Текст книги "Время дракона"

– Разделим золото следующим образом, – произнёс Влад, – я как государь возьму себе две трети от этого клада. Восемьдесят семь как раз делится на три, и получается, что моя доля – пятьдесят восемь золотых, но восемь я сразу отдаю вам, оборванцы. Восемь золотых – это мелочь, которую государю не пристало считать. Государи считают золото десятками, сотнями и тысячами. А считать по одной монете – урон для государевой чести.

Цыгане удивились, но спорить не стали. Лишь пожали плечами. Правители ведь – люди богатые. А кто их знает, этих богачей, как они считают золото.

Влад сделал знак своему «казначею» разделить монеты, лежащие рядками на дерюжном плаще, и, взглянув на результат, продолжал:

– Получается, что жупану Утмешу положено двадцать девять золотых, вам – восемь, а мне остаётся пятьдесят… Но здесь опять получается урон для моей части. Доля жупана должна составлять половину от моей доли, а двадцать девять золотых по сравнению с моими пятьюдесятью – это больше, чем половина. Так не пойдёт, и чтобы исправить это, от доли жупана Утмеша я отделяю четыре золотых и тоже передаю вам.

Цыгане снова удивились, но и в этот раз не стали спорить. Они мысленно прибавили четыре к восьми, но вдруг Влад спохватился:

– Погодите… А ведь я ошибся. Ведь жупан Утмеш – обычный жупан. Вот если бы я делил золото с великим жупаном, тогда мне было бы положено две трети. А раз я делю с обычным жупаном, мне положено три четверти.

«Казначей» перекладывавший деньги на плаще, собрался было сдвинуть их в одну кучу, но правитель остановил:

– Нет. Мы будем пересчитывать не всё. Двенадцать золотых оставь как есть. – Не дожидаясь вопросов, Влад пояснил: – Государево слово всегда твёрдое. Если государь говорит «я отдаю», то не может взять назад подаренное. Государь забирает дары обратно, только если получатель в чём-то провинился. Сейчас не тот случай. Я считал сам и в расчётах ошибся сам, поэтому двенадцать золотых теперь не подлежат дележу.

Произведя в уме новые вычисления, государь изрёк:

– Всего для дележа осталось семьдесят пять золотых, но семьдесят пять не делится на четыре без остатка. Ближайшее подходящее для дележа число – это семьдесят два, так что три лишних золотых я опять отдаю вам, оборванцы. – Он посмотрел на цыган.

Ещё раз прикинув что-то в уме, Влад продолжил:

– Теперь получается, что жупану Утмешу положено восемнадцать золотых, а мне – пятьдесят четыре, но четыре золотых – тоже мелочь, поэтому эти золотые снова ваши.

Казалось, цыгане должны были обрадоваться лишнему золоту, но они насторожились. Цыган с ушибленным боком даже осмелился заметить:

– Государь, тут что-то не то…

– А что не то?

– Почему наша доля не может уменьшаться, а доля жупана Утмеша может? Разве он в чём-то провинился перед тобой?

– Нет, не провинился, – непринуждённо ответил правитель, – но жупану Утмешу я ничего не давал. Как я мог ему что-то дать, если его здесь нет? Вот вы двое – другое дело. Вы ведь здесь.

Задумавшись на секунду, Влад добавил:

– Меня беспокоит другое. Я хочу знать, как вы собираетесь делить свою часть. Поровну?

Цыгане кивнули и лишь после этого вспомнили, что у них сейчас девятнадцать золотых, а такую сумму не разделить пополам без остатка.

Государь строго спросил:

– Вы ведь не станете пилить девятнадцатую монету пополам?

– Нет, не станем, – хором ответили цыгане.

– Это правильно, – сказал государь, – потому что распилить монету – означает испортить её, а порча монеты – это преступление. Придётся вам менять её на серебро, а впрочем… мы можем решить это дело сейчас. Я даю вам ещё одну монету для ровного счёта. Теперь у вас двадцать.

Цыгане ещё не успели ничего сообразить, как правитель опять спохватился:

– Но тогда у меня получается сорок девять. Опять мелочь, которая ни туда, ни сюда. Как же я так просчитался… Но вернуть назад только что отданную монету нельзя. Придётся мне отдать вам оставшиеся девять.

Оборванцы выглядели до того удивлёнными, что открыли рты. Случается, деньги сами приходят в руки. Но если деньги приходят через каждые несколько минут, то как это понимать? Считать ли удачей? Или ждать подвоха?

– Великий государь, – осторожно начал тот цыган, который сохранил бока в целости, – ты судишь правильно и хорошо, но мы боимся.

– Чего боитесь? – спросил Влад.

– Получается, что наша доля стала гораздо больше, чем доля нашего жупана. У него восемнадцать золотых, а у нас уже двадцать девять. Как бы жупан не обиделся на нас за это.

Влад усмехнулся:

– Да… как-то я обделил вашего жупана. – Признав это, правитель тут же решил: – Чтобы жупан не обижался, пусть у него будет тридцать пять золотых. А у меня остаётся… двадцать три.

Цыгане окончательно запутались:

– Великий государь, у тебя осталось совсем мало золота. Не будет ли это уроном для твоей чести?

– Нет, – непринуждённо ответил Влад. – Моя доля была больше пятидесяти, а из своей доли государь может давать кому угодно и сколько угодно. Из этой доли я отдал вашему жупану семнадцать золотых… и вам двоим тоже отдал семнадцать золотых… Это не считая тех двенадцати, которые у вас были… Короче говоря, здесь нет урона для государевой чести. И честь вашего жупана тоже не страдает, потому что он получил семнадцать монет на одного, а вы – семнадцать на двоих.

Государь помолчал немного и добавил:

– Только вот оставшиеся у меня двадцать три золотых… Опять появилась мелочь в три монеты, которая ни туда, ни сюда. Берите эту мелочь себе. И теперь у вас на двоих чётное число монет – тридцать две.

Цыгане опять забеспокоились.

– Великий государь, ты судишь справедливо – тут спору нет, – сказал тот, что с ушибленным боком. – Но нам всё равно страшновато, что жупан обидится.

– Да, вы правы, – всё так же непринуждённо рассуждал государь. – Ваш жупан – человек бедный, а мне лишние двадцать золотых не сделают счастья. Даю ему ещё двадцать. Итого у него пятьдесят пять.

– Великий государь, но теперь у тебя совсем ничего не осталось, – заметил цыган с ушибленным боком.

– Да, – пожал плечами правитель. – Значит, вот такой я человек, щедрый.

Произнеся эти слова, Влад уже во второй раз за сегодня кликнул своего письмоводителя – на этот раз требовалось составить грамоту к жупану Утмешу.

– Пиши, – повелел правитель, – что ко мне, государю, явились двое цыган… Кстати, как вас звать?

– Лочан, – произнёс цыган с ушибленным боком.

– Васу, – сказал второй цыган.

– Явились, – продолжал Влад, – цыган Лочан и цыган Васу и принесли золото, которое нашли в земле, и подумали, что оно принадлежит мне, потому что я в своей стране господин всех земель. Я похвалил этих цыган за правильные слова и дал им часть золота, а другую часть даю хозяину этих цыган, жупану Утмешу, с условием, что он в точности исполнит мою волю и оставит своим цыганам ту сумму…

– Великий государь! – вдруг подал голос цыган, сохранивший бока в целости.

Пока составлялась грамота, оборванцы тихо совещались на своём наречии и, как видно, о чём-то договорились.

– Великий государь! – повторил цыган с целыми боками.

– Что? – недовольно спросил Влад, которого эти возгласы сбили с мысли.

– Великий государь, – уже тише продолжал цыган, – а это точно, что для тебя самая меньшая мера – десять золотых, а сумма, которая не дотягивает до десяти, позорит тебя?

– Да, это точно, – не моргнув глазом ответил Влад и, обернувшись к боярину, всё так же находившемуся справа, приказал: – Войко, скажи этим оборванцам, что государи исчисляют деньги только десятками, сотнями и тысячами, а всё, что меньше этих чисел, не достойно моего высочайшего внимания.

– Да, всё так и есть, – кивнул Войко.

– Тогда… – Цыган, сохранивший бока в целости, вздохнул. – Я и мой сват просим – возьми себе из тех денег, которые ты нам пожаловал, десять золотых. Мы принесли тебе золото, а ты ничего не взял. Ты должен взять хоть что-то. Это будет справедливо. А раз меньше десяти нельзя, то возьми десять.

– Мы просим, великий государь! – подтвердил цыган с ушибленным боком.

Влад внимательно посмотрел на них и вдруг захохотал:

– Повстречал я на дороге двух оборванцев, а они дали мне денег. Рассказать кому – никто же не поверит!

Цыгане не разделили этого веселья и остались серьёзны.

– Ладно, – сказал правитель, посмотрев на них, и продолжил диктовать: – На чём я остановился? …с условием, что жупан Утмеш в точности исполнит мою волю и оставит своим цыганам ту сумму, которую я назначил. Я даю жупану Утмешу пятьдесят пять золотых, цыганам даю двадцать два на двоих, а за собой удерживаю десять, чтобы окупить судебные расходы. Всё.

Закончив, письмоводитель отдал грамоту государю для прочтения, а когда Влад пробежал глазами текст и одобрительно кивнул, составитель достал из сумки свечку красного воска, зажёг, накапал воска на пергамент и приложил малую государеву печать. «Казначей» между тем собрал в кулак десять золотых и отступил в сторону, предоставив цыганам самим собирать оставшееся золото и отряхивать плащ от дорожной пыли.

– Пусть только попробует ваш жупан поставить под сомнение силу моей печати, – произнёс Влад, наблюдая, как оборванцам вручают бумагу, и вдруг лицо князя приняло такое выражение, как будто он вспомнил о чём-то.

Дракон, всё так же сидевший на дороге и нетерпеливо бивший хвостом, насторожился.

– Перед тем как возвращаться домой, ответьте мне на один вопрос, – произнёс государь. – Я спрашиваю просто так, ведь бумага уже составлена и вручена вам. Мне просто хочется знать…

– Что знать, великий государь? – спросил цыган с ушибленным боком.

– Знать, как же вы со сватом поделите золото. Вы точно решили делить его поровну?

– Да, – прозвучало хором.

– А почему именно поровну?

– А как иначе? – пожали плечами оборванцы. – Да. Как иначе?

– Лочан, – обратился правитель к цыгану с ушибленным боком, – ведь ты увидел на поле то, чего твой сват не видел. Разве тебе не полагается награда за твою зоркость? Ты увидел клад, а твой сват не разглядел.

Цыгане молчали.

– А ты, Васу, – продолжал Влад. – Разве ты не должен уважить свата?

– Прости, великий государь, – ответил оборванец с ушибленным боком, – но клады так не делятся.

– Не делятся? – удивился правитель. – Разве делёж кладов поровну уже стал обычаем?

– Да, такой обычай есть, – сказал цыган с ушибленным боком, – и он придуман неспроста. Он придуман, чтобы люди не ссорились. Потому что, если люди начнут ссориться из-за найденного сокровища, оно покинет их – уйдёт в землю, из которой было выкопано, или перейдёт в чужие руки, а спорщикам не достанется ничего. Все клады ведут себя так. Они не любят, когда из-за них ссорятся.

– Клады не любят, когда из-за них ссорятся? – переспросил правитель, удивившись ещё больше.

– Да, да, – почти хором ответили оборванцы.

Влад как-то странно посмотрел на них, но, видя, что собеседники снова начинают бояться, добродушно усмехнулся:

– Что ж, теперь я учёный и знаю, как обращаться с кладами. Жаль, что я не знал этого раньше.

– Великий государь, а тебе доводилось находить клад? – спросил цыган с ушибленным боком.

– Доводилось, – сказал князь, – но я его упустил.

Пока продолжалась беседа о правильном дележе кладов, дракон настороженно прислушивался, ведь он-то знал, что же такое доводилось найти и упустить господину и почему ответы цыган так важны. Тварь подозревала, что сейчас её кое о чём спросят, и господин действительно спросил.

– Слышал? – мысленно произнёс Влад, искоса глянув на чешуйчатую шавку. – Клады не любят, когда из-за них ссорятся. Если из-за клада случается спор, то для спорщиков этот клад оказывается потерян. Вот оно как случается на самом деле! А ты помнишь Сёчке? Помнишь, как я её называл?

– Сокровищем или кладом, – нехотя ответил змей.

– Я думал, что упустил её потому, что плохо следовал твоим советам, – продолжал Влад. – А теперь выходит, что клады бегут от тех, кто из-за них затевает ссоры.

– И что же? – спросила шавка.

– Из-за Сёчке я мог поссориться с братом. Выходит, она никогда не стала бы моей, а ты обещал, что станет. Ты обещал, что я добьюсь желаемого, если сделаю всё в точности, как ты велишь. Выходит, ты меня обманул?

Правитель сказал про обман полушутя, но змей насторожился ещё больше, а затем состроил обиженную морду:

– Если ты так веришь оборванцам, хозяин, то пусть они и дальше дают тебе советы, а я помолчу, – прошипела тварь.

Меж тем письмоводитель и казначей успели влезть в сёдла, а государевы охранники заняли свои прежние места. Уже ничто не препятствовало Владу продолжать путешествие, поэтому он ударил пятками коню в бока и вместе со всей свитой быстро поехал прочь, оставив цыган на дороге в клубах пыли.

Что эти двое оборванцев делали дальше и куда пошли, правитель не видел, но продолжал думать о разумном дележе кладов.

* * *

Сёчке была настоящим кладом. До поры он скрывался от посторонних глаз, как золото в сундуке, но когда оказался за горами у венгров, то некий благодетель отомкнул запоры, откинул крышку, высыпал всё содержимое сундука на пол, и золотые монетки весело покатились в разные стороны, подпрыгивая и звеня. Так казалось Владу, слышавшему в залах и коридорах замка невесткин смех, которой мог звучать и вместе с другими звонкими девичьими голосами, если Сёчке со своими шестью служанками затевала игру в догонялки.

В Тырговиште невестка не играла в подобные игры, старалась держать себя строго, требовала того же от служанок-подруг и называла их глупыми, если те проявляли озорство. Зато здесь, у Яноша, она вспомнила прежние времена – как жила до замужества, а Влад смотрел на её детские забавы и думал: «Неужели Сёчке на полтора года меня старше?»

В замке жилось весело. И это несмотря на то, что началась война. Янош отправился бить турок, а его семья, оставшаяся дома, нисколько не печалилась и не тревожилась. В первое время это казалось Владу странным: «Разве тут никто не понимает, что Янош подвергается опасностям? К тому же война длится долго. В долгой разлуке положено скучать. Почему никто не скучает?» – недоумевал княжич. Сам-то он уныло вздохнул, наблюдая с крепостной стены, как Яношево войско серой блестящей змейкой уползает прочь по дороге через кузнечное селение и скрывается в лесу.

Влад будто провожал кого-то родного. Да, именно так. Пусть он побывал в гостях у наёмников всего один раз, но успел привязаться к ним и с грустью сознавал, что вряд ли снова увидит доброго, хлебосольного Тамаша и хитрого щёголя, купившего кафтан, и двух острословов, и услужливого Чабу. «Когда они разобьют турок возле Надьшебена, то отправятся в Сербию, – думал княжич, – а мне придётся ехать домой в Тырговиште, и эти пути никак не пересекутся».

Ласло, тоже наблюдая с крепостной стены за уходящей армией, казалось, разделял уныние своего тринадцатилетнего приятеля, но на следующий день сделался беззаботным, подобно своей матери, Эржебет, которая, проводив Яноша, думала лишь о празднествах в венгерской столице, назначенных на первую неделю после Пасхи. «А может быть, так и надо себя вести? – рассуждал Влад. – Незачем скучать, ведь наступила весна, а это вовсе не располагает к печали».

За то время, которое княжич успел прожить в замке, весна отобрала ещё больше прав у зимы. Солнце светило ярко, снег остался только в тенистых оврагах и на вершинах гор. Птицы чирикали, как полоумные, с утра до вечера. От деревьев начал исходить свежий, сладковатый запах. Дороги и тропинки, избавившись от сырой грязи, стали как бархатные и словно звали – по ним хотелось не ехать, а носиться. Да, носиться, озираясь по сторонам, на новую травяную поросль, которая пробивалась сквозь слой старой травы, выставляя к свету два первых листа.

Княжич ещё в детстве задумывался, почему у многих растений первые два листа выглядят совсем не так, как последующие. «Почему первые – особенные?» – недоумевал он, но в тринадцать лет вдруг почувствовал, что приблизился к разгадке, потому что сам стал одним из тех, кого принято называть «молодая поросль». Нынешняя весна казалась Владу особенной. Например, он и в прошлую весну заглядывался на невестку, но сердце так не колотилось, и переживания не казались такими яркими, и не было мысли, что ничего подобного больше не повторится, а если и повторится, то всё равно не так. В прошлую весну княжич скорее удивлялся сам себе, а теперь был полон радостных ожиданий и даже нетерпения. Правда, время от времени на смену этим чувствам приходил стыд – отроку вдруг становилось неловко за свою неопытность в отношении девиц, хоть он и понимал, что родиться с опытом взрослого человека нельзя.

Владу делалось стыдно, когда он понимал, что по-прежнему выглядит неуклюжим и косолапым щенком. «Ну да, плясать выучился, а что толку? – говорил он себе. – Это не заменит всех остальных знаний, связанных с девицами». Княжич всё больше размышлял о Сёчке и всё меньше увлекался мальчишескими играми. Десятилетний Ласло напрасно старался развлечь гостя, снова вызвать в нём то острое чувство зависти, которое Влад испытывал в первые пару дней по прибытии в замок.

Маленький Гуньяди предлагал гостю делать то, что с удовольствием делал бы сам, поэтому не понимал, отчего ловля рыбы в лесной реке, игра в ножички и поездки по окрестностям не вызывают в госте восторга.

Восторга не было у Влада и во время осмотра огромного рукотворного оврага, где добывалась железная руда. Остановившись на краю оврага, Влад и Ласло долго следили, как внизу копошатся люди, как вьётся серый густой дым из больших ям, как еле заметно дымят плавильные печки, похожие на глиняные стаканы, и как из той или иной печки время от времени вырываются рыжеватые языки пламени.

Смотреть на овраг казалось занятно, но княжич всё равно выглядел задумчивым, а по возвращении в замок остановил коня возле кузнечного селения и долго вслушивался в многоголосое тюканье молотов, далеко разносящееся вокруг. Это тюканье всё меньше напоминало Владу о детских годах в Сигишоаре и всё больше – отзвук заветного имени и звонкий смех.

Маленький Гуньяди, не понимая, что так привлекает гостя в этом тюканье, с гордостью сказал:

– Красивый звук, да? Отец говорит, что так стучит сердце его армии, железное сердце. И пока оно стучит, армию нельзя победить.

Влад не ответил ничего, потому что размышлял не про войну, а про другое, хотя с этим другим прямо увязывалось слово «сердце». Теперь княжич понял, почему влюблённые так часто используют это слово, ведь с недавних пор его сердце исступлённо колотилось внутри грудной клетки, как человек колотит кулаками в стену. Оно почти кричало: «Эй! Надо что-то предпринять, придумать!» – и требовало действий, потому что здесь, за горами, Сёчке избегала деверя ещё пуще, чем раньше.

В Тырговиште встречи вольно или невольно случались каждый день, потому что вся семья румынского князя собиралась в храме во время обедни и вечерни. Теперь же деверь видел невестку намного реже. Она почти не посещала богослужений, которые устраивал отец Антим. Приходила только на воскресную обедню и во время всей службы стояла, виновато потупившись. Исповедовалась Сёчке, как всегда, у своего особого духовника, знающего венгерский язык.

Думая о невестке, Влад всё больше жалел, что отец не дал ему поносить свой золотой образок с драконом. «Помощь дьявола мне бы сейчас не помешала», – считал княжич, и возможно, из-за этих мыслей изменилось его отношение к богослужениям. «Если Сёчке опять не пришла, то мне что здесь делать? – думал он, стоя на очередной обедне, и сам же себе пенял: – Не знаешь, что делать?! Молиться, конечно! Ведь богослужения существуют не для того, чтобы ты любовался чужой женой».

Конечно, следовало молиться. Следовало, но у Влада больше не получалось. В прежние времена – до Мирчиной женитьбы – всё было иначе, потому что во время служб Влад ясно ощущал, как нисходит с небес та самая благодать – невесомая, но текучая, подобная реке, в которой смешиваются молоко и мёд, а сейчас это чувство ушло, и остались лишь каменные своды, плотно прикрывающие небо.

Всё, что читалось и пелось на богослужении, Влад хорошо понимал – недаром же он учил славянскую грамоту! – но эти слова всё равно звучали у него в ушах, как однообразное жужжание, лишённое смысла. Этого не могло изменить даже воодушевление отца Антима, который совершал службы очень хорошо, потому что произносил каждую фразу осознанно, и всегда волновался, будто ожидая чуда. В его устах древние тексты звучали, как волшебные заклинания.

Когда-то в малолетстве Влад думал, что священник по-своему колдует. Конечно, колдовство запрещалось церковью, но то было особое колдовство. «Ведьмы и колдуны умеют вызывать дьявола, а отец Антим умеет вызывать Бога…» – считал княжич, и в прежние времена такое умение представлялось Владу очень ценным, не сравнимым по ценности ни с чем другим. Теперь же он больше не желал беседовать с Богом, не желал духовных подвигов. Княжича с отцом Антимом больше не связывало то, что объединяет верующих.

«Небеса закрылись, но лишь для меня», – повторял княжич и в такие моменты чувствовал тоскливое одиночество. Он полагал, что рядом в толпе, собравшейся на богослужении, находятся искренне верующие, которые смотрят на священника, на его одухотворённое лицо и чувствуют присутствие Бога – то самое, чего Влад больше не чувствовал. Княжич считал, что, стоя на очередной службе, лишь теряет время, ведь голова его полнилась мечтами о жене брата, и пусть эти мечты противоречили заповедям, но каяться Влад не собирался.

«А может, хорошо, что небеса закрылись? – размышлял он, беседуя сам с собой. – Пусть лучше Бог не замечает, как ты раздумываешь о Сёчке. Пусть лучше Бог не видит, как ты сожалеешь, что в замке после отъезда Яноша больше нет общих застолий, на которых ты мог лишний раз встретить свою невестку».

Опять княжичем стала овладевать досада, как после того давнего разговора возле колодца, когда старший брат рассказывал, зачем ходить в город. Досада росла и росла, а однажды во время обедни сделалась такой сильной, что Влад не мог оставаться на месте и вышел прочь из комнаты, хотя не имел никаких срочных дел.

Он бродил по замку в поисках Ласло, бродил не менее получаса, как вдруг услышал звонкие голоса, смех и лёгкое топотанье нескольких пар ног. Оказалось, что местом веселья был зал для танцев, где не стояло почти никакой мебели, и это как нельзя лучше соответствовало характеру игры, которую там устроили – Ласло ходил с завязанными глазами, широко расставив руки, а округ него бегала Сёчке и все шесть её служанок, которые повторяли:

– Сюда! Сюда! Мы здесь! – и время от времени хлопали в ладоши.

Разноцветные платья мелькали в разных частях зала, нигде не останавливаясь надолго: синее, голубое, светло-коричневое, тёмно-коричневое, зелёное, жемчужно-серое… а также жёлтое платье с белым узором, которое носила Сёчке. Всё это напомнило Владу гирлянду из разноцветных флажков, трепыхающихся на ветру во время ярмарки или другого праздника, и, увлечённый праздничным зрелищем, он не сразу заметил, что в одном из углов сидит хозяйка замка вместе со своей женской свитой.

Эржебет не участвовала в забаве, но время от времени, явно нарушая правила, подсказывала своему сыну:

– Справа! Сейчас! Хватай её! Ну что же ты?! – А Ласло, следуя подсказкам, делал выпады то вправо, то влево, однако поймать удавалось лишь воздух.

Тут присутствовал ещё и шут Пустозвон, на которого Эржебет постоянно шикала:

– Прекрати звенеть! Это звяканье сбивает моего сына с толку. Или ты сидишь смирно, или я тебя прогоню!

Влад, остановившись на пороге, не рискнул обратить на себя общее внимание, потому что подозревал, что своим появлением отобьёт у Сёчке охоту веселиться. Вместо этого княжич сделал шаг назад, притаился за полуоткрытой дверью и продолжал смотреть на забаву, затаив дыхание.

Тем временем девицы начали уставать от того, что их не ловят. С каждой минутой они проявляли всё меньше проворства, и Ласло наконец после двух или трёх попыток добился успеха, ухватив за юбку одну из служанок, одетую в синее платье.

– Ага! – победно воскликнул ловец, подтягивая к себе добычу. – Сейчас я угадаю, кто ты.

Добыча молча улыбалась, её непойманные подруги громко хихикали, а маленький Гуньяди меж тем начал ощупью искать приметы:

– Так… Бусов нет… А что есть? Только шнурок с крестиком… Пояс из шёлка… Такой пояс носит половина из вас! Как же я должен угадывать, если вы ничего особенного не надеваете? Может, по-другому угадаю… Нагнись чуть-чуть. – Ловец начал ощупывать подбородок, щёки и нос служанки. – Не улыбайся, сделай обычное лицо.

Пойманная служанка попробовала не улыбаться, сложила губы бантиком, но получилась такая рожица, что остальные девицы расхохотались. Тогда уж не смогла удержаться и пленница. Ласло прислушался к звуку её голоса:

– Это Беке?

– Нет, – хором ответили девицы.

И тут Пустозвон всё испортил:

– Смотрите, – громко сказал он, – кто-то притаился за дверью.

Девичий смех умолк, а Влад скрипнул зубами от злости на шута, потому что оказался вынужден покинуть своё укрытие и войти в зал.

– Давно ли господин наблюдает за нами? – насмешливо спросил Пустозвон.

– Нет, – серьёзно ответил княжич, – мне стало любопытно, что это за игра.

– Мы, наверное, больше не будем играть. Я устала, – сказала Сёчке и направилась к деревянному креслу, стоявшему в дальнем углу.

Ласло, оставшийся с завязанными глазами, возразил:

– Погодите, я ведь всё-таки должен угадать! Это Чилла?

– Нет, – ответила пойманная.

– Ну тогда… Ивола?

– Да.

Ловец снял с глаз повязку, и на этом игра закончилась.

– А хотите… – робко начал Влад, пока все не разбежались прочь, – хотите узнать, как веселились при дворе короля Жигмонда? Мне рассказывал отец, а я могу рассказать вам.

– И что же ты можешь нам рассказать? – спросила Эржебет.

Наверное, она спрашивала больше из вежливости, чем из любопытства, но княжич обрадовался даже такому вниманию. Перед тем как продолжить, он подошёл поближе, хотя гулкое эхо в зале прекрасно доносило слова из одного края в другой. Рассказ могли услышать все, кто здесь находился, но хотелось ли им внимать незваному гостю? Даже Ласло не стремился слушать. Он хотел бы продолжить игру и в надежде на продолжение медленно прогуливался туда-сюда.

Невестка, как и Ласло, не смотрела на рассказчика. Она сидела в кресле и обмахивалась платочком, изображая, что очень запыхалась. Шесть служанок уселись рядом с ней на пристенной лавке, нисколько не запыхавшиеся, но очень раздосадованные.

– Я могу рассказать про потеху, которую в вашем королевстве ни разу не устраивали, – меж тем говорил Влад, обращаясь к хозяйке замка. – Из ближайших к вам стран только в германских землях такие потехи устраивают часто.

– Вот как? – Эржебет сделала удивлённое лицо, а затем вопросительно оглянулась на женщин из своей свиты. – У нас не устраивают, а в германских землях она есть? Похоже, нам загадывают загадку.

Свита не стремилась отгадывать, поэтому хозяйка замка снова повернулась к Владу и спросила:

– Что же это за потеха?

– Боевая потеха, – ответил княжич. – В германских землях её очень любят. Мой отец сам участвовал в ней, когда гостил в тех краях. Это случилось очень давно. Отец был совсем молод и ещё не успел сделаться государем. Ну а потеха состоит в том, что воины в полном боевом облачении сходятся в конных или пеших поединках. На это приходят посмотреть люди со всей округи. Каждый поединок судят знающие люди, а затем самые искусные и храбрые воины получают награду из рук красивых женщин.

Госпожа Эржебет, до сих пор пребывавшая в полном недоумении, вдруг поняла:

– Погоди. Ты говоришь про рыцарское состязание?

– Отец называл это «состязание витязей», – ответил Влад. – Мой отец, когда участвовал в состязании, даже получил награду – золотой перстень от одной дамы.

– Золотой перстень от дамы? В самом деле? От одной из тех красавиц, которые награждают победителей и могут повлиять на решение судей?

– Да…

– Ого! Так это же настоящая история любви! Молодой рыцарь, прекрасная дама, покорённая его подвигами… – Эржебет вдруг необыкновенно оживилась и её свита тоже. Женщины, прежде невнимательные, теперь навострили уши и даже подались вперёд.

– Ну-ка, сядь возле меня и рассказывай, – шутливо приказала хозяйка замка. Она оглянулась вокруг себя, но не нашла ничего, куда гость мог бы присесть, поэтому просто освободила скамеечку, служившую ей подставкой для ног, и лёгким движением мыска подтолкнула эту скамеечку к Владу.

– Рассказывай, что за перстень и кто была та дама, наградившая твоего отца, – повторила Эржебет. – Я-то думала, к нам из Валахии приехали люди очень строгих нравов, считающие, что поклоняться женской красоте – грех, а оказывается, даже влахам не чужда обходительность в любовных делах.

Влад не понял, что это за «обходительность в любовных делах», поэтому не знал, как продолжить повествование. Он сел на предложенную скамеечку и молча смотрел на слушательниц.

– Ну и как же звали ту даму? – спросила Эржебет. – Впрочем, её имя мне всё равно ничего не скажет. У меня нет знакомых в германских землях, но всё равно интересно. Твой отец, должно быть, повторял имя этой дамы часто?

– Нет, не повторял. Я ни разу не слышал, – пожал плечами Влад. – Я видел только кольцо. Отец показывал его мне и моему старшему брату. Кольцо было совсем маленькое и не очень ценное, но отец им очень дорожил…

– Да? – перебила Эржебет. – Очень дорожил? Значит, он действительно любил ту даму. Несомненно.

– Нет. – Влад немного опешил. – Отец дорожил кольцом не из-за дамы, а потому что получил его с большим трудом. Отец никогда прежде не участвовал в состязаниях витязей… рыцарей, но сразу выиграл. Он гордился этим.

– Выиграл с первого раза? – улыбнулась хозяйка замка. – Именно такие победы очень нравятся женщинам. Нет, это не могло остаться без последствий. Уж поверь мне.

– Дело было не в даме, – повторил княжич и мысленно добавил: «Чего ты взялась изображать всезнайку?»

«Состязание состоялось очень давно, – рассуждал он. – В те времена Эржебет была совсем маленькой девочкой – лет двух или трёх – и никак не могла оказаться в Нюрнберге. И знакомых у неё там нет – она ведь сама сказала! Так зачем ей вздумалось спорить о том, что делалось без её участия?» Княжич даже немного обиделся.

– Сёчке, ты знала про перстень и про даму? – громко спросила хозяйка замка.

– Нет, не знала, – ответила Сёчке, по-прежнему сидевшая в отдалении.

– Ты прожила в этой семье почти год и не знала? – всё больше воодушевлялась Эржебет. – Тогда иди сюда и послушай. Ну же! Это ведь очень занятно. Сейчас мы всё выпытаем.

Не дожидаясь, пока Сёчке подойдёт, Эржебет продолжила расспросы:

– Твой отец носил это кольцо на пальце? Или на шее, повесив на цепочку?