Текст книги "Время дракона"

Глава VI

Вспоминая давнее прошлое, государь Влад и не заметил, что до села Отопень осталось всего ничего. «Наверняка в этом селении тоже собрались люди, которые хотят судиться, – сказал он сам себе, – а значит, от мыслей о пятнадцатилетней девочке, в которую ты когда-то был влюблён, придётся отвлечься».

«Эх, ну зачем дорога такая короткая!» – досадовал князь. Когда его вынуждали оставить воспоминания, в которых жила Сёчке, он переживал расставание с ней ещё раз. Даже сейчас это казалось неприятно – Влад будто отрывался от чего-то, к чему прирос кожей. А в отрочестве, когда расставание случилось впервые, казалось хуже. Казалось, что он потерял половину себя, оставил рядом с любимой, раздвоился и снова станет самим собой, только если увидит предмет своих мечтаний. Хорошо, что, уезжая из замка, тринадцатилетний княжич не знал будущего. Не знал, что ему суждено увидеться с невесткой ещё только раз, да и то на короткое время.

Нет, она не умерла. Она продолжала жить и здравствовать где-то в венгерских землях, за горами. Нашла себе другого мужа. По иронии судьбы, этот новый муж тоже оказался кровным родственником Влада – не братом, но всё же. Влад подсчитал, что сейчас бывшей невестке уже не пятнадцать лет, а тридцать три года. «Возможно, у неё есть дети, – размышлял он, – и если так, то она наверняка располнела».

Хотел ли Влад увидеть её? Нет, не хотел. Ведь это была уже не Сёчке, а незнакомая женщина, которая даже имя теперь носила другое. «Сёчке» это было прозвище, а на самом деле её звали… Даже произносить не хотелось! Главное, что пятнадцатилетней девочке это настоящее имя совсем не подходило, а степенной женщине среднего возраста очень даже подходило.

Влад не хотел видеть, что стало с бывшей невесткой и что в ней изменилось. Не хотел знать, разучилась ли она смеяться тем звонким смехом, которым заливалась раньше, когда играла со служанками в догонялки. Не хотел знать, разлюбила ли она танцы. Не хотел знать, потеряла ли она охоту по весне собирать лесные цветы. Время не щадит никого, и Сёчке тоже не могла избежать взросления. Сейчас встреча с ней вызвала бы только досаду и разочарование. Нет, Сёчке не умерла, но всё же этот клад оказался потерян, потерян безвозвратно.

Хорошо, что, уезжая из гостей, тринадцатилетний Влад не знал, как всё дальше произойдёт. Он рассчитывал, что невестка рано или поздно вернётся к румынскому двору и больше никуда не денется. «Первым делом, как увидишь её, надо сразу попросить прощения и пообещать исполнять всё точно, как она хочет», – думал княжич, успевший сто раз пожалеть, что последний разговор окончился ссорой. Конечно, поначалу любому человеку обидно, когда он слышит от любимой, что ему уготовили роль тайного воздыхателя, а не мужа, но время проходит, и сердце смиряется. «Если она хочет, чтобы я проявлял обходительность в любовных делах, пусть будет так», – решил тринадцатилетний воздыхатель.

Кстати, примерно тогда же воздыхатель выяснил, что вести себя обходительно – значит ещё и стихи сочинять. Готовясь к новой встрече с Сёчке, он напридумывал целую кучу рифмованных комплиментов на венгерском языке, а затем стихотворство вошло в привычку, и захотелось сочинять на румынском. Лет в двадцать Влад сочинил вот такое стихотворение:

 
Расставшись навсегда, не упрекай ни в чём
Ту, с кем рассорился вконец. Зачем браниться?
Поверь – как след в пыли стирается дождём,
Уйдёт и горечь вся, что побуждала злиться.
 
 
В подруге ты запомнишь лишь приятные черты,
Привычки милые, что сердце волновали.
Забудешь дни, когда ты допоздна, до темноты
В саду напрасно ждал. А радость встреч едва ли
Ты позабыть сумеешь. И один в чужом краю,
Поняв, что душу некому излить, тоска заела,
Ты вспомнишь невзначай то чувство, что дают
Глаза любимой, если озорно и смело
 
 
Они глядят в твои глаза. А дальше – больше.
Ты вспомнишь всю её – улыбку, голос, шаг
И рук касанье, силясь удержать подольше
Виденье сладкое. Затем сожмёшь кулак,
 
 
Воскликнешь мысленно: «Да неужели
Расстались с ней и не сойтись опять?!»
Почувствуешь – на сердце раны отболели,
Забыта горечь, снова ты готов страдать.
 
 
Дороже и дороже с каждым одиноким днём
О счастье память. Как же с ней бороться!
Расставшись навсегда, не упрекай ни в чём
Ту, с кем расстался. Вдруг увидеться придётся…
 

Вспоминая пятнадцатилетнюю девочку, в которую когда-то был влюблён, государь Влад уже не заботился о том, чтобы его мысли соответствовали мыслям паломника. «Да, – про себя усмехнулся он, – по дороге в обитель негоже вспоминать свои старые грехи, в которых до сих пор не раскаялся и каяться не собираешься. Ну и ладно!» Паломник перестал себя одёргивать и на радость змею-дракону дал мыслям полную свободу.

«Раз уж я задумался о женщинах, – сказал себе Влад, – то почему бы ни вспомнить заодно и ту, которая живёт сейчас в городе Букурешть? Ту, которая ждёт тебя по вечерам, наряжается и перед самым твоим приходом ест мёд, чтобы целовать её было слаще. Она не похожа на Сёчке. Но кто сказал, что пристрастия отрока и взрослого человека должны совпадать? Красавица, которую многие именуют “государыня”, хороша по-своему».

Слухи об этой государевой привязанности, которая не ослабевала вот уже три года, распространились далеко за пределы столицы. В монастыре про привязанность знали тоже. Знали и потому пеняли – дескать, что ж ты, государь, не желаешь жениться, а нашёл себе… И всё-таки от мыслей о женщинах князю пришлось временно отвлечься, потому что село Отопень приближалось.

Чтобы добраться до села, путешественникам требовалось проехать лишь узкую полоску леса, который и лесом-то мог считаться лишь с натяжкой. Он был настолько мал, что в нём не водилось крупной дичи – ничего интересного охотнику. Да и дровосеки тоже не нашли бы там ничего достойного – деревья в этом лесу росли сплошь тонкоствольные. Его не свели под пашню лишь потому, что он защищал от северного ветра прилегающие поля, а вот люди, проезжающие или проходящие через это место в летнюю пору, неизменно радовались, что лес по-прежнему есть, ведь деревья давали защиту от жары. Каждая кучерявая крона отбрасывала на дорогу такую же кучерявую тень, так что уже через минуту путешественникам становилось прохладно.

Эта прохлада неизменно напоминала Владу о лесах возле монастыря. Паломнику, который стремился успеть в обитель вовремя и всё торопился, казалось, что это дорога возле озера и что конечная цель пути совсем близка. На самом же деле до обители надо было ещё ехать и ехать. «Это другой лес, не монастырский, – напомнил себе князь. – Когда он кончится, ты увидишь вовсе не озеро, а дорожный перекрёсток посреди равнин… Да вот и перекрёсток! А за ним по обе стороны от тракта белеют домики села Отопень. Хоть куда-то ты доехал!»

* * *

Из-за того, что Влад решал дело с цыганами, дорога до села отняла ещё больше времени, чем обычно. Оглянувшись на солнце, которое теперь светило в правую часть затылка, венценосный путешественник решил, что время близится к девяти часам. Теперь он не мог даже мечтать о том, чтобы успеть в монастырь к обедне. «Она начнётся совсем скоро, как раз в девять или в начале десятого, а до святой обители путь ещё долог», – досадовал князь.

Тем временем на околице селения собралась толпа человек в полтораста. Она запрудила собой всю дорогу и, казалось, вот-вот могла повалить плетни у крайних домов. Собравшиеся заметили государя издалека и заголосили, заволновались, но как только он приблизился, все разом смолкли и поклонились.

В этот раз правитель не приказывал охране, чтобы та перестроилась и стала для него заграждением. В Отопень всё совершалось по-другому – никто не кричал «выслушай и рассуди». Зачем кричать, если здесь уже давно установили, кто встречает князя и кто может к нему обратиться первым.

Впереди всех на дороге стоял седоусый человек, одетый, по примеру большинства собравшихся, в белые льняные штаны и рубаху, однако по некоторым приметам в нём сразу можно было узнать представителя власти. Вид он имел степенный. На ногах красовались начищенные чёрные сапоги, а не опанки с обмотками. Поверх рубахи, несмотря на жаркую погоду, был надет кафтан – серый с цветной вышивкой по краям. В правой руке этот человек сжимал деревянную палку-посох.

Звали степенного селянина Тадеу. В Отопень он занимал должность старосты, а в большом селении на такую должность обычно выбирают людей деятельных. Конечно, деятельный человек не мог безучастно смотреть, как в деревню стекается множество народа, неизвестно откуда взявшегося. Народ заявлялся, как на ярмарку, но только без всякого разрешения, однако запретить им приходить было нельзя, поэтому для «ярмарки», случавшейся четырежды в год, староста придумал правила и самолично следил, чтобы они соблюдались.

– Доброго тебе утра, Тадеу, – произнёс Влад. – Давно не виделись. Кажется, с июня.

– И тебе доброго утра, государь, – громко ответил Тадеу.

После этого староста позволил себе распрямиться, а вслед за ним распрямилась и вся толпа.

– Ежели желаешь, государь, то я могу сказать точнее, когда ты меня видел, – продолжал Тадеу. – Это было на второй день после Троицы. Ты возвращался из монастыря и, по обыкновению, остановился в нашей деревне, чтобы творить суд. Вот тогда мы и виделись.

– А теперь ты приготовил мне для разбора новое дело, – усмехнулся князь. – И чьё же дело мне придётся разбирать?

– Ты, по обыкновению, шутишь, государь, – скромно улыбнулся староста. – Что я могу приготовить, если я тут ничего не решаю? Я лишь говорю людям: «Выбирайте заранее, кто из вас предстанет перед государем. Выбирайте заранее, чтобы государь не терял время, ожидая, пока вы наспоритесь и накричитесь». Вот люди и выбирают, а кого они выберут, зависит не от меня. Я лишь слежу, чтобы не дошло до драки, чтобы был порядок и чтобы никто не шатался по селу просто так, если уж приехал к тебе на суд.

Правитель терпеливо слушал, как староста рассказывает про свои заслуги. «Торопиться некуда, – думал он, – так пускай Тадеу похвастается».

– Да, ты оказываешь мне этим большую услугу, – наконец произнёс Влад, а староста, услышав желаемую похвалу, прекратил пустословить и заговорил о важном:

– На сей раз, государь, если будет на то твоя воля, перед тобой предстанет крестьянин Хория, который судится сразу против пятерых.

– Сразу против пятерых? – удивился правитель – Ого! Хорошенькое дело ты мне подкинул. И кто же эти пятеро?

– Хория судится со своими соседями, – ответил староста. – А дело подкинул не я. Люди сами так выбрали.

– Ну, тогда пропусти истца и ответчиков вперёд, – сказал князь.

Беседуя с Тадеу, он почти сразу заметил, что несколько человек за спиной у старосты, на переднем крае толпы, искоса поглядывают друг на друга. Пожалуй, только стремление переглядываться и сделало их заметными. В целом это были ничем не примечательные люди чуть постарше самого государя. Все усатые, все с бритыми подбородками, все загорелые, все худощавые, да и одевались они почти одинаково – в светлую льняную одежду. Короче говоря, ничего особенного, а вот странное поведение сразу бросалось в глаза. К тому же этих людей было шестеро – что соответствовало словам старосты об истце и пятерых ответчиках.

Когда прозвучал вопрос о том, чьё дело приготовлено для разбора, каждый из шестерых сильнее стиснул в руках шапку, один натужно сглотнул, другой переступил с ноги на ногу, а остальные потупились. Когда первый раз прозвучало имя Хории, крестьянин, стоявший в шестёрке с левого краю, странно дёрнулся – наверное, хотел подать голос, но осёкся. Когда имя Хории прозвучало снова, тот же крестьянин посмотрел прямо на государя, сделав жалобное лицо. Влад мог бы побиться об заклад, что сейчас придётся судить как раз этих людей, и оказался прав. Когда, повинуясь княжескому приказу, степенный Тадеу отошёл в сторону, то именно эти шестеро сделали шаг вперёд и замерли в поклоне.

– Хватит уже кланяться, – махнул рукой правитель. – Пусть истец рассказывает дело. Кто из вас Хория? Пусть рассказывает, как ухитрился повздорить сразу с пятерыми.

Человек, стоявший в шестёрке с левого краю, произнёс:

– Это не я ухитрился, государь. Это они ополчились на меня, когда я сказал им, что они плохие соседи.

Жалобщик говорил с осторожностью, будто вёл лодку по незнакомой речной протоке и каждую минуту измерял шестом глубину. Видя, что плыть можно, не опасаясь мелей, он продолжил быстрее и бойчее, а затем так заторопился, что речь его стала похожа на скороговорку.

– Я живу на окраинной улице, поэтому соседей у меня пятеро, – затараторил Хория. – Справа сосед и слева сосед, и через улицу – трое, а позади двора соседей нет – только поле. Всего пятеро дворов со мной соседствуют, но я всё равно говорил себе: «Ты не пропадёшь. Даже пятеро станут хорошей подмогой в беде». А на деле вышло по-другому. На деле вышло, что встречать беду мне пришлось в одиночку. Вот я и сказал соседям, что они…

– Разбойники и разорители! Ведьма им мать! Тьфу! – вдруг послышался откуда-то старческий голос, такой хриплый и дребезжащий, что с ходу не получалось понять, принадлежит он мужчине или женщине.

Пятеро крестьян, стоявшие рядом с жалобщиком, оглянулись в ту сторону, откуда раздавалась ругань. Они как будто услышали что-то знакомое и давно надоевшее. Каждый из пятерых устало вздохнул, а один даже развёл руками.

– Я сказал им, что они плохие соседи, – продолжал тараторить Хория, – что хороший сосед всегда рад помочь, а бросают в беде только…

– Сучьи выкормыши! И свинячьи родичи! – опять раздалось откуда-то. – Ничего хорошего от них не дождёшься!

Хория замолчал, но в отличие от пятерых крестьян, стоявших рядом, не стал никуда оглядываться.

Государь тоже предпочёл не обращать внимания на крики:

– Что же это за беда, которую тебе пришлось встретить в одиночку? – спросил он.

– Такая беда, что не приведи господь! – быстро отвечал жалобщик. – Сущее разорение!

– И что же случилось?

– Пожар. Вот что случилось, великий государь. Пожар случился. Ночью. Уж не знаю, с чего он начался. Помню только, что жена меня за плечи трясёт. Я чую – дым. Хотел крикнуть: «Горит!», но только дым стоял такой, что я своим криком поперхнулся. Мы с женой младших детей похватали и, в чём были, на двор выскочили. А дед наш старый чуть не задохнулся, пока выбирался. Даже не знаю, как я сумел вернуться, чтоб ему помочь. Я старика еле нашёл в дыму-то, а жена вынесла иконы. Вот и всё, что спасли. Мы с Гицэ, это моего старшего сына так звать, пытались добро вытаскивать, да куда там! Схватили только овечьи тулупы, и то хорошо, потому что зима была. А больше ничего не успели. Дым повалил совсем густой…

– Как из адского пекла дым! – опять встрял надтреснутый голос. – А этим разбойникам и разорителям хорошо бы нюхнуть, как адово пекло воняет! Ух, нанюхаются они этого смраду в своё время! Ух, нанюхаются!

Как и в прошлый раз, государь оставил стороннюю ругань без внимания:

– А соседи твои как связаны с пожаром? – спросил он.

– А так, что жена кинулась их звать на подмогу, – отвечал Хория. – Ну, они прибежали быстро. Давай воду таскать, в окна плескали, на крышу. Я даже подумал: «Может, успеем залить, пока не разгорелось». И тут дым пошёл сквозь крышу! Жена заголосила…

– А крыша у вас была из дранки? – спросил князь.

– Из драки, – кивнул крестьянин. – Из дранки. В нашей деревне она у всех из дранки. Но не в этом дело, а в том, что мы с Гицэ стали повыше водой плескать, чтоб не вспыхнуло, и тут видим – соседи-то наши стоят и в затылках чешут. «Кабы на наши дворы не перекинулось», – говорят. Я им кричу: «Так нет ещё огня-то!» А соседи не слушают. Привязали верёвку к одной из стропилин, дёрнули, ну и вся наша крыша внутрь дома провалилась.

– И чем дело кончилось? – спросил Влад.

– Пепелищем дело кончилось, – вздохнул Хория. – Когда крыша упала, так внутри дома почти сразу всё вспыхнуло. За полчаса прогорело. Ничего не осталось. Что было в доме, всё превратилось в пепел, а что не сгорело, то оплавилось.

– Хуже всяких поганцев такие соседи! Волки-разорители! Ух, дьяволово семя! Ведьма им мать! – опять раздался всё тот же старческий голос.

Теперь Влад не выдержал и глянул в ту сторону, откуда доносилась ругань. Она доносилась откуда-то с правого краю толпы. Любитель сквернословить находился совсем близко. Казалось удивительным, что его до сих пор не вытолкали вперёд.

Хория, проследив за взглядом князя, тяжело вздохнул и опять сделал жалобное лицо. Пятеро крестьян, с которыми жалобщик решил судиться, смотрели в ту же сторону, что и князь.

– Язва вас забери! – всё никак не унимался загадочный сквернослов. – Ишь, уставились! Я ж знаю, я вам всем, как соль в глазу! Ждёте всё, когда помру? Ух, дьяволово семя!

Владу вдруг вспомнилась поговорка: «Помяни дьявола, и он тут как тут». «Наверное, дьявол, как только слышит своё имя, сказанное громко и без опаски, сразу загорается любопытством, – подумал князь. – Нечистому интересно, кто же там такой смелый. Вдобавок бранное слово, сказанное умеючи, завораживает, прямо как хорошая музыка. Вот дьявол и бежит на эти звуки. Бежит почти против воли, потому что он, подобно человеку, большой грешник, а безмерное любопытство – один из грехов».

Влад подумал так, потому что змей-дракон, по-прежнему находившийся возле ног хозяйского коня, весь извёлся. Тварь привставала на задние лапы, затем начинала метаться вправо влево, а затем снова привставала – будто собака, которая слышит, как где-то рядом начинается свара, но поучаствовать в этой сваре нельзя, потому что хозяин не отпускает.

Между тем Влад тоже чувствовал странное, жгучее любопытство:

– Эй, Тадеу, – обратился он к старосте. – Ты говоришь, что следишь здесь за порядком и усмиряешь забияк? Тогда почему я слышу сквернословие, которое мешает мне творить суд?

Тадеу нисколько не смутился от этого замечания, лишь преисполнился служебного рвения. Он поспешно поклонился и ринулся в толпу. Толпа заволновалась, люди, стоявшие в первых рядах, начали оборачиваться, а староста углублялся в неё всё дальше, немилосердно работая локтями, затем послышалось сердитое неразборчивое бормотание и громкие скрипучие возгласы в ответ:

– А что ж теперь, и на суде молчать?! Вот я правду и говорю!

– Веди этого сквернослова сюда, – громко приказал правитель.

– Сейчас он выйдет, государь! – крикнул в ответ Тадеу, затем толпа расступилась, и к государю вышел седой плешивый старик, которого заботливо поддерживала под локоть молодая женщина.

Поддерживать и впрямь требовалось, потому что старик имел обыкновение резко оглядываться через плечо и не замечал, что в такие минуты палка, на которую он опирался, отрывалась от земли, а тело опасно кренилось назад. Брови его беспрестанно двигались, глаза смотрели пристально, но не задерживались ни на чём. Человек обиженно поджимал губы, но временами казалось, что это выражение неосознанное. Одежда выглядела опрятно, но опрятность, вне всякого сомнения, достигалась чужими стараниями.

– Зачем ты его привела? – полушёпотом спросил Хория, оглянувшись на молодую женщину.

– Я не приводила. Он сам, – так же полушёпотом ответила та. – Мы в хате сидели, я стирать взялась, ненадолго отвернулась и тут смотрю – его нет. Пошла искать, а он сюда пришёл. Я же не могла силой тащить его обратно. Думала, в сторонке постоим – ничего не будет.

– А что ж получается, мне и сказать нельзя? – громко спросил старик.

Пятеро крестьян, с которыми судился Хория, начали ухмыляться.

– А вы чего уставились? Ух, аспиды-зубоскальцы! – зашипел сквернослов.

Влад, кивнув на него, спросил:

– Хория, тот ли это дед, которого ты упоминал, рассказывая про пожарище?

– Да, – печально ответил крестьянин. – Это мой дед, он самый.

– Он тебе родич по отцу или по матери?

– По отцу.

– А отец твой где?

– Отец давно умер. – Хория вздохнул. – А дед вот до сих пор жив.

– Этого старого человека зовут Бросу Кукувя, – добавил староста, который только что выбрался из толпы обратно к князю. – Ты, государь, на него не сердись. Он сильно в годах и потому слегка повредился умом, но ведь за это не судят. А повоевать он всегда любил, сколько я его помню. Особенно любил деревенскую ребятню хворостиной гонять, чтоб не шумели. Он и меня, когда я мальцом был, хворостиной гонял, и мне это только на пользу пошло…

– Погоди-ка, Тадеу, – прервал рассказчика правитель. – Ты говоришь, что давно знаешь старика. Получается, я разбираю дело здешних жителей? Истец и ответчики живут в Отопень?

– Да, государь, так уж случилось, – кивнул староста и добавил: – Но люди сами так выбрали. Я не принуждал их.

Влад задумался на мгновение и снова повернулся к Хории, возле которого теперь стояли молодая женщина и старик.

– Так, – сказал правитель. – Значит, этот старик – твой дед. А эта женщина – твоя жена?

Крестьянин кивнул.

– Ну а теперь, когда я увидел почти всех, кто упоминался в истории про пожар, – подытожил князь, – мне хочется знать, в чём же ты обвиняешь своих соседей.

– Во-первых, в самоуправстве, – начал перечислять жалобщик. – Из-за них погибло то, что могло и уцелеть. Ведь огня на крыше не было. Не было! А они отдали моё добро на съедение пожару, лишь бы только не рисковать!

– Ух, разбойники-разорители! – подтвердил старый Кукувя.

– А во-вторых, – продолжал Хория, – они не проявили должного сочувствия к моей беде. Они сказали: «У тебя хлев уцелел? Уцелел. Птичник уцелел? Уцелел. А раз так, тогда и нечего жалиться. Вот как мне было сказано!

– Так в чём состоит твоё второе обвинение? – спросил князь.

– В том, что мои соседи бросили меня в беде. Они говорили: «Нечего жалиться! У тебя стены в доме уцелели. Ты легко отделался. Летом отстроишься». А я спрашивал: «Разве это легко, когда всю зиму приходится жить в землянке?» Она у меня рядом с домом вместо погреба, и вот после пожара мне с семьёй пришлось туда переселиться. Детей-то я к жениной родне отправил, а мне с женой и деду старому пришлось в землянке жить. А ещё я в обиде на своих соседей за то, что…

– Есть ещё и третье обвинение? – удивлённо перебил Влад.

– Да, есть, – сказал крестьянин. – Они начали плохо говорить обо мне у меня за спиной. Начали говорить, что я склочный, как мой дед, и что…

– И чего же ты требуешь от своих соседей сейчас? – опять перебил государь.

– Во-первых, чтоб возместили мне хоть часть того имущества, которое сгорело, и часть тех денег, что я потратил на новую крышу и на отделку дома, а во-вторых, чтоб повинились и впредь не говорили обо мне дурного.

– Что ж, обвинение ясно, – произнёс князь, – но только сдаётся мне, что это не вся суть. Кажется, соседи, с которыми ты собрался судиться, за что-то обижены на твоего деда. Я прав?

Не успел Хория рта раскрыть, как все пятеро крестьян, выступавшие ответчиками в этом деле, затараторили наперебой:

– Спасу нет от этого старого сыча. Да! Спасу нет! Чуть что не так, он кричит: «Ух я вас!» Как сыч ухает! Это не мы придумали ему прозвище. Оно лет двадцать назад само прилипло. Вот когда старик начал ухать, тогда все и стали говорить – Кукувя, сычом стали называть.

– Хорош брехать! – огрызнулся старик. – Ух… борзота вшивая.

– И сколько нам это терпеть, государь? – сетовал один из пятерых ответчиков. – Вот Хория говорит, что мы злословим у него за спиной. А старику нас в глаза хаять можно? Сколько это терпеть?

– И как часто ваше терпение подвергается испытанию? – спросил Влад.

– Да почти каждый день! – сердито произнёс другой ответчик. – И всегда по ерундовой причине. Вот у меня возле их забора груша растёт, никому не мешает. В прошлом году у неё под корнями завелись муравьи. Моя жена стала муравьёв варом поливать, а Кукувя это увидел, начал кричать: «Ты чего к соседям помои сливаешь?!» – и давай ругаться. А теперь его внук против нас ещё и судится. Склочный! Весь в деда! А насчёт крыши это несправедливо. Погорельцу всегда кажется, что дом можно было отстоять…

– А кроме вас пятерых кто ещё прибежал на пожар? – задумчиво спросил правитель.

– Да полдеревни там было! – сказал староста.

– Да, полдеревни было, – жалобно протянул Хория, – но тушить не помогали.

– Люди, что скажете? – князь оглядел толпу. – Что скажете? Можно было отстоять дом?

Люди почему-то молчали. Наверное, не желали оказаться замешанными в этом споре.

– Да не знают они, – ответил за всех староста. – У нас, слава богу, пожары редко бывают. Вот мы и не наученные тушить.

– И всё-таки это странно, – заметил князь. – На пожаре было полдеревни, а свидетелей – никого.

– А мне Кукувя небылицы рассказывал, – вдруг заговорил ещё один из пятерых ответчиков. Его речь казалась совсем не к месту, но как видно, он не мог сдержаться. – Небылицы выдумывал всякие. Скажет, к примеру: «Беги скорей на поле. Там чьи-то козы твой стог сена потрошат». Я бежал на поле, а там стог был целый, нетронутый, и коз никаких. Это Кукувя так шутил надо мной, а после всей деревне хвастался, как ловко меня одурачил и заставил бегать. Сейчас-то я мимо ушей все его шутки пропускаю, а ещё год назад по каждому слову проверял – цело ли сено, не увёл ли кто мою лошадь из стойла и с кем сейчас моя жена. Я вроде и понимал, что старый сыч врёт, а проверить-то хотелось. Кукувя ведь нарочно выдумывал такое, чтоб проверка отнимала совсем мало времени. А я маялся и не знал, что лучше – проверить по-быстрому или локти кусать, если на сей раз правда окажется.

– А мне Кукувя камни в огород кидал, – поведал четвёртый ответчик. – Я кричу: «Ты чего делаешь?» А тот говорит: «Возвращаю тебе назад твои камни». Я удивился: «Почему мои?» А он говорит: «Потому что ты нам их накидал, пока мы не видели». Я говорю: «С ума спятил?» А Кукувя говорит: «А откуда ж они взялись? Раньше их не было». И не помнит уже, старый, что в прошлом годе его внук на огород новую землю привозил, чтоб в гряды насыпать. Опять же, этим летом дом обгоревший подновляли. У них же дом каменный. После ремонта могли камни остаться.

– А в прежние времена, до пожара, старик гнилыми яблоками любил кидать, – подхватил пятый ответчик. – Если у него в саду яблоко гнилое с дерева упадёт, то Кукувя подбирал и на дорогу кидал. Я сам видел! Подберет да на дорогу кинет. И получалось, что у меня перед домом всегда гнильё валялось. Он на дорогу выкидывал. А я убирай.

Пока соседи говорили, Кукувя сверкал на всех глазами, а его внук Хория тяжело вздыхал. Наверное, Хории не раз приходилось выслушивать жалобы на своего деда. Судя по лицу, недавний погорелец не собирался возражать, но затем вдруг смекнул, что дело поворачивается не в его пользу.

– Государь, всё, что они говорят, это было, – улучив минуту, громко произнёс Хория. – Это было, но ведь обиды положено прощать. А соседи затаили на меня обиду и потому допустили, чтобы мой дом сгорел.

Пятеро ответчиков тут же закричали:

– Чего?! Вот скажет тоже! Ишь, придумал! Не верь ему, государь! Он просто деньги с нас получить хочет, вот и плетёт невесть что! Да когда нам было думать об обидах? Когда? На пожаре не очень-то задумаешься. На пожаре надо шевелиться! Особенно когда огонь на крыше.

– Да, – вдруг раздался в толпе одиночный возглас. – Огонь на крыше был! – А вслед за этим вся толпа грянула:

– Был огонь!

– Так значит, был? – удивлённо спросил государь.

– Был! – ещё раз грянула толпа.

– И дом отстоять было нельзя?

– Нельзя! Точно нельзя, – грянула толпа.

– А что ж вы раньше молчали, когда я к вам обращался? – продолжал удивляться Влад и предположил: – Может, я спрашивал не так? Сперва я спрашивал, проверяя правоту Хории, и мой вопрос вам не понравился. А сейчас я спросил, проверяя правоту ответчиков, и мой вопрос пришёлся вам по вкусу.

– Мы когда рушили крышу, то думали только об одном, – сказал ответчик, стоявший от Хории дальше всех. – Мы думали, как бы на наши дворы не перекинулось.

– А когда вы оставили погорельцев зимовать в землянке, – строго перебил Влад, – о чём вы думали? Почему никто из вас не дал погорельцам приют?

– С зимы до лета жить с сычом под одной крышей?! – почти с ужасом проговорили ответчики. – Избави бог! По правде сказать, мы не взяли бы его к себе даже за деньги. Только этого не хватало! Избави бог! Избави бог от таких постояльцев!

– А ведь Хория деньги-то предлагал! – продолжал всё тот же крестьянин, стремившийся держаться от жалобщика подальше. – Хория предлагал деньги-то. Правда, со мной такого разговора не было, но я слышал, что другим в деревне предлагал, и никто не согласился. Поэтому пришлось жить в землянке. Странно, что Хория судится не против всей деревни, а только против нас пятерых.

– Против всей деревни он судиться не будет, – строго заметил староста. – Против всей деревни – это уж слишком! Я не позволю, чтоб вся округа над нами потешалась!

Государь поднял руку, призывая к тишине, и, когда крестьяне успокоились, произнёс:

– Хория, я всё никак не могу взять в толк, почему твой дед зимовал в землянке. Неужели у тебя не осталось родичей с отцовской стороны, которые могли бы приютить старика?

– Родичи есть, – отвечал жалобщик. – Есть двое дядей и тётка одна, но они живут далеко.

– И оттого, что они живут далеко, они не взяли старика к себе? – с подозрением спросил Влад.

– Мой дед сам не хотел с ними жить, – принялся оправдываться Хория. – Дед твердил, что незачем ему далеко уезжать от того места, где моя бабка, его жена, похоронена. Да и отец мой на том же погосте. А на моих родичей плохо думать не надо. Они денег на новую крышу помогли собрать…

– …а старика к себе не взяли, – с усмешкой докончил Влад.

– Государь! – вдруг снова зазвучал надтреснутый голос Кукуви. – Государь, не пытай моего внука – я и сам скажу.

Влад обернулся в ту сторону.

– Неужто я сам не могу выбрать, где помереть? – продолжал Кукувя. – Уж оставь за мной это право. Я думал, в землянке зиму не переживу. Думал, наконец-то приберёт меня Господь. Мне ведь давно на тот свет пора. Ух, пора. Зажился я… – Глаза у старика покраснели и наполнились слезами, подбородок задрожал. – А вот всё никак не помираю. Живу со своей старческой немощью, мыкаюсь. И жена моя, покойница, и сын старший, царствие ему небесное, тут рядом на погосте… – Кукувя всхлипнул. – А я всё никак не… – Он так и не докончил.

– Не берёт, значит, никто к себе старого сыча, – задумчиво повторил князь. – Даже смерть его не берёт.

Тут Хория снова подал голос:

– Государь, речь-то сейчас не о моих родичах, а о моих соседях. Соседи мои ведут себя неверно, ведь обиды положено прощать.

– Да, прощать положено, – кивнул Влад и, как бы невзначай, спросил: – А приглашал ли ты своих соседей на новоселье, когда отстроился после пожара?

На лицах у пятерых ответчиков тотчас появились довольные ухмылки: