Текст книги "Время дракона"

Ответов не было. В памяти не нашлось даже отрывков из священных текстов, подходящих по случаю. Влад всё вспоминал, что в этих текстах сказано о предательстве, но княжичу вспомнились только слова Бога, обращённые к Каину: «Где брат твой?» В этом вопросе было скрыто столько укора, ведь Бог, спрашивая Каина, уже знал ответ! Однако Влад, вспоминая эту библейскую историю, думал не об убитом брате Каина, а о своём убитом брате.

«Вот поставьте передо мной этого Гуньяди, который набивался мне в дяди! – мысленно кричал Влад. – Я спрошу этого подлеца, которого считают героем и защитником христианства. Я спрошу его: «Где брат мой?!» И вот тогда посмотрим, что же Гуньяди мне ответит. Пусть ответит, почему мой брат умер без покаяния. Пусть хотя бы ответит, где его могила. Где она? Смогу ли я её отыскать, если хоронившие не озаботились начертать на ней имя?»

Через некоторое время, снова оказавшись в Румынии, Влад старательно вызнавал подробности гибели своего отца, старшего брата и тех немногих бояр, не запятнавших себя предательством. Влад расспрашивал всех, кого нашёл, и узнал много, но получившуюся историю мог бы пересказать за несколько минут. Историю последнего отцовского похода и последующей смены власти никак не удавалось растянуть и рассказать в подробностях даже самому себе. «Наверное, дело в том, что плохие вести сваливаются на человека, как бревно, – думал Влад. – Раз – и узнал. Никто не поделит это бревно на щепочки и не станет бросать по одной. Нет – лови всё сразу. И потому история гибели моего отца и моего старшего брата всегда оказывается для меня краткой».

Со временем у истории появились добавления. Например, добавление о том, что мачеха Влада, брэилянка Колца, овдовев, поступила согласно традиции – постриглась в монахини. Она стала инокиней Ефросиньей, со временем сделавшись игуменьей, а её малолетний сын, приходившийся Владу братом и тёзкой, некоторое время жил при матери, затем оказался в мужском монастыре, затем был пострижен, но не вынес монашеской жизни, сбежал из обители и отправился странствовать по свету.

Со временем выяснилось и то, что Сёчке, овдовевшая благодаря стараниям своего брата Яноша, вышла замуж вторично и на радостях решила выдать замуж всех своих шестерых служанок, дав им хорошее приданое.

Да, добавления со временем появились, но в Турции Влад ещё не знал их. Княжичи продолжали жить у султана, зная только то, что услышали в тронной зале.

«Как же странно, – думал Влад. – Когда человек умирает, за смертью следует отпевание, похороны, период скорби. А здесь, при дворе султана, жизнь течёт так, будто ничего не случилось. Даже уроки турецкого языка для меня с братом продолжаются, как обычно. Неужели ничего так и не изменится?» Этот вопрос семнадцатилетний княжич тоже обратил к Богу, причём без особой надежды на ответ, однако в одну из ночей кое-что изменилось – выпал снег, и выпал он совсем не так, как обычно случалось в Эдирне, когда белый пух, едва успев прикрыть землю, тут же таял. На этот раз всё случилось совсем по-другому, и турки говорили, что давно такого не помнят, ведь снега навалило почти по колено.

Влад не видел, что случилось ночью, но, проснувшись поутру, тут же сощурился от неожиданно яркого белого света, разлившегося по всей комнате и вытеснившего серый полумрак. Княжич вскочил и, посмотрев в окно, увидел, что весь внутренний двор, длину и ширину которого он столько раз измерил шагами, не находя оттуда выхода, завален снегом. Под сугробами скрылись мощёные дорожки. Ветви двух деревьев, всё так же росших во дворе, потяжелели и наклонились, а навес, выстроенный под одним из деревьев, будто взвалил на себя целую перину. В довершение чуда снег даже не думал таять, а с неба продолжали сыпаться всё новые и новые пушинки, падая медленно, тихо и красиво.

Малолетний Раду, увидев это, едва позволил слугам укутать себя потеплей – сразу выскочил на улицу. Он бегал по двору, увязая в сугробе, и забыл обо всех бедах:

– Братец! Смотри!

Поняв, что снег ещё и липкий, младший княжич принялся лепить снежную бабу, пусть даже не имея рукавиц.

– Влад, иди сюда! Ну что же ты! – кричал Раду, видя, что старший брат, тоже вышедший во двор, просто встал возле дверей и ничего не делает.

Раду слепил снежок и запустил в брата, чтоб подзадорить. Мальчик особо не целился и поэтому не попал, а Влад собрался было наклониться, чтобы тоже слепить снежок и запустить в брата, но вдруг поймал себя на мысли, что не хочет и что детский задор стал ему чужд.

Семнадцатилетний княжич, скорбевший по отцу и по брату Мирче, с удовольствием отвлёкся бы от своей скорби, развеялся бы как-нибудь, однако игра в снежки теперь не казалась таким весёлым занятием, как в прежние времена. Она не могла увлечь настолько, чтобы подарить временное забвение, которым сейчас наслаждался Раду.

«Конечно, – думал Влад, – надо пойти и помочь братишке слепить снежную бабу, ведь тот при всём старании не может поставить один большой ком на другой – не хватает силёнок». Влад помог брату, а затем поставил сверху третий ком, изображавший голову, и даже водрузил на эту голову свою остроконечную шапку-колпак, которую носил вот уже третий год, потому что при султанском дворе все христиане носили такие шапки.

Младший братец тоже носил такую и потому, увидев остроконечную шапку брата на голове у бабы, засмеялся и почти завизжал:

– Это не баба! Это ты!

Влад и сам был доволен своей шуткой, однако не смеялся вместе с братом, поскольку сознавал, что уже никогда не сможет наслаждаться игрой, как ребёнок. Ещё недавно, глядя на турецких детей, беспечно игравших на улице в догонялки, Влад чувствовал в себе нечто ребяческое, что тянуло его присоединиться к весёлой ватаге. Теперь же он охладел к подобным развлечениям. «Теперь мне можно с полным правом назвать себя взрослым, – подумал Влад. – Новая жизнь началась. Сегодня».

Ему казалось, что он оставил в прошлой жизни всё, в том числе свои странные сны и выдумки про змея-дракона, однако стоило только вспомнить про эту тварь, и она вдруг приползла – на следующую же ночь.

В этом сне всё было так же, как всегда, – очень правдоподобно. Серебристый змей-дракон, шипя, прокрался в комнату, однако его когти не цокали по полу, потому что весь пол устилали ковры. Возможно, поэтому тварь и шипела. Она желала разбудить и привлечь к себе внимание.

Влад спал по турецкому обычаю, на тюфяке, лежавшем прямо на полу, поэтому тварь могла подобраться совсем близко и оказалась с княжичем почти нос к носу. Повернувшись в сторону двери, Влад увидел прямо перед собой два глаза, в которых отражался свет луны – отражался так же, как это бывает у кошек и собак. А ещё до княжича донеслось дыхание змея, причём зловонный запах, присущий дыханию хищных зверей, почти не чувствовался, как это и бывает, когда хищный зверь вынужден долго голодать.

– Я есть хочу, – прошипела тварь, но Влад, в предыдущую встречу так радовавшийся появлению отцовского дракона, сейчас ответил неприязненно:

– С какой стати я должен тебя кормить?! Разве я твой хозяин?

– Теперь ты, – прошипела тварь и улеглась совсем по-собачьи, положив голову на лапы.

Наверное, дракон хотел выглядеть жалобно, но в темноте Влад не различал выражения морды – лишь видел по положению светящихся глаз, что дракон немного наклонил голову вбок, как обычно делают собаки, когда хотят понравиться.

– Я твой хозяин? – всё так же неприязненно спросил княжич. – Это почему?

– Потому что я – твоё наследство, – поспешно ответила тварь, как будто только и ждала этого вопроса.

– Какое наследство? Не смеши меня! Дьявола в наследство? – проговорил княжич, отворачиваясь к стене.

В прежние времена Влад побоялся бы так сделать – побоялся бы, что змей его цапнет, но сейчас княжичу было всё равно. Он даже хотел, чтоб змей его укусил. Вот тогда бы Влад разозлился достаточно, чтобы выместить на этой твари всю свою злость и обиду.

Наверное, тварь знала это, ведь, как нарочно, вела себя очень мирно. Она не хотела даже прикоснуться к княжичу и лишь шипела в ухо:

– Наследовать можно всё, что хочешь.

– А если я не хочу принимать это наследство? Зачем ты мне? Ты не смог помочь моему отцу и моему брату, – возразил Влад, продолжая лежать спиной к змею.

Дракон вздохнул:

– Я помогал твоему отцу и брату так, как они хотели. Они говорили, чего желают, а я советовал им, как достичь желаемого. Мои советы всегда оказывались верными. Я не виноват, что люди вечно обманываются в своих ожиданиях. Люди никогда не видят, что для них лучше на самом деле. Люди не верят, что исполнение заветного желания может привести их к гибели.

Влад обернулся и в крайнем возмущении посмотрел на змея:

– По-твоему выходит, отец и брат сами виноваты?! По-твоему, они сами себя погубили? Они сами, а не предатели-слуги и не подлец Янош?

Дракон молчал.

– Так что же? Предатели-слуги и подлец Янош не так уж и виноваты? – продолжал возмущаться Влад.

Дракон молчал.

– Ползи отсюда, шавка с раздвоенным языком! – крикнул княжич. – Ползи отсюда, пока я тебе этот язык не вырвал!

Некоторое время назад Влад просил Бога объяснить простыми словами, почему погибли отец и старший брат, и теперь получил это объяснение – получил от дьявола, говорившего неожиданно честно. Дьявол вёл себя странно, будто повинуясь чужой воле, потому что своей откровенностью сам себе вредил, однако Влад не обратил на это внимание. Он сознавал лишь то, что полученное объяснение ему не понравилось.

* * *

По дороге в монастырь государь Влад всегда проезжал селение, называвшееся Тынкэбешть, но не имел привычки останавливаться там. Даже просители это знали и не пытались караулить князя, хотя место казалось удобное, ведь тем, кто, подобно Владу, подъезжал к Тынкэбешть со стороны большого леса, дорогу преграждала ещё одна река и задерживала путешественников.

Через реку был перекинут мост, как в Петрешть, и возле моста тоже дежурила таможенная охрана, которая тоже навесила поперёк проезда тяжёлую цепь. Из-за этого правителю приходилось снова останавливаться и ждать, когда же откроют проезд, после чего князь наконец пересекал реку и въезжал в село Тынкэбешть.

Казалось бы, в этом-то селе просителям и следовало ловить Влада, ведь, увидев его ещё на той стороне реки, они без особой спешки успели бы собраться в толпу на улице. И всё же здесь никто Влада не ловил. Оставив позади тёмный лес, венценосный путешественник пересекал реку, затем проезжал мимо таможенного поста, затем несколько минут ехал по деревенской улице, никем не задерживаемый, и наконец возле постоялого двора сворачивал с большой дороги направо.

Государевы слуги тоже знали, что в Тынкэбешть судейства не случится, поэтому один из охранников заранее поспешил вперёд – предупредить таможенников, чтоб государю пришлось ждать как можно меньше.

Таможенники молча кланялись, когда правитель проезжал мимо, и деревенские жители тоже кланялись и молчали, однако Влад знал, что, как только он отъедет на достаточное расстояние, начнутся разговоры:

– Опять государь хмурый, – скажет один селянин другому. – Вот так всегда, как в монастырь едет. Хоть бы раз ехал туда со светлым лицом.

– Видать, досадует, что опять опоздал к обедне, – скажет другой селянин.

– Да, задерживают его разные бездельники и дураки, – согласится третий. – Я бы на его месте тоже хмурился.

Простые люди твёрдо верили – князь хмурится потому, что благочестив, ведь благочестивые люди стремятся не опаздывать к церковной службе. Селяне не могли думать иначе, потому что мало знали про жизнь своего правителя. А вот боярин Войко знал о своём князе гораздо больше и потому понимал суть происходящего гораздо лучше.

– Довольно печалиться, господин, – сказал боярин. – Твой отец покоится с миром. Кончина его была мученической, и это зачлось ему на том свете.

– Зачлось? – резко переспросил Влад. – А ты знаешь это наверняка? У тебя есть знакомцы на небе, которые рассказывают тебе, что там делается? А может, мне не ехать в монастырь? Чего ради одаривать монахов, если их молитвы за спасение души моего отца уже не нужны?

Войко промолчал.

– Так что же? У тебя есть знакомцы на небе? – всё так же резко продолжал спрашивать младший Дракул. – Есть?

Войко продолжал молчать, чтобы не распалять господина ещё больше, а господин всё язвил:

– Если ты имеешь там знакомства, тогда скажи, не передавал ли мой отец мне весточку через тебя. Не передавал? Странно. Я бы на его месте не упустил такую возможность.

Говоря по правде, Влад хотел бы думать, что его слуга находится с небожителями в особых отношениях. Однако боярин никогда не давал прямых доказательств, что такие отношения есть. Он отказывался признавать себя посланником небес и терпеливо сносил все шутки господина на этот счёт – и добрые, и злые.

Войко скромно улыбался, когда Влад начинал расхваливать своего слугу и говорить, что тот праведен, как ангел. Войко всячески уклонялся, когда правитель прямо просил ответить на вопрос: «Ты случаем не ангел в человечьей шкуре?» Войко стремился избежать разговоров об этом, даже тогда, когда его расспрашивали доброжелательно, поэтому теперь он так же уходил от разговора, когда князь начал шутить по-злому.

В то же время Влад, даже отпуская язвительные шутки, продолжал помнить, что судьба у Войко сложилась именно так, как должна сложиться у святого, и что Войко по окончании своих земных дней непременно окажется в раю, если не изменит своим жизненным правилам. Младший Дракул, вспоминая то, что знал о своём боярине, всегда ощущал себя так, будто пишет житие – именно пишет, потому что Влад знал Войко очень давно, с того времени, когда боярин был ещё совсем юн.

Влад знал, что тот родился в Сербии в знатной семье, но когда Войко было шесть лет, случилось горе – в Сербию пришли турки. Они убили родителей Войко, разорили имение, затем выбрали из пленных кого помоложе и угнали в рабство. Так Войко оказался в Турции, но никогда не отчаивался, потому что верил в силу своего имени. Он говорил, что крещён именем святого Вита и что имя Вита защищало его всю жизнь. Недаром в Сербии почитали этого святого как нигде!

– Тех, кто носит такое имя, часто зовут Витко, но меня звали Войко, – объяснял серб, а Влад только пожимал плечами, потому что в имени Войко ему слышалось славянское слово «воин», но возражать не хотелось. «Если у человека есть детская вера, которая помогает жить, то пусть верит», – думал Влад.

К тому времени, когда судьба свела Влада и Войко, серб уже десять лет прожил в рабстве, но умудрился не забыть родной язык и остаться христианином. Для того, кто попал в рабство совсем маленьким и был оторван от семьи, это считалось необычно. К тому же турецкие хозяева пытались перевоспитать Войко и обратить в свою веру, но не вышло.

Ещё ребёнком этот серб выделялся среди сверстников высоким ростом и крепким телосложением, и потому турки решили сделать его янычаром. Сперва, как заведено в отношении будущих янычар, Войко отдали в турецкую семью, чтобы освоил чужую речь и обычаи, приучился повиноваться. Христианский раб много лет добросовестно работал на своих хозяев, проявлял кротость и послушание.

В назначенное время за Войко вернулись. Чтобы попасть в школу янычар и начать обучаться боевому ремеслу, сербу оставалось только принять ислам, однако рекрутёры неожиданно для себя натолкнулись на стену упрямства, и ни уговоры, ни побои не помогали. А упрямцу всего-то и требовалось, что три раза произнести: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед – пророк Его». И ещё, что, на взгляд Влада, представлялось куда более неприятным, пройти процедуру обрезания.

Для христиан путь в янычарскую школу был закрыт, и рекрутёры ломали голову, что же делать. Ведь, не считая отказа переменить веру, Войко ни в чём нельзя было упрекнуть – послушный, трудолюбивый. Пришлось рассказать обо всём главному янычару, а тот пожаловался султану, потому что именно султану принадлежат рабы, призванные стать янычарами.

Казалось, жалоба предвещала для Войко суровое наказание, но тут вмешался Господь. Вопреки ожиданиям султан не разгневался, а решил, что «осёл, не желающий входить в ворота истинной веры» слишком глуп, чтобы быть янычаром, но, поскольку этот «осёл» силён и научен работать, его можно продать или подарить.

В конце концов «осла» подарили юному Владу, «гостившему» у турок, и так будущий румынский государь повстречался со своим будущим боярином, однако встрече предшествовало другое, гораздо более важное для Влада событие. Без преувеличения сказать, это событие определило жизнь младшего Дракула на много лет вперёд.

Если бы не это событие, может, Влад и не стал бы так дружен с турками, ведь после смерти отца и старшего брата он мало думал о своём будущем и не стремился ни на что повлиять. Юный княжич слишком хорошо увидел, как легко может всё разрушиться. Прежние грёзы о том, как он приедет в Тырговиште под ликующие крики народа, обнимает отца, старшего брата, подмигнёт Иволе – все эти грёзы теперь развеялись, как пепел на ветру. Поэтому-то Влад, уже не мечтая ни о чём, даже о мести, просто покорился реке судьбы, про которую так много говорил наставник, учивший Влада и Раду турецкому языку.

А река судьбы снова совершила неожиданный поворот, заключавшийся в том, что турецкий правитель позвал Влада в тронную залу и в присутствии турецких вельмож произнёс:

– Мой бедный барашек, ты уже знаешь, какую жестокость и беззаконие совершил в отношении твоей семьи предводитель венгров Юнус. Знай же и о моих намерениях – я хочу наказать Юнуса. Скажи, готов ли ты послужить мне, как служил твой отец? Если ты готов, я одарю тебя деньгами, конями, слугами и шатрами и всеми вещами, которые могут понадобиться в походе, потому что ты поедешь со мной в земли Золотого Яблока, где я буду биться с Юнусом и теми, кто будет с ним. А затем, когда я разобью этот нечестивый сброд, ты займёшь трон своего отца.

Конечно же, Влад согласился. Согласился, даже не раздумывая, и от всего сердца благодарил султана. Причём Влад наверняка благодарил бы его ещё больше, если б знал, что одним из слуг, которых султан подарит своему «бедному барашку», окажется Войко, и что этот слуга проявит себя с совсем неожиданной стороны.

Разумеется, султан не подозревал об истинной ценности своего подарка. И Влад не подозревал, что получил, – не подозревал вплоть до той минуты, пока новый слуга не поведал о своих злоключениях.

Войко рассказывал свою историю, сидя на пятках, по-восточному, и одет был по-восточному, и даже говорил по-турецки, потому что не знал, поймёт ли господин сербскую речь. За десять лет жизни на чужбине Войко сильно отуречился, и его выдавала только остроконечная шапка, которую полагалось носить всем христианам при султанском дворе. Владу даже не верилось, что перед ним христианский мученик. И всё же это оказался мученик, причём так думал и Раду, который сидел рядом и тоже слушал историю.

– Нет, господин, я не мученик, – скромно говорил Войко, обращаясь к Владу.

– А кто же? – возражал княжич. – Ты ведь не хотел отказаться от веры.

– Я не хотел отказаться от своего имени, – всё так же скромно поправил слуга.

– Так тебя зовут Витко?

– Можно называть Витко, но родные звали меня Войко.

– Тогда и я буду звать тебя Войко, – решил Влад.

– Как пожелаешь, господин, – поклонился серб.

– И всё-таки ты мученик.

– Нет, господин, – продолжал повторять Войко. – Конечно, меня били, чтобы я согласился сменить веру, но побои казались не такие уж тяжкие. Я думаю, главный янычар и его слуги жалели меня, потому что они сами – бывшие христиане, которым пришлось принять мусульманство.

Влад не соглашался с этими доводами. Он считал, что главный янычар нисколько не жалел упрямого серба, а хотел сломить во что бы то ни стало, ведь Войко являлся немым укором для всех янычар. Влад знал, что каждого янычара когда-то вынуждали сделать выбор между крестом и полумесяцем, и каждый из этих храбрых воинов предпочёл идти по лёгкому пути, проторенному тысячами других «храбрецов». «Конечно, – думал Влад, – все янычары уже приучили себя к мысли, что настоящего выбора им не дали, и тут появляется Войко, который своим поведением утверждает, что все они малодушны и слишком боятся смерти!»

«Если бы главному янычару позволили, он бы опускал на спину Войко не палку, а раскалённый железный прут, – рассуждал юный княжич, – но чтобы калечить раба, принадлежащего султану, лучше спросить разрешение. Конечно, главный янычар мог и не беспокоить наместника Аллаха по таким пустякам, а после, если пытки не помогут, сказать, что раб заболел и умер, но врать султану даже в мелочах весьма опасно».

По мнению Влада, упрямого серба спас всеобщий страх перед султаном, а также переменчивость султанского характера, однако предугадать такой счастливый исход было невозможно. Султан мог запросто решить, что Войко и жить-то незачем, но в итоге решение султана оказалось щадящее. Сербу несказанно повезло, и именно это чудесное везение заставляло Влада верить, что тут не обошлось без божественного вмешательства. «Наверняка главный янычар не просто жаловался султану – наверняка он обратился за разрешением применить пытки, но получил неожиданный ответ», – рассуждал юный княжич, одновременно продолжая расспрашивать своего нового слугу:

– А если бы Бог не захотел помочь тебе жить, а решил забрать на небеса?

– Я бы вошёл в небесные врата под христианским именем, – твёрдо отвечал серб.

– А ты не думал, что можно послужить Христу иначе? Например, как это сделал албанец Искандер-бей5252
  Искандер-бей – албанский национальный герой, больше известный как Скандербег или Георгий Кастриоти.


[Закрыть]?

Слуга почесал затылок под остроконечной шапкой, обязательной для всех христиан при султанском дворе, и проговорил:

– К сожалению, господин, я мало слышал про Искандер-бея.

– Он был янычаром и дослужился до высокого звания, – начал рассказывать Влад. – А в одной из битв, когда турки сражались с христианами, Искандер-бей со своим отрядом неожиданно ударил в тыл туркам и таким образом способствовал победе христиан. А сам убежал в свой родной город.

– И снова принял веру, в которой родился? – спросил серб.

– А как же! – ответил княжич. – И стал именоваться как раньше – Георгий.

– А сколько лет прошло, пока Искандер-бей оставался магометанином? – допытывался серб.

– Не знаю. – Влад пожал плечами. – Много.

– А если бы его убили до того, как он вернулся к своим? – произнёс Войко, и по интонации было видно, что у него что-то на уме. – Если б его убили раньше, тогда что?

– А что? – спросил Влад.

– А то, что Искандер-бей подошёл бы к небесным вратам, – не спеша начал Войко. – И архангел Михаил спросил бы его: «Как тебя зовут?» А Искандер-бей ответил бы: «Меня зовут Искандер-бей». Тогда архангел Михаил сказал бы: «Вот и иди, ищи свой магометанский рай, Искандер-бей!»

Влад широко улыбнулся:

– А я уж решил, что ты смирный, как икона.

– Я не икона. Я живой человек, – ответил Войко.

В турецком языке, на котором говорили господин и его новый слуга, не существовало слова «икона», поэтому Влад произнёс это слово по-румынски, однако серб понял, потому что по-сербски оно звучало так же. Получалось, что господина и слугу свела и объединила вовсе не Турция, а общие знания и общая вера. Осознав это, Влад и Войко весьма обрадовались.

Особенно радовался Войко, когда обнаружил, что может говорить с господином по-сербски. Влад хорошо знал славянскую грамоту, поэтому понимал сербскую речь и даже отвечал. И всё же по прошествии нескольких лет Войко выучился говорить по-румынски, ведь это слуги должны разговаривать на языке господина, а не наоборот.

Войко считал, что оказался в услужении у Влада вовсе не случайно – что это Божий промысел, поэтому стал очень преданным слугой. А господин не переставал удивляться новому слуге, который оказался большим умельцем. Впрочем, серб не считал свои умения удивительными, ведь турецкая семья, на которую он работал долгие годы, была небогата, так что Войко приходилось делать самые разные дела и научиться многому. Обычно рабам поручают лишь тяжёлую работу – рыть канавы, строить сараи, крыть крыши – а серб, как ни странно, умел держать в руках иголку, потому что ему доводилось шить мешки и обувь. Потому-то Влад и удивлялся, ведь умение шить оказалось полезным даже во дворце.

По словам Войко, турецкая семья, в которой он жил, сначала боялась, что христианский раб может их сглазить, но затем стала думать, что он приносит удачу, и тогда ему стали доверять дела, которых раньше не доверяли. Войко случалось мыть полы в хозяйском доме, помогать в приготовлении пищи и даже присматривать за хозяйскими сыновьями. Всё это было тоже полезно в дворцовой жизни, а особенно последнее, ведь одиннадцатилетний Раду, до сих пор не имевший других друзей, кроме старшего брата, нуждался в том, чтобы с ним играли. Войко знал разные игры. Например, катал Раду на закорках и в такие минуты выглядел очень смешно, потому что на его лице появлялось совсем детское выражение, плохо вяжущееся со взрослой фигурой.

Серб, хоть и был чуть младше Влада, но выглядел на несколько лет старше – из-за высокого роста и ширины плеч, да и борода росла вовсю, так что её приходилось брить почти каждый день. Казалось, внешняя взрослость должна свидетельствовать о взрослости внутренней, но нет.

Владу в ту пору было уже девятнадцать. Он тоже брился – правда, раз в три дня – и поэтому, глядя на серба, брившегося ещё чаще, не понимал, как Войко может вести себя так, будто победил все искушения юности. О женщинах серб даже не заикался, заставляя княжича мысленно восклицать: «Он что, святой Вит, который сошёл с иконы?!»

Святой Вит, которого так почитал Войко, умудрился стать святым в двенадцать лет, а в отрочестве, как считал Влад, жить праведной жизнью очень тяжело. Княжич вспоминал себя, двенадцатилетнего, а ведь он в этом возрасте уже начал ухлёстывать за женой брата. Потому-то Владу и казалось странным, что серб ни за кем не ухлёстывал.

– А в том турецком доме, где ты жил, были девицы? – спросил своего слугу девятнадцатилетний княжич.

– Конечно, были, – ответил Войко. – Две дочери хозяина и служанка.

– И что? – допытывался Влад.

– Ничего, – ответил серб. – Мне сказали, что я не должен на них смотреть, и я не смотрел. Совсем не смотрел и даже не говорил с ними. Но…

– Что «но»? – встрепенулся княжич.

– Они одно время дразнили меня. Подкидывали мне свои вещи. Платок, браслет, а один раз подкинули серёжку, на которую был аккуратно намотан волос, чтоб я увидел, что у хозяйки этой серёжки волосы длинные, блестящие и вьются. Но я сразу же относил эти вещи хозяину. Сначала я думал, что это случайно потерялось, но на третий раз я уже понял, что это делается нарочно. Я всё равно продолжал относить вещи хозяину, и тогда он пошёл на женскую половину дома и сказал там, чтоб никто больше со мной не шутил.

– А по соседству от вас были девицы? – не унимался Влад.

– Были, – ответил Войко.

– И что? – опять спросил княжич.

– Ничего, – пожал плечами серб. – Ведь на них я тоже не смотрел.

– А разве тебе не хотелось? – недоверчиво покосился на него Влад.

– Хотелось, – вздохнул Войко, – но я решил, что буду смотреть по сторонам только тогда, когда скоплю достаточно денег, чтобы жениться.

Влад очень удивился этим словам, но верил в их искренность и потому уважал своего слугу. Правда, со временем уважение немного ослабло, потому что у Влада появился ещё один слуга, с крестом на спине. Появился, несмотря на то что княжич когда-то прогнал этого слугу и не захотел принимать «отцово наследство». Отделаться от «наследства» оказалось не так-то просто – змей в конце концов вернулся, предложив свою помощь ещё раз, и во второй раз Влад не устоял.

* * *

Как только государь, проехав через село Тынкэбешть, свернул с наезженного тракта направо, лошади, не сговариваясь, ускорили бег. Наверное, они догадались, что их ждёт скорый отдых. К тому же бежать им стало удобнее, ведь наезженный тракт – твёрдый, как камень, и вечно покрытый слоем жёлтой пыли – перешёл в малую двухколейную дорогу – малонаезженную и потому мягкую.

Дорога тянулась через поле к лесу, и ею не пользовались каждый день. Разве что в период сенокосов по ней с утра и до вечера неспешно двигались телеги, запряжённые волами, а сейчас было не то время. Летний сенокос уже закончился, а осенний ещё не начался, поэтому колеи сузились и размякли.

В лесу они сделались ещё мягче. Влад почувствовал это, даже не касаясь ногами земли, потому что его конь побежал совсем по-другому – движения стали упругими и более лёгкими. К тому же конь опустил нос почти к самой дороге, чего не хотел делать раньше из-за пыли.

В лесу пыли не стало совсем, ведь над дорогой смыкались ветви деревьев, не позволяя земле высыхать. Они образовывали почти сплошную тень, и лишь в некоторых местах виднелись россыпи жёлтых пятен от солнечных лучей, проникавших сквозь древесные кроны. Иногда эти пятна меняли положение, потому что деревья покачивались от ветра, но под деревьями ветра не было, так что воздух полнился запахом сырой почвы и древесной коры – таким терпким, что даже дьявол, бегущий слева от государева коня, один раз чихнул.

Лес почти сплошь состоял из тонкоствольных лип и ясеней, которые росли часто, но не загораживали друг друга и позволяли видеть далеко вправо и влево от дороги. Кустов в этом лесу не росло. Их заменяли травы, высокие, почти по пояс, под которыми проглядывал слой бурых прошлогодних листьев.

Ехать через лес государю казалось приятно, но эта езда не приносила спокойствия. Влад ощущал недовольство собой и сам не хотел себе в этом признаться. Он хотел бы поспорить с кем-нибудь и доказать, что на самом деле доволен жизнью. Если бы Войко сейчас подал голос, то Влад начал бы спорить с Войко, однако боярин, всё так же рысивший справа, молчал.

Наверное, государев слуга молчал потому, что не видел нужды повторять слова, и так сказанные много раз, а первый раз они были сказаны очень давно, когда состоялся обещанный султаном поход против Яноша Гуньяди.

Девятнадцатилетний Влад радовался этому походу, означавшему долгожданное возвращение домой. Правда, радость немного омрачалась тем, что Раду должен был остаться в Эдирне и продолжать жить при турецком дворе до самого совершеннолетия. И всё же Влад радовался. Он уже видел себя правителем – таким правителем, который никогда не ошибается, наученный чужим горьким опытом – и княжичу хотелось разделить с кем-нибудь эти мечты. По вечерам, сидя у походного костра, он много рассказывал своему сербскому слуге о том, что сделает, когда взойдёт на трон.

Стояла поздняя осень, очень напоминавшая Владу ту давнюю осень, которая застала его под Варной. В ту осень он ещё видел своего отца живым – как оказалось, в последний раз. В ту давнюю осень княжич тоже лелеял светлые надежды на будущее, и теперь они почти возродились. Уже не было того унылого безразличия, которое Влад чувствовал достаточно долгое время после отцовой смерти. Единственное, что осталось от тех унылых времён – это боязнь неудач. Княжич по-прежнему помнил, как легко может разрушиться жизнь, а кроме того, он волновался, потому что ему предстояло оказаться в очень непривычном положении. В прежние времена Влад мыслил себя не правителем, а помощником у отца и старшего брата, а теперь предстояло занять главенствующее положение, и не было старших, с которыми он мог бы посоветоваться.