаются, верно?

– Вам не придется ехать на автобусе, – сказал Сэм.

Джонни шарил рукой под стулом, пытаясь найти ботинки, но их там не было. Сэм достал их из-под кровати и подал ему.

– Я сам отвезу вас.

– Вы серьезно?

– Да, если примете легкое успокоительное.

– Но ваша жена… – Джонни замолчал, вдруг сообразив, что ничего не знает о личной жизни Вейзака, кроме того, что его мать живет в Калифорнии.

– Я разведен. Врачу приходится часто работать ночами… если, конечно, он не педиатр или дерматолог. Моей жене супружеская постель казалась, скорее, полупустой, нежели полуполной, и она заполняла эту пустоту мужчинами.

– Извините… – смутился Джонни.

– Вы слишком часто извиняетесь, Джон, – мягко заметил Сэм. – Обувайтесь!