Текст книги "Время дракона"

«А вдруг эти незнакомые слова считаются ругательными? – подумал княжич. – Оттого я их и не знаю. Но вот венгерские они или нет? А может, это ругательные невенгерские слова?»

Догадку по поводу бранных слов косвенно подтверждало поведение десятилетнего Ласло, который слушал очень внимательно и, судя по шевелению губ, стремился заучить отдельные фразы. Влад тоже начал вслушиваться с особым вниманием.

– Когда мы попадём в Сербию, поганые не обрадуются, – мечтательно произнёс грузноватый наёмник.

– Зато местные жёнки будут рады, – сказал вояка в сине-зелёном кафтане. – Я слышал, там много вдовых. А мужей сильно убыло.

– Жёнки, само собой, будут рады, – сказал наёмник с узким глазом. – А мужья, которые остались, будут глядеть исподлобья.

– Да пусть глядят и идут себе на… – начал вояка в сине-зелёном кафтане, но оглянулся на Ласло и осёкся.

– Да. Пускай они идут куда-нибудь, куда им угодно, – поспешно подхватил Тамаш.

– Сербы могли показать свою храбрость, когда воевали с султаном без нас, но не показали, – заявил воин с узким глазом. – Теперь мы сделаем то, чего не сделали они, и получим всё, что нам причитается!

Влад решил спросить:

– А где вы жили до того, как пришли на службу к дяде Яношу?

– В Богемии, – ответил грузноватый наемник и, указывая на воина в сине-зелёном кафтане, добавил: – А вот он в Моравии.

– Ясно, – кивнул княжич.

– А ты что, там бывал? – спросил Тамаш.

– Мой отец там бывал, а я пока нет, – ответил Влад и тут вспомнил отцовы рассказы.

Родитель ведь, когда ехал в Нюрнберг через Богемию, слышал вокруг «почти славянскую речь». Теперь эта часть истории сделалась понятной. Повстречав богемцев в здешнем лагере, княжич почувствовал себя так, будто сам совершил путешествие в Богемию. Судьба Влада опять совпала с судьбой его отца, совпала чудесным образом, и от этого отроку сделалось очень приятно, но и без этого Влад остался бы доволен нынешними событиями. «Хорошо, что Ласло позвал меня с собой в лагерь, – подумал он. – Ради такого не жалко и обедню пропустить».

Княжич задумался, о чём ещё мог бы спросить наёмников, но серьёзных вопросов придумать не удавалось. Значит, можно было задавать ерундовые. Например, про ту вещь, что валялась в углу шатра:

– А чья одежда там лежит? – спросил Влад.

– Моя, – усмехнулся вояка в сине-зелёном кафтане. – Что? Нравится? Хочешь – забирай.

– Нет, мне не надо, – помотал головой княжич.

Меж тем богемцы – или чехи, как их иногда называли, – не догадывались, что чешский язык похож на славянский. Грузноватый воин и его товарищ с узким глазом тихо беседовали по-чешски и думали, что их речь звучит для гостей как полная бессмыслица, а раз гости не понимают, то стесняться в выражениях незачем. Собеседники посмеивались, обсуждая сине-зелёный кафтан, который ещё вчера принадлежал Тамашу и вызывал всеобщую зависть, а нынешний владелец «купил» эту вещь, выгадав подходящий момент.

Влад понимал разговоры, но не смог бы повторить. Лишь последняя фраза запомнилась княжичу именно так, как была сказана. Она прозвучала немного громче предыдущих. Грузноватый наёмник, указывая на обладателя сине-зелёного кафтана, пробормотал:

– …хитрый, яко Соломоново говно.

«Может, сказать что-нибудь по-славянски и посмотреть, как все удивятся?» – подумал княжич, но оставил эту затею, потому что вернулся Чаба, держа в руках две дымящиеся деревянные миски. По палатке разнёсся запах варёного красного перца вперемешку с запахом сала, лука и копчёной колбасы, жаренных на костре, а сквозь всё это пробивался ещё один незнакомый дух – дух чего-то хлебного.

Княжич глянул в миску, которую ему подали. Посуда была почти доверху полна неровными шариками, похожим на жёлтый горох. Там и сям виднелись красненькие кусочки перца. Лук, сало и колбаса лежали с краю миски.

– Тархоня, – пояснил Чаба, затем вытащил одну из двух деревянных ложек, торчавших у него из-за пояса, и торжественно вручил Владу.

Гость вдруг поймал себя на мысли, что никогда прежде не ел из деревянной посуды, да ещё деревянной ложкой. Держа миску навесу, он зачерпнул оттуда жёлтые горошины, положил в рот и принялся жевать. Если б подобное блюдо подали в Тырговиште, княжич ещё подумал бы, кушать или нет, но здесь он поначалу даже не задался вопросом – вкусно или не вкусно. Покажись еда гадостью, Влад всё равно доел бы, однако это оказалась не такая уж гадость… Мягкое варёное тесто, а тут ещё перец, лук, сало, которые забивали этот вкус.

С некоторым запозданием пришла мысль о том, что сало и колбаса – совсем не постная пища. «Наёмники сейчас в походе, и потому для них пост отменяется, а ты с чего вдруг отступил от правил?» – спросил себя Влад. Он глянул на Ласло, чтобы узнать, как тот поступит с угощением, и увидел, что маленький Гуньяди ест всё. Тогда княжич последовал его примеру, оправдывая себя тем, что иначе хозяева обидятся.

– Хлеба дать? – спросил Тамаш.

– Да, – хором сказали гости, хотя в обычной жизни вряд ли стали бы закусывать варёное тесто хлебом.

Чаба, не дожидаясь приказа, скрылся, вернулся с серой буханкой и с ножом, а затем прямо на весу отрезал по большому ломтю для каждого едока:

– Привозили позавчера. Зачерствел немного. Ничего?

– Ничего, – пожал плечами Влад, хотя вплоть до сего дня он ел только белый хлеб, который испекли самое позднее вчера.

– Вот как ребятки… накинулись, – проговорил Тамаш, сидя на койке и наблюдая за гостями. – Что ж в замке-то у вас… совсем, что ли, не кормят?

Ласло по окончании трапезы потащил Влада осматривать остальной лагерь, а княжич жадно вглядывался во всё, надеясь, что вернуться сюда ещё случится…

К сожалению, не случилось. Ездить каждый день маленький Гуньяди не хотел – сказал, что надо повременить, но пока он откладывал, старший Гуньяди получил именно те вести, которых ждал. Войску был дан приказ собираться, а в суматохе сборов невозможно принимать гостей.

Весь замок судачил о том, что турки приблизились к большому торговому городу, называвшемуся Надьшебен, и что город может не выдержать долгую осаду. Защитные укрепления в Надьшебене были слабые, поэтому городской совет прислал к Гуньяди двух гонцов, одного за другим, слёзно умоляя скорее выступить в поход. Горожане очень-очень испугались, ведь несколько лет назад, когда турки воевали с венграми, Надьшебен уже был взят и разграблен.

– Не приведи Господь, чтобы такое великое бедствие повторилось, – говорил первый гонец, которому Гуньяди ответил, что армия ещё не готова. Посланца накормили, дали кров на одну ночь и отправили восвояси, но пока этот человек ещё не уехал, он рассказывал всем подряд об ужасных нравах нехристей. Влад тоже слушал, но не мог избавиться от подозрения, что рассказчик, который размахивал руками и выпучивал глаза, преувеличивает.

Второй гонец вроде бы говорил то же самое, что первый, но в этот раз Гуньяди внял и ответил, что «готов прийти на помощь братьям-христианам». Наверное, второй гонец всё-таки сказал что-то особенное.

Улучив минуту, когда Гуньяди направлялся из общих комнат в свои покои, Влад догнал его:

– Дядя Янош, погоди. Я хочу тебя спросить.

– Что тебе? – откликнулся хозяин замка и остановился.

Княжич пробрался через тесный строй слуг, как всегда, сопровождавших Яноша, и продолжал:

– Я хотел спросить, зачем тебе было дожидаться, пока турки подойдут так близко к Надьшебену?

– Эх, мальчик, – улыбнулся Янош, – ты не знаешь людей, а я знаю. Поэтому учись у меня, пока можешь. – Он медленно двинулся дальше по коридору, жестом приглашая собеседника идти рядом. – Если я затеваю войну, то, конечно же, рассчитываю на победу. А ты знаешь, что такое победа, мальчик?

– Когда враг разбит, – пожал плечами Влад.

Гуньяди засмеялся, а затем, сохраняя на лице улыбку, снисходительно покачал головой:

– Вовсе нет. Победа достигается тогда, когда тебя признали победителем. Признать твою победу могут те, против кого ты воевал, но будет лучше, если её признают те, кого ты защищал.

– А ещё лучше – пусть признают и те, и другие, – подхватил княжич, желая сострить.

Гуньяди усмехнулся:

– Такого почти никогда не бывает, мальчик. Если признали и те, и другие, это великая победа, которая случается раз в столетие. Вот почему я скромен и довольствуюсь обычными победами, только вот в чём трудность… Турецкий султан никогда не признаёт своих поражений. Если я разобью одно его войско, он начнёт собирать другое – только и всего. Значит, мою победу должны обязательно признать христиане, которых я спас от нечестивцев.

– Дядя Янош, а разве ты сомневаешься, что христиане, которых ты спас, назовут тебя героем? – удивился Влад.

– Сомневаюсь? – переспросил Гуньяди. – Я знаю людей слишком хорошо. Люди по природе своей неблагодарны. Если ты, спеша на выручку, слишком поторопишься, то после они скажут, что справились бы и без тебя. А вот если ты спасёшь их в ту минуту, когда они совсем отчаялись, тогда жди самой горячей благодарности, но торопись принять её… Благодарность – это блюдо, которое очень быстро остывает.

– И поэтому ты оттянул начало похода? – допытывался Влад.

– Да, – сказал Янош.

– И потратил больше шести тысяч золотых просто так?

– Ты уже подсчитал? – удивился Гуньяди. – Умный мальчик. Но ты не принял в расчёт, что Надьшебен возместит мне эти расходы. И даст даже сверх того… от большой благодарности.

Княжич, находясь рядом с венгром и беседуя с ним, испытывал странное чувство, как будто уменьшился ростом. Если бы кто смотрел со стороны, то сказал бы, что гость ниже хозяина совсем на чуть-чуть, но Владу представлялось, что хозяин замка огромен, как гора, и, чтобы посмотреть на лицо этой горы, нужно запрокинуть голову.

Время от времени, сравнивая себя с отцом, княжич понимал, что поступает не вполне правильно, когда так почтительно смотрит на Яноша и ловит каждое его слово. Отец не одобрил бы этого, ведь он, когда жил у короля Жигмонда, не испытывал такого почтения к королю. «Одно дело – служить венграм, чтобы обрести в их лице могущественных покровителей, и совсем другое дело – подпасть под их влияние», – наверняка сказал бы родитель, но Влад не мог ничего с собой поделать. Княжич восхищался Яношем и восторженно повторял: «Когда-то у него был один-единственный замок, а сейчас – десятки замков и такое войско, которое даже больше румынского. Значит, Янош очень умный и его надо слушать, чтобы стать похожим на него!»

* * *

Государь на мгновение отвлёкся от воспоминаний, чтобы снова заставить коня сменить шаг на рысь. Владов конь да и остальные лошади уже отдохнули и теперь могли бежать почти без принуждения. «Вот и пускай бегут, – подумал венценосный путешественник. – Надо же когда-нибудь доехать до следующей деревни».

Дорога оставалась всё такой же скучной, поэтому Влад мало смотрел по сторонам и в итоге проглядел, как слева, из-за ствола придорожного тополя, выскочили две лохматые тени.

Правитель услышал вопли:

– Великий государь! Великий государь! – а затем почувствовал, что кто-то ухватился за левое стремя и бежит рядом.

Государев конь испуганно покосился, но, доверяя своему всаднику, оставшемуся спокойным, продолжал рысить ровно. Влад оглянулся, увидел возле своей ноги чью-то загорелую руку и чёрную кучерявую голову, а ещё успел заметить, что змей-дракон, тоже бегущий слева, оказался обрадован неожиданному соседству. Тварь, будто играя, старалась ухватить бегущего незнакомца за штанину, однако порезвиться вдоволь дракону не дали – ещё через мгновение мимо государя проскакал один из княжеских охранников, почти сметая того, кто держался за стремя.

Влад остановился, пытаясь понять, что случилось. Всё произошедшее казалось наваждением, но это предположение опровергал расторопный охранник, который тоже остановился, выхватил меч и теперь, с мечом наготове, смотрел под ноги своего коня, беспокойно переступавшего, а возле копыт в клубах дорожной пыли неподвижно лежал человек. К упавшему уже успел подбежать его товарищ – такой же загорелый и кучерявый – который повторял раз за разом:

– Пожалейте. Прошу, не троньте его.

Тут запоздало подъехали ещё несколько государевых охранников и окружили незнакомцев. Особенно следили за вторым – как бы и этот не вздумал кидаться на князя – но второй ничего такого не предпринимал, а склонился к лежащему товарищу.

Наконец, упавший зашевелился и медленно приподнялся. Он не встал на ноги, а сразу принял коленопреклонённую позу. Лицо его было оцарапано. Из носа вытекала струйка крови, особенно заметная потому, что щёки, усы и борода оказались перепачканы в пыли. Наверное, незнакомец упал больно, но не подавал виду – лишь вытер грязь со рта тыльной стороной ладони, затем поклонился правителю, дотронувшись до земли лбом, и проговорил с некоторой натугой:

– Смилуйся, великий государь. Я не хотел делать ничего худого. Но у меня и у моего свата очень важное дело. Там, где ты обычно останавливаешься, чтобы творить суд, мы бы никак не смогли пробиться к тебе. Никто бы нас не пустил. Вот я и осмелился дотронуться до твоего стремени здесь, на дороге.

Княжеский дракон, стоя возле незнакомца и принюхиваясь к нему, словно собака, презрительно фыркнул:

– Ишь! – прошипела тварь. – Хитрец нашёлся! Поберёг бы лучше рёбра. – И Влад склонен был согласиться с этим замечанием.

Судя то тому, что незнакомец говорил натужно, можно было догадаться, что он ушибся боком и не может свободно дышать. И всё-таки смелому просителю следовало радоваться, что отделался так легко. Наверное, он заметил мчащегося на него конника, выпустил государево стремя, хотел отбежать в сторону, почти успел, но всё же был задет вскользь со спины и упал. Предположить что-то иное не получалось – ведь если бы проситель не попытался отбежать, то попал бы под копыта и оказался растоптанным.

Так размышлял князь, слушая извинения и объяснения, а в это время товарищ смельчака тоже встал на колени и тоже поклонился Владу, достав лбом землю.

Теперь государь хорошенько разглядел тех, кого так неожиданно повстречал – перед ним предстали цыгане. Встреча казалась странной, ведь в Румынской Стране слово «цыган» имело ровно то же значение, что «раб», а рабы не судятся государевым судом даже меж собой. С точки зрения закона, раб – это имущество, и потому государев суд не имел бы смысла, ведь не судится же пашня против плуга, а кони не судятся с волами.

Цыган можно было узнать по длинным волосам и бородам, ведь другие румынские жители в основном стриглись коротко и бороду не отпускали. Кроме того, все цыгане ходили в плащах, и на этих двоих Влад тоже увидел что-то подобное, сшитое из серой дерюги.

Два товарища, представшие перед государем, носили плащ так, как и большинство их сородичей – повернув, чтобы застёжка располагалась не под горлом, а на плече. Нижний угол плаща оба цыгана предпочли заткнуть за пояс, чтобы получилось нечто по-щёгольски причудливое, и князь оценил их выдумку, но затем заметил, что оба щёголя босые. «Нарядилась голытьба», – подумал он.

В общем, перед правителем предстали два грязных оборванца, у которых и плащ, и рубаха со штанами выглядели ветхими, обтрёпанными. Не одежда, а лохмотья, купленные у кого-то за бесценок или обменянные на некую безделицу. В народе такое состояние называется «голые локти».

Сейчас цыгане стояли на коленях и молча ожидали, когда государь начнёт спрашивать, а тот усмехался. Правда, он не смог бы сказать, что же забавляло его больше – вид оборванцев или то, что делал дракон. Тварь, пользуясь тем, что коленопреклонённые просители её не замечают, бегала рядом и щёлкала зубами возле их носов и ушей. Судя по всему, дракон продолжал играть, а играл он потому, что пребывал в благодушном настроении. Насытившись недавним угощением, которым стал язык крестьянина-острослова, тварь на время сделалась безобидной. Она всем своим видом показывала, что никого кусать не собирается, а зубами щёлкает, поскольку другим играм не обучена.

Настроение Влада было таким же благодушным, как и настроение чешуйчатой шавки, поэтому он подумал, что если не может судить цыган, то может хотя бы выслушать. Пусть расскажут, зачем пришли, если ради этого один из них рисковал жизнью.

– Я понимаю, отчего вы караулили меня здесь, – сказал правитель. – Если б вы поджидали возле деревни, вас бы прогнали взашей, – неторопливо произнёс он, а затем спросил: – Так что это за дело, которое привело вас ко мне и которое вы называете важным?

Оборванцы сразу встрепенулись:

– Дело в том, – сказал цыган с ушибленным боком, – что приснился мне однажды сон…

Не дослушав, правитель засмеялся:

– Привиделся цыгану сон? Вот уж поистине событие, достойное внимания государя! Ты для того прицепился к моему стремени, чтобы рассказать мне сон?

– Сон был очень важный, – возразил цыган с ушибленным боком. – Приснилось мне, будто ночую я в доме у своего свата. – Рассказчик посмотрел на товарища. – Вот у него в доме…

– И что? – насмешливо спросил князь.

– И слышался мне во сне старческий голос, – серьёзно продолжал цыган. – Голос повторял: «Выйди из дому. Выйди из дому».

– И ты вышел?

– Вроде как вышел, но только не наяву, а во сне. Думал, ждёт меня во дворе кто-то, но там никого не было, только темень была, и звёзды мигали. И тут снова голос: «Пойди посмотри, что на поле светится». Я подумал: «Надо пойти», – и вот, глядь, очутился на поле моего свата, а посреди поля пробивался из земли свет.

– Клад, что ли, светился? – спросил правитель.

Некоторое время он слушал внимательно и даже видел перед собой воображаемый дом и окрестности, и звёзды на небе, но затем вдруг встрепенулся, как будто сам очнулся от дрёмы. «Опять мне рассказывают сказки! – подумал государь, уже наученный разбирательством о корове и трёх телятах. – Опять мелют языком, а сами в это время пытаются провернуть какое-то дело».

– Я слышал от сведущих людей, что клады снятся именно так, как свет из земли, – всё так же серьёзно продолжал цыган, – поэтому я обрадовался. Хотел подойти ближе, сделал шаг, другой, третий, пятый, но тут чувствую – моргнул. Моргнул и снова оказался на том месте, откуда ушёл, возле ограды. Хотел я снова попробовать подойти, и снова кто-то вернул меня на прежнее место. А голос говорит: «Одному тебе не справиться. Копай вместе со сватом, да поспеши, а то срок выйдет и не найдёте ничего».

– Вещий, стало быть, сон? – с недоверием произнёс Влад, но рассказчик будто не замечал этого недоверия.

– А я в ту пору на самом деле гостил у свата, – говорил он, – помогал ему пахать то самое поле. Просыпаюсь и давай свата будить, пока ночь не кончилась. «Пойдём», – твержу, а тот спрашивает: «Куда?» Я отвечаю: «На пашню, там в самой серёдке клад». А сват говорит: «Мы ведь только вчера прошлись плугом в том месте и ни на что не наткнулись». А я говорю: «Пока ты будешь препираться, срок выйдет».

– И успели? – опять недоверчиво спросил князь.

Цыган с ушибленным боком ответил не сразу, потому что рассказывал всё по порядку:

– Взяли мы по лопате, помолились Христу и Пречистой Деве, а затем поспешили на поле, где я во сне увидал свет. Копнули там в серёдке пару раз и нашли горшок с золотыми монетами! Мы со сватом их сосчитали. Там восемь раз по десять и ещё…

– А вот теперь погоди, – резко перебил правитель.

Цыган, уже привыкший, что перебивают, хотел было продолжить, но Влад повторил.

– Погоди-погоди. Где, говоришь, нашлось золото? На поле твоего свата?

Коленопреклонённые оборванцы кивнули.

– Но ведь ты и твой сват – оба цыгане, так? – продолжал спрашивать Влад.

Оборванцы опять кивнули.

– Тогда вы сейчас сказали глупость. Вы – цыгане и по закону моей страны не можете иметь никакой собственности и тем более владеть землёй. Вы сами – собственность того, на чьей земле живёте. Вы об этом забыли? Блеск золота лишил вас разума?

Оба цыгана виновато потупились и молчали.

– Так кому принадлежит поле, где вы нашли золото? Случайно, не мне?

– Нет, жупану Утмешу, – хором ответили оборванцы.

– А что это за жупан Утмеш? – спросил правитель.

– Он служит в твоём войске. Помогает стеречь дальнюю заставу, – сказал цыган с ушибленным боком.

– Не припомню такого, – сказал Влад.

– Так он же не великий жупан, – торопливо начал объяснять другой цыган, сохранивший бока в целости. – Он простой жупан. У него всего одна деревня во владении. И сверх того девять цыганских семей.

– И все девять живут осёдло? – спросил государь. – Никто из вас не кочует?

– Живём осёдло, – подтвердил цыган, сохранивший бока в целости, и опять принялся объяснять: – Мне жупан дал в пользование дом и поле. А моему свату – дом и право ходить на заработки, промышлять кузнечным ремеслом. Мой сват – не бродяга. У него и бумага есть от жупана Утмеша. Всё по закону. Бумагу можешь хоть сейчас посмотреть, великий государь.

– А сам Утмеш сейчас где? – спросил Влад.

– Заставу стережёт, – сказал цыган с ушибленным боком. – В усадьбе редко появляется. Наведывается всё больше осенью…

– Вот когда осенью приедет ваш хозяин, отнесёте ему этот клад, – сказал правитель.

Цыгане замялись. Наконец тот, у кого был ушиблен бок, произнёс:

– Мы принесли этот клад тебе, великий государь.

– А зачем мне? – пожал плечами Влад. – Не надо его мне.

Цыгане опять замялись.

– Мы принесли его тебе, потому что наш вожак сказал нам, – проговорил тот, который с ушибленным боком, а второй цыган добавил:

– Он, конечно, не хозяин, как жупан Утмеш, но мы не можем его ослушаться. Мы отнесли клад вожаку, а вожак сказал нести тебе.

– А ваш вожак ещё что-нибудь сказал? – усмехнулся государь.

– Да, – ответил цыган, сохранивший бока в целости. – Вожак напомнил нам твои слова, которые ты часто повторяешь. Ты говоришь, что государь – полновластный хозяин над всем и над всеми. Ты говоришь, что всякий жупан будет владеть своим имуществом, если ты позволишь это, а если не позволишь, то не будет владеть. И нет различия, получено ли это имущество в наследство или куплено, ведь всё равно решаешь ты, кто и на что имеет права.

– Да, я говорил так. А к чему ваш вожак об этом вспомнил?

– Если ты всё это говорил, – закончил цыган, сохранивший бока в целости, – значит, ты можешь решить, кому и сколько дать из найденного клада.

– Интересно… – Влад засмеялся. – А ваш вожак сказал что-нибудь ещё?

– Да. – Цыган с небитыми боками совсем осмелел. – Вожак сказал, что жупан Утмеш заберёт всё до последней монетки, как только узнает про клад. А если мы отнесём золото тебе, то нам может что-то перепасть.

– До чего же вы честные! – насмешливо воскликнул Влад. – Неужто у вас не возникло мысли утаить это золото?

Оборванцы виновато потупились, а затем цыган с ушибленным боком снова посмотрел на государя и произнёс:

– Наш вожак сказал, что утаить мы не сможем. Как только потратим хоть малую часть, о богатстве сразу станет известно и нам будет плохо. Наш вожак сказал, что мы должны или отнести золото тебе, или вернуть обратно в землю, из которой взяли. Мы решили отнести тебе. Ты рассудишь справедливо, сколько монет положено нам, а сколько – жупану Утмешу.

– Рассужу? А вот это вы зря решили, – возразил государь. – Я не могу вас судить, потому что вы – цыгане. И жупан Утмеш, окажись он здесь, не мог бы с вами судиться. Вот было бы смеху, если б жупан стал судиться с собственной шапкой или собственными сапогами. А вы – как шапка или сапоги, потому что вы – собственность вашего хозяина. Несите монеты ему и надейтесь на его милость.

Цыгане приуныли, но тут боярин Войко, до сих пор молчавший, подал голос:

– Прости, что снова вмешиваюсь, господин, но я думаю, ты не совсем справедливо сравниваешь цыган с неживой вещью.

Оборванцы просительно посмотрели на боярина, а Влад тоже обернулся и внимательно слушал.

– Они всё-таки наделены разумом и имеют дар речи, – продолжал Войко, – и они правы, когда просят тебя разделить клад. Если на охоте собака принесёт хозяину дичь, то имеет право получить что-нибудь в поощрение. Хороший хозяин всегда наградит. Так неужели цыгане, нашедшие клад, не заслужили награду?

– Пусть собака получит вознаграждение от своего хозяина, а не от меня, – ответил князь.

– Но так уж вышло, что она принесла дичь тебе, – улыбнулся боярин.

– Пусть несёт хозяину.

– А если бы подобное произошло на охоте? – продолжал настаивать Войко. – Если бы жупан Утмеш охотился вместе с тобой и его собака положила бы подстреленную дичь возле твоих ног, а не возле ног хозяина, что бы ты сделал? Я думаю, ты похвалил бы эту собаку. Ты бы сказал, что она необычайно умна и понимает, кто тут истинный господин…

– Да, наверное, – пробормотал правитель.

– Так почему же ты не хочешь похвалить цыган? – снова улыбнулся боярин.

Змей-дракон, продолжавший вертеться вокруг просителей и щёлкать зубами, не стремился что-либо возразить на рассуждения Войко, поэтому Владу даже не надо было выбирать, кого слушать. К тому же правитель понял, что боярину очень важно оказать влияние на господина именно в этот раз.

Когда Войко был рабом в Турции, то ему, конечно, доводилось слышать, что он – не человек, а вещь, всецело принадлежащая хозяину. Поэтому-то речь Влада, напомнившего цыганам, что они принадлежат своему жупану как бездушные вещи, задела боярина за живое.

– Ладно, Войко, ты меня уговорил, – громко сказал князь и снова повернулся к просителям. – Так значит, вы принесли мне клад? Ну и где он? Дайте мне его.

Войко выглядел довольным, и цыгане, конечно, тоже обрадовались – оба тут же вскочили с колен, но тот, что с ушибленным боком, сразу скривился от боли. Помятый бок не давал ни стоять, ни ходить как следует, поэтому цыган с целыми боками, сказав товарищу что-то ободряющее, побежал за кладом один.

Как выяснилось, возле тополя, за которым оборванцы недавно прятались, остались вещи – две пары сапог, каждая из которых была связана так, чтоб нести, перекинув через плечо, и две сумы-торбы. Все эти вещи, притащенные на дорогу, были брошены расторопным цыганом в пыль, и лишь одна сума избежала этого – её бережно открыли и вынули оттуда что-то, туго затянутое в тряпицу, под которой оказался горшочек из красной глины.

Проситель, сохранивший бока целыми, осторожно приблизился к государю, на вытянутых руках подал горшочек, тут же отбежал обратно и снова встал на колени – наверное, оборванцы полагали, что стоять так – это самое лучшее и безопасное положение, а Влад меж тем начал рассматривать глиняную кубышку, будто допрашивая её, как только что допрашивал людей.

Клад оказался пусть и небольшим, но явно старым. Во многих местах земля не просто испачкала горшок, а приросла к его стенкам настолько, что счистить не получалось. Сами монеты тоже потеряли вид. Они частью потемнели и позеленели, но этого следовало ожидать, ведь золотые деньги никогда не делаются из чистого золота – в него всегда что-нибудь добавляют, чтобы выгадать, а в итоге благородный металл чернеет, зеленеет и даже ржавеет, хотя ему это совсем не свойственно.

Судя по всему, пока горшок лежал зарытым, внутрь набилась сырая почва и успела слежаться. На внутренней стороне глиняных стенок осталась линия, которая чётко показывала, до которого уровня кубышка была заполнена ценным содержимым. Эта линия, нарисованная самой природой, лучше любых свидетелей подтверждала, что сейчас в кубышке примерно столько же золота, сколько было, когда выкапывали.

«Наверняка оборванцы всё-таки утаили пару-тройку монет, – подумал Влад, но ему не хотелось доискиваться. – Пусть доискивается жупан Утмеш, если хочет, а я не стану», – решил он, чувствуя, что должен проявить мягкость и уравновесить то жёсткое решение, которое принял недавно, когда велел отрезать язык крестьянину-острослову.

Желание уравновесить недавний приговор милостью возникло не только из-за попустительства дракона. Оно возникло и под влиянием Войко, который, глядя через плечо государю, тоже рассматривал кубышку.

– Занятная находка, – сказал ему Влад, достал одну из монет и пригляделся. На монете был изображён коронованный человек в полный рост. Человек стоял, уверенно поставив ноги шире плеч, и держал в правой руке скипетр, а в левой – золотой шар с крестиком, обычно именуемый «державное яблоко».

Это кое-что значило, ведь большинство румынских государей проходили церемонию помазания, обходясь без яблока – лишь короной и скипетром, а вот дед Влада, великий Мирча, при помазании получил все три атрибута власти.

Словно подтверждая это, рядом с человеком, изображённым на монете, виднелись буквы «МИ» – буквы длинной надписи, которая должна была идти по краю монеты, но пропечаталась плохо. Впрочем, даже таких неполных подсказок хватало, чтобы догадаться. «МИ» означало «МИРЧА». Дедова тень напомнила о себе неожиданно и громко. Она будто стояла рядом с Владом и говорила: «Поступи так, чтобы твой поступок стал хорошим примером», – а вот дракону казалось всё равно, как поступит хозяин. Наигравшись, тварь сидела на дороге возле ног княжеского коня и нетерпеливо била по земле хвостом, ожидая окончания судейства и продолжения путешествия.

– Сколько монет, вы сказали, лежит в этом горшке? – обратился Влад к цыганам.

– Восемь раз по десять и ещё семь, – ответил цыган с ушибленным боком.

Влад обернулся к слуге, у которого хранился княжеский дорожный кошелёк.

– Казначей, иди сюда. Пересчитай.

«Казначей» спешился, с поклоном принял из государевых рук кубышку, затем взял у одного из цыган плащ, расстелил эту серую дерюгу на дороге, высыпал золото на плащ, опустился рядом на корточки и принялся считать, раскладывая монеты рядками по десять, чтоб все видели. Получилось восемь полных рядов и один неполный.

Тогда Влад повернулся к цыганам:

– Вы двое, ответьте… По вашему мнению, сколько из этого клада я должен забрать себе?

Те оценивающе посмотрели на князя, перекинулись тремя-четырьмя фразами на своём наречии и наконец ответили:

– Тебе положена по меньшей мере половина, великий государь. Потому что ты над всей Румынской землёй господин, и имеешь право на всё клады, которые эта земля хранит.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Влад. – А сколько полагается вам?

Цыгане во второй раз посовещались, но цену самим себе назначили гораздо быстрее:

– Великий государь, – сказал цыган с ушибленным боком, – нам со сватом хватит нескольких монет на каждого.

Сколько бы эти оборванцы ни получили, всё равно посчитали бы себя разбогатевшими. Даже один золотой не показался бы им пустяком, ведь в Румынии с каждого женатого цыгана взимался оброк в пользу хозяина, а размер этого ежегодного оброка равнялся примерно одному золотому. Кроме того, цыгане, живущие осёдло, должны были платить десятину в пользу церкви. Вот и получалось, что для оборванцев, представших сейчас перед князем, выпросить даже по четыре-пять золотых на брата значило то же самое, что выхлопотать себе освобождение от всех оброков и платежей на два года.