Текст книги "Время дракона"

– Нет, нас не приглашали. Хория даже не отмечал новоселье. Даже не заикался насчёт праздника. Даже не заикался. А ведь положено отметить.

– Как же так, Хория? – спросил государь. – Неужто ты не простил своим соседям?

Жалобщик промолчал, лишь вздохнул тяжело.

На этом государевы расспросы закончились. Обстоятельства дела выяснились, но вопрос, как это дело решать, остался. Здесь каждый казался виноват и в то же время невиновен. Владу было ясно, что стариковские пакости переполнили чашу терпения сельчан уже давно, поэтому причиной раздора стал не пожар. Пожар просто сделал явной ту неприязнь, которая подспудно жила в людях многие годы.

– Вот что я вам скажу, – после некоторых раздумий начал князь. – В этом деле решать нечего. Вы лучше меня знаете, что споры между соседями идут во вред обеим сторонам. К примеру, ты, Хория, должен понимать, что если я накажу твоих соседей, то в следующий раз, когда что-нибудь случится, они не станут помогать тебе. Вовсе не станут. Значит, нынешний штраф, который я могу взыскать в твою пользу, не покроет твоих будущих убытков.

Жалобщик промолчал, зато его склочный дед возразил:

– А и не надо нам помогать! Сами управимся! От таких разбойников-разорителей всё равно одни беды.

– К тому же, Хория, – продолжал правитель, – у тебя нет свидетелей, считающих, что дом можно было спасти. Ни одного свидетеля. А вот твои соседи говорят, что огонь на крыше был, и люди с ними согласны. Я уж не стану выяснять, кто в этой толпе свидетель, а кто горлан. Даже если там нет ни одного настоящего свидетеля, ты всё равно в меньшинстве – твоё слово против пятерых твоих соседей.

Государь посмотрел на ответчиков:

– А вы, все пятеро, понимаете, что не дело – старику, пусть даже склочному, зимовать в землянке? Вы поступили плохо, но если я заставлю вас заплатить за это, вы не исправитесь, а только обозлитесь. К тому же Хория требует, чтобы вы перестали злословить. Если я вас накажу, то злословить вы точно не перестанете – даже под страхом смерти. Короче говоря, что бы я ни решил по этому делу, решение не принесёт мира, но приведёт к озлоблению. Именно поэтому я не стану выносить решение, а дам вам всем совет.

Видя, что крестьяне разочарованы, князь пояснил:

– Если государь выносит решение, то исполнить это решение придётся в любом случае, даже если оно вам не нравится. А вот государев совет – это не решение, поэтому вы можете исполнить всё по государеву слову, а можете не исполнять. Всё зависит от того, понравится ли вам совет. – Влад сделал многозначительную паузу.

Дьяволу, сидевшему возле ног княжеского коня, этот совет уже нравился. Тварь ведь знала, что Влад собирался сказать селянам – её хозяин посоветует им почти то же самое, что она посоветовала господину некоторое время назад.

Между тем приунывшие крестьяне воспрянули духом, а толпа, тихо загудевшая, когда государь отказался выносить решение, смолкла и обратилась в слух.

– Что же ты посоветуешь, государь? Посоветуй! Посоветуй! – раздалось с разных сторон.

– Сейчас я расскажу, как в таких случаях поступаю я сам, – начал князь. – Вы, возможно, знаете, что у меня тоже много лет были нелады с соседями. Живут эти соседи к северу от Румынской Страны в славном городе Брашове…

– Это те, на которых ты весной в поход ходил? – спросил кто-то в толпе.

– Да, – кивнул Влад, – я говорю как раз про них. Брашовян всюду знают как людей честных и трудолюбивых, которые благодаря своему труду живут в достатке. Занимаются брашовяне ремеслом и торговлей. Очень много торгуют с нами, а мы – с ними. Казалось бы, если живём бок о бок, то ссориться нам ни к чему.

Правитель говорил не слишком громко, однако голос его разносился далеко, потому что наступила такая тишина, как если бы толпа в полтораста человек, окружавшая рассказчика, куда-то делась. Было даже слышно, как звякает уздечка у государева коня, пока животное трясёт головой, отгоняя муху.

– Ни к чему соседям ссориться, – говорил Влад, – и всё же с первого дня, как я сделался государем, у меня с брашовянами не заладилось. Попросил прислать воинов, чтобы от общего врага оборониться – не прислали. Договорился, чтобы мы друг с другом торговали беспошлинно, а брашовяне только в моей земле соблюдали этот договор, чтоб не платить, а вот в своей земле с наших купцов всё равно пошлину брали. Да ещё посмеивались! Я, когда узнал об этом, рассердился сильно, и брашовянам в Румынскую землю приезжать запретил. «Если нужны им румынские товары, так пускай на границе у наших купцов покупают», – так я сказал. А брашовяне лишь посмеивались! Ездили себе и ездили окольными путями в объезд таможен. Ну, тогда я совсем рассердился. Начал этих купцов по своей земле ловить, а когда удавалось поймать, отбирал купленные ими товары и приказывал эти товары прилюдно сжечь. А брашовским купцам было больно смотреть, как горит их имущество! Они стенали так громко, будто их самих бросили в огонь! Кричали, что я разбойник и разоритель.

Услышав про имущество, погибшее в огне, и про то, как брашовяне злословили, многие крестьяне начали улыбаться, коситься в сторону Хории и его деда, однако сказать государю, что намёк понятен, никто не решился, поэтому тишина сохранялась.

– Купцы кричали и злословили, – невозмутимо продолжал правитель. – Если б я позволил, они бросились бы в огонь сами – спасать добро, но я не позволял. Я подумал: «Вот и хорошо. Теперь поймут наконец, что я не шучу», – однако от моих действий сделалось только хуже. Сделалось хуже, потому что брашовяне начали рассказывать про меня одну небылицу за другой.

На слове «небылица» слушатели заулыбались ещё сильней. Как видно, и здесь они поняли, на кого намекал государь, а Влад будто не замечал улыбок и продолжал своё повествование:

– Чего только ни придумывали. Говорили, что везде по моему приказу понаставлены колья, на которые насажены невинные страдальцы. Говорили, что с началом моего правленья вся Румынская Страна уподобилась адской кухне, где людей свежуют, расчленяют, варят в воде, жарят в масле, жгут в печах, коптят на кострах и прочее, и прочее. Если же я спрашивал: «Откуда разносятся эти слухи?» – то слышал в ответ: «От брашовян». Я поначалу думал, что причина моих раздоров с брашовянами заключена в самих брашовянах, однако чем дальше, тем больше я начал уверяться, что истинная причина лишь в одном человеке, который гостил в Брашове очень долго. Звали этого человека Дан, и приходился он мне дальним родственником – у нас был общий прадед. Этот Дан жаждал занять моё место на троне и потому настраивал людей против меня. На редкость склочный был человек, но я терпел его…

При слове «склочный» толпа посмотрела в сторону Кукуви, а тот втянул голову в плечи, будто нахохлился.

– А Дан становился всё наглее и наглее, – рассказывал Влад. – Именно по его наущению брашовяне стали задерживать румынских купцов, торговавших в Брашове, и отбирать у них товар взамен того, который был сожжён мной. Вот тогда я не утерпел, вступил в брашовские земли, изловил этого Дана и велел зарыть его в землю живьём. Он очень просил, чтоб я смилостивился. Тогда я смилостивился и велел сперва отрубить ему голову, а уж после зарыть в землю. Отпели его как положено. Надеюсь, его склочная душа упокоилась с миром. Но вот что удивительно – как только я этого Дана зарыл, так моя вражда со славным городом Брашовом сразу закончилась. Румынским купцам товар вернули, договор о беспошлинной торговле брашовяне стали соблюдать, злословие пошло на убыль.

Поняв, что поучительная история почти окончена, толпа напряглась. Князь вот-вот должен был сделать выводы из своего рассказа, и именно эти выводы следовало принять как обещанный совет.

– Так пусть мой пример послужит вам уроком! – докончил государь. – Я всё ждал чего-то, а надо было сразу казнить одного склочного человека – и раздорам конец! Именно таков мой совет – не робейте и сделайте то, о чём давно помышляли. Избавьтесь от старика.

Такого совета никто не ожидал.

– Государь, неужто ты советуешь нам… – осторожно начал один из пятерых крестьян, против которых судился Хория.

– Советую, – невозмутимо ответил Влад. – А если государь вам посоветовал, то вы можете смело следовать совету, и это не будет считаться преступлением. Вы ведь сделаете всё по государеву слову.

– Шутишь, государь? – пятеро крестьян заулыбались, после чего заулыбалась почти вся толпа.

– Да вовсе я не шучу, – правитель вопреки общему веселью оставался серьёзным. – Я вам советую избавиться от этого склочника. А вот нравится или не нравится вам мой совет, это вы думайте сами.

– Что же это делается?! – испугался старик Кукувя. – Это ж меня сейчас укокошат!

– Ну, смотри, Кукувя! – крикнул кто-то из толпы. – Теперь, если что, есть у нас на тебя управа. Нам государь разрешил.

Народ весело загоготал, однако старосте как представителю местной власти было не до смеха.

– Государь, да неужто ты это всерьёз? – изумлённо спросил Тадеу.

– Всерьёз, – по-прежнему не поддаваясь общему веселью, ответил Влад. – Думаю, что последовать моему совету окажется легко. Когда старик опять примется воевать, так сразу найдутся охотники придушить его голыми руками.

– Что же это делается?! – заметался Кукувя. Он беспомощно поворачивался то к одному, то к другому. – Это ж мне и до именин не дожить! В декабре… В этом году на воскресенье выпадет… Мне яблочного пирога дадут…

Жалобный вид недавнего сквернослова почему-то никого не тронул.

– Ишь, совсем по-другому заговорил! – усмехнулся кто-то в толпе.

– А ты веди себя тихо, – посоветовал старику один из соседей Хории, – тогда можешь не бояться.

Кукувя сверкнул на непрошеного советчика глазами, угрожающе потряс палкой:

– А ты… а ты… ты… – начал он, но вдруг сник и замолчал.

– Вот как сразу стало тихо и хорошо! – воскликнул князь.

– Государь, – запричитал Кукувя, – скажи им, что ты пошутил, а то они ж на самом деле меня укокошат! Я же знаю этих окаянных! Я же им как соль в глазу! Ух… – Он сдвинул брови, хотел что-то выпалить и вдруг снова сник.

– Нет, всё останется как есть, – ответил Влад. – А чему ты удивляешься, старик? Ты долго сквернословил, столько раз поминал дьявола, что дьявол к тебе явился. Ты не зря упоминал дьяволово семя. Моего отца называли Дракул, а я Дракулов сын. Получается, что дьяволово семя – это я и есть. Поэтому не жди, что я поступлю как человек богобоязненный. Я – Дракул, поэтому у меня всё навыворот и не как у людей. Вот, к примеру, я выехал сегодня со двора с твёрдым намерением успеть в монастырь к обедне. А теперь посмотри на солнце и сочти, который час! Обедня в монастыре вот-вот начнётся, а мне надо одолеть ещё половину пути! Вместо того чтобы заботиться о спасении своей души, я теряю время на склочников вроде тебя!

Тут староста, многозначительно оглянувшись на толпу, подступил к князю и произнёс:

– Государь, а не желаешь ли послушать обедню у нас? Конечно, наша обедня будет попроще, чем монастырская. У нас читают хуже и поют не так красиво, но всё-таки это лучше, чем ничего. Раз уж сегодня ты окончил судейство в то время, когда положено начинаться обедне, так останься, пока служба не кончится. Мы просим!

– Государь, мы просим! Просим! – хором грянула толпа.

Влад задумался, но совсем ненадолго – обстоятельства сами подсказывали, что приглашение надо принять. К тому же Войко, который на протяжении всего судейства ничем не привлекал к себе внимание, вдруг встрепенулся и поддержал общую просьбу:

– Останемся, господин?

– Что ж, – произнёс князь, ещё немного помедлив для вида, – если мне случилось оказаться здесь в урочное время, то я, пожалуй, останусь. Видно, сам Бог так устроил. К тому же меня мучает жажда, а вода из колодца лучше, чем из походной фляги.

– Я покажу дорогу, государь! – воскликнул обрадованный Тадеу, ухватил княжеского коня за повод и потянул за собой.

Толпа заволновалась, загомонила и почти сразу пришла в движение, освобождая проход к одной из улиц, ответвляющихся от наезженного тракта. Когда Тадеу свернул на эту улицу, из людской гущи вдруг выскочил мальчик, который, почти прилипнув к боку старосты, спросил:

– Деда, деда… Бабушке что сказать?

– Беги скажи, чтоб несла воду в серебряных стаканах, – отвечал Тадеу. – И хлеб чтоб несла. Прямо к церкви чтоб несла. – Он на мгновение задумался, а затем добавил громовым голосом, обращаясь к толпе: – Эй, братцы! Вы не мешкайте, позаботьтесь о государевых слугах. Я ведь говорил вам, что государя принимать – дело непростое. Когда государь ест и пьёт, это значит, что едят и пьют все его люди.

– Это верно, – усмехнулся правитель.

– Государь, – совсем тихо произнёс староста, – а старика ты хорошо напугал. Может, месяца на три он и успокоится.

– Я дал вам средство, как успокоить старика навсегда, а не на три месяца, – громко ответил ему Влад. – Я не шутил, когда советовал. Не пытайся толковать мои слова так, как тебе удобнее.

* * *

Князь Влад согласился присутствовать на службе в деревенском храме не потому, что хотел оказать местным жителям милость, а из-за странного чувства, будто соприкоснулся с таинственной и великой силой. «Ты старался успеть к обедне? – сам себе говорил правитель. – Так вот она обедня. Именно тогда, когда ты смирился с мыслью, что на обедню не попадёшь, тебе предложили послушать обедню. Разве не чудо? Чудо. И притом самое настоящее».

«Конечно, – рассуждал Влад, – Бог мог тотчас перенести тебя вместе со всеми твоими слугами к монастырским воротам, но Он предпочёл перенести обедню к тебе», – так что неожиданная просьба сельчан казалась князю не менее удивительной, чем возможный полёт над облаками.

А впрочем, полёт тоже состоялся, ведь всю дорогу до церкви толпа окружала государя так плотно, что он не видел земли, по которой ступал его конь. К тому же движение человека в плотной толпе происходит почти само собой – его будто несут – и вот таким образом Влад «долетел» до большой площади, с краю которой стоял маленький храм.

Этому храму как нельзя более соответствовало выражение «дом Божий», ведь он сильно напоминал дома деревенских жителей – те же белёные стены чуть выше человеческого роста, та же четырёхскатная крыша из дранки, те же маленькие окошки. Правда, у дома Божьего имелось резное крыльцо-паперть, которое делало всю церковь на треть длиннее и забирало часть крыши на себя. В деревенских хатах такое крыльцо, занимающее треть жилища, посчитали бы роскошью, так что этим крыльцом дом Божий отличался от обычных домов прежде всего.

Чтобы отличие стало ещё заметнее, на крыше церкви поставили островерхую деревянную башенку с крестом на макушке, но вряд ли этот крест удалось бы заметить с соседних улиц. «Бог в этой деревне живёт по-простому и не задаётся», – подумал Влад. А ещё он подумал, что своды у таких домов-храмов всегда дощатые, поэтому, даже не видя их, можно было утверждать, что доски старательно побелены, а поверх побелки некий сельский художник нарисовал святых, ангелов и всё, что есть на небе.

Правитель охотно посмотрел бы на роспись, но понял, что не посмотрит, ведь служить готовились не в самой церкви, а на площади перед ней. Это казалось разумно, ведь в церквушке поместилось бы полсотни человек, а на площади собралось уже сотни две народу, не считая государя с охраной и слугами.

Перед крыльцом храма, обращённым как раз к площади, кто-то уже выставил два стола, один из которых служил престолом, а другой – жертвенником, и на столах этих уже разместилось всё нужное для богослужения, до поры укрытое вышитыми холщёвыми покрывалами.

Под покрывалом престола угадывалось очертание пухлой книги с застёжками. Рядом с ней, судя по всему, лежал крест. По этим предметам Влад и понял, что это престол. А вот жертвенник, на котором стояла большая чаша, круглое блюдо на ножке, винный кувшин, тарелка с просфорами и прочее, скрытое под тканью, казался обычным праздничным столом, ожидающим гостей, ведь в летнее время принято накрывать кушанья полотенцем или платком, чтоб мухи и осы не трогали.

Вид жертвенника прямо наводил на мысль о праздничном столе, а причина, по которой в голове Влада родилось подобное сравнение, могла заключаться в том, что государь давно не участвовал в церковных службах на улице. В храмах престол и жертвенник скрывались за Царскими вратами, отворявшимися лишь иногда, а здесь всё было на виду. Тем не менее открытость и простота поддерживали в князе ощущение чуда. «Бог словно пригласил тебя в гости, но без церемоний, по-приятельски», – говорил себе правитель.

Вокруг жертвенника ходил юноша в рясе, который, как заботливая хозяйка, заглядывал под покрывало то с одного края, то с другого и проверял, всё ли на местах. Рядом стояли ещё человек десять: мужчины разного возраста и трое мальчиков. Очевидно, юноша в рясе служил чтецом, мужчины исполняли обязанности церковного хора, а мальчики помогали в алтаре.

Вдруг чтец озадаченно сдвинул брови, сказал что-то одному из мальчишек, и тот опрометью кинулся в храм.

Видно было, что к обедне готовились второпях. «Значит, готовиться начали в то время, когда я закончил судить цыган», – догадался Влад.

Судя по всему, пока совершался делёж клада, жители села Отопень успели выйти на дорогу и соскучиться в ожидании. Затем они увидели, что время подбирается к девяти часам, и решили пригласить государя к обедне, если он приедет не слишком поздно. Тут же кликнули священника и спросили:

– Отче, можешь отслужить сейчас?

– Могу, – ответил священник.

«Наверное, было так, – рассуждал Влад. – Но почему? Ведь в деревнях церковные службы проходят по воскресеньям и по праздникам, а в будни церковь заперта. Почему же людям вдруг захотелось устроить обедню? Сейчас понедельник, и праздника никакого нет. Значит, затевали нарочно для меня. А если бы я поехал в монастырь в другой день или другой дорогой?»

Затевать обедню только ради венценосного гостя, который неизвестно когда появится, это большой риск, и всё же мысль об обедне показалась селянам здравой. «Не иначе, им подсказали. Не иначе, их направили на нужный путь! – подумал государь. – Чудо совершилось незаметно и мимоходом, но ведь именно так и случается большинство чудес – ты получил, что хотел, а жизнь идёт своим чередом».

Вдобавок, пока Бог исполнял негласную просьбу Влада, желавшего успеть к обедне, множество других людей, желавших встречи с государем, тоже получили то, о чём молились. Всё сплелось в одном замысле, и только увидев результат, можно было понять, как сложен оказался этот замысел. В нём присутствовало столько всяких «если», которые могли бы повлиять на итог.

Если б Влад стал отказываться от разбора дел, он всё равно мог опоздать в монастырь. Например, расспросы о корове всё равно отняли бы время. И дорожное происшествие с цыганами тоже задержало бы князя, даже если б он просто велел оборванцам отнести деньги жупану Утмешу. Однако в этом случае правитель прибыл бы в Отопень не к обедне, а гораздо раньше.

Конечно, Влад только предполагал, как всё могло обернуться, ведь истолковывать чудеса – трудное дело. Человек никогда не узнает всю полноту Божьего замысла. Этот замысел слишком велик и многогранен, а человеческий ум слишком узок. Человек – жучок, который барахтается в луже, кажущейся ему озером. Мимо едет воз с сеном. С воза падает травинка, которая помогает жуку выбраться, но жучок не видит воза, не видит волов, тянущих этот воз, и не видит крестьянина, который идёт рядом с волами и погоняет их. Жучок слишком мал, чтобы разглядеть всё это. Он видит лишь травинку, которая упала в лужу и стала для него спасением.

Размышляя об этом, Влад вдруг вспомнил одну давнюю беседу с отцом Антимом, состоявшуюся после того, как княжеская семья вернулась из замка Яноша Гуньяди. Точную дату возвращения Влад успел позабыть, но зато удержал в памяти каждое слово беседы.

– Чадо, – спросил священник, – а сколько раз ты успел перечитать то Евангелие, которое я тебе давал?

– Я… – Влад замялся, потому что со времени отъезда из замка совсем не открывал ту книжку. Княжич не открывал её с тех самых пор, как Ивола отвлекла его от чтения и позвала в сад, чтобы вешать на дерево мерцишоры. Княжич не мог признаться, что так легко забросил чтение, поэтому сказал:

– Я не помню сколько раз, но достаточно, чтобы знать почти наизусть.

– Хорошо, – кивнул наставник, – тогда скажи мне, как ты понимаешь начальные слова этой книги: «Вначале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог».

Влад задумался на мгновение и выпалил:

– Я понимаю это так, что в давние времена Бог сказал людям слово, и люди жили по Его слову, а сейчас люди живут, как хотят, и слово Божье забывается.

– Что ж, – улыбнулся наставник. – Мысль занятная, и ты в чём-то близок к истине, но на самом деле начальные слова в Евангелии от Иоанна кратко повествуют о Сотворении мира.

– Да? – удивился княжич.

– Да, – сказал наставник. – Мир был сотворён словом, но слово это особое.

– А что в нём особого? – озадаченно спросил Влад, предвидя, что сейчас начнётся головоломка.

Наверное, отец Антим считал, что ученик зря боится головоломок, поэтому улыбнулся и таинственно произнёс:

– Божье слово считается особым по многим причинам, но главное в том, что слово Божье имеет силу созидания.

– Созидания? – переспросил княжич, и вдруг его осенила догадка: – А ведь слово государя тоже имеет силу созидания. Государь говорит, а слуги исполняют, и происходит созидание. Так же и у Бога? Ты это хотел сказать, отче?

– Нет, – опять улыбнулся наставник, – я хотел сказать – слово Божье имеет силу созидания, потому что слово Божье – это и есть созидание. Слово Божье – это не звук и не крючки на бумаге, как некоторые думают. Слово Божье – это нечто большее. Греки называют его «логос». К сожалению, на славянском языке так хорошо и точно не скажешь. Логос – это источник слаженности и красоты. Логос – это добро. Логос всё созидает и противостоит злу, которое всё путает и разрушает.

Княжич почувствовал, что от напряжения мысли у него начинает болеть голова.

– Если слово Божье – вовсе не слово, а созидание, то слово, по сути, считается делом? – спросил он. – А если это не слово, а дело, тогда почему его называют «слово»?

– Потому что с помощью него Господь разговаривает, – сказал священник. – Конечно, Бог может говорить и человеческими словами, но чаще Он говорит так, что не всякий поймёт. Чаще всего Бог сообщает что-то не трубным гласом, а через некое событие. Кому-то это событие покажется случайным, а кто-то угадает в нём часть большого замысла, но лишь угадает, а не увидит, ведь человек по сравнению с Богом – маленький жучок. Бывает, жучок оказывается в луже. Мимо едет воз с сеном. С воза падает травинка, которая помогает жуку выбраться, но жучок не видит воза, не видит волов, тянущих этот воз, и не видит крестьянина, который идёт рядом с волами и погоняет их. Жучок слишком мал, чтобы разглядеть всё это. Он видит лишь травинку. И если травинка упала в лужу, значит, Бог говорит со Своей тварью.

Через много лет Влад, уже сделавшись государем, вспомнил об этом разговоре, ведь неожиданное приглашение на деревенскую обедню в селе Отопень заставило задуматься всерьёз. «А что, если вся моя нынешняя поездка в монастырь является чудом? – задался вопросом князь. – Что, если все мои дорожные встречи неслучайны? Что, если Бог вступил со мной в беседу, но говорит не трубным гласом, а через события? Вдруг Он хочет напомнить мне о чём-то или что-то объяснить?»

Так размышлял князь, оказавшись на деревенской площади перед маленьким храмом, но размышления эти прервала старуха, державшая в руках поднос с серебряными стаканами и порезанным белым караваем на блюде. В стаканах была та самая вода, о которой говорил Влад, когда жаловался старосте на жажду и утверждал, что колодезная вода вкуснее, чем вода из походной фляги.

– Испей, государь, водицы. Покушай хлебушка, – сказала старуха, степенно кланяясь, и только тогда государь сообразил, что пора бы слезть с коня и что все ждут только этого.

Несомненно, церковные служители уже надели облачение. Теперь им предстояло торжественно выйти из храма, чтобы начать освящение вина и просфор, но пока венценосный гость не слезет с коня и не займёт положенное место в первом ряду молящихся, ничего не могло начаться.

Князь высвободил ноги из стремян, соскочил на землю и хотел уже отведать воды, но тут к старухе подошёл Войко:

– Сперва я, государь, – сказал он, взял с подноса один из стаканов, пригубил, а затем подал этот стакан господину.

– Для чего опять церемонии? – устало спросил Влад. – Неужели ты думаешь, что кто-то здесь собрался меня травить?

– Положено пробовать, – возразил боярин, взяв в рот кусочек хлеба.

– Ну, значит, ты тоже не сможешь причаститься на нынешней обедне, – заметил правитель, с видимым удовольствием допивая холодную колодезную воду и доедая кусок каравая. – Если ты пробовал моё питьё и пищу, то осквернил своё нутро так же, как я.

– Когда государь ест и пьёт, то же делают все его слуги, – ответил Войко, повторяя недавние слова старосты. – Слуги обязаны следовать примеру господина и надеяться, что видят перед собой пример разумный. Если господин едет в монастырь, они едут тоже. Если господин не причащается, то и слуги не станут.

– Вот-вот, – сказал князь, будто не понимая, к чему клонит боярин. – Мы успеем причаститься ещё не раз, пока будем в монастыре. Поэтому я могу позволить себе пить воду, когда меня мучает жажда. Ни к чему сейчас терпеть лишения.

Влад не стал говорить Войко, что пил воду не только для того, чтобы утолить жажду, но и для того, чтобы зримо нарушить правила, требующие ещё с вечера перед причащением воздержаться от пищи и питья. Теперь у государя появился благовидный предлог, чтобы участвовать в церковной службе как сторонний наблюдатель, а не как человек, принадлежащий к здешней общине.

«Конечно, перед Богом все равны, но на деле государь, даже если захочет, не должен уравнивать себя с подданными, – считал Влад. – Когда они приглашают правителя вместе послушать обедню, совершить трапезу или стремятся как-то по-другому сблизиться с властителем, им всё равно нужен государь, а не брат и не сват. Если слишком сблизишься, твои новые “братья” первыми осудят тебя за это. Вот почему правитель может послушать обедню, не достойную его, но причащаться вместе с крестьянами – это уж слишком».

«Да, это слишком», – повторил себе князь, видя, что его воинов и слуг окружило множество женщин, которые по примеру старухи угостили приезжих колодезной водой и «чем Бог послал». Влад даже обрадовался, что всё происходит в пост перед Успением и к тому же в понедельник. В этот день положено вкушать только хлеб, воду и сырые плоды, а вот окажись ограничения более мягкими, гостей наверняка напоили бы вином, и неизвестно, как надолго государю пришлось бы задержаться в Отопень.

О выгодах, которые даёт понедельник, князь размышлял, уже стоя перед храмом. Справа от правителя встал Войко, слева – староста, а позади столпилась княжеская охрана, огорчившая немало сельчан, которые желали оказаться к почётному гостю поближе.

Толпа продолжала разочарованно гудеть, когда в дверях храма появились дьякон и священник. Она умолкла лишь в тот момент, когда дьякон торжественно возгласил по-славянски:

– Благослови-и-и-и-и-и, владыко-о-о-о.

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, – так же торжественно возгласил священник в ответ.

* * *

– Слуги обязаны следовать примеру господина, – говорил Войко, а Влад мысленно отвечал: «Ты говоришь так потому, что предан мне. Жаль, что не все слуги похожи на тебя. Есть такие, которые заведомо не станут поддерживать господина в любом деле и не считают себя обязанными. А ведь для господина это опасно! Если хотя бы половина его людей не готова следовать за ним куда угодно, ему следует ждать беды».

Конечно, Влад понимал, что нельзя во всякой беде винить слуг, ведь бывает, что они живут своим умом потому, что господин глуп. «Следовать глупому примеру мало кто захочет, – размышлял правитель. – А бывает, что господин умён, но его люди всё равно поступают по-своему. Что их заставляет?» На этот вопрос он пытался ответить себе не единожды, и всякий раз ответ получался новый.

В возрасте тринадцати лет младший Дракул тоже думал об отношениях слуг и господ, а заставляло думать об этом поведение отцовых бояр-жупанов, многие из которых держали себя так, будто они умнее государя. Княжич думал об их странном поведении с тех пор, как старший брат объяснил – ссора с Яношем Гуньяди случилась как раз по вине бояр, отказавшихся дальше воевать с султаном, а отец не смог укротить это своеволие.

В тринадцать лет Влад ещё толком не начал жить, но был уверен, что может учить жить других, поэтому спросил у отца:

– Почему ты позволяешь жупанам перечить тебе? С ними надо строго! Если казнить одного или двух, то остальные сразу присмиреют. Они перестанут своевольничать, если показать им, что может с ними статься по воле государя. Тогда ты сможешь заключать военные союзы, с кем хочешь. Даже с Гуньяди.

– Не горячись, – усмехнулся отец, а сын, поняв, что родитель не последует его совету, расстроился.

Влад расстроился потому, что от всей души желал возвращения Сёчке, которое могло случиться только после примирения с Яношем, а примирению мешало упрямство бояр, у которых вся жизнь напоминала торг: «Ежели мы сделаем вот так, во что нам это обойдётся? А если поступим эдак, то чем надо будет пожертвовать?»

«Жупаны всё торгуются, торгуются, а решение принимать медлят», – думал тринадцатилетний отрок и ещё больше укрепился в этой мысли, когда стал принимать участие в заседаниях боярского совета.

Старший брат присутствовал на совете уже третий год, сидя в кресле справа от отцова трона, а Влада допустили на заседания только сейчас, усадив княжича в такое же кресло, как брата, но слева.

Новый участник ожидал, что теперь сможет проявить себя, однако родитель сразу охладил пыл своего сына, сказав:

– Ты сиди, слушай молча, а если чего не поймёшь, то спросишь после.

Опять Владу пришлось оставить свои советы при себе, и поэтому участие в заседаниях не стало для него началом новой жизни. Он будто сидел на обычном уроке с учителем и изучал очередную науку. Правда, было одно отличие – Влад точно знал, что отец и Мирча не проверят, насколько внимательно он следил за ходом заседания и что в итоге усвоил. Это давало возможность лениться, и Влад, как нерадивый ученик, часто отвлекался, предаваясь сторонним размышлениям – в том числе про невестку и про то, почему жупаны не хотят примирения с Гуньяди.

В зале заседаний сама обстановка располагала к размышлениям. Здесь на стенах не имелось росписей или других украшений, которые отвлекали бы от раздумий. Окна были совсем маленькие, поэтому озорное солнце не могло запустить сюда солнечных зайчиков – больших мастеров отвлекать. В зал не долетал шум внезапно начавшегося дождя и щебет птиц, а единственное, что слышал Влад, это ровное гудение приглушённых голосов и один громкий голос – голос отца или голос кого-то из бояр, или голос старшего брата.