Текст книги "Время дракона"

– Я понимаю, что тобой движет, сыне, – повторил настоятель. – Ты хочешь попрощаться с покойным, потому что не смог присутствовать при погребении.

– Да, я желаю попрощаться, – спокойно ответил государь и добавил: – Вижу, мне осталось ждать недолго.

– Недолго, – услужливо улыбнулся отец Доментиан и велел «братьям», чтобы принимались за работу.

Для работы нужен был свет, поэтому двери в храм остались распахнутыми, и могила осветилась. Теперь от взора юного государя её скрывала не темнота, а чёрные рясы тех, кто суетился вокруг, скатывая ковры. Затем могилу заслонила спина монаха, который, засучив рукава, с помощью долота и молотка сбивал засохший раствор извести, заполнявший все щели между плитой и полом, а Влад всё вытягивал шею так и эдак, стремясь увидеть побольше.

Когда с освобождением щелей покончили, в самую широкую щель вставили два крюка на верёвках, после чего два рослых монаха взялись за эти верёвки и по команде третьего, только что работавшего долотом, разом потянули. Плита чуть повернулась, издав глухой скрежет.

Эти звуки, совсем не свойственные храму, казалось, на время вернули могилу в мир живых, а двое монахов продолжали тянуть за веревки, в то время как третий монах стоял с ломом наготове, чтобы, как только щель увеличится, подсунуть лом под плиту и ускорить движение надгробного камня.

Под камнем была тёмная яма. Свет из открытых дверей храма не достигал её дна, поэтому Влад мог лишь представить, что же находится на дне. Он видел, как отец Антим опустился возле ямы на колени, нагнулся и вынул оттуда бурое покрывало, которое, судя по всему, изначально имело красный цвет. Ткань сделалась очень ветхой и расползалась от малейшего натяжения. Лишь золотая вышивка, поблекшая, но отчётливо заметная, помогала ткани не расползтись совсем. Несомненно, это покрывало было наброшено на гроб – деревянный долблёный гроб.

Отец Антим бережно свернул покрывало и отнёс в сторону, а другие братья, которые только что возились с плитой, вопросительно посмотрели на настоятеля:

– Открывайте, – произнёс он, крестясь, и все в храме тоже осенили себя крестным знамением.

Наконец, из ямы извлекли крышку гроба. Монахи, которые это сделали, старались не смотреть вниз, будто боялись. И отец Доментиан тоже вёл себя боязливо. Со словами «приблизься, сыне» он указал юному государю на могилу, а сам поспешно отошёл в сторону.

«Чего они боятся? Вот уж не знал, что монахи боятся покойников», – подумал Влад, приближаясь, и тут ему в ноздри ударил сильный запах, похожий на тот, который бывает от застоявшейся воды. «Наверное, монахи не боятся, а просто воротят нос от запаха», – решил юный государь, но его самого зловоние не смутило. Он принял из рук отца Антима зажжённую свечу в подсвечнике, необходимую, чтобы осветить тёмное нутро могильной ямы, и встал на колени, потому что должен был опустить свечу как можно ниже.

Отец Антим опустился рядом:

– Если хочешь попрощаться с отцом, – кротко заметил монах, – то надо бы прощаться не с телом, а с душой. Но если ты так привязан к телу…

Влад, уже собравшийся заглянуть в яму, опять сделался недовольным:

– А ты сам не привязан? – резко спросил юный государь. – Меня укоряешь, а сам, как цепной пёс, сторожишь это тело. Ничто не мешает тебе возносить молитвы в любом другом месте, а не здесь.

Монах не стал спорить. Возможно, слова насчёт любого другого места он истолковал как предложение убираться прочь из обители, если что-то не нравится, а Влад, по правде говоря, и сам не мог бы сказать, что подразумевал в ту минуту. Бывший наставник мешал осмотреть могилу – вот и всё.

Между тем запах застоявшейся воды усиливался. Огонь свечи, опущенной в яму, дрогнул, колыхнулся, а затем вытянулся, превратившись в бледное подобие того пламени, которое было только что. «Может, покойный и вправду не хочет никому показываться?» – подумал Влад, но было поздно отступать, потому что в тусклом неровном свете уже различалось нечто округлое, накрытое чёрной шёлковой тканью. Наверное, раньше это и впрямь напоминало голову, но, после того как тело, два года пролежав в гробу, разрушилось и будто осело, сохранив форму только за счёт костей, глиняная голова казалась чересчур большой.

Возле головы лежала корона, но не та, в которой отец Влада когда-то проходил церемонию помазания, а другая, не золотая, без драгоценных камней, но всё же украшенная эмалью красно-коричневого цвета и бирюзой. С такими скромными коронами принято было хоронить всех государей, но в могиле также обнаружились вещи, не предусмотренные правилами.

Рядом с короной стоял золотой кубок5656
  В результате раскопок, проведённых в 1931 году в главной монастырской церкви Снагова, слева от входа была обнаружена безымянная могила – тело в деревянном долблёном гробу. На костях скелета сохранились фрагменты одежды – красного парчового кафтана. Рядом лежала корона, украшенная красно-коричневой эмалью и бирюзой. К рукаву кафтана был пришит золотой перстень. Также в могиле нашли помятый кубок.


[Закрыть], поэтому Влад, поднеся свечу совсем близко к нему, спросил:

– А это зачем?

– Мачеха твоя поставила, – тихо отвечал отец Антим, – есть такой обычай. Ставить в головах покойника кубок с водой, чтоб отлетевшая душа выкупалась, будто птичка, и, отмыв все свои грехи, полетела прямиком в рай.

– Брэилянка поставила? – насмешливо переспросил государь. – И ты ей не сказал, что это бесполезно?

– Да что говорить! – вздохнул монах. – Она проявляла то же упрямство, как ты сейчас. Если чего хотела, то насмерть упиралась. Твердила, что твой отец оставил ей наказ, как хочет быть погребённым, и что всё надо сделать согласно наказу. Твердила, что сама проследит.

– Значит, вы её и в монастырь пустили? Женщину в мужской монастырь? – продолжал спрашивать Влад.

– Да, – отвечал монах. – Как можно не пустить вдову ко гробу покойного мужа?! Твоя мачеха ведь явилась не просто так. Она обмывала тело. Она его обряжала.

Свечное пламя позволило увидеть парчовый кафтан – в прошлом наверняка алый, а сейчас коричневый. Оно осветило и тёмно-малиновые перчатки на руках покойного, и пусть руки в таких случаях скрывать было не принято, но нарушение правила легко объяснялось, ведь тело везли к месту погребения через полстраны. «Конечно, путешествие совпало с началом зимнего похолодания, и холод препятствовал посмертным изменениям, но всё же изменения проявились, и их лучше было скрыть», – рассудил Влад, и даже обрадовался такому обороту – обрадовался, что не увидел разложившегося тела. Он видел только вылинявшую ткань, но боялся прикоснуться к ней. «Что, если она прорвётся, а под ней – пустота?» – думал юный государь.

Вдруг на отвороте правого рукава покойного что-то блеснуло – блеснуло очень знакомо, заставив Влада поднести свечу как можно ближе и приглядеться. К краю отворота оказался пришит золотой перстенёк. Вместо камня была пластинка, покрытая замысловатым узором, могшим очень красиво переливаться при свете свечи, если б золото не покрылось пылью и не потускнело.

И всё же Влад узнал эту вещь – как не узнать кольцо, которое он часто рассматривал в детстве, примеряя на все пальцы правой и левой руки. «То самое колечко из Нюрнберга!» – мысленно воскликнул юный государь. После смерти матери оно куда-то делось, и вот теперь судьба перстня неожиданно выяснилась.

«Значит, отец и впрямь давал брэилянке наказ, как хочет быть похороненным, – с некоторой досадой подумал Влад. – Именно брэилянке отец доверил сокровенные мысли. Именно ей, а не кому-то ещё», – повторял он себе, однако досада почти сразу сменилась горечью.

«Наверняка этот наказ давался перед самым походом, когда румынское войско уже собралось выступать против наёмников Гуньяди, – рассуждал князь, стоя на коленях возле могилы. – Наверняка наказ давался с оговоркой «если что случится», но ведь отец в то время уже чувствовал себя плохо».

«Вот и ответ на давний вопрос, которым ты задался, когда увидел голову, – мысленно обратился к самому себе Влад. – Понимал ли твой отец, что умирает? Да, понимал. И не было у него той призрачной надежды, что причина всему не яд, а некая «хворь», которая со временем пройдёт. Не думал он так. Он знал, что умрёт скоро, но предпочёл умереть в походе. Ему следовало умереть именно на войне. Он рассчитывал, авось султану донесут, что «валашский союзник» остался верен до конца, и за эту верность турецкий правитель пожалеет сыновей покойного, обойдётся с ними мягко, а может, и пожалует чем-нибудь».

Юный государь протянул руку и попробовал надеть пришитое кольцо на мизинец. На мизинец оно, вне всякого сомнения, налезло бы. Налезло бы и на безымянный палец. А вот для остальных пальцев сделалось слишком маленьким. В раннем детстве Влад часто мечтал: «Когда-нибудь этот перстенёк будет мне маловат, как отцу». Вот и исполнилось, как мечтал. Эх, знал бы – не стал бы мечтать!

В прежние времена Влад примерял не только отцово кольцо. Он также пробовал примериться к отцову мечу и даже примерял на себя отцову жизнь, настойчиво ища сходство между своей судьбой и родительской. Влад искал сходство в судьбах и находил, ведь ему случилось погостить за горами у католиков, как отцу. А ещё случилось убегать из Тырговиште от Басараба точно так же, как родитель убегал от своего лысого дяди. А ещё Влад ездил к туркам, как отец. Даже по Чёрному морю случилось поплавать, как в той родительской истории про побег к грекам.

Было ли повторение судеб простым, случайным совпадением? Может, было, но не для Влада. Он увидел во всём этом знак и не считал случайным даже то, что происходило сейчас в храме. Сын столько лет примерял на себя отцову жизнь, а вот теперь примерил на себя отцову смерть.

На мгновение Владу показалось, что он сам находился в могиле, которая разверзлась перед ним. Будто сам он был положен в гроб, закрыт могильной плитой, но сумел обмануть судьбу, шагнул через могильный порог обратно и вот теперь снова по сию сторону – вместе с живыми. Вылез, как змея из старой шкуры, оставив прежнюю шкуру на растерзание врагам. «Враги вцепились, дурачьё, и думают, что поймали, – мысленно усмехнулся князь. – А вот нет!»

«Я ещё их всех переживу, – подумал Влад. – Я ещё посмотрю, как подлецы и предатели сами будут корчиться в предсмертных муках. Будут корчиться и кричать: «Будь ты проклят, Дракул»! Да, будут кричать именно так, называя сына именем отца».

Влад был уверен, что враги станут называть его Дракулом, ведь уже сейчас нашлись приметливые люди, которые говорили, что юный государь внешне удивительно похож на своего родителя. Будто сам родитель явился с того света. Явился, а по дороге сбросил с плеч три десятка лет.

Влад чувствовал, как в нём начал разрастаться гнев. До чего же ненавистной вдруг показалась эта овечья покорность Божьей воле, которую проповедовали монахи. Ненавистными показались и правила, которые придуманы для кротких и слабых. «На свете есть множество запретов, но почему-то их нарушает каждый, кому не лень, – думал младший Дракул. – Сказано “не убий”, но люди убивают. Сказано “не лги”, но люди лгут на каждом шагу, и ложь оборачивается для легковерных гибелью!»

«Я ещё померяюсь силами со своими недругами, – подумал Влад. – Я знаю, чего желаю, и не отступлюсь. И мне всё равно, что станут обо мне говорить. Пусть осуждают мою злопамятность! Пусть осуждают мою жестокость! Пусть судачат, что я забыл христианские заповеди! Пусть! А мне всё равно! Я больше не барашек! У султана больше нет причин называть меня так. Я уже не барашек!»

Влад вскочил с колен так резко, что свеча, которую он держал в руке, погасла сама собой. Юный государь передал её отцу Антиму.

– Я хочу заказать панихиду, – хрипло произнёс юный государь.

– Да, панихиду отслужить надо бы, – согласился монах. – Надо бы, ведь мы потревожили покойного, заставили его снова узреть суету этого мира.

Влад перекрестился и отошёл прочь от могилы.

– Сыне, можем ли мы закрывать гроб? – спросил отец Доментиан.

– Да, можете, – ответил государь.

Вдруг из-за колонны снова выглянула голова на длинной гибкой шее, а вслед за шеей показалось туловище с лапами. Монахи, возившиеся около могилы, ничего не видели, и даже отец Доментиан, внимательно следивший за взглядом государя, не видел.

«А может, дьявол ко мне не приходит? – засомневался Влад. – Может, всё выдумка? Ведь отец никогда не говорил, что эта чешуйчатая тварь живая. Только в детстве он потакал мне, когда я принимался рассуждать о запертых змеях. Затем перестал потакать. А тогда, на боярском совете, мне могло показаться. Мало ли, что может привидеться со скуки! Наверное, это наваждение. Ну и пускай! Лишь бы это наваждение помогало!»

Государь задумался, как обращаться к змею в присутствии посторонних, и вдруг обнаружил, что может говорить с ним, не раскрывая рта. Достаточно было произносить фразы мысленно.

– Подскажи, как мне осуществить то, что я задумал, – горячо попросил Влад. – Подскажи! Я решил вступить в наследственные права и взять тебя на службу. Послужи и мне, как служил моему родителю. Так что же?

– У тебя много врагов, – задумчиво ответила тварь. – Очень много. Ты желаешь, чтобы они умерли мучительной смертью, но осуществить это будет трудно. Ты потратишь больше десяти лет, чтобы расквитаться со всеми.

– Я решил мстить.

– Хорошее решение. – Змей улыбнулся.

– Тогда дай совет. Если совет будет хорош, я накормлю тебя трупами моих врагов. О! Я с удовольствием набью ими твой ненасытный желудок. Так что же?

– Сейчас ты идёшь одной дорогой с турками, – ответила шипящая тварь. – Ты ставленник султана. Вот и оставайся его ставленником. Продолжай идти этой дорогой, не сворачивай с неё, потому что она приведёт тебя к цели.

…Панихиду отслужили на следующий день. Служил отец Антим в присутствии юного государя и всей монастырской братии, а как только служба закончилась, Влад уехал, но с тех пор стал наведываться в обитель при всякой возможности, неизменно сопровождаемый змеем.

Глава IX

– Езжай предупреди, чтоб встречали, – сказал государь Влад одному из охранников, когда дорога наконец вывела из леса. Воин помчался предупредить, а венценосный путешественник нарочно поехал медленно, разглядывая синее небо с кучерявыми облачками, которое теперь не скрывалось за ветвями деревьев.

То, что под небом, Влад почти не разглядывал, ведь всё это он видел раньше: зелёные поля, словно сшитые из лоскутов, некую деревеньку, белеющую вдали, и раскинувшееся справа длинное озеро, которое на самом деле было не озером, а разлившимся притоком реки. Даже по очертаниям этот водоём напоминал реку – узкий, извилистый, он тянулся за горизонт, на север, где соединялся с рекой Яломицей. «Если добраться до Яломицы, а затем следовать вдоль её берега на запад, то доедешь до Тырговиште», – вдруг вспомнил государь.

Влад вспомнил про Тырговиште потому, что жупаны не раз спрашивали, зачем переносить столицу в Букурешть. Они спрашивали, а князь отвечал, что, дескать, к новой столице сходится много сухопутных и водных путей, удобных для торговли, однако этот ответ не раскрывал всей правды. У Влада имелась и другая, не менее веская, причина для переноса столицы. Князю нравилось, что Букурешть расположен рядом с монастырём Снагов – всего-то три с половиной часа езды – ведь именно в этот озёрный монастырь Влад совершал паломничества чаще всего.

Конечно, жупаны знали про Снагов, но не думали, что дело именно в нём. «Переносить столицу ради любимого монастыря? – недоумевали они. – Так никто не делает». Но ведь младший Дракул ездил не столько в монастырь, сколько в гости к отцу. К мёртвому отцу, но всё же.

По дороге путешественник неизменно оказывался захвачен воспоминаниями – и хорошими, и плохими. Плохие воспоминания не давали покоя, и чем дольше Влад ехал, тем дольше оставался в их власти. Он стремился облегчить себе путь – ведь полдня воспоминаний – это лучше, чем два с половиной – потому-то и выбрал для столицы место поближе к Снагову.

Конечно, в обители Влад тоже мог оказаться во власти тяжёлых мыслей, но это случалось редко. В обители его не просили разбирать жизненные случаи, которые нежданно-негаданно оказывались чем-то похожими на случаи из жизни самого Влада. В обители он мог отрешиться от всего, забыть о прошлом и даже о настоящем, то есть о государственных делах, и отбросить вечную подозрительность, необходимую всякому князю. К тому же плохие воспоминания обычно появлялись в те минуты, когда Влад оказывался взволнован, а монастырская жизнь текла спокойно.

Уже на подступах к Снагову младший Дракул успокаивался, поэтому теперь обращал больше внимания на то, что творилось по сторонам. «Вот сейчас надо свернуть с малонаезженного пути вправо, – думал князь. – Вот на эту дорогу, более широкую, которая тянется сюда через поля с северо-запада. Широкая дорога приведёт прямо к въезду на длинный деревянный мост, а по мосту я доберусь на озёрный остров, и там будет конец пути».

Через некоторое время, подъехав к мосту, Влад увидел берег с зарослями камыша и воду с кувшинками. Кувшинки, как всегда в августе, распустились, подняв к солнцу розовые цветки на длинных ножках, а вода в озере тоже зацвела, сделавшись зеленоватой и мутноватой.

Сколько раз смотрел правитель на эту воду, столько раз и удивлялся тому, что издалека эта зелёная муть выглядела не зелёной, а синей и к тому же чистой, потому что в ней отражались небеса. Воздушная сфера отражалась в озёрной воде очень чётко, со всеми облаками, и потому казалось, что монастырь повис между небом и земной твердью.

«Нет, – в очередной раз подумал младший Дракул, – отражение небес всё же не такое светлое и чистое, как само небо, и это зримое различие напоминает, что грешная земля никогда не достигнет идеала, как бы ни пыталась. Как можно достигнуть идеала, если у каждого человека на дне ил и муть? Душевный ил непременно поднимется – надо только встряхнуть человека как следует. Впрочем, встречаются и такие лицемеры, у которых не только дно, но и вся вода замутнена, однако издалека ничего не видно, потому что в мути отражается небо, и из-за этого ханжа может сойти за праведника».

Между тем небо над головой государя оставалось всё таким же синим, вода была всё такой же спокойной, а кувшинки по-прежнему тянули к солнцу свои цветки, и, глядя на это, правитель даже удивился, что такая мирная картина могла вызвать в нём гнев. «Эко ты распалился, – заметил себе Влад, возвращаясь к добродушному настроению. – Наверное, плохие воспоминания отпустили тебя не совсем, если ты так строг к людям».

Сейчас государю следовало забыть о строгости, чтобы беспричинно не обидеть монастырскую братию, которую ему вот-вот предстояло приветствовать. Половину моста он уже миновал, а это значило, что до прибытия в обитель оставалось всего несколько минут.

Монастырская крепость, в это время года плохо видная за ветвями ив и ольхи, росших на острове вдоль всего берега, начала показываться. Стены и башни ярко белели меж деревьями, но лучше всего были видны главки церкви, отливавшие тусклым золотом.

Вот закончился бревенчатый настил моста, и началась дорога, ведущая к воротам главной башни, широкой и приземистой, как дом. Вдоль дороги по правую и по левую сторону росли раскидистые яблони, посаженные в несколько рядов, так что получился большой сад. Яблоки почти созрели и выделялись среди листьев красно-малиновыми боками. До сбора урожая оставалось недели две, но к одной из крайних яблонь, растущих ближе к югу, кто-то уже приставил лестницу.

Возле лестницы никого не было, поэтому государь предположил, что монах, собиравший яблоки, временно оставил дело, готовясь вместе с остальной братией встретить венценосного гостя – неслучайно ведь ворота главной башни были гостеприимно распахнуты.

Въехав в ворота, Влад увидел, что на дворе перед церковью столпились насельники монастыря. Опять в праздничных, неношеных рясах. «Принарядились к моему приезду», – мысленно усмехнулся князь, а наряднее всех, как всегда, показался ему настоятель.

Эту должность в обители по-прежнему занимал отец Доментиан, но он заметно постарел. Из раза в раз этот человек становится всё более седым, морщины на щеках и вокруг глаз – всё резче, а руки – всё желтее.

Змей-дракон, по-прежнему сопровождавший Влада, безразлично глянул на монастырскую братию и тут же свернул куда-то, судя по всему, собираясь обежать вдоль ограды и обнюхать углы, будто собака.

Тварь всегда поступала так, поэтому Влад не стал следить. Он спешился, снял шапку, передал её Войко, подошёл к настоятелю и поцеловал тому правую руку:

– Доброго дня тебе и всей твоей братии, отче Доментиан.

– И тебе доброго дня, сыне, – раздался привычный ответ.

Влад усмехнулся:

– Как-то странно ты произносишь слово «день», отче. Будто пеняешь мне. Будто хочешь сказать: «Уже и вправду день, а мы ждали тебя утром».

– К чему пенять! – сказал отец Доментиан, как обычно, не желавший ссориться. – Мы лишь сожалеем, что ты не приехал раньше, потому что всегда рады видеть тебя, сыне, и чем раньше ты приезжаешь, тем больше нам радости.

– Отче, я знаю, что виноват. – Влад с нарочитой кротостью склонил голову. – Поэтому хочу искупить вину особым подношением.

Князь махнул рукой слугам, и те проворно стащили с вьючной лошади пару кожаных мешков, поставили их перед настоятелем, а затем отступили, после чего государь развязал горловину одного из мешков, и оказалось, что внутри находятся некие свёртки из полотна, переложенные соломой. Наконец Влад вынул верхний свёрток, снял полотно, и тогда на солнце заблестело золотое кадило очень тонкой работы.

Положив драгоценную вещь на мешок так, чтоб всякий мог рассмотреть, правитель, весьма довольный собой, произнёс:

– В обоих мешках церковная утварь. Думаю, всё из одного храма, потому что орнамент на вещах похож, будто делал один и тот же мастер. Мне доставили это турецкие купцы. Они не знают, где вещи были взяты, но храм, несомненно, православный. Я заплатил купцам весьма дорого, чтобы утварь снова принадлежала православным христианам.

Слова князя, вроде бы благочестивые, имели второй смысл, ведь не требовалось большого ума, чтобы догадаться – храм, в котором утварь находилась прежде, оказался осквернён и разграблен во время очередного турецкого похода в некую православную страну. Государю Владу следовало бы забрать награбленное с помощью меча, а не с помощью денег, однако правитель ясно давал понять отцу Доментиану, что намерен поддерживать с турками дружбу и настолько твёрд в этом намерении, что готов даже закрыть глаза на осквернение храмов, лишь бы не воевать.

Отец Доментиан, безусловно, понял скрытое значение государевой речи. Он мог бы отказаться принять утварь, однако не отказался, воскликнув:

– Богоугодное дело ты совершил, сыне. – После чего не удержался, взял кадило и несколько мгновений восхищённо глядел на него.

Толпа монахов тоже пришла в движение, желая посмотреть, но отец Доментиан передал вещь одному из своих помощников, у которого на поясе висели ключи:

– Возьми с собой двух братьев и запри всё это, сам знаешь, где.

Влад молча улыбался, видя, что подарок понравился, а настоятель, не скрывая радостного умиления, сказал:

– Сыне, ты принёс в обитель так много даров! Так много, что о них уже идёт молва. Я не удивлюсь, если со временем о тебе станут говорить, будто ты и есть основатель этой обители. Даже я, думая о твоей щедрости, порой забываю, что монастырь стоит на этом острове со времён твоего деда – Иоанна Мирчи5757
  Монастырь Снагов впервые упоминается в грамоте румынского князя Мирчи Старого, изданной в период между 1409 и 1418 годами. Вопреки этому факту народные легенды называют основателем монастыря не Мирчу, а его внука – Влада Дракула-младшего, позднее прозванного Цепешем.


[Закрыть].

Сказав ещё пару любезностей, настоятель пригласил князя в трапезную – в просторные и светлые каменные палаты, обставленные такими красивыми столами и лавками, будто здесь ели не монахи, а знатные вельможи.

Посредине трапезной возвышался стол, за которым обычно ел настоятель и его помощники, но сейчас за этим столом предстояло обедать государю, и Влад знал – всё во время трапезы будет совершаться не столько по монастырскому обычаю, сколько по обычаю дворцовому.

Возле стола выстроились монахи, ответственные за кухню и кладовые, чтобы по первому же слову принести гостю то, чего он попросит, если вдруг этого не окажется под рукой. Монастырский чашник и разносчик тоже были здесь, готовясь служить Владу так, как служили бы слуги во дворце, и даже отец Доментиан всем своим видом показывал, что на время государевой трапезы станет не столько настоятелем монастыря, сколько приветливым хозяином и развлечёт венценосного гостя приятной беседой.

Между тем княжеские охранники и челядинцы во главе с Войко тоже не остались без внимания и помощи, ведь монахи помогали им устроиться в княжеской хоромине, стоявшей напротив церкви справа от главных ворот и длинным боком почти примыкавшей к крепостной стене.

Влад возвел эти хоромы для того, чтобы можно было останавливаться в обители, не стесняя братию, и его поступок говорил о многом. Румынские государи строили себе подобное жильё в той или иной обители, когда желали показать, что именно она – самая любимая, так что хоромы в Снагове недвусмысленно говорили о том, что младшему Дракулу этот монастырь милее прочих.

В Снагове изначально собирался возвести хоромы отец Влада, но не успел, поэтому их возвёл сын, чем очень обрадовал братию. «То ли ещё будет», – подумали монахи и не ошиблись. Всякий раз, проходя мимо хоромины, они вспоминали о богатых дарах своего венценосного покровителя, хотя скромный вид хоромины никак не способствовал появлению мыслей о богатстве.

Здание получилось довольно простое, двухэтажное, с каменными белёными стенами, а от остальных монастырских построек оно отличалось лишь новой крышей из дранки, ещё не успевшей потемнеть, и красивой деревянной галереей, опоясывавшей весь второй этаж.

Во втором этаже находились жилые комнаты государя и его людей, причём большинством окон эти комнаты смотрели на юг, что роднило их с дворцом в городе Букурешть, где самый лучший вид тоже был на юг.

В столице княжеские хоромы стояли на низком берегу реки Дымбовица, отступив от неё лишь настолько, насколько нужно, чтобы обезопасить постройку от весеннего половодья. Вокруг стояли городские дома, причём весьма высокие, так что из окошек государева жилища открывался широкий обзор только на реку и на дальний берег, ничем не застроенный, где равнина тянулась далеко, пока не упиралась в лес на горизонте.

Так же было и в Снагове, только вместо реки – озеро. Можно сказать, младший Дракул устроился в монастыре почти как дома, и сейчас его монастырский дом ожил, потому что на первом этаже, в конюшне слышалось фырканье лошадей, знавших, что им вот-вот насыплют монастырского овса, а на втором этаже топотали государевы слуги, раскладывая вещи по сундукам и выветривая из комнат застоявшуюся сырость.

В то же время самый старший из государевых слуг, боярин Войко, был занят более важным делом – донимал монастырских кладовщиков, требуя выдать тюфяки и подушки. Не забыл он попросить и свечи для государевых покоев, а в остальные покои – щепы для лучин.

Часть государевых людей помогала ему отнести всё добытое в хоромину, пока другие княжеские слуги, уже избавившись от кафтанов и закатав рукава рубах повыше локтя, таскали воду из колодца, чтобы напоить коней и умыться. Все надеялись, что за хлопотами не заметят, как закончится государева трапеза, после которой в монастырской трапезной полагалось кормить остальных приезжих.

* * *

Влад приехал в монастырь в понедельник перед самым Успением5858
  Согласно сюжету романа Влад Дракул-младший совершает поездку из Букурешть в Снагов 11 августа 1460 года, в понедельник. Успение Богородицы в те времена отмечали 15 августа.


[Закрыть], когда предписано сухоядение, но даже в этот день монахи извернулись и порадовали венценосного гостя. В дни сухоядения нельзя есть ни жареного, ни варёного, ни печёного, ни копчёного, ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни сметаны, ни молока, ни масла, которое из молока приготовлено. Можно есть только хлеб, но пресный, а всё прочее дозволенное – потреблять сырым или солёным.

Казалось бы, монахи, стеснённые такими правилами, должны были предложить государю солёную капусту и солёную редьку, но в обители никогда бы не осмелились на такую дерзость. «Как можно потчевать государя солёной капустой, когда на дворе такая жара? – рассуждали монастырские повара. – Государь привозит дорогие подарки, а ему на стол подавать солёную капусту? Конечно, нет!»

Вот почему в день строгого поста государев стол был лишь по форме постным, а по сути праздничным, и чувство праздника создавал, в первую очередь, красивый хлеб из белого теста – хоть и пресный, но всё равно вкусный, потому что он ещё хранил тепло печи, из которой вышел. Рядом стояла бадья с пчелиным мёдом, лакомиться которым позволялось даже в дни сухоядения, а по другую сторону от хлеба, на почётном месте оказалось блюдо с персиками, которые в Румынии росли только близ Дуная, у самой границы с Болгарией. «Значит, настоятель нарочно озаботился купить это лакомство», – подумал Влад, сидя за столом и разрезая один из плодов.

Не менее притягательным казалось блюдо со спелыми тёмными вишнями, каждая из которых выглядела так, будто их нарочно выбирали, чтоб без единого изъяна. У этих ягод Влад видел только один недостаток – голодному человеку не очень охота тратить время и после каждой ягоды выплёвывать косточку, но монахи предвидели и это. На всякий случай рядом с вишней стояло блюдо спелой лесной малины, ведь малину можно было брать хоть по одной, хоть щепотками, хоть горстями, а выплёвывать косточки не требовалось.

Если же гость не стал бы кушать свежих плодов и ягод, то для них тоже нашлась бы замена, ведь ни одна государева трапеза в дни сухоядения не обходилась без орехов, сушёного чернослива и изюма. Глядя на изюм, Влад вспомнил о винограде, но монахи не решились бы подать виноград сейчас. Минула лишь первая декада августа, а виноград обычно созревал ближе к сентябрю. «Раньше чем через две недели можно даже не пробовать, – вспомнил Влад. – Если пробовать сейчас, ничего, кроме кислятины, не почувствуешь».

А вот яблоки из монастырского сада, хоть для них и было рановато, всё же оказались среди кушаний. Плоды лежали на блюде аккуратной горкой, красными боками на внешнюю сторону, и пахли очень вкусно, потому что хитрецы-монахи помыли их не в холодной, а в подогретой воде.

– Яблоки у нас в этом году хорошо уродились, – заметил отец Доментиан, сидевший за столом напротив государя. – На тех деревьях, что на южной стороне сада, уже созрели. Отведай, сыне.

Настоятель сам не ел, потому что вместе с братией уже совершил трапезу и в следующий раз, согласно монастырскому уставу, мог подкрепиться только после вечерни. Лишь государь, опоздавший к обедне, сел к столу сейчас, а отец Доментиан потчевал гостя:

– Отведай яблочка.

Влад выбрал яблоко, отрезал от него ломтик, положил в рот и с видом знатока долго жевал.

– Яблоки твои хороши с мёдом, отче, – наконец сказал ценитель, – а чтобы просто так их есть в эту пору, надобно любить кислое. Всякий раз, когда я приезжаю сюда перед Успением, ты меня ими потчуешь, а я бы рад сказать тебе приятное слово, но не могу погрешить против истины.

Влад отрезал от яблока ещё ломтик, обмакнул в мёд и на этот раз съел с явным удовольствием.