Текст книги "Время дракона"

Глумец молчал, но от него и не требовалось ответа.

– А как государь должен поступать со смутьянами? – продолжал Влад. – Подрезать им языки.

Князь оглядел толпу, ища подтверждения своим словам, но люди молчали. Крестьянин Петре больше ниоткуда не выглядывал. Те, кто остался, сделались ещё малочисленней. Задние ряды стремились спрятаться за спинами передних, а те зеваки, которые стояли ближе всех и ещё недавно считали, что занимают лучшие места, теперь не знали, куда скрыться. В переднем ряду все стали как будто ниже ростом. Плечи ссутулены, взгляд вниз. Если бы эти люди могли, то провалились бы сквозь землю.

Да, теперь Влад ясно видел, что множество зрителей рассеялось под шумок ещё до того, как началось наказание Глумца. Правитель не помнил лиц, но чувствовал, что многих не хватает. Самые умные ушли, а те, которые опрометчиво решили занять место ушедших, теперь помышляли только об одном – как бы не встретиться взглядом с венценосным судьёй.

– Что скажете, люди? Должен ли я подрезать язык смутьяну?

Люди молчали, но явно не из сочувствия к Добре Глумцу. На их лицах можно было прочесть скорее обратное: «Рассердил нашего государя. Теперь и нам достанется. Пусть бы лучше государь уехал, но уехал довольный, а теперь он придирчивый. Что нам делать? Вот сейчас скажем “подрезать должен”, а государь ответит, что мы вынесли приговор сами себе, потому что все кричали дерзкие слова и преграждали путь конникам. А если скажем “не должен”, государь может решить, что нам понравилось бунтовать».

– Так что? Никто ничего не скажет? – вопрошал Влад. Он вдруг почувствовал, что решение насчёт Глумца принято второпях. Князь хотел, чтобы кто-нибудь воспротивился приговору, и тогда можно было бы взвесить решение ещё раз или даже отменить, не уронив себя в глазах подданных.

– Государь, – подал голос Войко, – по-моему, резать язык не нужно.

Толпа облегчённо вздохнула.

– Почему? – спросил правитель.

– В монастырь очень сильно опоздаем, – сказал боярин. – Мы и так задержались, а усекновение языка отнимет ещё больше времени.

Влад задумался на минуту, но лишь на минуту, после чего на его лицо вернулась довольная улыбка. Он хотел получить возможность взвесить решение ещё раз и взвесил, но… оставил всё без изменений. Сомнения ушли, ведь теперь решение было обдумано дважды.

– Всё равно подрежу, – сказал Влад. – А чтобы не сильно опоздать, придётся поторопиться с исполнением приговора.

Толпа снова напряглась. Войко тоже увидел, что его доводы подействовали мало, поэтому подъехал ближе к государю и наклонился, желая что-то сказать тому на ухо. «Сейчас начнёт поучать», – подумал Влад, но боярин так и не успел ничего сделать. Вмешалась некая сила!

Боярский конь вдруг прижал уши и попёр в сторону, с ужасом глядя на обочину дороги. Это произошло совсем не кстати. Вернее, некстати для Войко, но очень кстати для Влада, который больше не хотел ничего обсуждать.

– Да что ж такое… Не бойся, – бормотал Войко, пытаясь совладать с четвероногим и вернуть его на прежнее место. – Это не змея. Это чёрная палка лежит в траве.

В траве на обочине и вправду лежала чёрная палка. Владов вороной тоже поглядел в ту сторону, однако не испугался. Прочие кони тоже остались спокойны, а вот рыжий конь Войко испугался, грозил окончательно выйти из повиновения, шумно дышал. Лошадям часто случается придумывать себе опасность. Странно было лишь то, что другие кони, видя испуганного собрата, остались спокойны и будто спрашивали: «Ты чего?»

Влад не стал ждать, пока боярский конь напляшется, и, кивнув в сторону Глумца, повелел:

– Подрежьте смутьяну язык.

– Не нужно, – пытался вмешаться Войко, но государь не слушал.

Слуга, недавно махавший плетью, уже успел вытереть её об траву и положить обратно в перемётную суму, откуда теперь был извлечён нож в кожаном чехле. Другие трое слуг, помогавшие исполнению наказания, проворно перевернули Глумца на спину, придавив ему руки и ноги ещё сильнее, ведь он сильно корчился. Наверное, осуждённый не хотел бы показывать своей боли, но сдержаться не мог. Сечение он переносил беззвучно, а теперь, приложившись к земле иссечённой спиной, мычал, стиснув зубы.

Меж тем Войко, хоть и вынужденный отвлекаться из-за коня, снова попытался вмешаться:

– Государь, будь милостив, ведь ты едешь в монастырь.

– Я совершаю доброе дело, – ответил Влад, глядя, как умелец с ножом в правой руке склонился над осуждённым.

Свободной рукой умелец сдавил Глумцу горло, чтобы тот начал задыхаться, и язык высунулся бы изо рта сам собой, однако давление оказалось слишком слабым.

– Ишь, шея бычья, – проворчал слуга, переменил положение и надавил крестьянину на горло коленом.

Через минуту раздался победный возглас, сразу за ним – вой, а ещё через мгновение умелец вскочил, держа в левой руке небольшой красный кусок плоти, то есть кончик языка:

– Готово, государь.

– Молодец. Быстро управился, – похвалил Влад и невозмутимо добавил, обращаясь к Войко: – Теперь мы можем ехать.

Боярин грустно вздохнул, а его конь, которого больше не заставляли приближаться к палке, сразу успокоился.

Глумца отпустили, а точнее – оставили, и теперь он стоял на четвереньках, тяжело дыша и время от времени сглатывая. Изо рта на землю стекала кровь. Говорить он больше не мог, лишь глядел по сторонам, но этот взгляд, осмысленный едва ли наполовину, говорил без слов – вместе с кончиком языка оказалось отрезанным ещё что-то очень важное, что определяет человеческую суть.

Дракон, дождавшись, пока княжеские слуги отойдут в сторону, подбежал, выискал на траве красный кусочек плоти, брошенный за ненадобностью, ловко схватил его и съел.

– Благодарю за угощение, хозяин, – прошипела тварь.

Глава IV

Разбирая споры и занимаясь вразумлением «смутьяна», князь Влад потерял, наверное, целый час. Государев конь, уставший стоять, был рад продолжить путь и побежал такой резвой рысью, что приходилось придерживать. Правда, через несколько минут четвероногий успокоился, и его движения стали неторопливыми, размеренными. Наверное, он увидел знакомые места и вспомнил, что следующее селение далеко.

Начиналась наиболее утомительная и скучная часть пути, когда князю и его свите не оставалось ничего, кроме как ехать под палящим солнцем по дороге всё прямо и прямо. Тракт больше не извивался и утратил сходство со змеей. Он потерял живые черты, да и вокруг всё будто вымерло.

Людей нигде не встречалось. Справа и слева виднелись только поля, пастбища, изгороди из жердей и ответвлявшиеся от главного тракта малые дороги. На полях паслись стада серых овец и таких же серых коров, но и они казались застывшими, будто каменные глыбы.

Временами тракт взбирался на пологий, почти не незаметный глазу холм. Влад понимал, что оказался на вершине холма, когда горизонт вдруг отдалялся, и окрестности становились видны гораздо лучше. Путешественник с надеждой вглядывался вперёд, нет ли справа от дороги следующего селения, называвшегося Отопень, но ничего похожего не видел, а тем временем холм сменялся низиной, снова ограничивая обзор.

По обочинам дороги выстроились мохнатые палки тополей, и такие же тополя росли кое-где по равнинам среди кучерявых рощ. Деревья тоже казались неживыми, потому что листья на них не шевелились, а Влад, глядя на всё это, начал испытывать странное беспокойство – опять не хватало неких попутчиков.

Охрана и слуги, сопровождавшие князя, были по-прежнему не в счёт. В окружающей неподвижности желтовато-зелёных равнин правитель снова чувствовал одиночество, однако он мог бы испытать то же самое, стоя в толпе людей, сохраняющих бесстрастное выражение лиц. В этих лицах, как в неподвижной природе, не получилось бы прочесть ничего – будто задаёшь вопросы и не получаешь ответов. «Вопросы? Ответы? – размышлял Влад. – Может, в этом всё дело? Может, я ищу попутчиков потому, что хочу задать им вопросы, которых не могу задать слугам и даже Войко?»

Мысль показалась государю занятной, и он рассматривал её, как рассматривают вещь, найденную на дороге, и решают, положить ли в дорожный мешок, но затем, утомлённый разговором с самим собой, а также бесстрастным молчанием полей и деревьев, Влад поднял глаза к небу и там вдруг нашёл «собеседника».

Всё началось с того, что в лазурной вышине, кое-где замутнённой белесыми разводами облаков, появились другие облачка – маленькие и кучерявые. Новые облачка летели по небу быстро, обгоняли друг друга, и напоминали стадо овец. «Должно быть, где-то рядом находится Пастух, – решил правитель. – Конечно, Его не увидеть, потому что люди способны видеть только Его отару», – однако Владу было достаточно даже такой подсказки, чтобы избавиться от чувства одиночества. «Теперь ты не одинок, – сказал себе государь, – но ты муравей, ползущий по дороге, а Пастух гонит над тобой Своё стадо, в котором каждая овца так велика, что могла бы накрыть тебя и всю твою свиту».

Даже взбираясь на очередной холм и видя далеко вокруг, Влад ощущал, что земля, по которой он «ползёт», маленькая, а небо – бескрайнее. Оно нависало над князем, как подошва сапога нависает над букашкой. «Но зачем небу растаптывать меня? – думал венценосный путешественник. – Ведь я направляюсь в святую обитель, а к паломникам небеса милостивы… Да, но только не к паломникам, у которых на службе дьявол». Правитель будто невзначай глянул влево и вниз – на чешуйчатую спину, которая серой тенью мелькала в облачках дорожной пыли. Спина виделась так ясно!

Государь совсем запутался и уже не мог с уверенностью сказать – врал или не врал боярину Войко, когда говорил, что никого не видел возле копыт своего коня. Вроде бы не врал, ведь нельзя по-настоящему увидеть то, что выдумано. И всё же что-то такое виделось! Образ дракона представал перед глазами даже тогда, когда Влад не стремился говорить со своей шавкой.

«Неужели этот змей – просто тень? – спрашивал себя государь. – Неужели креста, который таинственным образом извивается вместе со змеем, не существует? Неужели каждый раз, когда я вижу в дорожной пыли блеск чешуек, это лишь песок искрится под лучами солнца?» Князь всматривался всё внимательнее, но образ не рассеивался, а становился чётче, и теперь ясно виделась даже улыбка. Возможно, тварь улыбалась потому, что была-таки настоящим дьяволом, ведь любого беса порадовало бы, что на недавнем суде младший Дракул в очередной раз сорвался.

Иногда во время таких срывов Влад понимал, что на него накатывает мутная волна, и всё же остановиться не мог, но чаще он не замечал, как это начиналось, а отрезвление наступало лишь после того, как люди вокруг принимались боязливо таращиться или настойчиво отговаривали от совершения того или иного поступка.

Обычно отговаривал Войко. Так и совершалось большинство путешествий – справа от Влада ехал Войко, а слева бежал змей. Войко твердил своё, а змей – своё. Войко всегда ехал, чуть отставая, как положено слуге, и поэтому получалось, что он находится не просто справа, а за правым плечом. Именно оттуда боярин подавал голос, но не всегда оказывался услышан. Больше влияния имел советчик, который нашептывал слева.

Младший Дракул не раз задумывался: «Отчего дракон сумел так выслужиться у меня, что стал главным советчиком? Почему именно он? Наверное, я определился с выбором ещё в отрочестве, начав стремиться к тому, чего желать не положено, а в достижении запретной цели дьявол становится более подходящим помощником, чем Бог».

* * *

Когда Влад вступил в пору отрочества, оно поначалу казалось продолжением детства. Мирча, бывший на полтора года старше, тоже не менялся. Государевы «первенцы» жили, как прежде – учились вместе, ели за одним столом и оставались товарищами в играх. Смерть матери почти не повлияла на каждодневные занятия сыновей. Разве что вечера теперь были свободными – прекратились семейные застолья.

Временами княжичам думалось, что мать не умерла – просто очень сильно занята где-то, приглядывая за дворцовым хозяйством – да и покойный дед Мирча Великий часто представлялся им как живой. Он по-стариковски сетовал, что султан лишил Румынскую Страну выхода к морю.

Наверное, от этих сетований и родилась игра в кораблик, который братья выстругали сами, сверяясь с картинкой галеры, случайно увиденной в книге. Самодельное судёнышко пускали по реке, примыкавшей к дворцовым садам, так что весной того года берег стал одним из любимых мест для игр.

Владов старший брат, которого, чтобы отличать от тезоименитого деда, называли Мирча Малый, часто говорил:

– Султан отнял у нас приморские земли, но мы их вернём.

Во время игры старший княжич воображал, что эти земли уже отвоеваны у турок и можно наблюдать, как по морю плывут торговые галеры, готовые войти в Дунай и причалить в одном из речных портов.

Мечтателя нисколько не заботило, что он стоит не на морском берегу и даже не у устья Дуная, а возле обычной речки. Пускай домашние гуси легко переплывали через неё туда и обратно, показывая, как она мала, но это не развеивало грёзу. Главное – у берега имелись мостки, похожие на пристань, а игрушечный корабль покачивался вдалеке среди ослепительно-ярких бликов весеннего солнца и казался почти настоящим.

В ту пору Мирче Малому уже исполнилось тринадцать, поэтому отец стал приглашать его на боярский совет, где сажал по правую руку от себя, а однажды даже взял в путешествие по Румынской Стране. Новоиспечённый соправитель быстро выучился рассуждать о государственной пользе и, наблюдая, как маленькая галера плывёт по волнам, говорил:

– Корабль входит в порт, купцы сгружают товар на пристань, платят торговую пошлину, денег у нас в казне прибавляется…

Одиннадцатилетний Влад стоял рядом и внимательно слушал. Он мечтал о тех временах, когда станет править вместе с отцом и старшим братом, поэтому очень радовался, если получал от Мирчи ответственное задание – привести галеру в порт.

Управлять корабликом на расстоянии позволяла длинная бечёвка, которую полагалось аккуратно сматывать, и вот однажды солнечным апрельским днём старший брат опять передал младшему конец этой верёвочки:

– На, управляй.

Всё шло, как обычно, – слушая рассуждения о государственной пользе, Влад потихоньку подтягивал судёнышко к берегу, но вдруг забылся, не рассчитал, и галеру унесло течением прямо в камыши. Они были прошлогодними, высохшими, но от этого не менее густыми, так что судёнышко совсем скрылось с глаз – лишь бечёвка подсказывала, где его искать.

– Из-за тебя кораблекрушение, – нахмурился Мирча. – Доставай теперь.

Виновник кораблекрушения разулся и полез в приречные заросли. Весенняя вода сначала обожгла холодом, но Влад быстро привык и перестал её чувствовать. Зато идти через камыш было трудно. Приходилось прямо-таки протаптывать себе дорогу, так что жёсткие стебли, сломанные у самого основания, упирались в ступни, и становилось щекотно. Впереди, на краю зарослей виднелось упущенное судёнышко. К счастью, оно не собиралось тонуть, хоть и накренилось.

Влад пробрался через последний строй камышей, сделал ещё шаг, и вдруг под пяткой что-то странно хрумкнуло. Княжич переставил ногу, и опять под ней что-то хрумкнуло, даже укололо, почти как битое стекло.

Взбаламученный ил мешал разглядеть, что находится внизу, поэтому пришлось опустить руку и начать шарить, но пальцы попеременно чувствовали то острый край, то нечто гладкое, похожее на камень. «Может, здесь лежат ракушки речных улиток?» – подумал Влад. От движения руки ил ещё больше взбаламутился, так что княжичу ничего не оставалось, кроме как схватить пальцами полную щепоть неизвестных предметов и поднять из воды. Это оказались вовсе не ракушки.

Влад держал в руке крашеные скорлупки от пасхальных яиц и в ту минуту испытал одно из самых больших разочарований в жизни! Он понял, что на свете нет безгрешных людей, и найденная скорлупа это доказывала, ведь именно её пускали по реке дворцовые слуги, полагавшие, что таким образом поддерживают связь с миром безгрешных.

Челядь по примеру большинства румынских крестьян верила, что донышко выеденного яйца, как лодочка, доплывёт в Страну Блаженных – далёкую и недоступную землю, где якобы живёт праведный народ, который днём и ночью молится, а питается только сырыми плодами, запивая их сладкой водой, вытекающей из-под корня огромного дерева. Принято было думать, что для блаженных плывущая скорлупа является знаком к началу празднования Пасхи Блаженных, наступающей через неделю после Пасхи обычных людей.

– Наша река впадает в другую реку, та – в море, а по морю до Страны Блаженных не очень далеко. За неделю наши весточки как раз дойдут, – говорила Владу нянька, которая в Пасху, подобно другим слугам, собирала скорлупу, а на следующий день шла «отправлять весть».

А ещё нянька верила, что скорлупки по пути к праведникам превращаются обратно в яйца. Влад этому не верил, потому что не верил отец Антим, однако на вопрос о том, существует ли Страна Блаженных, священник отвечал:

– Наверное, она должна где-то быть.

И вот теперь Влад увидел, что скорлупа никуда не доплыла, а застряла в ближайших камышах. «Нет на свете Страны Блаженных! – понял он. – Нет на свете людей, которые совсем без греха! Даже отец иногда нарушает церковные законы – он приручил дьяволов – но всё равно тем или иным путём попадёт в рай. А если в рай можно попасть даже с грехами, то зачем стараться сверх меры?» Раньше Влад полагал, что стараться нужно хотя бы из любопытства, ведь интересно же почувствовать себя наравне с праведниками. Княжич всерьёз стремился к этому, но вот наступило прозрение: «Тебе не на кого равняться. Страна Блаженных – это выдумка челяди. Белая рубашка всё равно испачкается к концу дня, как бы ты ни берёг её».

Держа спасённый кораблик в левой руке, а в пальцах правой – несколько скорлупок, младший брат вернулся к мосткам и рассказал старшему про свою неожиданную находку, но Мирча не удивился:

– Конечно. А ты разве в блаженных верил?

Совсем по-другому получилось с нянькой – её убедить Влад не смог. Она видела в отрицаниях, которые вдруг зазвучали из уст «дитятки», что-то очень тревожное. Наверное, пожилая женщина заволновалась в первую очередь потому, что путешествие по камышам не прошло для Влада бесследно – к вечеру он начал покашливать, и из носа потекло.

Нянька, заметив признаки простуды, тут же забыла, что должна смотреть только за маленьким Раду и что на среднего государева сына её обязанности больше не распространяются. Она громко отчитала слуг-мужчин за небрежение и ротозейство, усадила захворавшего княжича в бадью с горячей водой и отпаривала там часа полтора, накрыв «парильню» простынёй на подпорках, как шатром, после чего Влад полночи лежал под овечьими тулупами, пил горький отвар с одуряющим травяным запахом и, сопя простуженным носом, повторял:

– Няня, они ведь не доплыли. Я сам видел.

Та в ответ лишь взглядывала с беспокойством и прикладывала тыльную сторону ладони ко лбу «дитятки».

Хворобу выпарить удалось, а вот дух сомнения и отрицания в отроке остался, начав расти день ото дня. Государев сын стал придирчиво разбирать даже поступки своего отца и не всегда признавал их правильными. Впрочем, родитель сам дал к этому повод, когда женился второй раз.

Мирча, подобно Владу, тоже не одобрил новую женитьбу. Отец, предвидя это, скрывал от детей новую супругу, пока она не приехала в Тырговиште. Обнаружилось всё летом, и сыновья чувствовали себя так, будто оказались под летним проливным дождём – он обрушивается тебе на голову, и ты обречённо бредёшь к дому, ведь бежать незачем, потому что, как ни поспешай, всё равно вымокнешь до нитки.

Пиров и гуляний устраивать не стали. Оказалось, что венчание состоялось ещё месяц назад в городе Брэила. Оттуда и происходила новая государева жена. Там жили её родственники, и там же состоялось празднество по случаю свадьбы, по княжеским меркам, довольно скромное.

Город Брэила славился как один из самых крупных румынских портов на Дунае, поэтому городская знать жила очень богато, однако Влад так и не смог понять, получила ли княжеская семья выгоду от этого брака.

Новую отцову жену звали Колцуна3030
  Второй женой Дракула-старшего стала некая Колцуна, уроженка румынского города Брэилы. В романе озвучивается версия, что свадьба состоялась в 1440 году.


[Закрыть]. Она уже успела побывать замужем и овдовела. Лет ей было более двадцати, но для отца, которому давно перевалило за сорок, такая супруга вполне подходила.

Когда та приехала, муж встретил её на дворцовом крыльце, сопровождаемый всеми боярами-жупанами, которые старательно изображали радушие. Дворцовая челядь, выстроившись от крыльца до самых ворот, радостно приветствовала новую государыню. Лишь немногие, и в том числе тринадцатилетний Мирча, не поддавались общему настроению.

Стоя на крыльце рядом с отцом, старший государев сын смерил новоприбывшую взглядом, но ничего не сказал. Впрочем, княжич так скривил лицо, что слова не требовались: «Ха! Приехала! Чему обрадовалась? Настоящей власти ты здесь не приобретёшь, потому что я вырасту и всё здесь станет моё, а твои дети будут мне служить».

Влад по примеру брата скривил точно такую же рожу и не испытывал ни малейшего стыда за своё поведение. Казалось, даже слуги, только что кричавшие приветствия новой хозяйке дворца, на самом деле не очень-то рады её приезду. Недаром Влад, находясь вместе с домашними на крыльце, услышал, как внизу, возле лестницы, некая старуха сказала:

– В двадцать лет мужчину женят родители, в тридцать он женится сам, а в сорок лет его женит бес.

«Может, это змеи-драконы, которых отец приручил, заставили его привезти во дворец новую жену? – подумал княжич. – Ведь драконы и есть бесы, которые подбивают людей на всякие сомнительные дела».

Отцова женитьба казалась сомнительной хотя бы потому, что в сказках подобные случаи упоминались с осуждением. «В далёкой-далёкой стране жил-поживал славный государь, и было у него три сына», – так начинались многие вымышленные повествования, в которых правитель, будучи вдовцом, не стремился снова обзавестись супругой, а если всё-таки стремился, то она оказывалась злюкой.

«Это обязательно так происходит! В сказке есть своя правда!» – думал Влад, не видевший достойных причин для того, чтобы у него появилась мачеха. Он полагал, что женятся ради продолжения рода, а у отца и так уже было три сына, ведь маленький Раду, несмотря на опасения лекарей, потихоньку окреп и теперь подрастал на руках у няньки. «Для чего снова жениться?!» – возмущался одиннадцатилетний княжич, но родитель объяснил это только на следующий день, когда нарочно пришёл побеседовать.

Влад вместе с Мирчей в это время обедали в своих покоях, сидя друг напротив друга. Встав и пожелав отцу доброго дня, княжичи снова уселись за стол, уткнулись в миски и принялись молча доедать суп. Влад во всём подражал старшему брату, иногда поднимая глаза, чтобы свериться с его поведением, а родитель, чувствовавший себя как нежеланный гость, уселся подле Мирчи, положил руки на скатерть, сцепил пальцы.

Если б руки лежали по-другому, слуга тут же поставил бы перед пришедшим князем миску с хлёбовом и положил рядом ложку. Ставить оказалось некуда, поэтому слуга вынужденно спросил:

– Не желает ли государь отобедать?

Отец ничего не сказал, лишь сделал знак всем челядинцам удалиться и снова задумался. Мирча тем временем, доев, начал растерянно оглядываться. На другом конце стола стояли остальные блюда, но чтобы дотянуться до них, требовалось встать. Вблизи находился лишь белый хлебный каравай с отрезанным краем, поэтому Мирча протянул руку, выщипнул из середины мякоть и начал лепить кирпичик.

Влад, отставив миску, сидел молча.

– Что, сынки? Рассердились на меня? – наконец спросил родитель.

Мирча не ответил. Влад тоже.

– Думаете, я предал вашу маму? – продолжал государь. – Не-ет. Я её помню, и никто её в моей памяти не заслонит. Но совсем без жены мне нельзя. Без вашей мамы горько, и должен я эту горечь разбавить чем-нибудь. Таков я человек, слабый – не могу жить, будто праведник из Страны Блаженных, одной молитвой. Без жены мне нельзя. Вы уж пожалейте своего отца, человеческой слабости его ради.

Мирча слушал внимательно, но не отрывал взгляда от хлебной поделки в своих руках. Младший брат, поглядывая на старшего, думал, что тот опять промолчит, но вдруг старший вздохнул и пробурчал:

– Ладно, пусть брэилянка тут живёт… Она красивая.

Влад не понимал, чем это отец разжалобил старшего сына и заставил смириться с присутствием мачехи во дворце. Что значит «без жены нельзя», и почему прозвучало слово «красивая»?

Влад недоумевал, зато родитель, как видно, всё понял:

– Красивая, значит? – Он улыбнулся и потрепал Мирчу по плечу. – Э, Мирчулике! Да ты взрослый совсем. Тебя самого пора женить.

– Не надо меня женить, – ответил старший сын, не выпуская из рук хлебный мякиш и всё так же потупившись.

Влад ясно видел, что уменьшительное обращение «Мирчулике» брату больше не нравится, и всё же Мирча предпочёл больше не ссориться с отцом.

Младшенький никак не мог сообразить, что происходит. Будь его воля, он бы продолжал молчаливую войну, но старший брат почему-то сдался, а значит, следовало сдаться вслед за ним.

– Не хмурься, Влад, – сказал отец. – Придёт время, и ты тоже меня поймёшь.

А Влад пока что осознал только одно: «Старший брат, который всего-то на полтора года старше, опять обогнал, как часто случалось на учёбе, но теперь убежал вперёд настолько, что не догонишь. Брату тринадцать лет, тебе – всего одиннадцать. Твой брат “взрослый совсем”, как было сказано, а ты – ещё нет».

Наверное, именно с того дня началось охлаждение между братьями, потому что Влад оставался в мире детства, а Мирча убегал всё дальше во взрослую жизнь, потеряв интерес к детским играм – не хотел ни кораблики пускать, ни в ножички играть, ни по деревьям лазать и напускал на себя степенность. Свободные часы старший княжич обычно проводил возле родителя и стал чаще бывать с ним на боярских собраниях, хотя заседать не очень любил:

– У отца с жупанами разговоры только о том, кому что пожаловать, – говорил Мирча и всё же охотно пропускал уроки ради участия в таких делах. А ещё он жаловался, что его склоняют к женитьбе, и однажды после вечерней трапезы поведал Владу:

– Отец говорит, за горами есть одна знатная семья, с которой он очень хочет породниться. В семье много сестёр, и все невесты, но надо спешить, а то разберут, и мне не достанется. А я отвечаю: «Ну и пускай не достанется».

– А так отвечать можно? – спросил Влад.

Брат вздохнул:

– Отец говорит: «Нельзя так». Говорит, что двоих сестёр там уже сосватали, а третью почти сосватали и что он попросил придержать одну для меня, раз я такой нерасторопный.

– А ты?

– А я говорю: «Отец, не надо мне жену. Давай подождём. Ты ведь сам женился поздно». А отец говорит: «Времена изменились».

Родитель уговаривал старшего сына долго, и Мирча, когда исполнилось четырнадцать, стал поддаваться:

– Я говорю: «Что мне делать с этой женой?» А отец отвечает: «Что с жёнами делают, то и делать». Он сказал, что будет заботиться о том, где ей жить и что есть, а на мне дело простое.

Рассуждая о том, что положено делать с женой, старший брат усмехался, но Влад не понимал, что тут смешного, а время всё шло, и наконец Мирча очень степенно, как настоящий соправитель, поведал:

– Отец сказал, теперь назад не повернёшь, потому что мы имеем дело с католиками. Невеста ради свадьбы уже православие готовится принимать, а когда так далеко зашло, тут ничего не отменишь. Отец говорит, что я должен ему помогать в государственных делах, и если женюсь, то это получится большая помощь.

– А когда свадьба? – спросил Влад.

– Скоро. Нынешней весной, – отвечал старший брат, и теперь прежнее нежелание жениться сменилось воодушевлением.

Невеста приехала в конце марта, а с невестой – пышная свита, очень многочисленная. Через полторы недели, сразу после Пасхи, сыграли весёлую свадьбу, свита уехала, а во дворце осталась юная новобрачная – бледная, осунувшаяся от многих волнений и неизменно одетая в тяжёлые расшитые золотом платья, которые влачила на себе, как вериги. Наверное, в родном доме она одевалась иначе, а новые платья появились у неё недавно, как приданое, показывающее, что семья новобрачной очень богата.

В связи со свадьбой Влад и узнал, что в Венгрии существует род Гуньяди, глава которого, некий Янош, владеет обширными землями, а также имеет очень большое влияние в венгерском королевском совете3131
  Мирча, старший сын Дракула-старшего, вероятнее всего, женился в 1441 году. Предполагают, что его женой стала Мáриа, младшая сестра венгерского вельможи Яноша Гуньяди (Хуньяди), оставившего заметный след в истории благодаря активному участию в антитурецких войнах. Ни один венгерский государственный деятель того времени не воевал с турками так много, как Янош.


[Закрыть]. Отец Влада и Янош дружили много лет, так что венгр охотно согласился отдать румынам одну из своих младших сестёр, которая как раз была ровесницей четырнадцатилетнего Мирчи.

Вместе с ней во дворце появилось шесть новых служанок, таких же юных, но в отличие от госпожи они вели себя свободно, а не так, будто пребывали в монастыре, обвешанные веригами. Служанки смеялись и тараторили, а если на этих шестерых обращал внимание кто-нибудь молодой и знатный, девицы улыбались и всем своим видом показывали, что очень счастливы.

Казалось бы, молодожёны тоже должны были выглядеть счастливыми, но нет. Влад, целых полгода ждавший, чтобы посмотреть, к чему же приведёт свадьба брата, оказался очень удивлён, когда заметил, что Мирча быстро охладел к супруге и избегал лишний раз встречаться с ней – чаще всего молодожёнов видели вместе тогда, когда государева семья шла в церковь. Четырнадцатилетний муж делал лишь то, что требовал обычай, и не более. Глядя на жену, улыбался ей, но получалось как-то нарочито. Она тоже улыбалась в ответ, отдавая дань вежливости.

«Странная получилась женитьба», – думал младший брат, глядя на старшего, ведь вся эта история нисколько не напоминала историю первой отцовой женитьбы, слышанную в детстве, и даже не напоминала историю с брэилянкой.

Родитель, когда ходил в храм с новой женой, хоть и не улыбался, но сжимал ей руку особым образом, когда думал, что посторонние не замечают. Мирча ничего такого не делал, и Влад сказал об этом отцу Антиму, однако священник только пожал плечами:

– Так, как женился твой брат, почти все государи женятся. Они женятся из расчета государственной выгоды.

– А почему мой отец женился на моей маме по-другому?

– Времена были другие.

«Вот и отец так же объяснял Мирче, – подумал княжич, – дескать, сейчас времена изменились». Но это объяснение не вносило ясности.

– А почему отец женился на брэилянке? – продолжал спрашивать Влад. – От этого есть выгода государству?

– Думаю, нет, – сказал священник. – Твой отец выбирает себе жён, руководствуясь не выгодой, а своими склонностями – так и мачеху твою выбрал. Но это не грех. Государям необязательно делать всё по государеву обычаю.

– А почему отец уговорил Мирчу жениться по государеву обычаю, если сам не хочет?

– Чтобы рассудительность твоего брата уравновесила безрассудные поступки твоего отца, – объяснил отец Антим. – Твой брат согласился и поэтому заслуживает большого почтения за свою рассудительность.