Текст книги "Время дракона"

– А ты знаешь, откуда мы с твоим отцом знакомы? Тебе про короля Жигмонда небось рассказывали? Так вот у Жигмонда мы с твоим отцом служили вместе. Даже случилось вместе повоевать.

Когда Гуньяди сказал про своего младшего брата, тоже зовущегося Яношем, Влад подумал, что хозяин замка – человек неплохой. Княжичу даже захотелось забыть про обидный покровительственный жест – руку на плече. Этим жестом венгр явно утверждал своё превосходство, но с другой стороны такой поступок казался вполне обоснованным для того, кто принимает гостей.

Влад почти успокоился, но тут прозвучали слова о войне, и он не смог удержаться от язвительного замечания:

– Дядя Янош, а когда ты в поход выступаешь, чтобы вместе с моим отцом прогнать турок? Отец своё войско уже собрал.

– Ууу! – засмеялся Гуньяди. – Да вот выступаю со дня на день. Последние сборы заканчиваю. А пока тут за хозяина останется…

В это мгновение под руку Яношу проворно поднырнул какой-то мальчик лет десяти, и большая пухлая пятерня взрослого легла на хрупкое детское плечо. На этот раз жест был не покровительственный, а оберегающий.

– …вот. Это мой сын Ласло3636
  Ласло Гуньяди (Хуньяди), старший сын Яноша, тоже занимает заметное место в венгерской истории, хотя умер рано. На момент смерти ему было около 20 лет.


[Закрыть], – сказал Янош и, обратившись к отпрыску, добавил: – Ласло, будь приветливым хозяином. Покажи гостю, как мы живём. Влад теперь нам родня, вот пускай и посмотрит.

Маленький Гуньяди хитро улыбнулся. Так улыбаются люди, которым есть чем похвастаться, а ведь хвастовство – это тоже способ показать превосходство над другим человеком, если, конечно, тот признает, что восхищён. Вот почему Влад, следуя за Ласло и внимая ему, дал себе слово, что не станет ничем восхищаться только из вежливости: «Мой отец не заискивал перед мадьярами, и я не буду».

Показывать что-то необыкновенное хозяйский сын не спешил. Сперва провёл по сумрачным коридорам подвалов, где то и дело указывал на двери, казавшиеся Владу одинаковыми, и говорил:

– Тут – вино в бочках. Тут – солонина. Тут – зерно и крупа, но это на случай осады, а что не про запас, хранится в другом месте.

Перед одной из дверей маленький Гуньяди почтительно остановился и сказал:

– Тут – порох, много пороха.

Влад не выразил восхищения, но провожатый, казалось, только пробовал силы и как ни в чём не бывало повёл гостя дальше, наверх. «Нет, я не поддамся, – говорил себе Влад. – Одно дело, когда старший Гуньяди утверждает надо мной своё превосходство, и совсем другое дело, когда то же самое пытается проделать десятилетний. Ему меня не перехитрить!» А Ласло меж тем водил гостя по замку, и притворялся, будто всего-навсего показывает устройство этого жилища и ничего не затевает.

Замок кишел народом. В конюшнях кипела работа – там чистили лошадей. Во дворе несколько человек стаскивали пустые сани к стене под навес. Из дверей кладовых постоянно выходили люди с большими мисками и корзинками, а из кухни по всему первому этажу разносился гром металлической посуды, голоса поваров и запах чего-то жареного. В коридорах и на лестницах сделалось очень тесно, потому что слуги бегали туда и сюда, таская перины, кувшины, тазы. В большой зале на втором этаже заканчивались приготовления к ужину, поэтому в соседних комнатах сундуки были раскрыты, и оттуда доставали блюда и кубки.

Куда ни заглянешь – везде люди. Даже в глухом закоулке, где, казалось, было совсем нечего делать, хозяйский сын и его гость наткнулись на людей. Странный остробородый человек, одетый в пёстрый кафтан с пришитыми там и сям бубенчиками, разговаривал со служанкой-ключницей. Она показала собеседнику связку ключей и потрясла, чтобы связка зазвенела, а тот в ответ зазвенел рукавом, и служанка засмеялась.

Ласло хмыкнул:

– Это наш шут. Мы зовём его Пустозвон.

Увидев хозяйского сына, Пустозвон нисколько не смутился и отвесил почтительный поклон, при этом пританцовывая, отчего зазвенела вся одежда.

– Он ещё посмешит нас сегодня за едой, – сказал Ласло и улыбнулся, рассчитывая, что гость тоже улыбнётся, но Влад остался невозмутим.

Тогда Ласло повёл его дальше, в ту часть замка, которую они ещё не посещали, и оказалось, что там есть на что посмотреть. До сих пор княжичу приходилось видеть помещения, которые выглядели очень просто и скромно – настолько скромно, что стены там были неоштукатуренными и показывали каменную кладку, как она есть.

Вот почему Влад заинтересовался, когда в одной из частей замка увидел совсем другую обстановку. Стены там оказались не просто ровными и белыми – их разрисовали цветными узорами и сценками из придворной жизни. На полу лежали турецкие или татарские ковры, всю мебель украшала резьба, а скатерти и покрывала выглядели так красиво, что вполне годились на то, чтобы пошить из них праздничную одежду. Светильники были сделаны из золота, поэтому в каждой комнате, окажись то спальня, столовая или просто комнатка без названия, сидел слуга, отвечавший за сохранность вещей.

– Отцовы покои, – сказал Ласло.

В одну из комнат зайти не удалось.

– Там отец обсуждает дела, – шёпотом произнёс Ласло. – Там стол, на столе карта, и вокруг неё всегда толкутся люди. Но нам смотреть нельзя.

Соседние покои тоже выглядели богато, но помимо ковров и резной мебели там имелось множество изящных вещей – небольшие настенные зеркала, шкатулки, деревянные раскрашенные статуэтки святых и прочее. И опять во всех помещениях сидели сторожа с той лишь разницей, что это были не слуги, а служанки.

В самой большой комнате расположилась хозяйка замка и другие женщины, которые увлечённо слушали рассказ Сёчке о жизни в чужих краях. «Вот любопытно, что Сёчке расскажет обо мне, и расскажет ли?» – подумалось Владу, но Ласло не стал задерживаться возле женщин, лишь коротко пояснил:

– Здесь мамины покои.

Кое-где делался ремонт. Рабочих не было видно, потому что наступил поздний вечер и они ушли отдыхать, но признаки их присутствия – строительные леса, кучи каменного крошева и деревянные бадьи, испачканные побелкой – оставались.

– Отец говорит, что скоро все жилые комнаты станут такие же красивые, как его и мамины, – похвастался Ласло. – А когда к нам приедут гости из Буды, то умрут от зависти. Мы много чего тут перестраиваем. Завтра увидишь, что снаружи делаем.

Влад пожал плечами. Он не одобрял подобной роскоши, потому что его отец никогда не стремился отделать дворцовые покои в Тырговиште так, чтобы кто-то завидовал. «Неужели для Ласло быть счастливым – значит вызывать зависть? – размышлял княжич. – Если есть завистники, значит, есть, чему завидовать – так он думает? А откуда у него взялись такие мысли? Их внушил ему Янош, его отец, который тоже хочет вызывать зависть у всех вокруг? И тоже уверен, что тогда будет счастлив?»

Как бы там ни было, Влад не разделял этих убеждений. Княжича смешила мысль, что его отец вдруг станет рассаживать сторожей по всем комнатам дворца в Тырговиште. «Странные тут люди», – решил тринадцатилетний гость и совсем перестал беспокоиться, что у Гуньяди ему покажется лучше, чем дома, а Ласло тем временем всё водил Влада по замку, но теперь путь лежал через комнаты и коридоры, где жили воины. Устроившись на скамьях, а то и прямо на полу, эти воины чистили оружие, чинили одежду, играли в кости, спали, пели.

Многие из них говорили на языке, которого княжич прежде не слышал – язык был явно не венгерский, не румынский и даже не немецкий – поэтому Влад, когда иноязычные воины в очередной раз попались на глаза, спросил у Ласло:

– А они откуда?

– Из дальних земель. Из Словакии и Богемии, – ответил маленький Гуньяди.

– Это ведь не замковая стража? Это воины?

– Да, – сказал Ласло. – Они из войска, которое собрал отец, чтобы бить турок.

– А войско собралось большое? – спросил Влад.

Десятилетний хитрец с напускным безразличием произнёс:

– Пойдём, покажу.

Чтобы увидеть войско, пришлось подняться на крепостную стену. Уже настала ночь, с гор дул холодный зимний ветер, но гость не обращал на это внимания, потому что смотрел вдаль, захваченный восхитительным зрелищем.

В темноте небо слилось с землёй, так что замковая стена, озарённая светом факелов, казалось, парила в чёрной бездне. Единственное, что виделось Владу, это маленькие пляшущие огоньки, густо рассыпанные по чёрному полю и подступавшие к подножию крепости. Сколько их было? Сто? Двести? Тысяча? Казалось, что пространство, занятое ими, тянется до самого горизонта. На самом же деле оно тянулось до ближайшей чащи, в ночи сливавшейся с небом, но Влад понял это уже после, а в ту минуту он совсем не задумывался, откуда в небольшой долине среди гор взялись такие просторы. Тринадцатилетний отрок лишь смотрел вдаль и не мог отвести взгляда.

Влад никогда прежде не видел воинский лагерь с высоты птичьего полёта. Да что уж лукавить! Княжич вообще не видел воинских лагерей, потому что ни разу не участвовал в войне или даже в военном смотре. Как было не поддаться восхищению, когда Ласло показал такое?

«Значит, эти огни я и заметил в поле, когда подъезжал к желтоглазой башне! – догадался отрок. – Каждая точка – походный костёр. У каждого костра могут греться человек по пять-шесть, а это означает, что всего на поле собралось… Нет, лучше взглянуть на лагерь при свете дня и подсчитать точно».

Ласло улыбался, довольный, что наконец-то сумел удивить гостя и заставить его признать верховенство хозяев замка:

– Ну что? Большое войско? – победно произнёс маленький Гуньяди. – Шесть тысяч. И они – не ополченцы какие-нибудь. Это наемники. Это люди, для которых война – ремесло. Они год за годом изучают его всё лучше и лучше и воюют всё лучше и лучше. У отца самое лучшее войско во всём королевстве, и это войско только отцово и больше ничьё. Даже король не может командовать этими людьми, потому что им платит не король, а мой отец. А ещё у отца есть преданные вассалы, которые тоже ходят с ним в поход, и это ещё пять тысяч.

– А эти пять тысяч тоже здесь? – спросил княжич.

– Нет, они ещё не собрались. Отец сказал, что они понадобятся ему позже, когда будет большая война.

Пять тысяч прибавить к шести – это одиннадцать тысяч… Если бы зависть могла убивать наповал, Владу бы сделалось сейчас очень плохо, ведь Ласло объявил, что у Яноша личное войско больше, чем вся румынская рать! Княжич припомнил, как слуги называли старшего Гуньяди «сиятельный господин Янош». Получалось, что по титулу этот венгр был всего лишь графом, а войск у него имелось больше, чем у князя!

Влад вдруг подумал, что его нынешняя поездка к венграм похожа на давнюю отцову поездку в Нюрнберг совсем не случайно. Много лет назад мудрый и дальновидный государь Мирча отправил своего среднего сына на север, за горы, к королю Жигмонду, чтобы сын обрёл могущественного покровителя. А теперь история повторилась – отец отправил Влада за горы с той же целью. Правда, тринадцатилетний отрок понимал, что сейчас никак не смог бы устроиться на службу к Яношу – по возрасту слишком рано. Серьёзной удачей было уже то, что во время вечерней трапезы в большом зале княжич сидел на почётном месте, по правую руку от хозяина замка.

Янош Гуньяди продолжал относиться к своему тринадцатилетнему гостю снисходительно, называя его «мальчик», но в то же время всячески показывал, что считает «мальчика» почти взрослым. Во-первых, Янош то и дело призывал его пить вино «наравне с настоящими мужчинами», то есть с теми людьми, которые казались Владу похожими на отцовых бояр, а во-вторых, поощрял разговоры о политике и не считал, что кому-то здесь рано всё это слушать. Даже десятилетний Ласло мог бы участвовать в беседе, если б захотел, но он увлечённо кормил из своей тарелки двух откуда-то взявшихся борзых собак, заставляя их прыгать и не интересовался больше ничем.

В Тырговиште Владу внушали, что политика – дело сложное, но в здешних застольных разговорах всё было настолько просто, что даже хозяйка замка спокойно рассуждала о ратных делах:

– Надеюсь, эта война с турками закончится быстро, – сказала она. – Янош, ты сможешь разбить их всех до Пасхи?

– Окончить войну до Пасхи? – усмехнулся супруг. – Чтобы король не отменил дворцовые празднества, назначенные на Пасхальное воскресенье и последующие дни? Ты слишком строга ко мне, дорогая Эржебет. Ты даёшь мне всего месяц сроку.

– Так это возможно или нет? – капризно спросила хозяйка.

– Война не закончится за месяц, – ответил Гуньяди. – Но даю тебе слово, жёнушка, за этот месяц я прогоню турок достаточно далеко, чтобы никто не отменил празднества и ты могла бы повеселиться.

Янош говорил таким шутливым тоном, что преспокойно мог взять «слово» назад, если бы понял, что выполнить обязательства никак не получается, да и Эржебет вела себя под стать мужу:

– Тебе нужно не только прогнать нехристей, но и успеть приехать в столицу, ведь я не стану веселиться без тебя, – кокетливо произнесла она, но на её лице ясно читалось: «Или всё-таки повеселюсь…»

Хозяин и хозяйка то и дело обменивались ничего не значащими клятвами, а Влад слушал и удивлялся, ведь для него подобные беседы звучали ново и непривычно. Получалось, что Янош и его жена ценят друг в друге непостоянство, а верность и преданность не ценят.

«Как такое может быть?» – думал княжич, потому что не представлял своих родителей, беседующих в подобном тоне. Да, они часто смеялись и шутили, но делали это по-другому. Они вообще жили по-другому. Из рассказов, памятных с детства, явствовало, что отец, сватаясь к матери Влада, не обещал ей лёгкую жизнь, когда можно ни о чём не думать, кроме дворцовых праздников. Он обещал ей другое, говоря, что может оказаться бедным изгнанником, которого даже слуги покинули. Это было сказано не просто так! А мать согласилась, если нужно, терпеть лишения, и потому училась стирать, шить и стряпать. Окажись она капризной и непостоянной, отец Влада по возвращении из турецкого плена вряд ли застал бы жену в Тырговиште, да и не смог бы уговорить поселиться в Сигишоаре.

Вот почему княжич диву давался, глядя на Яноша и Эржебет, но всё же не осмеливался судить, ведь есть такая пословица: «Сколько домов – столько обычаев». Влад решил, что должен проявлять терпимость, но всё-таки оглянулся в поисках отца Антима, чтобы получить у него молчаливое одобрение как у «совести», назначенной родителем.

Как ни странно, отыскать чёрную рясу среди людей за столом удалось не сразу. «Совесть» сидела вдалеке, на одном из последних мест, так что Влад поначалу насторожился: «Что бы это значило?» Правда, он тут же нашёл для хозяев замка оправдание: «А куда прикажете сажать православного священника, участвующего в трапезе католиков? На почётное место?»

Как-никак в замке жили католики, и даже Сёчке, казалось, забыла, что она больше не католичка. Вместе со всеми читая молитву перед трапезой, невестка произнесла «амэн». А ведь должна была сказать «аминь». Влад сидел достаточно близко, чтобы расслышать. Он удивился, но опять не решился осуждать, ведь «амэн» и «аминь» – это одно и то же слово.

Отец Антим не мог слышать, как Сёчке оговорилась, но по его лицу было заметно, что он всё равно не одобрял происходящее. Ему не нравились весёлые разговоры и то, что за столом много пьют, несмотря на Великий пост. Конечно, священник знал, что католики в такие дни ограничивают себя главным образом в мясе, а не в винах, и всё же выражал неодобрение. Наверное, он предпочёл бы провести вечер уединённо, но не считал возможным удалиться.

«Совесть недовольна», – подумал княжич и усмехнулся, потому что наставник вдруг показался ему строгим сверх всякой меры. Владу нравилось, как жили здешние люди. «Они не лицемерят и не строят из себя святых», – рассуждал тринадцатилетний отрок, а Янош тем временем продолжал рассуждать о ратных делах:

– Думаю, на Пасху посетить столицу мне придётся в любом случае, – сказал он. – За месяц наше уважаемое Государственное собрание должно решить на счёт войны хоть что-нибудь… Я не хочу бить турок, полагаясь лишь на свои силы.

Хозяин замка, уже достаточно развеселившийся от вина, посмотрел на Влада, всё так же сидевшего рядом, и спросил:

– А знаешь ли ты, мальчик, отчего в королевстве, в котором ты сейчас гостишь, никто, кроме меня, не воюет с турками?

– Нет, – сказал княжич.

– Оттого, что королевское войско выступает в поход только с разрешения Государственного собрания. А это Собрание пока решит что-нибудь, может пройти месяц или два. Хорошо, что у меня есть войско, которое я содержу сам, а не за счёт государственной казны. Если я сам оплачиваю войну, то могу выступать в поход, когда захочу. Поверь мне, мальчик, такая свобода обходится дорого!

– Я верю тебе, дядя Янош, – сказал Влад.

– А Собрание пока что-нибудь решит… – весело продолжал Гуньяди. – Там считается позорным говорить кратко, а ронять свою честь никто не желает – сам понимаешь. Вот и болтают. Хочешь посмеяться на болтунами?

– Мы ведь и так смеёмся над ними, дядя Янош.

– Не-ет, – возразил Гуньяди, – ещё не смеёмся. Ты слушай… Вот, к примеру, умер король, который не оставил после себя взрослых сыновей, поэтому надо решить, кто же будет править страной. Сколько слов я потратил, чтобы выразить эту мысль?

Княжич начал было считать, но Янош прервал подсчёты, потрепав гостя по голове:

– Не трудись, мальчик. Сколько бы ты ни насчитал, это ничтожно мало. А вот скажи… Если б я желал выразить то же самое, но более витиевато, сколько слов я мог бы потратить?

– Полсотни, – сказал Влад.

– А если очень витиевато?

– Я думаю, сто слов.

– Сто? – засмеялся Гуньяди. – Этот рубеж давно преодолён моим шутом Пустозвоном.

– Две сотни? – неуверенно спросил Влад.

– И этот рубеж преодолён!

Отхлебнув из кубка, хозяин замка закричал:

– Где мой шут?! Эй! Позвать его! Эй, Пустозвон!

Конечно же, человек в одеянии, обшитом бубенчиками, находился поблизости и ждал, когда кликнут. Он вышел из толпы слуг, теснившихся у дверей в залу, одетый в своё полное облачение – не только кафтан, но и шапка с обувью теперь звенели, а в правой руке позвякивал посох.

– Я здесь, хозяин! – весело воскликнул шут.

– Скажи-ка. – Гуньяди откинулся на спинку своего кресла: – Готов ли ты снова потягаться с самим собой и заодно развлечь нас? Произнеси снова ту речь, которая мне так понравилась, но теперь затрать ещё больше слов.

Шут молча поклонился, отставив руку с посохом, а затем выпрямился, отчего бубенчики разом зазвенели. Участники застолья перестали разговаривать, ожидая потехи, поэтому, когда смолк последний бубенчик, наступила удивительная тишина.

– Уважаемая публика, – громко произнёс Пустозвон, и его голос эхом отразился от стен залы, – я прошу вас представить, что вы находитесь на Собрании государственных пустозвонов в большом зале королевского дворца в Буде. Заседание открывается торжественной речью, и я, Пустозвон, милостиво назначенный моим господином на должность Первого Пустозвона, сейчас произнесу эту речь.

Там и сям раздались тихие смешки. Гуньяди не смеялся, поэтому Влад тоже почёл за лучшее сдерживаться.

Шут, подождав, когда опять наступит тишина, сделал три шага вперёд и три раза стукнул посохом в пол.

– Уважаемое Государственное собрание Мадьярского королевства! Уважаемые Королевский совет! – Пустозвон поклонился Яношу и его приближённым. – Уважаемые представители Святой Католической Церкви! – шут поклонился капеллану. – Уважаемые представители сословий! – шут поклонился слугам, толпившимся возле дверей. – Приветствую вас от лица всех подданных короны, которые сейчас молят Бога, чтобы Он избавил наше Собрание от всегдашних свар, скандалов, перепалок, перебранок, потасовок и рукопашных… а также схваток, сшибок, стычек, столкновений, драк, дрязг и прочих раздоров, дабы мы могли принять важное решение.

Нарочито громко прокашлявшись, оратор продолжал:

– Как вы знаете, наше славное отечество в очередной раз осталось без короля, потому что Его Величество Альбрехт, блистающий всеми добродетелями и любимый всеми подданными, скончался от болезни, которая… короче, от поноса. Этот понос, сильный и нестерпимый, продолжался несколько дней кряду, пока благородная душа Его Величества не вылетела вон… через совсем неблагородное отверстие.

Чтобы стало ещё яснее, откуда вылетела душа, Пустозвон высунул язык и очень натурально изобразил звуки долгого пердения, которое получилось особенно звучным благодаря эху в зале.

Гуньяди захохотал так, что лицо побагровело, а на глазах выступили слёзы. Однако шутка понравилась не всем.

– Янош, вели ему перестать, – попросила хозяйка замка. – У меня сейчас пропадёт аппетит.

– Эй, шут! – крикнул Янош. – Ты слышал, что сказала госпожа? Продолжай… но чуть мягче.

Пустозвон поклонился и продолжал:

– Уважаемое Государственное собрание! Возвращаясь к теме нашего пустозвонного заседания, сообщаю, что вам предстоит сегодня совершить. Во-первых, выбрать себе нового короля и надеяться, что он не скопытится… А во-вторых, поскольку выбор ваш ограничен и выбирать придётся между сосунком и шалопаем… то есть между грязными пелёнками и побитыми окнами… необходимо назначить регента, который до времени достижения нашим королём зрелого возраста будет защищать страну и всех нас от этих распроклятых турок, которые налетают на нас, как саранча.

Шут говорил витиевато и непонятно, поэтому Влад наверняка запутался бы, если б не знал, что произошло в Венгерском королевстве за последние несколько лет. А произошло многое.

Король Жигмонд состарился, ослаб здоровьем и умер от простуды, после чего корону унаследовала дочка Жигмонда, но при условии, что выйдет замуж. Она вышла за некоего Альбрехта, который вскоре умер от дизентерии, оставив после себя полный разлад в делах и совсем маленького сына. Впрочем, венгры не признали младенца своим новым монархом.

Очевидно, именно об этом «сосунке» говорил шут, а шалопаем называл другого претендента, которого в конце концов и выбрали королём. Сейчас этому «шалопаю», приглашённому из Ляшской страны, уже исполнилось семнадцать, но он продолжал зависеть от мнения венгерских вельмож и пресловутого Собрания. Вдобавок приходилось слушать регента, назначенного Собранием, а этим регентом был не кто иной, как Гуньяди3737
  Янош Гуньяди (Хуньяди) являлся фактическим правителем Венгрии при короле Владиславе, позднее прозванном Варненчик.


[Закрыть].

«Получается, Янош недолюбливает короля, если позволяет своему шуту насмехаться над ним», – догадался Влад.

– Ты закончил? – спросил Янош, услышав слово «саранча».

– Нет-нет, хозяин! – ответил Пустозвон. – Я бы уронил свою шутовскую честь, если б закончил так рано. Мной потрачено чуть менее двухсот слов, а подобное количество недостойно Первого Пустозвона. Мне ещё надо рассказать о каждом из двух претендентов на королевский трон.

– Тогда говори! – повелел хозяин замка, предвкушая новую порцию веселья.

Пока Пустозвон говорил, Сёчке тоже смеялась. Её смешило далеко не всё, что смешило Яноша, но шут, наверное, сознательно сочетал грубые шутки с более тонкими, чтобы угодить каждому из присутствующих. В итоге всё остались довольны, а Влад, вслушиваясь в звонкий смех невестки, порой выделявшийся среди общего гама, вдруг подумал, что она никогда не веселилась так непринуждённо, пока жила в Тырговиште. «Неужели она боялась, что кто-то осудит её за вольный смех? – думал княжич. – Или ей так сильно не нравилось жить при румынском дворе?»

Вскоре он бросил об этом рассуждать и просто слушал. Смех Сёчке чем-то напоминал звон, который бывает от удара металла о металл – как на Кузнечной улице в Сигишоаре или как в здешнем селении возле замка. В сознании Влада звуки смеха и звона слились воедино и дополняли друг друга, как части одной мелодии. Даже в слове «сёчке» ясно слышалось «тюк». «Сёчке – такое сокровище. Почему она досталась не мне? – в очередной раз спрашивал себя княжич. – И почему я вижу этот клад, а мой брат как будто не замечает?»

Застолье закончилось ближе к полуночи, но Влад совсем не хотел спать. В своё время точно такая же бессонница одолевала его после переезда в Тырговиште, поэтому, увидев приготовленную для него кровать, он понял, что уснуть в ней вряд ли получится.

– Не буду сейчас спать, – объявил княжич слугам и отправился бродить по крепости, вопреки его настроению уже начавшей погружаться в сон. Ещё слышались шаги и приглушённые голоса по коридорам, на лестницах мелькали люди со светильниками, но жилище Яноша Гуньяди всё-таки засыпало.

С каждой минутой становилось тише, и, наверное, благодаря этой тишине до Влада вдруг донеслось нестройное мужское пение в несколько голосов. Он, сам не сознавая, для чего, пошёл на эти звуки, миновал галерею, свернул в некий проход, спустился по лестнице. Одной прогулки по замку в сопровождении хозяйского сына оказалось недостаточно, чтобы запомнить, где что находится, поэтому Влад начал опасаться, что заблудился и будет плутать полночи.

Вдруг в очередном коридоре показался отсвет, который никуда не двигался. Оттуда тянуло холодом, и при ближайшем рассмотрении стало видно, что посреди коридора возле раскрытого окна стоят несколько человек. Один из них был Янош Гуньяди, а остальные со светильниками – слуги. Наверное, господин направлялся в свои покои, но вдруг что-то случилось.

Теперь Влад ясно слышал песню. Незамысловатые вирши. Четверо или пятеро пьяных голосов горланили без всякой музыки.

 
Красотки любят смелых, отчаянных парней,
Но также и для Смерти смельчак всего милей.
 
 
Кто первым в бой стремится, к тому красотки льнут,
Но храбрые вояки короткий век живут.
 

Несомненно, горланили в лагере, ведь он начинался совсем близко от замковых стен. Слова песни легко достигали ушей Яноша, который с удовольствием внимал нестройному пению. Он стоял у окна, не замечая холода, и улыбался, а Влад благодаря свечам в руках слуг видел эту улыбку, больше похожую на усмешку.

 
Смерть, как седая курва, пусть завлекает нас —
А мы пойдём к красоткам, оттянем смертный час.
 

Временами пение сбивалось на простую декламацию – певуны отчеканивали каждое слово, будто втаптывали в землю – а иногда начинали чуть ли не кукарекать, растягивая слово в середине фразы.

 
Улыбчивы красотки, Смерть скалит зубы нам.
Ой, Смерть, не нарывайся! Схлопочешь по мордам!
 
 
Костлявые ручищи нас тянутся обнять,
Но стылая могила – не лучшая кровать.
 
 
Мы на других постелях покуда отдохнём,
А как настанет время, заснём могильным сном.
 

– Нескладно поют, – заметил Влад.

Гуньяди обернулся и, увидев, кто с ним говорит, снисходительно ответил:

– Они поют так, как должны петь воины. Их талант не в песнях, а в другом. Запомни это, мальчик – кто хорошо поёт, тот плохо воюет.