Текст книги "Время дракона"

Жена крестьянина ничего не сказала. Она поклонилась и медленно попятилась от князя, как-то странно улыбаясь, будто с хитрецой.

Заметив хитрое выражение, Влад вдруг заподозрил, что именно крестьянка придумала привести на суд корову. «Придумала, а теперь радуется, что затея удалась, – сказал себе правитель. – Наверное, эта затея и понравилась дракону. А что, как не это, могло ему понравиться?»

Чешуйчатая шавка не спешила ответить на размышления хозяина. Будто хотела, чтобы он сам догадался. Дракон бегал вокруг коровницы, приветливо вилял хвостом и постоянно оглядывался на Влада:

– Ну, посмотри на неё! Посмотри! Неужели не замечаешь?

И вот тут в улыбке крестьянки князю почудилось что-то знакомое. Саму эту женщину он видел впервые – тут не могло быть сомнений, но хитроватое выражение лица князь явно наблюдал прежде у кого-то другого, причём так давно, что почти забыл. Влад силился понять, кого же напомнила ему пронырливая коровница, а между тем просители почти скрылись в толпе. Священник исчез быстрее всех, потому что его ничто не задерживало, а вот крестьянин с женой немного замешкались, потому что были обременены имуществом.

«Где же я видел эту улыбку? У кого?» – спрашивал себя Влад и вдруг вспомнил. Теперь ему сделалось понятно, почему змей помахивал хвостом совсем как собака, которая учуяла родной запах.

Только что Влад считал себя пойманным «пронырливой бабой», а ведь никто его не подлавливал, потому что крестьянка пробралась к нему хитростью. Влад мог бы разгневаться, как он недавно гневался на двух братьев-земледельцев, говоря им «вы меня обманули», однако в этот раз правитель повёл себя иначе – а всё потому, что, глядя на крестьянку, вспомнил о своей матери. Да, именно о ней!

Поняв, кого напоминает ему коровница, государь поначалу удивился, ведь на первый взгляд между белолицей государыней, всегда державшей себя достойно, и хамоватой краснолицей простолюдинкой не удалось бы найти ничего общего. И всё же сходство нашлось! Обе умели хитрить и обе отличались бойким характером.

Нынешняя крестьянка была бесстрашной – не побоялась хитрить с самим государем. А ведь матери Влада тоже однажды пришлось проявить бесстрашие по отношению к человеку, который стоял заметно выше её. Она отправилась с прошением к королю Жигмонду, который обладал огромной властью – такой властью, что не обязан был считаться с какой-то дочерью молдавского князя. Матери Влада в тот раз пришлось изворачиваться, потому что требовать она не могла, и вот теперь её сын, помня ту давнюю историю, не смог отказать другой просительнице.

Как видно, змей и впрямь выражал тайные мысли своего хозяина. Недаром же тварь обрадовалась, глядя на коровницу. А теперь радовался и Влад. «Бывают же встречи!» – думал он.

* * *

«Повезло мужу, у которого жёна пронырливая, – много лет назад обмолвился отец Влада, рассказывая сыновьям ещё одну историю из своей жизни. – Такая супруга – настоящее золото. Знайте, сынки, что мама у вас – золото. Однажды я прогневал Жигмонда, а она выпросила для меня прощение, да так ловко всё сделала, что никто не смог бы лучше».

Влад впервые услышал эти слова, когда родитель уже сделался князем и перевёз семью из Сигишоары в тогдашнюю румынскую столицу – город Тырговиште. Там, во дворце, в один из вечеров прозвучал новый рассказ. Правда, говорилось тогда не столько о матери, сколько о том, как люди держат или нарушают данное другому человеку обещание.

По характеру новая история чем-то напоминала одну из прежних – про дедушкины наставления и про сватовство. Она состояла в равной степени из грустных и весёлых кусков, но заканчивалось всё хорошо, так что Влад любил её слушать.

По большому счёту он с охотой внимал любой истории, ведь вечерние отцовы рассказы стали единственным, что после переезда в Тырговиште осталось от прежних времён. Прочая жизнь изменилась, и к ней приходилось приноравливаться.

Переехав в Тырговиште, малолетний Влад и его брат Мирча с трудом привыкали к тому, что теперь живут не в тесном доме, а в большом дворце. По сравнению с прежним жильём новые хоромы казались огромными, и в многочисленных комнатах ничего не стоило потеряться, ведь эти помещения выглядели почти одинаково. Некоторые украшала настенная роспись, но в основном они были очень простыми, похожими друг на друга – чисто побеленные, с деревянными полами, узкими окошками и низкими дверями. «Комнаты, комнаты, комнаты! – думал малолетний Влад. – Зачем их столько?»

Прежде он жил в одной комнате с Мирчей, а теперь братья жили порознь, и у каждого появились свои челядинцы, денно и нощно заботившиеся о вверенном княжиче. Случалось, Влад просыпался ночью. В прежние времена вид мирно спящего старшего брата успокаивал младшего и помогал снова уснуть, а теперь младший просыпался один и сидел в темноте, тараща глаза, как сова, после чего снова ложился, но сон не шёл. Если Влад начинал ворочаться с боку на бок или вставал, чтобы глянуть в окошко, то появлялся слуга, который, ночуя за дверью, слышал шорохи и скрипы.

– Чего не спишь-то, господин? – сонным голосом спрашивал челядинец. – Может, принести воды испить или чего другое надо?

– Нет, не надо, – отвечал Влад.

В прежние времена, живя в Сигишоаре, вся семья ела за общим столом, за которым сидели даже слуги. Теперь же братья ели вдвоём, а родители – в своих покоях. «Комнаты, комнаты, комнаты!» – ворчал про себя Влад.

Назначение некоторых помещений всё-таки казалось понятно. Например, большая зала была нужна, чтобы правитель мог сидеть там и советоваться со своими боярами-жупанами. В той же зале проходили приёмы послов и прочих важных гостей. Не менее полезной казалась государева канцелярия. Подвал для хранения казны тоже имел ясное назначение, ведь там поселились мелкие драконы с завязанными хвостами, изображённые на монетах. В другом подвале, где хранилось ценное оружие и доспехи, нашёл прибежище большой серебристый змей, по-прежнему любивший прятаться в ножнах отцова меча.

Влад однажды сказал родителю:

– Ты драконов запер на ключ.

В те времена княжич уже достаточно подрос, чтобы понимать – чешуйчатые существа оживают только в его воображении, но мальчику нравилось представлять их живыми, да и отец охотно поддержал игру сына, ответив:

– Да, я закрыл их.

– А зачем ты закрыл большого? – спросил Влад. – Большой ведь никуда не убежит.

– Не убежит, но сейчас он мне без надобности.

– А зачем ты запер маленьких? Они ведь тебе нужны.

– Да, нужны, но они любят расползаться по чужим рукам без моего ведома, – усмехнулся родитель. – Приходится маленьких тоже запирать.

– А совсем маленького ты не запер, – заметил сын.

– Совсем маленького? – не понял родитель. – Это которого?

– Который у тебя на шее. – Княжич показал пальцем.

– Да, этого я не запер. Он всегда при мне. На всякий случай.

Подвалы делали своё дело – сдерживали драконов – ведь большой серебристый змей не являлся Владу, как явился тогда, в Сигишоаре, поэтому существование подвалов мальчик всецело одобрял.

В то же время он не одобрял разграничение дворца на две части: мужскую и женскую. По мнению княжича, такое деление не приносило пользы. Для чего, скажите на милость, матери надо жить вдали от мужа и сыновей? Зачем? Она могла бы жить у них под боком, ведь ей и её служанкам требовалось совсем мало комнат: для сна, для обедов, для хранения нарядов, для рукоделия и прочих скромных развлечений, а также для приёма посетителей. Вот и всё! И не для чего расселяться!

Тем не менее обычай требовал расселиться, и в результате сыновьям, чтобы повидаться с матерью, приходилось преодолевать не один и не два длинных коридора. Вдобавок полагалось известить «государыню» о своём приходе заранее, а то можно было и не застать, ведь она присматривала за всем огромным дворцовым хозяйством: прачечной, кухней, кладовыми, скотным двором, птичьим двором, огородами, садами, прудами с рыбой… Хорошо ещё, что за конюшней и псарней присматривали отдельные люди – всё-таки облегчение от забот. Раньше, живя в Сигишоаре, дети говорили с матерью каждый день, даже если не желали, а в Тырговиште могло так случиться, что они несколько дней кряду не слышали от неё ни слова, а видели только на богослужениях.

Здешние богослужения лишь отдалённо напоминали Владу прежние, домашние, которые устраивал отец Антим. После переезда в Тырговиште семья начала посещать храм, построенный близ дворца нарочно для знатных прихожан, и здание это, почти лишённое окон, сильно отличалось от светлой столовой в Сигишоаре. Святые и небожители, изображённые на стенах и сводах церкви, смотрели на людей строгими взглядами, и, наверное, поэтому в храме всё было основательней и строже – даже разделение мужчин и женщин.

Во времена, когда отец Антим совершал богослужения в столовой, мужчины стремились встать правее от того места, где он священнодействовал, а женщины – левее, но из-за тесноты разделение почти не получалось, поэтому Влад со старшим братом стоял так близко от матери, что мог рукой дотянуться. А вот в церкви между мужской и женской толпой даже оставался проход. Братья смотрели влево и видели – вон, окружённая жёнами жупанов, стоит мать. Она даже не замечала, что сыновья на неё смотрят. Впрочем, с отцом тоже удавалось поговорить не каждый день, ведь почти всё время у детей занимало учение.

По сравненью с тем, что Влад с братом изучали в Сигишоаре, количество предметов увеличилось. Раньше было всего три: славянская грамота, Закон Божий и математика. Все три науки преподавал отец Антим, тративший на это много сил, и потому княжичи были удивлены, когда по приезде в Тырговиште священник объявил, что помимо прежних наук станет преподавать две новых – риторику и логику.

Наверное, он сохранил и даже расширил свои обязанности учителя из-за своих глубоких познаний, ведь другого такого знающего человека найти было бы трудно, несмотря на то что в Тырговиште хватало желающих услужить семье нового государя.

Кроме того, отец Антим, хоть и не совершал больше церковных служб, остался духовником для всей государевой семьи. Не случайно изучение Закона Божьего всегда заканчивалось для детей исповедью. Наставник завершал уроки одними и теми же словами:

– А теперь, чады, когда мы разобрали такой важный вопрос, подумайте о себе. Вдруг вспомните некий свой проступок, связанный с сим вопросом. Если знаете за собой что-либо, о чём вы мне прежде не говорили, то исповедайтесь сейчас, дабы не осталось даже малого сорняка в вашей душе.

Ученики честно задумывались, и если что-то такое всплывало в памяти, то признавались:

– У меня есть сорняк.

Священник кротко просил одного из братьев, чтобы обождал некоторое время за дверью. Другой же брат исповедовался. Если «сорняки» обнаруживались у обоих, то затем каялся второй брат.

К сожалению, этим заканчивались только уроки Закона Божьего, но не учебный день, который длился много часов, ведь княжеским сыновьям приходилось изучать не только науки отца Антима, но и ряд других. Например, деяния прежних румынских государей, историю других народов и стран, а также воинское дело, которое в свою очередь делилось на три отдельные науки – умение сражаться пешим, умение сражаться на коне и умение повелевать войском так, чтобы привести его к победе.

Новые предметы оказались занятными, но Влад втайне желал, чтобы их количество уменьшилось, потому что учение утомляло, а свободного времени оставалось так мало, что иногда этим временем даже не хотелось воспользоваться. К чему начинать игру, если всё равно не успеешь доиграть до конца?

В довершение всего Владу с братом больше не позволялось выходить одним в город. В Сигишоаре они гуляли по улицам, не стесняемые высоким положением своего отца, а по Тырговиште запрещалось так бродить, ведь княжеским сыновьям это было «не по чину».

Единственное, что осталось от прежних времён – вечерние отцовы рассказы. Когда за окнами сгущались сумерки, родитель мог явиться к детям и сказать:

– Давайте-ка сходим в гости к вашей маме.

Случалось такое редко и всегда неожиданно, но тем радостнее казалось идти длинными коридорами, зная, что мать в своих покоях уже накрыла стол и ждёт, когда муж с сыновьями явится. На один вечер она переставала быть вечно занятой государыней, и отец тоже забывал о своих делах. Всё становилось как раньше – по-простому.

Однажды за вечерним застольем рассказчик оглядел сыновей и, хитро прищурившись, произнёс:

– Выбирайте, что желаете послушать. Старую историю или новую?

– Можно и новую, – бойко ответил Мирча, а Влад кивнул.

– Тогда расскажу вам, как давным-давно случалось мне гостить у турок, – начал отец.

Дети поняли, что не ошиблись с выбором истории, и принялись расспрашивать:

– А это было страшно?

– Поначалу – да, – ответил родитель, – но отказаться ехать к туркам я не мог, потому что отказ стал бы нарушением обещания, которое я дал вашему деду. – На этом слове повествователь приостановился, а затем спросил отпрысков: – Надеюсь, вы не забыли наставлений вашего деда, великого государя Мирчи? Брат должен во всём помогать брату. Помните? Ваш дед взял с меня слово, что я буду следовать наставлениям. А когда ваш дед умер, пришла для меня пора выполнить обещание.

Видя, что сыновья всё помнят, рассказчик продолжал:

– Я помогал, чем мог, своему старшему брату, который сделался новым румынским государем. И вот однажды зовёт он меня и говорит: «Настала осень. Мы должны заплатить положенную дань турецкому султану». Я отвечаю: «Если есть деньги, то давай заплатим». А мой брат объяснил: «Деньги собраны, подарки для великих и малых турецких начальников тоже готовы. Но кто отвезёт всё это в Турецкую землю? В прошлом году, пока ещё был жив наш батюшка, отвозил я. А теперь кто повезёт? Придётся это делать тебе».

– Но разве твой брат не мог поехать сам, как всегда? – удивлённо спросил малолетний Мирча.

– Не мог, – ответил родитель.

– Почему не мог? – продолжал удивляться сын. – Оставил бы все государевы дела тебе, а сам поехал бы к туркам. Или твой брат боялся оставлять тебя на государстве?

Отец улыбнулся:

– Ты умнеешь день ото дня, Мирчулике. Правильно подметил, что мой брат боялся. Чего именно боялся мой брат, мне не известно, но тогда я не думал об этом вовсе. Думалось мне другое – что я получил очень важное задание и что следует выполнить всё наилучшим образом. К тому же мне хотелось посмотреть на султана. Я думал: «Увижу человека, который победил моего отца в войне, отобрал приморские земли и принудил платить дань. Наверное, султан весьма искусный военачальник, и мне следует у него поучиться».

Малолетний Мирча тоже хотел узнать, как же турки сумели победить его тезоименитого деда Мирчу Великого, поэтому принялся выспрашивать:

– И что за человек оказался султан?

– В первую встречу я этого до конца не понял, – отвечал родитель. – Я лишь увидел, что он ещё не стар, но и не молод – ему было больше сорока лет. А ещё я увидел, что глаза у султана узкие и раскосые. От этого казалось, что тот щурится и замышляет злые козни. Султан знал, что я не понимаю по-турецки, и потому сам он молчал. Со мной говорили его слуги. Они спрашивали быстро и ждали быстрых ответов. Судя по всему, турецкий правитель не любил тратить зря ни одной минуты. Все вокруг него ходили не обычным шагом, а семенили или даже бегали.

– А о чём тебя спрашивали? – выпытывал малолетний Мирча.

– Мне велели ещё раз назваться и объяснить, почему дань привёз я, а не мой старший брат. Я назвался и сказал, что считаюсь первым помощником своего брата во всех делах.

– Подожди, отец, – озадаченно произнёс Мирча. – Ты сказал «велели»? Как это турецкие сановники могли приказывать тебе? Ты же был посол!

– Вот так турки обращаются с послами.

– Со всеми?

– С послами, которые привозят дань, – пояснил рассказчик. – Поэтому я не обижался. Послы не имеют права обижаться или гневаться, а вот принимающая сторона – другое дело. К счастью, турецкий правитель не гневался, однако дал понять, что в следующий раз я должен приехать со своим старшим братом, а иначе будет плохо. Я опечалился, однако приободрился, когда мне поднесли в подарок от султана парчовый кафтан. А затем я удивился, потому что мне поднесли ещё один подарок – кошелёк с деньгами. Получалось, что я привёз дань, а мне подарили часть дани назад. «В чём смысл?» – думал я, но позже мне объяснили, что таков обычай. Всякий, кто приезжает к турецкому двору, считается гостем и не должен тратиться на постой. Я же остановился в городе, а не во дворце, поэтому мне просто возместили мои траты.

– А старший брат похвалил тебя, когда ты вернулся? – продолжал спрашивать отца старший сын.

– Мирчулике, ты снова радуешь меня, – улыбнулся рассказчик. – Ты задаёшь правильные вопросы. Вот тебе ответ для размышлений – мой брат не похвалил меня. Когда я вернулся, мой брат сказал только одно: «Обошлось, слава богу». Но на следующий год, когда пришла осень и потребовалось снова отвезти дань, мой брат стал меня укорять и сказал: «Ты должен был убедить султана, что мне незачем ездить к нему, но ты не убедил. Это твоя оплошность. Поэтому сейчас поезжай и исправляй её». Я сказал: «Брат, нам обоим может стать плохо, если мы не приедем вместе», но тот не слушал. Он передал мне ещё больше дорогих подарков для великих и малых турецких начальников, но сам никуда не поехал.

– Отец, – перебил Мирча, – ты сказал, что твой брат тебя не похвалил, и чтобы я поразмыслил над этим. Я уже поразмыслил. Хочешь сейчас узнать, что я думаю?

– Да, – ответил родитель. – Наверное, и остальным интересно узнать, что же ты думаешь.

Владу в тот момент стало не интересно, а завидно. Мирча был старше на неполные два года, но с недавних пор эта разница в возрасте сделалась неодолимой пропастью между братьями. Раньше пропасть казалась Владу узкой канавой, ведь когда тебе пять лет, а твоему брату семь, ты можешь сравняться с ним и в учении, и в играх, если хорошенько постараешься. В дальнейшем, когда младшему исполнилось семь, а старшему – девять, канава расширилась, но младший не оставлял попыток успеть за старшим. Всё изменилось, когда Владу стало девять, а его брату – одиннадцать, потому что старший вдруг начал превосходить младшего так, что не догонишь, как ни старайся.

Влад чувствовал зависть, когда видел, что Мирча не просто перебивает отца по всегдашнему обыкновению, но задаёт умные и правильные вопросы. Когда родитель отвечал на эти вопросы, младшенький понимал, почему они заданы, но спросить что-нибудь такое же умное не мог. Вернее, мог бы, но не сразу. «Эх! – думал он. – Вот если б отец велел сначала дослушать историю до конца, а на следующее утро спрашивать – вот тогда я бы придумал, что спросить. Даже если б ради этого пришлось не спать целую ночь! Но так много времени никто не даст».

Так много времени не было ни на одном уроке – ни на одном, где братья, сидя рядом, слушали объяснение учителей. Старший схватывал всё налету, а младший – нет. Владу требовалось время, чтоб понять, и он всё соображал, соображал, а утром следующего дня просыпался, и мысль становилась ясна, но это было уже не важно. Начинался новый день, новый урок, и на этом уроке Влад снова оказывался непонятливым, а его брат казался всё умнее и умнее.

Когда приходил час для занятий воинским делом, младший княжич опять был вторым. Дядька вооружал его и Мирчу деревянными мечами, ставил друг напротив друга – дескать, деритесь. «А как драться? – думал Влад. – Кто мал, тот не победит силой – только хитростью, но все мои хитрости известны Мирче наперёд. Ведь он сам учил меня, как увернуться, чтоб по лицу не получить, и как ставить подножки, и куда ударить больнее».

Ничего не менялось и тогда, когда братья пробовали сражаться верхом. Обоим княжичам давали смирных коней, меринов, но у Влада конь оказывался не только смирным, но и трусливым. Пока княжичи, сидя в седле, пытались нанести друг другу удары, у младшего четвероногий помощник всё время отступал.

Учитель, бывалый вояка, неизменно говорил Владу:

– Твой конь не виноват. Он отступает потому, что ты сам робеешь.

Ученик не верил, но однажды учитель велел ему слезть, сам уселся на «трусливого» мерина, взял деревянный меч, сильно стиснул коня ногами, подобрал повод покороче… И вдруг животные стали вести себя наоборот – учитель не успел даже подъехать к Мирче, как у того конь попятился и приготовился удирать, а вот недавний четвероногий «трус» вёл себя крайне смело.

– Видишь, кто тут на самом деле робеет? – усмехнулся бывалый вояка.

Влад понял, однако под ним конь неизменно отступал. Успехи появились лишь тогда, когда противником девятилетнего княжича стал не старший брат, а мальчик-ровесник.

Вот почему младшенький, слушая, как Мирча задаёт отцу умные вопросы, даже не пытался соревноваться – просто сидел и с завистью слушал.

– Наверное, и остальным интересно узнать, что же ты думаешь, – сказал родитель своему старшему сыну.

– Я думаю, отец, – произнёс Мирча, – что посылать тебя к туркам одного было неправильно. Я думаю, твой старший брат нарушил слово, которое дал нашему дедушке. Ведь дедушка хотел, чтоб его сыновья жили в мире, а твой старший брат поступал так, как будто поссорился с тобой и желал тебе зла. Но ты вёл себя правильно. Ты не давал повода для обиды и не отказывался по второму разу ехать к туркам в одиночку… А ведь мог бы отказаться.

– Да, наверное, мог бы, – ответил отец, – но я не подозревал своего брата в злых намерениях и к тому же полагал, что отказываться от опасных поручений – позор и бесчестие. Думаю, у моего старшего брата имелись причины поступать так, как он поступал. Не знаю, как поступил бы я сам на его месте…

Мать всё это время сидела за столом подле мужа и молчала, но, услышав рассуждения о чести и бесчестии, с грустью произнесла:

– У вас, мужчин, очень странные понятия о чести и позоре. Что же это за честь такая, которая грозит гибелью? Не честь, а наказание.

Произнося это, мать странно смотрела на своего супруга, словно провожала в дальний путь и предвидела, что на пути встретятся многие опасности. Много лет назад она, наверное, смотрела так же, но ничего не говорила, потому что её всё равно не слушали.

– А что случилось дальше? – подал голос Влад.

– Дальше я снова поехал к туркам один, – продолжал отец, – но, прибыв в турецкую столицу, не пошёл сразу к султану, а сперва поговорил с его визирами, дарил им подарки и уверял, что мой брат остался дома не из упрямства, а из-за того, что боится потерять власть. «Если мой брат лишится власти, то султан, вероятнее всего, лишится дани», – говорил я. Визиры сочувственно качали головами, и это ободряло меня, но всё-таки я предстал перед турецким правителем с опаской.

– А тот что? – спросил малолетний Мирча.

– Тот молчал, как в прошлый раз, – продолжал родитель. – А слуги, что находились подле трона, сказали – султан рассержен на моего старшего брата и потерял к нему всякое доверие. Однако на меня этот гнев не распространялся. Более того – мне предложили помощь в свержении моего брата, если я пожелаю стать румынским государем. Я сначала не поверил ушам, но затем увидел, что султан, когда его слуги закончили говорить, начал хитро улыбаться.

– А что ты ответил? – в один голос спросили сыновья.

– Я низко поклонился, поблагодарил, но сказал, что никак не могу пойти против брата, потому что тем самым нарушу заветы своего отца, ныне покойного… Вот тогда я понял внутреннюю суть султана – он очень любил ссорить людей и в этих самых ссорах черпал свою силу, а в военном искусстве был не так уж сведущ.

Рассказчик вспоминал о случившемся без содрогания, но Мирча и Влад в страхе спросили:

– Отец, а султан разгневался на тебя?

Чтобы успокоить детей, родитель улыбнулся и даже хмыкнул в усы:

– Нет, турецкий правитель совсем не разгневался. Когда ему перевели мои речи, он произнёс что-то, что звучало очень складно, как поговорка. Позже я узнал её перевод: «Иногда Аллах делает разумными даже христиан», – но в тот день мне ничего не объясняли, лишь передали султанское повеление: «Будешь жить при нашем дворе как почётный гость, и отказаться от этой милости нельзя». Я остался. А турецкое гостеприимство было таково, что я не мог подать о себе вестей никому. Не мог послать письмо даже вашей маме.

– А я места себе не находила, – принялась жаловаться мать. – Я и в первый-то раз, когда ваш отец отвозил дань, боялась. Только-только отшумела свадьба, только-только переехали мы с вашим отцом в новый дом, который был подарен вашим дедом Мирчей, только-только устроились, как посыпались несчастья одно за другим. Сначала государь Мирча умер. После этого наступила пора отвозить дань. Я говорила вашему отцу: «Зачем ты едешь? Ты собрался сделать меня вдовой вскоре после свадьбы?» А он только отмахивался. И во второй раз, когда собрался к султану, отмахивался так же.

На слове «отмахивался» отец только хмыкал, мать, слушая, как муж над ней посмеивается, вздохнула, а малолетний Мирча удивился:

– Отец, а почему так получилось с письмами? Разве в Турции гостям не разрешено слать вести домой?

– Может быть по-всякому, – пояснил родитель. – В моём случае передавать послания запретили, потому что султан задумал идти на моего брата войной. То, что войны не миновать, стало ясно ещё в тот день, когда мне предложили сделаться государем, а турецкий правитель видел, что я понимаю его планы, и потому не позволял мне слать письма – не хотел, чтобы я рассказал кому-нибудь о грядущей войне.

– Но ведь твой старший брат мог сам догадаться, что будет война, раз ты не вернулся, – заметил Мирча.

– Одно дело – догадываться, а другое дело – получить об этом достоверные сведения, – возразил отец, но тут же похвалил: – Мирчулике, ты радуешь меня всё больше и больше. Тебе пока не хватает опыта, чтобы делать правильные выводы, но ты мыслишь в верном направлении. Я думаю, из тебя выйдет хороший государь.

Слушая, как хвалят старшего брата, Влад совсем сник, но, поскольку братья сидели рядом, родитель не мог не заметить настроение младшего сына:

– А ты, Влад, не завидуй старшему. Быть младшим тоже хорошо. Вспомни – я ведь тоже был у своего отца вторым сыном. Разве мне жилось плохо?

– Ты жил хорошо и интересно, – пробормотал девятилетний княжич.

– Вот и ты будешь жить так же, если последуешь заветам твоего дедушки, – сказал отец.

Ненадолго воцарилось молчание, которое прервал новый вопрос бойкого Мирчи:

– А что случилось дальше? Война началась?

– Война началась весной следующего года, – продолжал родитель. – Султан взял меня с собой в поход, поэтому я наблюдал битву и видел, как мой брат проиграл. Вскоре после этого я получил весть о смерти брата. Передавали, что он пал в бою…2121
  Михай (Михаил), старший сын Мирчи Старого, ставший князем в 1418 году, умер в апреле – мае 1420 года на поле битвы.


[Закрыть] Но вот здесь всё непросто. Помните, я говорил вам, что у моего брата могли быть серьёзные причины не ездить по чужим землям? Когда я получил весть о его странной гибели, то призадумался.

– Отец, а почему смерть в бою считается странной? Почему? – удивились дети.

– Смерть в битве обычна для простого воина, – объяснил рассказчик, – а для государя это конец странный. Государь гибнет, только если вся его рать полегла на поле брани. Если же главный военачальник погиб, а войско отделалось малыми потерями – значит, была измена. В случае с моим старшим братом почти все воины уцелели, и вот тогда я решил: «Наверное, брат подозревал измену ещё давно и пытался дознаться, кто зачинщики. Он не мог никуда уехать, пока не дознается, ведь иначе началась бы смута, поэтому и приходилось ему отправлять меня к туркам одного». Вот что я подумал. Можно ли считать, что завет вашего дедушки был нарушен? Не знаю. Знаю одно – если брат в чём-то провинился передо мной, то заплатил за это сверх всякой меры. Это меня очень печалило.

Влад вдруг вспомнил, как отец Антим рассказывал ему про седого государя Мирчу, чью смерть люди искренне оплакивали, а также про то, что вскоре после смерти старого государя старший сын покойного оказался предательски убит «злыми людьми». Священник рассказывал и про «лысого» князя, устроившегося на опустевшем престоле, так что Влад, сравнив свои давние знания с нынешним рассказом, смог показать сообразительность и спросил:

– Отец, а новым румынским государем стал твой дядя, который лысый?

– Всё верно, – кивнул повествователь. – Новым государем стал мой престарелый дядя, успевший облысеть… А откуда ты это знаешь? Тебе говорили учителя?

– Отец Антим рассказывал, – признался младший сын. – И он тоже считает, что твоего брата убили изменники.

Родитель преисполнился любопытства и, наверное, хотел спросить у младшего отпрыска ещё что-нибудь, но тут опять встрял Мирча Малый:

– Отец, а что ты делал, когда твой брат умер?

– Что же я мог делать? – отозвался отец, вынужденно продолжая повествование и отвлекаясь от разговора с Владом. – Я ведь оставался гостем султана, поэтому делать ничего не мог. Единственное, что мне удалось, так это послать письмо к вашей маме. Я сообщил, что жив и здоров, а больше мне нечем было её порадовать. Даже не получилось проверить, дошло ей это письмо или нет.

– Дошло, – вздохнула мать. – А после этого ваш отец пропал на два с половиной года. Я надеялась от него новое письмо получить, ждала и всё прислушивалась, не стукнут ли в ворота. Кто бы ни постучал – я сама открывала, надеялась, что это весть принесли, но нет. Ко мне заявлялись разные торговцы, а случалось – приходили челядинцы с чужих домов, чтобы передать приглашение на свадьбу или на крестины…

– А почему отец пропал так надолго? – опечалились дети, глядя на мать.

– Да потому что я никак не мог отвязаться от турецкого гостеприимства, – усмехнулся рассказчик, желая этой весёлой усмешкой подбодрить сыновей. – Султан всё держал меня при себе, будто я приносил ему удачу в делах. Иногда он задавал мне вопросы и веселился от моих ответов, и неизменно говорил что-то, что звучало очень складно, как поговорка. Через год этот правитель умер, а власть принял его сын, который и по сей день властвует в Турецкой стране. Новый султан тоже возил меня всюду с собой, и не знаю, сколько могли длиться мои мытарства, если б он не пошёл войной на греков. Поход начался летом. Турки встали под стенами города Константинополиса и принялись его осаждать2222
  В 1421 году умер турецкий султан Мехмед Челеби. Новым султаном стал его сын Мурат, позднее получивший прозвище Дервиш. 15 июня 1422 года молодой султан начал осаду Константинополя.


[Закрыть]. А вы ведь знаете, что это за город?

– Это у греков самый большой город, – ответили дети. – А ещё там живёт патриарх, и там столица всего православного мира.

– Верно, – произнёс рассказчик. – Константинополис – особенный город, которому покровительствует Божья Матерь, так что взять его получится, только если она откажет в заступничестве. Вот почему я знал ещё до начала осады, что турки потерпят неудачу, ведь в городе есть храм Святой Софии, и если он окажется осквернённым, значит, последние времена настали. Если бы в ту пору кто-нибудь пророчествовал о конце времён, я бы, может, заволновался, но никто не пророчествовал, погода стояла хорошая, сильных гроз или других тревожных знамений не случалось, поэтому я рассчитал так: «Когда султан поймёт, что ему не взять этих стен, то повелит сворачивать лагерь и отходить. Будет большая суматоха, а я воспользуюсь ею, чтобы, дай Бог, как-нибудь перебежать к грекам». И сердце, и желудок звали меня туда. Во-первых, хотелось оказаться среди единоверцев, а, во-вторых, у греков я смог бы наконец поесть рыбки…