Текст книги "Время дракона"

Рассказывая Войко о том, как станет править, будущий государь очень хотел услышать слова одобрения: «Да, да. Именно так и надо делать».

Это одобрение было ему необходимо, потому что Влад чувствовал внутри, на самом дне души предательскую дрожь. Например, он понимал, что должен наказать убийц своего отца и брата, но, сказать по правде, некий внутренний голос беспрестанно спрашивал княжича: «А может, не надо? Может, лучше простить и забыть? Ведь ты и сам понимаешь, что в последний момент способен дрогнуть и отступиться. А если знаешь, что способен дать слабину, то лучше и не начинать. И честь сбережёшь, и целее будешь».

Конечно, сидя у походного костра, княжич не показывал этой слабины – он храбрился и хорохорился. То и дело расшевеливая палкой костёр и заставляя его выбрасывать весёлые искры, Влад говорил:

– Многие мои родичи умерли потому, что не проявляли к своим жупанам достаточно строгости. Старший брат моего отца умер из-за этого. Младший брат моего отца тоже умер из-за этого. Мой отец и старший брат тоже умерли из-за этого. Даже если они подозревали кого-то в измене, то избегали казнить, пока всё не подтвердиться. А изменники тем временем продолжали свои чёрные дела. Значит, если есть серьёзные подозрения, надо сразу казнить и не дожидаться, пока изменники исполнят задуманное!

Будущий государь говорил, но что-то в его голосе казалось не то. Влад, слушая самого себя, сам себе не верил. «Я говорю как человек, который только грозится, но не способен исполнить задуманное», – с некоторой досадой думал княжич и оглядывался, будто боялся, что кто-то сейчас повторит эту же мысль вслух.

А вокруг никого не было, кроме Войко. Остальные слуги, испросив у господина разрешение, уже отправились спать, потому что завтра предстоял очередной утомительный переход, да и время казалось позднее. Небо сделалось совсем чёрным, и весь турецкий лагерь погрузился во тьму, в которой смутно белели палатки и кое-где виделись огни костров.

Послышался далёкий рёв верблюда, похожий на рёв хищного зверя, но тут же прекратился. Очевидно, услышав рёв, где-то неподалёку шумно вздохнула лошадь, которая не спала, а только дремала. Затем она переступила с ноги на ногу, и снова сделалось тихо.

«Хорошо, что моих робких речей никто не слышит, кроме Войко, а Войко не станет смеяться», – с облегчением подумал Влад и посмотрел в ту сторону, где на небольшом пригорке стоял султанский шатёр. Ночью он сливался с темнотой, потому что был не белым, а зелёным, в цвет знамени пророка Мохаммеда. Полог, прикрывавший вход, лежал не совсем плотно, и поэтому сквозь узенькую щель пробивался свет лампы, освещавшей внутренность шатра, однако горящая лампа не позволяла судить о том, спит султан или бодрствует.

Вспомнив о султане, княжич вдруг догадался: «Наверное, поэтому султан и называет меня барашком. Он видит во мне слабину». Это заставило княжича тяжело вздохнуть, а Войко, очевидно, догадываясь о тайных тревогах, одолевавших господина, стремился его ободрить, но совсем не так, как этого хотел бы Влад.

Серб не говорил: «Да, ты прав». Не говорил, что изменников надо предавать смерти, и чем скорее, тем лучше. Не говорил, что государь должен давить в себе любые сомнения по этому поводу. Вместо этого Войко уверял, что отказ от мести – это не трусость, а следование учению Христа. Серб стоял на том, что всякому христианскому государю следует подавать своим подданным пример христианской добродетели.

– Ты слышал про Стефана Лазаревича? – спросил Войко. – Он правил у меня на родине в то же время, когда твоей землёй правил твой дед Мирча.

– Конечно, слышал, – нарочито бодро ответил Влад, снова пошевелив палкой костёр. – Это тот самый государь-стихотворец. Ему говорили, что стихи – это блажь и глупость, а он гнул своё, продолжал сочинять, и это не мешало ему в государственных делах.

– Всё происходило не совсем так, господин, – поправил Войко. – Из твоих слов следует, будто Стефан Лазаревич отличался упрямством. Однако он не был упрям. Он показывал всем своим подданным пример христианской добродетели, в том числе пример кротости. Про Стефана Лазаревича говорили, что он один из немногих, кому удалось получить и царство земное, и Царство Небесное. Царство земное он получил как государь, а Царство Небесное получил как праведник.

– А мне хочется думать, что он был упрям, – сказал Влад. – Для правителя это хорошее качество.

– Правитель – пример для всех, – твердил Войко. – Ты говоришь, что правителю следует быть упрямым. Но разве ты хочешь, чтобы и твои подданные были упрямы? Ты же сам первый разгневаешься, если они не будут тебя слушать. Вот Стефан Лазаревич понимал это. Ведь недаром его имя происходит от греческого слова, обозначающего корону. Он был истинным правителем, а истинные правители правят так, как велит Бог, именем которого их помазывают на трон.

– Ты говоришь совсем как мой прежний наставник, который учил меня Закону Божию, – заметил Влад. – Только он был священником, а ты – нет. И он был уже в почтенном возрасте, а ты – нет. Но рассуждаете вы одинаково.

– А как его звали? – спросил серб.

– Его звали отец Антим.

– Антим? – Войко задумался. – Имя Антим происходит от греческого слова, в переводе означающего цветок. Значит, в твоём наставнике цвела премудрость.

– Ты толкуешь так все имена? – удивился Влад.

– Имя человека очень много значит, – серьёзно отвечал серб. – Недаром же при первой встрече люди спрашивают друг друга: «Как звать?» Каково твоё имя, таковы и твои дела.

– А что означает твоё имя? – спросил Влад.

Войко скромно потупился:

– У меня на родине верят, – произнёс он, – что святой Вит врачует глаза. Но он может давать и духовное прозрение.

– Поэтому ты всё время даёшь мне советы? – усмехнулся Влад. – Хочешь, чтобы я прозрел?

Войко ничего не ответил и, похоже, обиделся.

– Ну ладно. Пусть так, – примирительно улыбнулся княжич. – А ты знаешь, как звали моего отца? Его звали Владом, как и меня. Меня назвали в его честь. По-твоему, это значит, что я должен повторить его судьбу?

– По-моему, это значит, что ты должен прославить его имя, – ответил Войко.

Владу очень понравились эти слова, и он не раз вспоминал их. Конечно, младший Дракул хотел бы, чтоб отцовское имя прославилось. Но ведь есть добрая слава, а есть дурная, и так вышло, что дурная возобладала. «Я прославил имя своего отца дальше некуда, – мысленно насмехался над собой государь Влад, направляясь в монастырь. – Теперь все знают, кто такой Дракул».

Спросите, и вам расскажут про престарелых жупанов, которых Дракул назвал изменниками и всех в один день посадил на кол, а заодно их сыновей, братьев и племянников, чтобы не осталось никого, кто мог бы отомстить казнителю.

Кое-кто из жупанов успел убежать за горы, на север, но Дракул нашёл беглецов и там. Он собрал войско и отправился за горы, где жёг дома, топтал посевы и угонял скот, повторяя местным жителям:

– Зря вы предоставили кров моим врагам.

За горами не вняли, и тогда Дракул отправился в новый поход, и принёс ещё больше бед, а затем ещё, пока не добрался до беглецов. Спросите, и вам расскажут.

А ещё вам расскажут, что Дракул дружит с мусульманами, а вот своих братьев во Христе – католиков – всегда рад унизить, оскорбить и даже предать лютой смерти. Спросите, и вам расскажут.

А ещё вам расскажут, что Дракул непомерно строг к обманщикам. Даже за малую ложь можно оказаться на колу. «И так уже доврались до того, что Константинополис перешёл под власть полумесяца», – любил повторять Дракул.

Вам расскажут много чего, но смысл будет один – Дракул это человек, которого следует бояться.

Разве к такой славе стремился Влад, когда всходил на престол? И да, и нет. Когда он казнил жупанов-изменников, то хотел, чтобы эта казнь запомнилась. Так и случилось – люди её запомнили. Когда он отучал католиков соваться в его землю, они должны были крепко уяснить, что их здесь ждёт. Так и случилось – они уяснили. Он достиг того, к чему стремился, но для своего отца не пожелал бы такой славы. К несчастью, Дракулами называли и отца, и сына, так что дурная слава пристала к обоим.

* * *

До отцовой кончины княжич Влад никогда не стал бы от всей души желать победы туркам. Даже под Варной он не знал, чья победа лучше, а вот увидев отрубленную отцовскую голову в тронной зале у султана, Влад захотел, чтобы турецкий правитель победил Яноша Гуньяди. Именно поэтому, когда всё исполнилось согласно пожеланиям, княжич несказанно обрадовался.

Сражение, исход которого так обрадовал Влада, произошло в Сербии на Косовом поле5353
  События декабря 1446 года, когда Янош Гуньяди расправился с неугодным румынским князем, стали поводом для новой войны между турками и венграми. Решающее сражение состоялось в Сербии на Косовом поле 17—19 октября 1448 года.


[Закрыть], и пусть это сражение запомнилось потомкам не так хорошо, как битва под Варной, но исход был тот же – турки победили, причём княжич снова наблюдал всё это не на поле боя, а на карте.

Влад, теперь уже девятнадцатилетний, снова оказался в походном шатре султана, снова смотрел на карту с фишками и вместе с турецким правителем выслушивал донесения, звучавшие из уст запыхавшихся гонцов. Наконец вместо гонца в шатёр к султану явился один из визиров, облачённый в доспехи, и радостно сообщил:

– Враги повержены. Они бегут.

Услышав эту новость, княжич еле удержался, чтобы не пуститься в пляс и сожалел только о том, что Гуньяди опять ускользнул от турок, как четыре года назад под Варной. Венгр бросил своё побеждённое войско на поле брани, сел на коня и с небольшой свитой умчался прочь, а султан, узнав об этом, сказал:

– Свинья Юнус, как всегда, бежит с поля боя быстрее всех.

Отправлять за венгром погоню турецкий правитель не стал, потому что имел много других забот – например, заботу о благополучном возвращении домой, ведь близились холода, а у большинства турецких воинов не было зимней одежды.

По христианскому календарю уже наступил октябрь, который выдался не очень холодным, но за ним ожидался промозглый и зябкий ноябрь. Султан не хотел оказаться во власти промозглой погоды, и поэтому сразу после Косовской битвы основная часть турецкого войска, обременённая многими повозками и толпой пленных, поползла в Эдирне.

Тем не менее своё обещание, данное Владу, турецкий правитель выполнил. Он одолжил княжичу достаточное количество хороших воинов во главе с опытным военачальником, и эти отряды налегке, даже не имея пушек – ведь пушки было бы сложно переправить через Дунай, отправились в Румынию добывать для «бедного барашка» трон его отца.

Воевать не пришлось. Услышав, что турки приближаются, тот проходимец, который был посажен на румынский трон Яношем Гуньяди, сбежал со всеми боярами на север за горы, оставив Тырговиште на милость «захватчику». Жители города не запирались в кольце крепостных стен, но и встречать не вышли – лишь боязливо выглядывали из окон и из-за высоких заборов. Даже слуги княжеского двора сбежали или попрятались, поэтому «захватчик», прогуливаясь по дворцовым комнатам вместе с Войко, турецким военачальником и охраной, не встретил ни души.

Турецкие воины, которые везде шарили, были не в счёт, ведь новый хозяин дворца почти не замечал их, а если и замечал, то спокойно смотрел на иноземную ораву, ищущую, чем бы поживиться. Эта орава уже не могла принести вред жилищу, которое подверглось разорению гораздо раньше. «Здесь не осталось вещей, которые напоминали бы мне об отце, а остальное мне не жалко», – думал Влад.

Церемония помазания на трон состоялась через неделю после возвращения в Тырговиште. К тому времени во дворец уже вернулись слуги, а также начали приезжать представители боярских семейств, желавшие выслужиться.

Этих гостей Влад принимал в зале совета, восседая на троне в горделивой позе, и все приёмы проходили на один лад – каждый из пришедших кланялся, называл своё полное имя, после чего рассказывал нечто о своих предках, чтобы не выглядеть проходимцем:

– Старший брат моего отца служил у твоего деда, Мирчи, начальствовал над канцелярией и хранил большую печать, – говорил один.

– Мой отец служил у твоего дяди, Михая, старшего сына великого Мирчи, собирал подати и вёл счёт государевой казне, – говорил другой.

– Мой старший брат служил у Александру, младшего сына великого Мирчи, смотрел за государевой конюшней, – говорил третий.

Упоминался и тот государь, которого в просторечии именовали Лысый, а вот отец Влада, убитый и обезглавленный, не упоминался ни разу, что не могло быть случайностью. «Бывшие слуги моего отца побоялись показаться мне на глаза, – думал Влад, сидя в тронной зале. – Даже их родичи – и те побоялись. Значит, все они замешаны в измене. Замешаны все, кто не умер вместе с моим отцом и старшим братом. Кто-то замешан больше, а кто-то – меньше, но замешаны все!»

Имена изменников были известны. Выяснить эти имена не составило труда, однако их казалось слишком много. «Неужели, мне придётся казнить так много?» – обеспокоенно думал девятнадцатилетний Влад, но внешне оставался невозмутимым и даже улыбался, ведь нынешних бояр, желавших поступить к нему в услужение, всё это никоим образом не касалось. «Незачем впутывать в это дело невиновных», – говорил себе новый хозяин дворца и, принимая очередных бояр, стремился временно забыть о мести. Он задавал своим высокородным гостям вопросы, но не слишком каверзные, и, если нравились ответы, то говорил:

– Что ж, послужите и мне, как ваши родичи служили моему родичу.

Очень скоро в зале совета не осталось ни одного свободного кресла, и все придворные должности тоже были заняты, после чего – с помощью советников и придворных – быт государя окончательно наладился, а в казну потекли деньги, ведь прежний государь не успел собрать всех податей.

Сбор податей, по традиции начинавшийся первого сентября, как обычно, растянулся на несколько месяцев, поэтому Владу, оказавшемуся у власти в начале ноября, досталась значительная сумма. Это позволило набрать воинов в дружину, вместе с которой юный князь объехал северные заставы, посетил города и крепости, утвердил там новых комендантов и их подначальников, а на обратном пути поклонился праху своего отца в Снаговом монастыре.

Младший Дракул добрался до обители на второй неделе Рождественского поста, начало которого знаменовало собой поворот к зиме. Тем не менее до настоящей зимы оставалось ещё много времени, ведь настоящая зима – это обильные снегопады, а их пока не было. Выпадавший снег, успевая еле-еле прикрыть землю, таял под дождём, заморозки сменялись оттепелью, дороги раскисли, и, конечно, такая погода нагоняла на Влада тоску, которую только усиливали мысли об обстоятельствах отцовой смерти, невольно приходившие на ум юному государю, приехавшему на родительскую могилу.

Когда Влад приехал в Снагов, снег успел в очередной раз растаять, обнажив жухлую траву, а небо закрылось облаками, через которые не пробивалось солнце. Всё выглядело тёмным. Лишь монастырь, стоявший на острове посреди озера, светился белизной, казавшейся особенно яркой по сравнению с серым небом и серой гладью вод, отражавших небо.

Над стенами и башнями монастырских укреплений чуть виднелись главки церкви, а точнее – кресты этих главок, и именно на эти кресты, отливавшие тусклым золотом, юный князь смотрел, проезжая по длинному деревянному мосту, за которым начиналась дорога, ведшая к воротам обители.

Ворота были широко распахнуты, потому что князя ждали – ждали все насельники монастыря, собравшиеся на дворе перед церковью. Всего там стояло около полусотни человек, облаченных, как это и положено, сплошь в чёрное.

В чёрном одеянии не так-то просто выглядеть нарядно, однако монахи выглядели нарядно, потому что их рясы были новые, неношеные, и это бросалось в глаза. «Ишь, братия принарядилась к приезду важного гостя», – невольно подумал юный государь, особенно обратив вниманием на пожилого монаха с посохом, стоявшего впереди всех. Ряса у этого монаха была из тонкой шерстяной ткани, а из ворота рясы выглядывала белая рубашка, явно шёлковая. Шёлк и тонкая шерсть приятны телу, поэтому казалось уже не очень удивительным, что монах заботился не только о теле, но и о бороде. Борода эта, имевшая благородный коричневый цвет, была тщательно причёсана и как будто намазана чем-то, чтоб выглядеть ещё аккуратнее.

Этого монаха юный государь знал заочно. Когда отец Влада делал подарки Снаговому монастырю, то в соответствующих указах неизменно упоминал настоятеля обители, называя его «поп Доментиан»5454
  «Поп Доментиан» как настоятель монастыря Снагов упоминается в грамоте Дракула-старшего, изданной 30 июня 1441 года.


[Закрыть]. Отличительным знаком для всякого настоятеля является посох, и именно из-за посоха стало ясно, как следует обращаться к пожилому нарядному монаху, стоявшему впереди толпы.

Юный государь спешился, подошёл, снял шапку и поклонился в пояс:

– Доброго дня тебе и всей твоей братии, отче Доментиан.

– И тебе доброго дня, сыне, – отвечал настоятель. – Я понимаю, зачем ты приехал, и потому не буду сейчас докучать разговорами. Сперва повидай могилу, а после прошу пожаловать в нашу трапезную, чтобы мы могли оказать тебе приём, достойный твоего высокого положения. Знай, что мы скорбим вместе с тобой и молимся о спасении души твоего покойного родителя. А если пожелаешь узнать, как совершалось погребение, – отец Доментиан указал вправо, – ты можешь спросить у нашего брата Антима. Он проводит тебя и расскажет.

Когда отец Антим, скромно стоявший за спинами других монахов, вышел вперёд, Влад не испытал тех чувств, которые обычно возникают при встрече с давними знакомыми. «Мы не виделись больше четырёх лет», – подумал князь, но ничего внутри не ёкнуло. Возможно, причина заключалась в том, что увидеть своего бывшего наставника Влад ожидал, ведь клир в митрополичьем соборе сообщил:

– Наш брат Антим получил благословение остаться при могиле в Снагове и молиться за упокой души убиенного государя.

Отец Антим, казалось, тоже не был взволнован встречей. Он взглянул на гостя по-будничному, даже не улыбнулся. А может, монаха что-то беспокоило и не давало радоваться?

– Иди за мной, чадо, – сказал отец Антим и двинулся к дверям церкви в обход толпы монахов и послушников.

Влад двинулся следом и, помолчав немного, произнёс:

– Отче, я знал, что увижу тебя здесь.

– А где же мне ещё быть, чадо? – тихо ответил бывший наставник. – Много лет назад мне вверили заботу о спасении души твоего отца, а теперь, когда эта душа отлетела, мой долг – пребывать возле могилы усопшего и усердно молиться о том, чтоб его душа попала в рай.

Говоря так, отец Антим обернулся, и только тогда Влад заметил, что борода наставника, памятная с детства, теперь поменяла цвет. Из серо-бурой она превратилась в серую, а возле щёк стала белой. Через бороду, явно побелевшую, монах будто сроднился с белостенной обителью, в которой теперь жил.

«С каждым годом станет белеть всё больше», – подумал юный государь, а отец Антим тем временем подвёл его ко входу в церковь, взялся за дверное кольцо, с видимым усилием потянул и кивком головы дал понять, что пропускает государя вперёд.

Внутри храма царил полумрак, ведь солнце, которое снаружи не могло пробиться сквозь пелену облаков и осветить землю, тем более не могло осветить внутренность церкви, имевшей всего несколько окон, да и то узких. Только Царские врата и две большие иконы по бокам от них, изображавшие Христа Спасителя и Богородицу с Младенцем, хорошо освещались десятками свечей, горевших в больших напольных подсвечниках. Обычно в перерывах между службами кто-нибудь из помощников священника ходил и собирал огарки, но в этот раз все вышли встречать государя, поэтому помощники не копошились возле подсвечников и не нарушали удивительную тишину, установившуюся в храме.

Войдя, Влад почти не слышал собственных шагов, потому что на полу, как это часто встречалось в монастырских церквах Румынии, лежали ковры. Храм в обители мало отличался от частного дома, ведь и в монастырском храме, и в частном доме редко ходили чужие люди – всё больше свои – а для своих почему бы ни застелить полы коврами.

– Он здесь, – благоговейно произнёс отец Антим, войдя следом за Владом, и указал рукой на пол влево от себя. Там, почти у самых дверей, под одним из столбов, подпиравших своды, лежала продолговатая каменная плита.

Государь подошёл к ней и опустился на колени, чтобы прочесть надпись, но даже с малого расстояния ничего не смог разглядеть. Надгробный камень смутно белел в потёмках, а надпись на нём расплывалась перед глазами, поэтому юный князь, поняв, что никакое напряжение зрения здесь не поможет, положил на камень руку и попытался разобрать буквы на ощупь.

От каменной плиты веяло холодом, который особенно резко чувствовался в церкви, где успели надышать. Очевидно, плита забирала холод от земли, а от плиты стынь передавалась пальцам, так что они, исследуя рельефные буквы, постепенно теряли чувствительность.

Юный государь разобрал только первые два слова, означавшие: «Убиен был…», – но и этого оказалось достаточно, чтобы удовлетвориться. Он всё опасался, что вместо «убиен» напишут «усоп», как если бы отец умер своей смертью, однако слово начертали верное. «Значит, есть ещё правда на свете», – подумал Влад.

Вдруг над надгробием склонился отец Антим, успевший где-то раздобыть большую свечу в подсвечнике. Разгораясь с каждой минутой всё ярче, она осветила буквы, и тогда стало возможно прочесть остальное: «Убиен был в Былтэнь во Христа верующий и христолюбивый, и благочестивый, и Богом помазанный господин всей земли Угровлахийской самодержавный Иоанн Влад воевода, сын Иоанна Мирчи. В лето 6955 от сотворения мира, декабря месяца, 25 дня5555
  25 декабря 1446 года от Р.Х.


[Закрыть]».

«В лето 6955, в конце декабря, – мысленно повторил Влад и подумал: – А изменники до сих пор не получили по заслугам».

Тем временем отец Антим решил не дожидаться, пока его начнут спрашивать о погребении, и, скорбно вздохнув, сказал:

– Погребение устроили достойное. Обрядили хорошо, и голову сделали. Слепили из глины, хоть и не обжигали, и накрыли шёлковым платком. Даже я, глядя на усопшего, на время позабыл, что он без головы. Схоронили достойно.

– А кто совершал отпевание? – спросил Влад.

– Я, – ответил отец Антим.

– А кто делал надгробие?

– Нашлись хорошие мастера на севере. Изготовили быстро. Мы как раз успели установить к сороковому дню.

– А устанавливал кто?

– Сами мы. Есть у нас в обители братья знающие, каменщики. Вот они и установили.

Влад на мгновение задумался, а затем произнёс:

– Тогда позови их.

– Позвать? – переспросил монах, не вполне понимая, о чём говорит юный государь.

– Да, – ответил Влад, поднимаясь на ноги. – Позови этих каменщиков, и пускай захватят с собой инструмент, который нужен, чтобы вынуть надгробную плиту из пола.

– Вынуть? – снова переспросил отец Антим, теперь уже удивлённый.

– Что ты спрашиваешь после каждого слова? – недовольно произнёс государь. – Я выразился чётко. Я желаю увидеть погребённое тело, и потому могилу надо вскрыть.

– Вскрыть? Но ведь тревожить мёртвых лишь ради прихоти… – начал было монах, однако молодой государь перебил его:

– Я хочу увидеть отца! Увидеть отца – это грешно?! А если б мы могли спросить у покойного разрешение… полагаешь, он отказался бы встретиться с сыном?! Думаешь, он бы разгневался?!

Монах не осмелился возразить, молча поклонился и вышел, на ходу задув свечу, которую продолжал держать. Может, он передал бы её Владу, но тоже не осмелился и поспешил удалиться, оставив юного государя в церкви одного.

Пожалуй, такое случилось с Владом впервые. По крайней мере, он не помнил, чтобы ему приходилось оставаться одному в церкви когда-либо прежде, и не помнил того странного чувства, которое вдруг испытал.

Когда на человека смотрят одни лишь нарисованные небожители, он предоставлен сам себе, но не так, как если бы находился в обычной комнате. В обычной комнате посещают мысли о чём-то преходящем, но храм заставлял задуматься о главном – о том, что определяет всю жизнь.

На стенах, столбах, в каждой нише и даже наверху Влад угадывал большеглазые лица святых и мучеников, причём, глядя на эти изображения, будто вовлекал их в разговор. Из-за сумрака было трудно как следует разглядеть собеседников, но подробно разглядывать и не требовалось, ведь во всех храмах было принято рисовать одно и то же, придавая святым ликам выражение молитвенного сосредоточения или смирения. Везде и всюду на ликах Влад видел покорность судьбе – судьбе, которая отождествлялась с Божьей волей, а надгробная плита отцовской могилы по-прежнему белела в потёмках, и большеглазые лица взирали на неё со скорбью, как взирали бы на всякую могилу с надписью «убиен».

Молодой государь вдруг вспомнил, что храм изображает собой вселенную: «Царские врата, сейчас озарённые свечами, это преддверие небесного рая. Противоположная часть, где находятся двери в храм и отцова могила, это ад, а если трактовать более широко – подземный мир мёртвых». Сам же Влад, ожидая возвращения монахов, незаметно для себя перешёл на середину храма.

«Середина – символ мира живых», – мысленно произнёс юный государь и, стоя там, на середине, вдруг с удивлением осознал, что храмовая обстановка действует на него неправильно. Его должны были манить освящённые врата, но почему-то манила темень. Сияние десятков свечей, отражённое в золоте икон Христа Спасителя и Богородицы, смотрелось очень красиво, но не вызывало отклика. А вот отцова могила, белевшая в темноте, притягивала к себе. Притягивала и еле слышно что-то шептала.

Влад не мог разобрать отдельных слов, но общий смысл не вызывал сомнений. Шёпот был гневный! Могила просила не о молитвах, которые помогли бы покойному оказаться перед небесными вратами. Она взывала к отмщению. А на кого направить месть, Влад знал – знал все имена обидчиков и мог прямо сейчас их перечислить, хотя в прежние времена частенько забывал имена отцовых бояр, заседавших в совете.

«В прежние времена имя каждого жупана не имело для меня такого значения, как сейчас», – думал юный государь, когда его размышления прервал странный звук, послышавшийся возле дверей. Сперва князю показалось, что пришли монахи, но он тут же понял, что ошибся, потому что двери так и не открылись, да и звук не был похож на стук двери, скорее – на стук когтей по полу.

«Что это?» – насторожился Влад и начал вслушиваться, а стук меж тем слышался всё явственнее, будто приближался, и вот из-за колонны возле отцовой могилы вдруг выглянула голова на длинной гибкой шее и повернулась вправо, затем влево.

Поначалу это существо казалось тенью, но чем больше оно высовывалось, тем живее становилось. Мелькнул длинный тонкий язык. Тускло блеснул чешуйчатый бок. Это оказалась старая знакомая тварь! Тварь, некогда служившая отцу Влада. Тварь, которая явилась Владу в Турции после смерти его родителя и напрашивалась на службу, но не была принята. Теперь же эта тварь явилась снова, и молодой государь молча наблюдал, как она на полусогнутых лапах подползала к его ногам. Однако это был не сон, а явь! Ведь не мог же юный князь заснуть, стоя в церкви! «Значит, – подумал он, – это происходит на самом деле. Или это сон наяву, обычно называемый наваждением?»

«Теперь я не сплю, но вижу отцовского дракона, – думал Влад. – А может, я и в прежние годы не спал, когда видел эту зверушку?» Он пытался заметить у змея-дракона некие черты, отличные от тех, что виделись в прошлые годы, но отличий не было. Змей не изменился ни по цвету, ни по размеру и всё так же подёргивал спиной, пытаясь избавиться от прибитого креста. Правда, теперь тварь делала это скорее по привычке, а не потому, что крест сильно мешал.

– Сжалься, – прошипел змей. – Сжалься!

– Ты почему здесь? – удивился Влад. – Это ведь храм. Святое место! Как ты смог сюда пролезть?

– Моё место здесь, – прошипел змей.

– Почему?

– Когда хозяин умирает, верный пёс остаётся на хозяйской могиле. Я – пёс. Много лет назад твой духовник поп Антим сравнил меня с псом, и с тех пор я пёс. Значит, я должен быть здесь, возле могилы моего несчастного хозяина. – Тварь закрыла глаза и вздохнула, но вместе со вздохом из пасти вырвалось всегдашнее шипение.

– Вот, значит, как? – изумился Влад, но вдруг подумал, что всё это не так уж невозможно, ведь змей появился возле входа в храм, в том месте, которое символизирует подземный мир и ад. В том месте на стенах храмов нередко изображали дьяволов, и это значило, что дьявол вполне мог там прижиться. Не было удивительным и то, что дьявол, появившись возле могилы, переполз оттуда в середину храма, в мир живых, ведь дьяволы частенько так делали.

– Будь моим новым хозяином! – шипел змей, привстав на задние лапы и заискивающе глядя на человека.

– Наверно, ты голоден? – усмехнулся тот.

– Да… – послышалось в ответ.

– А если я не дам тебе есть, что с тобой станет? – продолжал насмехаться Влад.

– Сжалься! – Змей, стоя на задних лапах, склонил голову набок, будто желал понравиться, но молодой государь только рукой махнул:

– Не прикидывайся! Ничего с тобой не сделается. Ведь ты дьявол, и голодная смерть тебе не грозит.

– Не грозит, – согласился змей, разочарованно опускаясь на четыре лапы. – Не грозит. Но разве у пророка Моисея не сказано, что меч питается телами и кровью врагов и головами вражеских начальников?

– А ты здесь при чём?

– Меч – это тоже я. Я – меч, потому что твой отец велел изобразить меня на клинке меча, – прошипела тварь и облизнулась.

Теперь она сидела перед Владом, как сидела бы собака в ожидании приказаний, что дало юному государю новый повод для язвительного замечания:

– А! – сказал правитель. – Так это не ты просишь у меня еду, а потерянный меч моего отца? Смотри-ка, какой хитрый! Ты можешь стать и мечом, и псом, выпрашивающим косточку, и всем, чем угодно, лишь бы добиться своего.

Беседу прервал звук открывающейся двери. В дверном проёме, который по сравнению с полумраком храма казался очень светлым, показались чёрные рясы. Сперва вошёл настоятель, за ним отец Антим, за ними – ещё несколько монахов, тащивших верёвки с крючьями и лом, а последним был монах, несший долото и молоток.

Змей тут же исчез. Может, спрятался в тёмном углу, а может, растворился в воздухе, но Влад перестал видеть это существо, а тем временем настоятель, успевший заметить, что государь стоит посреди храма и глядит в пол, начал беспокоиться. Поведение венценосного гостя показалось отцу Доментиану явным признаком недовольства, так что монах вкрадчиво произнёс:

– Сыне, мне сказали, ты желаешь вскрыть могилу. Я понимаю, что тобой движет. Я хорошо понимаю и прошу тебя не гневаться на брата Антима. Брат Антим не желал тебя укорять. Говоря о том, что беспокоить мёртвых не положено, он лишь предупредил тебя о возможных пересудах, которые могут начаться после такого дела. Благочестивый человек всегда предупреждает о подобных вещах.

Влад усмехнулся. «Да, – подумал он, – отец Антим отличается благочестием, а отец Доментиан – дальновидностью. Настоятель, конечно же, рассчитывает, что я начну приезжать часто и делать богатые приношения. А ведь будущего дарителя надо привечать, иначе он проявит меньше щедрости, чем мог бы!»