Текст книги "Время дракона"

– Иди сюда ко мне, мой барашек. Ближе. Ближе.

Влад вынужденно направился в сторону султана, тем самым отдаляясь от отца, а султан всё повторял:

– Иди, иди.

Владу, как и всякому христианину, запрещалось подходить к султану так близко, но турецкий правитель, опьянённый вином и победой, наверное, забыл об этом:

– Твой отец явился поздравить меня, – усмехнулся султан и, потянув княжича за одежду, заставил сесть рядом с собой, а затем запустил руку ему в волосы и взъерошил их.

Княжич совсем недавно видел, как султан той же самой рукой держал за волосы голову мёртвого венгерского короля, и поэтому Владу ласковый жест султана показался не лаской, а скорее напоминанием, что голова «барашка» всегда может отделиться от тела.

– Твой отец говорит, что явился поздравить меня, – повторил турецкий правитель. – Как ты думаешь, мой барашек, это единственное, что привело его сюда?

– Думаю, нет, великий султан, – ответил Влад по-турецки. – Я думаю, что мой отец хочет ещё и повидаться с сыновьями. Разве это плохо, что он решил совместить два дела?

– Нет, совсем не плохо, – засмеялся султан. – Мне нравится, как ты говоришь, мой барашек. Говоришь честно. Ничего от меня не скрывая. Ты совсем, как твой отец. Он говорил со мной так же, когда жил у меня.

Произнеся это, турецкий правитель обратился к румынскому князю:

– Слышал? Твой сын напоминает мне тебя. Он очень мне нравится.

Отец Влада поклонился и произнёс по-турецки:

– Я рад слышать это, мой повелитель.

– Жаль, что однажды ты сбежал от меня, – усмехнулся султан. – Помнишь? Много лет назад. Сбежал к этим трусливым грекам. Надеюсь, твой сын не будет никуда бегать?

– Нет, мой повелитель, – ответил отец Влада всё так же по-турецки. – Я ещё раз прошу у тебя прощения за тот мой давний проступок. Я был молод и глуп, но теперь годы умудрили меня. Я сожалею о том, что сделал тогда, и понимаю, как опрометчиво поступил.

Султан засмеялся и толкнул Влада, всё так же сидевшего рядом, рукой в спину:

– Иди повидайся с отцом, мой барашек. Но недолго – так, чтоб к твоему возвращению я не успел допить этот кувшин.

Княжич обрадовался, но тут же спохватился, ведь теперь он превосходно понимал, почему полтора года назад боярские сыновья выражали встречу с отцами очень осторожно. Они были научены турками – научены, что при дворе султана прежде, чем что-то сделать, надо подумать.

Влад развернулся прямо на ковре, чтобы, вставая, не показать султану ту часть тела, что пониже спины, а затем с поклоном спросил:

– Великий султан, а как я пойму, что моё время истекает?

Турецкий правитель засмеялся:

– Ты не глуп, мой барашек. Совсем не глуп! А ведь я хотел проверить тебя! Я хотел знать, догадаешься ты спросить или нет. Раз ты догадался, то я не стану дальше хитрить. Когда кувшин опустеет, и вино останется только в чашке, я велю послать за тобой.

Влад с отцом вышли из шатра. Княжич не знал точно, сколько у него времени. Слова султана означали, что времени может быть мало, а может быть и до ночи, ведь турецкий правитель мог преспокойно отставить не совсем допитый кувшин и начать следующий, а затем вернуться к предыдущему. Своим условием султан ни в чём себя не ограничивал и в то же время давал себе право позвать своего «барашка» обратно, когда вздумается.

Влад продолжал думать об этом даже тогда, когда родитель порывисто обнял сына:

– Как тебе живётся? – спросил отец.

– Хорошо, – ответил Влад и добавил: – Ты был прав – мне у турок понравилось. Они очень занятные люди. И мне нравится путешествовать с султаном. Я плавал на большом корабле и видел море.

Насчёт хорошего житья княжич говорил почти правду.

– Скучаешь по дому? – спросил отец, и его лицо говорило, что сейчас сын может сказать всё, что думает, но Влад солгал:

– Нет, почти не скучаю.

Так нужно было сказать, ведь если бы Влад сказал правду и произнёс: «Да, скучаю», это прозвучало бы совсем по-детски, а отрок, которому к тому времени уже исполнилось пятнадцать, не хотел выглядеть ребёнком. И тут он вспомнил о младшем брате:

– Отец, а Раду тоже здесь, в лагере. Я могу отвести тебя к нему.

– Не нужно, – печально покачал головой родитель, – он станет плакать и проситься домой, а я не смогу его забрать. Поэтому лучше нам с ним сейчас не видеться. И не говори ему, что ты меня видел. Он ведь скучает?

– Скучает, – признался Влад, вспомнив бесконечные вопросы маленького брата, повторявшего: «Мы едем домой? Мы едем домой?»

Так, разговаривая, княжич с отцом отходили всё дальше от султанского шатра, а затем выбрались из толпы янычар и других воинов, сновавших вокруг, и наконец увидели поле битвы. Оно выглядело очень печально, потому что был уже ноябрь, и трава пожелтела, а небо приобрело обычный для ноября серый цвет, но главное – возле ног Влада и его отца начинались овраги, буквально устланные мёртвыми телами людей и лошадей.

Турок в этих оврагах было мало. В основном там лежали крестоносцы. Здесь же, в оврагах, нашёл свою смерть молодой венгерский король, а его обезглавленное тело и убитый конь наверняка валялись где-то поблизости.

Княжич видел эти овраги на карте султана, а крестоносцы не видели, пока не стало слишком поздно, потому что турецкий правитель, готовясь к битве, велел закрыть овраги лёгкими навесами, а сверху набросать ползучих трав и натыкать веток, чтобы всё выглядело, как поле с кустарником. Султан совсем не случайно поставил свой шатёр прямо за оврагами – он сделал себя приманкой, очень притягательной для крестоносцев, чтобы их конница помчалась к нему напрямик и провалилась в ямы.

Вот таков оказался турецкий правитель. Он имел против крестоносцев сразу два хитрых замысла. Частью первого замысла стал отец Влада, а частью второго – овраги, однако султан, как и всякий турок, верил, что любой замысел может исполниться только по воле Аллаха, и поэтому боялся, что Аллах не будет милостив.

– Печально и вместе с тем назидательно, – произнёс отец, глядя на овраги.

– Да, – согласился Влад и, осматриваясь, вдруг увидел своего турецкого учителя, стоявшего неподалёку возле оврагов. Фигура во всегдашнем коричневом халате и белой чалме была хорошо видна, потому что учитель не таился и всем своим видом говорил: «А вы думали, вам дадут побеседовать наедине? Конечно, нет. Конечно, я здесь, так что следите за своими языками, а если скажете что-нибудь лишнее, вините себя, а не меня».

Будто уравновешивая присутствие турецкого соглядатая, неподалёку стоял жупан Нан, державший в руках шлем и меч своего господина. Боярин был также облачён по-боевому, а позади него стояли румынские воины, которые держали коней – своих и господских.

Отец Влада сделал знак, и Нан приблизился.

– Доброго тебе дня, Влад, – приветливо произнёс жупан после того, как отдал государю вещи.

– И тебе доброго дня, Нан, – произнёс княжич, стараясь тоже казаться приветливым, потому что говорил со своим будущим тестем.

По настоянию отца княжич всё-таки согласился на брак с дочерью Нана – обо всём уговорились ещё в июле до отъезда к туркам – поэтому теперь боярин, государь и государев сын, стоявшие возле оврагов, были почти одной семьёй, и разговор у них получился семейный.

Отец Влада и Нан делились домашними новостями, а Влад рассказывал свои новости, причём собеседники не сразу заметили, что времени у них оказалось неожиданно много. Уже начало смеркаться, а беседа всё длилась. Княжич даже успел увидеть, что вдалеке за оврагами кто-то зажёг огни, после чего Нан не спеша объяснил, что это румынское войско устраивается на ночлег, а больше с той стороны не осталось никого – все крестоносцы или разбежались, или оказались пленены турками и препровождены в турецкий лагерь.

Так и длился семейный разговор почти до самой темноты, пока не пришёл человек от султана и не сказал, что кувшин опустел и что вино осталось только в чаше.

* * *

В те далёкие времена Владу не нравился султан, у которого приходилось гостить. Турецкий правитель казался слишком строгим и не знал милосердия, однако много лет спустя, вспоминая султана, младший Дракул начал смотреть на этого человека иначе. В отрочестве казалось, что склонность султана к жестокости во многом связана с пристрастием к вину, но, повзрослев, Влад стал думать, что дело было совсем не в пьянстве.

«Милосердие – опасная вещь, – говорил себе государь Влад, направляясь в монастырь. – Порой кажется, что проявить милосердие – это самый простой способ помочь делу, а после оказывается, что всё стало ещё сложнее. Вот мой отец был милосерден, и это обернулось для него большой бедой».

Когда отец Влада приехал в турецкий лагерь, чтобы повидаться с сыном, то никому не сказал, что в это самое время в румынском лагере прятался Янош Гуньяди, которого турки рьяно разыскивали по всем окрестностям, ведь султан объявил за голову венгра награду.

Влад узнал про всё гораздо позже, через несколько лет. Узнал, что после того, как конница, которой командовал молодой венгерский король, полегла в оврагах, Янош хотел бросить в бой «румынский резерв», но вдруг с удивлением услышал, что румыны не собираются идти в бой. Конечно, Янош сразу всё понял и в очередной раз осыпал своего румынского свата бранью, хотя венгру следовало бы поблагодарить румын за то, что они не нападают на остатки крестоносной армии.

– Не кричи, Янош, – ответил тогда отец Влада. – Ты не в том положении, чтобы кричать, ведь твои воины скоро дрогнут и побегут. Даже если я пойду в бой по твоему приказу, это уже не поможет делу. Но я могу спрятать тебя, ведь если ты попадёшь к туркам, тебе отрубят голову.

Венгр, скрежеща зубами, согласился, хотя при всяком удобном случае ехидно заявлял румынскому свату:

– Я ведь у тебя в плену. Почему ты меня не выдашь, турецкий прихвостень? Ты получишь награду от своего хозяина, если выдашь меня.

Однако отец Влада не собирался никого выдавать. Единственная награда, которая устроила бы румынского князя, это возможность забрать своих сыновей, находящихся у султана, однако турецкий правитель не проявил бы такую неслыханную щедрость. Он дал бы своему румынскому «другу» пару отличных коней, но не сыновей, а настаивать или торговаться румынский князь не мог, потому что румынское войско и турецкое были слишком разные по численности. У султана под Варной имелось почти сорок тысяч воинов, а отец Влада располагал всего несколькими тысячами. Султан не стал бы торговаться, а забрал бы Яноша просто так.

Когда пятнадцатилетний Влад, стоя возле оврагов с отцом и боярином Наном, смотрел на огни, загоравшиеся в сиреневой вечерней дали, Янош Гуньяди, должно быть, сидел в шатре у отца Влада или ходил по шатру из угла в угол, как зверь в клетке.

Если бы Влад узнал обо всём тогда, в пятнадцать лет, то наверняка подумал бы, что родитель поступил правильно. «Пусть вражда с Яношем зашла далеко, но обрекать его на смерть, чтобы поквитаться за обиды, это было бы сверх всякой меры», – сказал бы себе отрок, причём употребил бы выражение «сверх всякой меры» совсем неслучайно. Именно это выражение когда-то использовал отец Влада, вспоминая о своём старшем брате Михае, боявшемся ехать к турецкому двору, а затем погибшем в битве с турками.

Отец Влада, вынужденный вместо своего брата заниматься отвозом дани, подвергался большим опасностям и всё же говорил о покойном: «Если он в чём-то виноват передо мной, то заплатил за это сверх всякой меры». Родитель Влада находился со своим старшим братом в негласной ссоре и не успел помириться, потому что брат погиб. А затем история почти повторилась – была ссора с Яношем, и Янош мог погибнуть. Наверное, поэтому отец Влада спас своего венгерского свата, укрыв от турок – спас, чтобы успеть помириться, и в те дни это казалось правильным4949
  Янош Гуньяди (Хуньяди), участвуя в битве под Варной и попав в руки к Дракулу-старшему, находился у него около месяца, после чего румынский князь позволил Яношу уехать.


[Закрыть].

Пятнадцатилетний Влад нисколько не обрадовался бы, если б султану принесли на серебряном блюде вторую голову. «Довольно и одной! Одной даже много», – подумал бы Влад в те времена, но теперь младший Дракул думал совсем иначе, потому что знал, чем обернулось для отца милосердие, проявленное по отношению к венгру. «Если б тогда отец выдал Яноша султану, то отцова судьба, да и моя тоже, была бы гораздо счастливее», – думал повзрослевший отрок и, наученный отцовским опытом, не хотел расточать милости.

«Султан был гораздо прозорливее моего отца, – считал младший Дракул. – Султан был прозорливее и потому не проявлял милосердия, ведь милосердие – слишком опасная вещь». Вот поэтому-то Влад, ставший государем, изворачивался как угодно, лишь бы не казаться милостивым, даже если хотел кому-то помочь.

Младший Дракул боялся повторить судьбу родителя и потому, желая помочь братьям-земледельцам, не стал помогать им деньгами, хотя этот способ являлся самым простым. Вместо этого младший Дракул предпочёл братьев припугнуть, зная, что люди, которые хотят прийти к договорённости, всегда договорятся. Оставалось лишь устроить так, чтобы договориться захотели оба брата, а не только младший.

В то же время отцовская натура иногда проявлялась в младшем Дракуле – рассудив дело с коровой и дело работника, Влад почти отступил от своего правила и проявил милость. И всё же младший Дракул был научен жизнью. Он слишком хорошо запомнил её жестокие уроки и поэтому, даже не вполне сознавая истинную причину, тут же нагнал на всех страху своим следующим деянием, отрезав работнику язык.

В деле с цыганами, когда младший Дракул хотел угодить Войко, он оказался скован собственными правилами. «Если дать денег цыганам просто так, – думал Влад, – то все цыгане станут считать меня благодетелем и бросаться под ноги моему коню где ни попадя». Вот для чего понадобилось так хитроумно делить золото и обсчитывать самого себя.

Даже рубашка, подаренная пьянице, не стала исключением из того правила, которое завёл себе младший Дракул. Казалось бы, подарить кому-то свою одежду – значит проявить христианское сострадание, но на деле этот подарок послужил к устрашению получателя.

Разумеется, Влад перенял от султана не всё – не перенял его переменчивости и его манеры принимать решения под влиянием минуты. Младший Дракул стремился избежать этого. Княжеские решения почти всегда получались справедливыми, но вот милостивых решений ждать от младшего Дракула было бесполезно – бесполезно даже тогда, когда он совершал паломничества.

* * *

За время жизни в Эдирне княжич Влад привык считать зиму самым тоскливым временем года, ведь турецкие зимы оказались гораздо тоскливее румынских. Конечно, княжичу объясняли, что погода в Турции не везде одинакова, и княжич охотно этому верил, но после Варны он снова оказался в султанском дворце в Эдирне и продолжал жить там, а в Эдирне каждая зима была очень тосклива.

Снег здесь не выпадал почти никогда – было слишком тепло – поэтому вместо снегопадов моросили дожди, небо заволакивалось серыми облаками, а когда облака рассеивались, им на смену часто приходил густой серый туман, распространявшийся от двух рек, на месте соединения которых и стояла турецкая столица.

Даже солнце не всегда могло развеять этот туман. Влад много раз видел, как солнце, высоко поднявшееся над изломами крыш и башенками минаретов, сияло не ярче, чем обычная золотая монета, и на него можно было смотреть, даже не щурясь. Всё в тумане казалось тусклым – даже трава, которая не вяла здесь круглый год, зелёные кроны кипарисов и красные листья клёнов. Ничто не радовало глаз яркими красками.

Наверное, местные жители давно к этому привыкли, а турецкие дети и вовсе не обращали внимания на серость. Влад и Раду, проходя по улицам на церковную службу и обратно, часто видели, как ватаги мальчишек бегали от стены до стены, играя в догонялки, и, судя по смеху и весёлым крикам, зима никак не действовала на детей.

Влад и особенно Раду завидовали им, ведь княжичи не могли столько времени проводить на улице. Чаще всего им приходилось сидеть в комнатах, а в комнатах было ещё сумрачнее, чем снаружи, – настолько сумрачно, что лампы горели весь день. Наверное, никогда прежде Владу не доводилось так много смотреть на дрожащее пламя светильников, которые сопровождали его от пробуждения и до отхода ко сну.

Пока Влад жил в Турции, ему казалось, что время в этой стране бежит быстрее. Наверное, это чувство появилось из-за того, что жизнь княжичей на чужбине была совсем не богата событиями, а ведь если человек, вынужденный бездельничать, оглянется на недавно прожитые дни, то дни покажутся ему короткими, потому что вспомнить нечего. Другое дело, если происходит нечто важное – тогда дни кажутся невероятно длинными, однако в Турции такие дни Владу не выпадали.

При дворе султана с княжичами редко происходило что-то примечательное. Они мало куда ходили, учили турецкий язык, ели и спали. После битвы под Варной прошло два года, а Влад не заметил, как. Он приехал в Турцию отроком, а теперь уже считался юношей, потому что ему успело исполниться семнадцать. «Два года. Я здесь уже два года», – повторял себе Влад и из-за таких мыслей ещё больше скучал по дому.

Скучая, княжич неоднократно перебирал в уме те события, связанные с домом, о которых удавалось узнать. Вести из Румынии доходили медленно, поэтому княжичу представлялось недавним то, что случилось довольно давно. Например, те странные события, случившиеся на следующий год после битвы под Варной.

Отец Влада передал султану, что Янош Гуньяди и другие воины из западных стран приплыли по Дунаю на лодках, захватили турецкую крепость Джурджу, стоявшую возле самой реки, и осаждали другие укреплённые места вниз и вверх по течению. Родитель уверял, что остановил захватчиков, а также отбил у них Джурджу и готов вернуть эту крепость султану, если тот пожелает, либо заплатить за неё золотом, как если бы султан продал эту крепость румынам.

Султан, поразмыслив, продавать отказался. Наверное, что-то показалось ему подозрительным, и, по мнению Влада, подозрения не были лишены оснований. Княжич прекрасно знал, что крепость Джурджу стояла у дунайского берега с румынской стороны, то есть на Румынской земле. Когда турки промышляли грабежом на южных окраинах Румынии, то переправлялись через реку как раз возле Джурджу, так что отцу Влада было бы выгодно закрыть для грабителей эту лазейку.

Слова о том, что крепость захватили «воины с запада», вполне могли оказаться лишь частью правды. «Наверняка, – думал семнадцатилетний княжич, – отец отправился в поход вместе с Гуньяди, и Джурджу они захватили вместе, но дальше отец отказался помогать».

Впоследствии, уже вернувшись из Турции и узнавая о событиях тех лет, Влад обнаружил, что угадал почти правильно5050
  В июле-октябре 1445 года крестоносцы сделали небольшую вылазку в придунайские земли с целью убедиться, что король Владислав действительно погиб, так как после битвы под Варной его тело найдено не было. В вылазке наряду с другими участвовали Дракул-старший, его сын Мирча и Янош Гуньяди (Хуньяди). Были захвачены турецкие крепости Джурджу и Туртукай возле Дуная. Крестоносцы также пытались осаждать другие крепости, но действительной помощи от румын почти не получали.


[Закрыть], однако семнадцатилетнему княжичу было ещё очень далеко до возвращения домой, и он никак не мог проверить свои предположения, о чём не уставал сожалеть.

События возле Джурджу давали Владу надежду, что его отец помирился-таки с Яношем, но если родитель отказался помогать в осаде других крепостей, венгру это могло не понравиться.

«Мирно они живут или нет? – гадал княжич. – Если мирно, то, может, Сёчке опять переехала в Тырговиште? А с ней могла приехать Ивола… Ивола. А вдруг я вернусь от турок, а она там? Это очень может быть. Только как я к ней подступлюсь? У меня же теперь невеста, хоть и малявка. Если узнают, что я опять с Иволой… то самое… тогда все будут недовольны: и отец, и Нан, и вся Нанова родня. Эх, узнать бы, как сейчас в Тырговиште!»

Тем временем наступила третья по счёту зима, которую Влад и его младший брат Раду проводили в Турции. По христианскому календарю наступил январь, но и в ту зиму погода стояла совсем не такая, как в Румынии – совсем нехолодная. Лишь по ночам лужи всё-таки покрывались ледяной коркой, но утром быстро оттаивали. Солнце показывалось всё так же редко, и в комнатах было всё так же сумрачно, и светильники горели с утра до самого вечера.

Именно в такой сумрачный день, прервав всегдашний урок турецкого, в покоях княжичей появился испуганный слуга:

– Великий султан зовёт обоих. Скорее, скорее. Бегом!

Влад и Раду поспешно вскочили с подушек, на которых сидели. Кряхтя, поднялся на ноги пожилой учитель, и все поспешили в тронный зал, где княжичи увидели множество сановников, но сановники вели себя настолько тихо, что речь султана долетала до самых отдалённых уголков и закоулков:

– А! Вот и вы, мои бедные барашки.

Турецкий правитель уже не был облачён в чёрное, однако из-за зимнего сумрака, царившего в тронном зале, казался мрачным и даже злым.

Княжичи поклонились, затем ещё раз. Султан дал знак приблизиться и указал на столик возле тронного возвышения – точнее, на некий предмет на столике, покрытый тканью.

Подойдя ближе, Влад и Раду обнаружили, что непонятный предмет покрыт не куском ткани, а мешком, в котором, наверное, и был принесён сюда. «К чему всё это?» – подумал семнадцатилетний княжич, и тут один из султановых слуг сдёрнул «покрывало».

Влад поначалу не понял, что именно видит, а когда понял, вздрогнул – он смотрел на отрубленную голову своего отца.

Лицо казалось знакомое и в то же время незнакомое, страшное. Кожа на этом лице побелела, как пергамент, и сделалась очень ровной. Пропали мелкие морщины на лбу. Пропали глубокие морщины, тянувшиеся от носа к углам рта. Брови почти вылезли. Глаза были закрыты, вернее – зашиты, крупными неровными стежками. Губы никто не зашивал, и потому они искривились в странной, ни на что не похожей усмешке, показывая и верхний, и нижний ряд зубов.

Влад увидел знакомые длинные чёрные усы, но поникшие и спутанные. Увидел волосы, которые прилипли к макушке, будто их приклеивали. И вот тогда княжич понял всё окончательно – он видел перед собой не голову, а чучело, которое делают, если голову придётся далеко везти. «Как?! – подумал Влад. – Из отцовой головы – чучело?! Мой отец мёртв? И теперь это чучело – то, что от него осталось?! Почему он умер? И кто посмел так надругаться над его останками?! Кто?!»

Раду заревел в голос, так что один из дворцовых слуг подбежал и зажал мальчику рот, всё-таки оставив свободным нос, чтобы не перекрыть дыхание, а между тем другой слуга, стоявший рядом с султаном, громко повторял слова своего повелителя, чтобы присутствующие не напрягали слух.

– Великий султан говорит, что эту голову прислал свинья Юнус, предводитель венгров! – прозвучало по-турецки.

Влад понял, что голову прислал Янош Гуньяди, которого турки называли именно так – Юнус. Княжич с трудом осознавал происходящее – не верил глазам и не верил ушам. За два года жизни в Турции он уже хорошо выучил турецкий язык, но в те минуты казалось, что знания подвели. То, что говорил слуга, стоявший рядом с султаном, не могло быть правдой. «Наверное, я что-то не так расслышал», – думал княжич, а слуга всё продолжал говорить, и из слов слуги следовало, что месяц назад, в декабре, Янош Гуньяди пришел в Румынию с войском.

Войско было то самое, которое княжич видел, когда гостил у Гуньяди в замке. Шесть тысяч наёмников и три тысячи воинов, собранных вассалами Яноша. Получилось на тысячу больше, чем румынская рать, но отец Влада всё равно захотел сразиться и не слушал увещеваний.

– Государь, не повторяй той ошибки, которую совершил Александру Алдя, – упорно твердили ему бояре-жупаны, но князь неизменно отвечал:

– Хватит поминать моего младшего брата! Лучше вспомните о своих сыновьях, которых я вам привёз, и о моих сыновьях, которые заняли место ваших! Вспомните о клятве верности, которую вы принесли мне повторно в турецком лагере.

Отец Влада думал, что, вернув боярских сыновей из плена, укрепил свой авторитет и власть, но всё оказалось наоборот. Теперь бояре не боялись ссориться с султаном, а вот ссориться с венграми, чья армия стояла у румынской границы, боялись.

Всякий раз, думая об этой истории, Влад вспоминал поучающие слова Яноша Гуньяди: «Благодарность – это блюдо, которое очень быстро остывает». Впервые услышав эти слова во время давнего разговора в коридоре замка Гуньяд, княжич даже не подозревал, что они окажутся пророческими. А расчётливый и безжалостный венгр оказался прав – благодарность бояр очень быстро остыла, и вопреки государевой воле они решили избежать войны.

Правда, так решили не все. Нан, несмотря на свою прежнюю строптивость, остался верен своему государю, а вот Тудор и большинство тех жупанов, которые были обязаны отцу Влада своим возвышением, сделались трусливы. Тудор и его товарищи обросли имуществом, вкусили жизненных удовольствий и совсем не хотели умирать на поле битвы.

«Даже если победим нынешних врагов, из-за гор будут приходить всё новые и новые», – подумали отцовы приближённые и почли за лучшее обойтись малой жертвой, то есть самим убить своего государя, неугодного венграм. Как средство выбрали яд, а Нан не смог ничего сделать.

Отец Влада умер двадцать пятого числа, в Рождественские святки. «Понимал ли он, что происходит? – спрашивал себя Влад. – Понимал ли он, отчего так болит нутро? Понимал ли, отчего ноги подкашиваются, и перед глазами всё плывёт? Понимал ли, что умирает? Или из последних сил превозмогал нежданно свалившуюся на него “хворь” и думал лишь о том, что должен воевать? Ведь он должен был – ради сыновей, оставшихся у султана».

Отец Влада чувствовал себя плохо ещё в начале похода, а в деревушке Былтэнь, немного не доехав до города Тыргу-Жиу, слёг совсем. «Наверное, – предполагал Влад, – его устроили в доме местного старосты, положили на постель, растворили окна, чтобы хоть немного унять жар. Наверное, больной временами затихал, измученный приступами рвоты, а затем открывал глаза. Наверное, он порывался встать, не отдавая себе отчёта, ночь за окнами или день, постоянно спрашивал, который час и где венгры. А некий слуга, зная, что господин никогда уже не встанет, успокаивал и говорил: «Сейчас можно отдохнуть… можно, потому что в Рождество не воюют. А вот завтра…» «Завтра», – наверное, повторял отец, но для него завтра не наступило».

Отец Влада даже не исповедовался перед смертью. Он говорил, что не имеет права умереть, поэтому священника пригласили к почти бездыханному телу.

На том и закончился последний отцовский поход, а Янош Гуньяди, узнав обо всём, сказал, что даже мёртвый изменник не должен уйти от возмездия. Приговор – отсечение головы – исполнили над трупом. Румынская рать вернулась в столицу, везя с собой обезглавленное тело, а затем оно отправилось к месту погребения.

Влад мысленным взором наблюдал, как обезглавленное тело заворачивают в ковёр, кладут на повозку и везут. «Конь должен был чуять мертвеца, – думал княжич, – должен был чуять, и поэтому во время движения наверняка прижимал уши, то и дело сбиваясь с рыси на галоп. Кони, когда пугаются, так глупы – не понимают, что никто не может убежать от ноши, которую сам тащит».

Тело похоронили в монастыре Снагов, ведь щедрые дары, которые отец Влада когда-то дал этому монастырю, заметно превышали сумму расходов на заупокойную службу, поминальные молитвы и прочее.

Старший брат Влада, Мирча, не присутствовал на погребении, потому что к тому времени сам уже был погребён. Ходили слухи, что он был похоронен заживо, ну а вслед за Мирчей так или иначе умерли все бояре, которые осмелились заявить, что хотят видеть новым государем именно Мирчу, а не кого-то, кого предложит Янош Гуньяди. Умер и боярин Нан, а когда несогласных не осталось, новым румынским князем с помощью Яноша Гуньяди стал очередной проходимец, причислявший себя к роду румынских князей5151
  Поход Яноша Гуньяди (Хуньяди) в Румынию состоялся в декабре 1446 года. Сын Дракула-старшего, Мирча, умер чуть позднее, в январе.


[Закрыть].

«Что же это, Господь? – молился семнадцатилетний Влад, когда после страшного рассказа, услышанного в тронной зале, вернулся, а точнее, прибрёл в свои покои. – Почему земля не поглотила этого выродка Гуньяди и предателей-жупанов?! Почему они продолжают жить и здравствовать?! Почему?»

Влад не слышал ответов, а слышал лишь всхлипы младшего брата, который припал к нему, уткнувшись Владу в бок и даже не спрашивая, может ли старший брат его утешить. Сидеть братьям приходилось на полу, и потому их позы были почти такие, как если бы оба стояли на коленях.

Немного приподнявшись, старший княжич поджал под себя обе ноги, чтобы действительно принять коленопреклонённую позу. Он надеялся, что так его обращение к Богу дойдёт лучше, а Раду не замечал, что делает брат, и только ещё крепче прижался к нему, обхватив обеими руками.

Вокруг царил серый сумрак, который не могла рассеять маленькая лампа, стоявшая в стенной нише. Огонёк лампы дрожал, как пламя церковной свечи, и, наверное, поэтому Влад верил, что может быть услышан. «Я знаю, Господь, – мысленно говорил он. – Ты наказываешь лишь тех, кого любишь, а у тех, от кого Ты отвернулся, жизнь легка и беззаботна. Ты говорил это устами апостола Павла в послании к евреям. Да, Ты говорил так, но почему же для меня эти слова звучат, как насмешка? Они не приносят утешения, а ведь слово Господа должно утешать. Объясни мне, Господи, простыми словами – как могло случиться то, что случилось?»

Конечно, Влад не надеялся, что раздастся трубный глас, ведь премудрый монах отец Антим когда-то объяснял ему, что Бог чаще всего обращается к человеку не словами, а через некое событие. Помня об этом, княжич оглядывался вокруг, надеясь увидеть ответ хотя бы в огоньке лампы, который мог бы вспыхнуть как-нибудь особенно ярко или вдруг погаснуть, однако ничего такого не происходило. Возможно, Бог медлил с ответом, однако Влад желал ответов немедленно!

Не видя знаков, княжич стал надеяться, что услышит ответы в своей голове, однако вместо ответов на ум приходили отрывки из священных текстов, подходящие по случаю: «Не судите, да не судимы будете».

«Я знаю, Господь, – с горечью повторял осиротевший княжич. – Не моё дело – судить этих гнусных людей, убивших моего отца. Это не моё дело, потому что того, кто судит, будут судить тем же самым судом. Так суди меня вместе с ними, Господи! Суди! И пусть я получу сполна всё, что заслужил, но и они получат! Я знаю, что много раз успел провиниться перед Тобой, и готов ответить за это, но если мой отец будет отмщён, я приму своё наказание с радостью».

При жизни отец Влада именовал себя: «Во Христа Бога верующий и благочестивый, и христолюбивый, и Богом помазанный воевода, милостью Божьею и Божьим благим произволением обладатель и господин…» Княжич не раз видел эти слова в отцовых грамотах, написанных на славянском языке – видел настолько часто, что перестал задумываться над их значением. А ведь они явно оказывались там не спроста, потому что мало кто из прежних румынских государей вставлял в свои грамоты столько слов о Боге. Возможно, отец Влада таким образом хотел уравновесить присутствие Бога и дьявола в своей жизни.

«Господь, мой отец помнил о Тебе каждую минуту! – мысленно восклицал княжич. – Неужели это ничего не значит? Неужели имеет значение только то, что в народной памяти он остался как государь Дракул – государь, приручивший дьявола? Поэтому Ты не захотел совершить возмездие, Господь? Поэтому?»