Текст книги "Время дракона"

Князь вспомнил свои недавние поступки и не узнал себя. Когда это он успел стать таким переменчивым? «Сперва я обрадовался, когда понял, что коровница напоминает мне о матери, – начал мысленно перечислять Влад. – Затем я опечалился, вспомнив, что мать умерла. Затем я разгневался, услышав дерзкое слово. Затем успокоился. А затем я решил сделать то, чего делать изначально не собирался». Впрочем, государь с самого утра отличался переменчивостью, будто на него действовали две противоположные силы.

Одна из них поощряла ко всяким буйствам – заставляла раздражаться и гневаться, а также издеваться и насмехаться над чем угодно. Под влиянием этой силы Влад шутил над долговязыми братьями-земледельцами, заставив их поверить, что они вот-вот окажутся на колах.

Охваченный нехорошим весельем, государь к чужой смерти относился легко, а воспоминания об умершей матери начали печалить его лишь тогда, когда подействовала другая сила, которая заставляла Влада проявлять христианские добродетели – ценить человеческую жизнь, терпеть обиды и смиряться, сознавая собственные ошибки.

Правда, смиряться у князя получалось плохо. Он смело уличал себя, но часто терял чувство меры, начинал насмехаться над собой, и тут снова подпадал под действие той силы, которая поощряла к насмешкам, издёвкам, безудержному веселью и такому же безудержному гневу.

Буйство олицетворял змей, а призывал к порядку боярин Войко. Могло даже показаться, что эти двое боролись за влияние на князя, как дьявол и ангел борются за человеческую душу. Конечно, Влад не считал своего выдуманного дракона дьяволом и уж тем более не считал Войко ангелом, но временами правителя охватывали сомнения хотя бы потому, что чешуйчатая тварь вела себя, как нечистый дух, который почёл бы своим долгом не пускать паломника в монастырь.

«Ведь сегодня утром на крыльце моя зверушка говорила, что мне ни к чему вставать рано, – подумал государь. – Она взывала к моей лени, стремясь убедить меня, что я никуда не хочу ехать, и пусть попытки эти были слабы, но всё же».

Порой и Войко вёл себя странно, потому что видел дракона, которого никто не мог видеть, и это наводило Влада на размышления, ведь окажись боярин ангелом, его поведение не считалось бы странным – ангелы могут видеть бесов. Правда, Войко не говорил, что видит змея. Он видел чёрную собаку, чёрную курицу. «Нет, – подумал Влад. – Конечно, всё это странно, но мои подозрения не имеют достаточных оснований. Я просто тешусь выдумками, чтобы было веселее жить».

Слишком многие вопросы князя оставались без ответа. К примеру, если боярин вправду являлся ангелом, то почему же он не видел дьявола в истинном, змеином, обличье? А если тварь, которую Влад считал своей выдумкой, являлась настоящим дьяволом, то почему она не только бегала за хозяином по монастырям, но и гостила в этих обителях?

«Истинному бесу сопровождать меня было бы трудно, ведь нечистая сила должна держаться подальше от святых мест, – рассуждал Влад и вдруг сам себе возразил: – А почему трудно? Совсем нет! Конечно, нечистый не явится в монастырскую обитель один, зато явится вместе с подопечным ему человеком и охотно погостит. Не будь дьяволов в святых местах, откуда взялись бы искушения, которые мучают монахов?»

Государь мысленным взором окинул ту дорогу до монастыря, которую ещё предстояло одолеть. Впереди ждали несколько сёл, приткнувшихся к обочине пыльного тракта, а затем начинался лиственный лес. Деревья в этом лесу давали прохладу, не закрывая свет солнца, а за ними расстилалось поле, ограниченное с одной стороны берегом широкого озера, заросшего камышом и кувшинками. С берега хорошо был виден остров, а на острове и стоял монастырь, соединённый с большой сушей длинным деревянным мостом, поднимавшимся совсем не высоко над водой.

Вода на озере, как всегда в августе, уже должна была зацвести, сделавшись зеленоватой и мутноватой. Муть придавала спокойным водам свойство зеркала, так что в них очень чётко отражалось небо и создавало вид, будто монастырь парит в воздухе. «И всё же нет, – говорил себе Влад, – даже в августе отражение выглядит не таким светлым и чистым, как сами небеса». Это зримое различие напоминало, что обитель, как бы ни стремилась она ввысь, всегда будет опираться на грешную землю, а тамошние монахи, пока живы, не обретут крыльев, хоть и уподобились птицам.

«Монахи и впрямь как птицы небесные – не сеют и не пашут, – мысленно усмехнулся князь. – Ни к чему взваливать на себя такой труд, если ты сыт и одет благодаря трудам других рабов Божьих».

Государь подумал так, потому что от него и от прежних правителей монастырь получил в дар многие угодья в разных уголках Румынской Страны. Подать в обитель платили пахари, пастухи, мельники, бортники, рыбоводы, что занимались разведением форели, и много кто ещё. Даже таможенники платили, если получали от государя повеление отдавать собранные пошлины не в княжескую казну, а к настоятелю…

«Святая обитель намолила себе сытую жизнь, – подумал Влад и вдруг спохватился: – Паломнику не пристало думать так». Уличив себя, князь вдруг вспомнил слова своего наставника, отца Антима:

– Глядя на устройство монастырской жизни, надобно примечать, чего достигла братия в стремлении к Богу, а не злорадствовать по поводу того, что монахи – всё ещё человеки. От злорадства тебе никакой пользы, а, наблюдая духовные подвиги, может, переймёшь для себя что полезное.

Конечно, отец Антим, который и сам являлся монахом, говорил правильно, но чтобы вкушать пользу от наблюдения духовных подвигов, требовалось сперва добраться до обители. Между тем время шло. Судя по положению солнца, был уже восьмой час, а это означало, что к обедне прозвонят через два часа. «Опять не успею вовремя, – размышлял Влад, – даже если сию же минуту поскачу к монастырю во всю мочь. Но я и не поскачу – я обещал судить дальше».

Вспомнив о деле, правитель подумал, что собравшиеся крестьяне совещаются уже долго и что пора бы им договориться. Государь прислушался, и тут гудение толпы, которую он из-за спин своей охраны по-прежнему не видел, смолкло. Селяне и вправду выбрали, кого выставить на суд.

– Государь! – раздался громкий звонкий возглас. – Эй, государь! Я готов!

– Кто это там готов? – спросил Влад, ожидавший услышать привычное «мы выбрали просителя».

– Это я готов! – раздался всё тот же голос. – Могу предстать перед тобой, чтоб ты рассудил меня с одним жадным человеком!

– Тебя выбрали всем собранием? – уточнил правитель.

– Да!

– Пустите просителя ко мне, – приказал князь, а сам подумал: «Бойкий не в меру».

Между тем дракон возле ног государева коня сидел и вслушивался в гомон толпы, как минуту назад сам Влад. Чешуйчатая шавка будто уверяла, что своим поведением отражает хозяйское настроение, и то же самое она доказала в деле о телятах, но ведь могло статься, что дракон притворился и на самом деле не выражал чувства и мысли князя, а стремится на них повлиять.

К сожалению, государь не успел оценить такую вероятность, ведь как только он произнёс «пустите просителя», толпа посторонилась, а всадники, сомкнувшие кольцо вокруг правителя, проехали немного вперёд и таким образом сделали свой строй проницаемым. Людское скопище на поле снова стало видно князю, и тут же в один из коридоров между всадниками вошёл человек лет тридцати пяти. Человек этот улыбался – а такое редко увидишь среди просителей. Даже жупаны, обращаясь к государю, делали мину серьёзную или скорбную, а тут обращался простолюдин, но улыбался так открыто, что даже усы у него шевелились.

То, что на суд предстал человек простой и, даже по крестьянским меркам, бедный, сразу бросалось в глаза. Одежда была льняная, некрашеная и никаких излишеств. Обувь – старая и вконец задубевшая, негнущаяся. Через плечо висела холщовая сума.

Казалось бы, с чего ему так жить? Он совсем не увечный – значит, мог потрудиться на себя и пожать хорошие плоды, а если лишён поля, мог наняться к кому-нибудь батраком и опять-таки получить хорошие барыши.

По росту проситель оказался невысок, но крепок, широк в плечах. Походку имел лёгкую, почти прыгучую. Проходя меж двумя княжескими конниками, он расширял себе дорогу, толкая лошадей в бока, но делал это умеючи – знал, как толкнуть коня, чтоб тот подвинулся, а не испугался.

Казалось бы, наниматели должны наперебой приглашать к себе такого работника, ведь если тот крепок и правильно обращается со скотиной – значит, он хороший пахарь. Если плечи широки, значит, ему ничего не стоит одному выкосить целый луг. Если одет бедновато – значит, деньги ему нужны и своего нанимателя он будет чтить. Такому работнику все наниматели должны были радоваться, но вот его улыбка… Улыбка эта – открытая и даже наглая – сразу настораживала.

Даже Войко, глядя на этого человека, насторожился – не разгневается ли государь снова – но Влад взглядом успокоил боярина, а проситель меж тем, не дойдя пяти шагов до князя, остановился, согнулся в поясном поклоне и тут же выпрямился. Почтения в этом поклоне не чувствовалось, а чувствовалось что-то шутовское.

– Доброго тебе утра, государь, – проговорил улыбчивый бедняк, не дожидаясь, пока князь к нему обратится.

– Чем это ты обрадован? – спросил Влад. – Если всё время улыбаешься, значит, повезло тебе сильно.

– Я обрадован тем, что вот-вот добьюсь справедливости, – ответил проситель. – Сейчас ты разберёшь дело между мной и одним скрягой, который взял меня в работники, а денег платить не хочет. Твоё решение будет в мою пользу, я получу причитающийся заработок и смогу вернуться домой.

«Значит, он всё-таки батрак», – подумал князь, продолжая задавать вопросы:

– Ты уверен, что дело решится именно в твою пользу?

– Да, ведь в этом деле я прав. Оттого и радуюсь.

– И даже не робеешь, явившись пред лицо государя? – многозначительно произнёс Влад.

Крестьянин взглянул на венценосного собеседника, прекрасно понимая, к чему тот клонит, но вместо того, чтобы скромно потупиться и произнести что-нибудь извинительное, сказал:

– Я слышал от сведущих людей – у кого совесть чиста, тому перед тобой робеть незачем. Неужто мне про тебя соврали, государь?

– Ты дерзкий человек, – заметил Влад. – Даже удивительно, как другие просители согласились сделать тебе одолжение и пропустить ко мне. Дерзкие люди не получают одолжений.

– Иногда получают, – ухмыльнулся крестьянин. – В особых случаях.

Услышав это, правитель тоже ухмыльнулся:

– Почему же твой случай особый?

– Дело не во мне, а в остальных просителях, – ответил крестьянин. – Разобрав тяжбу про телят, ты, государь, хотел ехать дальше, а тебя остановили. Из-за этого ты сейчас должен быть сердит, вот люди и боятся доверять тебе судейство. А я верю, что ты справедлив даже тогда, когда сердит.

– Эй… – Князя вдруг осенила догадка. – А не ты ли обещал дёгтем вымазаться, чтоб я разобрал твоё дело? Это ты громче всех кричал в толпе?

– Я, государь.

– Ну, тогда с тобой всё ясно. А другие почему кричали и мешали мне уехать? Для чего они это делали, если теперь не хотят судиться?

– А вслед за мной кричали, – просто ответил крестьянин, – но кричали, не подумав. А я сейчас объяснил им, что они сильно рискуют. Вот и вышло в итоге, что желаю судиться я один.

– Вслед за тобой кричали? – Влад всё больше удивлялся этой смелости и наглости. – Так ты, значит, смутьян? И сам в этом признаёшься?

– На справедливость твою надеюсь, государь, – ответил крестьянин. – Если я сам признался – это, значит, повинился. А если я повинился, то по справедливости положено часть вины с меня снять или вовсе простить.

– Как тебя зовут? – спросил Влад.

– Зовут Добре. По прозванию Глумец.

В этот миг сквозь строй конных пробрался ещё один крестьянин – примерно того же возраста, что и Добре, но более плотного телосложения и одетый хорошо. Пояс его был из телячьей кожи, а не из полотна. Рубаху и жилетку украшала вышивка.

Судя по всему, новый проситель не пришёл, а прибежал, потому что сильно запыхался. Прерывисто дыша, он упал на колени, со всем возможным почтением поклонился правителю и закричал:

– Не слушай его, государь! Он всё не так говорит! Всё не так!

– А ты сам кто такой? – подняв брови, произнёс правитель.

– Тот самый скряга, который взял меня в работники, – пояснил Добре.

Не обращая внимания на эти слова, новый проситель представился:

– Я Петре. В тех местах, где я живу, меня все знают и уважают. Прозвища не имею, потому как, если кто назовёт моё имя, то всем сразу ясно, о ком речь. А этого наглеца ты, государь, не слушай. Всё, что он тебе сказал, всё враньё.

– Пока что он успел сказать мне только своё имя, – произнёс Влад. – Разве этого наглеца зовут не Добре Глумец?

– Тут как раз правда, – смутился Петре, но сразу нашёлся: – Прозвище у него заслуженное! Поиздеваться над честными людьми он любит!

– Ах да… – продолжал правитель, немного подумав, – и ещё этот наглец успел сказать мне, что он батрачил на тебя, а денег не получил.

– Тут тоже правда, – снова смутился Петре.

– Тогда получается, что никакой лжи он до сих пор не сказал и ты напрасно на него наговариваешь, – подытожил Влад.

– Это он нарочно! – горячо возразил Петре.

– Что «нарочно»? – с усмешкой спросил Добре. – По-твоему, я нарочно не врал, чтоб выставить тебя дураком?

– Вот! – воскликнул Петре, указывая на Глумца пальцем. – Вот он сам во всём и сознался, государь! Он хочет меня дураком выставить! Стоило мне только отлучиться ненадолго по нужде, как он тут же пошёл к тебе на суд. А теперь получается, что я пропустил самое важное!

– Ты с колен-то встань, – сказал правитель. – Сколько можно штаны протирать.

Петре поспешно поднялся. Он понял, что и в самом деле выглядел глупо – стоя на коленях рядом со своим бывшим батраком, который в течение всего спора стоял на ногах.

– Ничего ты не пропустил, – махнул рукой Добре.

Бывший наниматель посмотрел на него подозрительно, а затем посмотрел на государя, словно говоря: «Только тебе и доверяю».

– Ты ничего не пропустил, – сказал Влад. – А теперь ты и твой бывший батрак оба ответите на мои вопросы. Отвечайте быстро и прекратите пререкаться меж собой.

Петре и Добре напряглись, как охотничьи птицы, которых вот-вот должны пустить в небо вдогонку за голубем.

– Сперва ты, Петре, – начал князь. – Скажи, как долго Добре Глумец работал у тебя в батраках?

Петре отвечал:

– Договорились мы на полгода – с середины весны до середины осени, но проработал этот наглец у меня только четыре месяца, а затем я выгнал его.

– Почему? – спросил Влад. – Он плохо вспахал твоё поле? Или сеял так, что ничего не взошло? Или по его вине захворала скотина?

– Нет, – отвечал бывший наниматель, – с полем и со скотиной ничего плохого не случилось.

– В чём же тогда провинился твой бывший батрак? За что ты выгнал его?

– Да за то, что он никаких хозяев над собой не признаёт, и что бы ему ни говорили, он всё делает на свой лад! И всё смеётся, всё издевается!

Видя непонимание на лице государя, Петре продолжал:

– Вот, например, пошли мы с ним косить. Я дал ему косу и говорю: «Вот твоя половина луга, а вот моя. Надо до жары управиться». А этот Глумец даже в таком простом деле придумал, как мне наперекор пойти – сделал четыре маха косой и говорит: «Плохо наточена. Сейчас точить буду». Я говорю: «До жары не успеешь косьбу закончить». А он отвечает: «Ты, хозяин, слишком торопишься», – вынимает из сумы камень и стоит, точит косу, как будто в запасе сто лет. Я говорю: «Кончай дурить, иди сюда». А он говорит: «Сейчас наточу и пойду». Я говорю: «Иди сейчас». А он говорит: «Не беспокойся, хозяин. Я тебя в косьбе не только догоню, но и перегоню. Ты торопишься, поэтому быстро устанешь и начнёшь продвигаться еле-еле». И точил он эту косу, и точил, чтоб меня позлить. Я успел четверть своей работы сделать, когда он за свою принялся. Куда ж такое годится? А в другой раз…

– Ты лучше скажи, обогнал я тебя или нет, – перебил Добре Глумец.

Бывший наниматель явно не желал признаваться, и тогда батрак легонько толкнул его в плечо:

– Нет, ты поведай государю… Обогнал я тебя тогда? Обогнал?

– Да уймись ты! – огрызнулся Петре.

Правитель, не желая заранее выражать свои предпочтения в этом деле, повторил:

– Уймись, дойдёт и до тебя черёд.

Добре Глумец немного опешил от такого обращения, зато Петре приободрился:

– А в другой раз он меня учил, как поленья из лесу возить. Я говорю: «Нагружай, сколько в телегу влезет». А он, как всегда, в свою сторону клонит, говорит: «Хватит нагружать, а то ось поломается». Я говорю: «Моя телега, мне и решать». А он говорит: «Без телеги останешься». А я говорю: «Не твоя забота». А он говорит, что забота его, если ему эти поленья из лесу волоком тащить придётся. И всё артачился, пока я не сказал: «Или работай, или иди на все четыре стороны». Только тогда мы всё погрузили и поехали. А ось так и не поломалась – ни передняя, ни задняя.

– Нет, задняя всё-таки поломалась, – с улыбкой заметил Добре Глумец. – Поломалась через два дня, когда ты на ярмарку ехал. А перетёрлась ещё в лесу. Если в телегу столько нагружать, то оси прям горят. Таким перетёртым одного ухаба хватит, чтоб поломаться.

– Лес тут ни при чём! – вскинулся на него Петре и, повернувшись к правителю, повторил: – Государь, лес тут ни при чём!

– И всё же я не понял, хорошо твой бывший батрак делал работу или плохо, – заметил Влад.

– Хорошо, – буркнул Петре, – хотя мог бы гораздо лучше. Мог бы, если б не имел привычки брехать, как вздорная собака. Кому нужен такой батрак, который работу делает, но хозяина изводит? Правду говорят, что не бывает хорошей брынзы в собачьем бурдюке.

– А почему ты не заплатил своему батраку даже за четыре месяца работы? – продолжал разбираться правитель, хотя у него уже созрело решение.

– Да оттого, что я столько сил потратил на споры с этим наглецом, что лучше бы делал всю работу сам. Работников нанимают затем, чтоб сберечь свои силы, а не для того, чтоб самому уставать за двоих.

Князь обернулся ко второму участнику спора:

– А ты, Добре, зачем изводил человека, который оказал тебе благодеяние? Он взял тебя батрачить, когда тебе нужна была работа. Где же твоя благодарность?

Добре встретил это замечание с улыбкой:

– Когда хозяин нанимает батрака, то нанимает не только его руки, но и голову. Невозможно нанять руки отдельно от головы. Если хозяину не нравится, когда батрак даёт советы, надо не затыкать рот советчику, а нанимать кого-то молчаливого.

– Батрака нанимают не затем, чтобы он дул на чужой борщ, – строго сказал Влад.

Неуёмный спорщик тут же нашёлся с ответом:

– Если говорить о борще, тогда это и мой борщ тоже. Ведь если работа будет сделана плохо, то переделывать придётся мне.

– Нет, этот борщ не твой, – возразил правитель. – Твой хозяин решает, как вести дела, а ты исполняешь его волю. Если ты действуешь против воли хозяина, то получается, что ты работаешь на себя, и денег тебе не положено.

Добре опять вывернулся:

– Нет, я работаю на хозяина, потому что забочусь о его интересе. Все хозяева приказывают, но никто из них не отвечает за свои слова. Хозяин говорит: «Нагружай на телегу побольше», – но если ось поломается, то виноват почему-то работник.

Государь никак не мог переспорить этого батрака, но Петре за четыре месяца успел выяснить, где у Глумца слабое место.

– Ишь, умного из себя строит, – ехидно проговорил бывший наниматель. – Тогда пусть скажет, отчего же он с эдаким умом на своём поле не работает, а вынужден батрачить.

Добре промолчал, поэтому Петре принялся рассказывать вместо него:

– Своей земли у него никогда не было. Жил он на земле у некоего жупана и платил оброк, как многие платят. Но жупан согнал его с земли, сказал: «Иди отсюда в любую сторону. Не нужен мне твой оброк. С радостью пожертвую оброком, лишь бы не видеть тебя больше». А Глумец сунулся было к другому жупану, но тот его не принял. И никто из жупанов не принял! Поэтому Глумец теперь батрачит. А жена и детишки живут у дальних родственников. Вот так.

Князь выслушал эту историю задумчиво, не смеясь. Затем так же задумчиво спросил:

– Добре Глумец, чем же ты не угодил жупану?

– Да всё тем же – невоздержанностью в речах, – неожиданно серьёзно ответил батрак и добавил: – Государь, зачем ты тратишь время на расспросы? Ты ведь знаешь, что я прав. И Петре тоже знает, поэтому тянет время. Он сначала ничего не хотел слышать о разбирательстве, а как узнал, что я пойду за правдой к самому государю Дракулу, тут же увязался за мной.

– Ты прав в том, что тебе положены деньги за четыре месяца работы, – ответил Влад и, посмотрев на Петре, произнёс: – Заплати своему бывшему работнику, а после этого я скажу, в чём прав ты.

Петре, обнадеженный княжеским словом, развязал кошелёк, висевший на поясе, и отсчитал монеты. Судя по всему, зажиточный крестьянин приготовил их заранее. Для него это была не слишком уж большая сумма. А вот Добре Глумец, получив деньги, сделался таким довольным, что даже пустился в пляс.

– Теперь о твоей правоте, Петре, – продолжал правитель, когда приплясывающий Добре более-менее успокоился. – Ты, Петре, претерпел оскорбления, и поэтому обидчик должен как-то возместить тебе ущерб.

– Деньгами! – воскликнул бывший наниматель.

– Нет, не деньгами. Эдак он никогда не расплатится, – улыбнулся Влад. – Но ты можешь побить его на глазах у всех, а он пусть терпит.

Петре помрачнел. Он, конечно, хотел поквитаться с Глумцом, но княжескому решению вовсе не обрадовался. Вот бы поквитаться как-нибудь иначе. Петре выглядел боязливым человеком, не привыкшим драться. Ругаться – это другое дело, а вот кулаками махать…

Видя сомнения на лице Петре, государь добавил:

– Конечно, ты можешь вместо побоев оскорблять словесно, но я бы на твоём месте не стал. Ты всё равно не сумеешь подобрать нужных слов. Ты только что пытался оскорбить Глумца, но оскорбил лишь самого себя… и выставил себя дураком. Поэтому уж лучше побей.

Бывший наниматель медленно обошёл вокруг батрака. Добре смотрел с издёвкой и всем своим видом говорил: «Только попробуй ударить, и я сразу же верну тебе эти удары, когда государь уедет. Ты у меня отведаешь и оплеух, и пинков под зад».

Петре сделал ещё один круг, словно примериваясь. Несколько раз поднимал руку, но затем поспешно опускал. Может, раздумывал, не взять ли палку? Наконец после всех хождений произнёс:

– Я прощаю ему, государь. Ведь христианский закон велит, если ударили по одной щеке, подставлять вторую.

– Значит, дело решено, – сказал правитель. – Ты, Петре, можешь идти.

Зажиточный крестьянин почтительно поклонился, затем попятился, но не торопился уходить совсем, словно ждал чего-то. Глумец тоже ждал, ведь ему уйти не разрешили.

– Добре Глумец, – немного помедлив, произнёс Влад, – я разобрал твоё дело, и разобрал справедливо.

– Да, государь, – батрак поклонился, и на этот раз в его поклоне обнаружилось чуть больше почтения.

– Я судил тебя справедливо, несмотря на твою дерзость, – продолжал князь, – поэтому теперь, когда первое дело решено, мы можем приступить к другому.

– А что за дело, государь? – спросил Глумец больше с любопытством, чем с опаской.

– Дело между тобой и мной, – ответил правитель. – Ты был дерзок со своим государем, и я не могу оставить это так.

– Твоё право, государь. – Батрак ещё раз поклонился, но сейчас почтение улетучилось.

В глубине души Влад понимал, что разбирать новое дело, которое он затеял, вовсе необязательно. «Решил спор за пять минут, но застрял на другом», – сказал правитель сам себе, но, сознавая, что застрял, всё же не мог вырваться. Даже конь просился в путь, устав стоять, но седок сильнее сжал ногами конские бока и потянул повод на себя: «Стой».

– Давай подсчитаем, – проговорил Влад и начал перечислять: – В первый раз ты проявил дерзость, заговорив с государем до того, как государь к тебе обратился. Во второй раз – когда государь указал тебе на недостаток твоего поведения, а ты не внял. В третий раз – когда государь давал тебе наставления, но ты не слушал. В четвёртый раз – когда ты без важной причины торопил своего государя с принятием решения. За каждый из этих проступков тебе положено по семь ударов плетью. Согласен?

– Государь, а как же христианский закон, который велит прощать обиды? – спросил Глумец и добавил: – Ты сейчас едешь в монастырь и должен бы преисполниться смирения.

– До монастыря ещё далеко, – ответил Влад, – поэтому смирения во мне мало. К тому же ты просил, чтобы тебя судил государь, а не паломник. Как видишь, твой бывший наниматель Петре оказался не так уж злонравен, а вот я не стану терпеть твою наглость и подставлять другую щёку.

Произнеся это, правитель оглянулся на своих слуг. Восемь из них спешились. Четверо остались держать лошадей, трое направились к Глумцу, на ходу закатывая рукава, а ещё один слуга, задержавшись возле своей лошади, открыл перемётную суму и извлёк из сумы небольшую плеть длиной примерно в два локтя.

Добре нисколько не смутился. Он спокойно – но достаточно проворно, чтобы ему не взялись помогать – размотал пояс-кушак и бросил возле себя. Затем так же спокойно снял рубаху и бросил рядом с поясом. Казалось, что человек собрался мыться, а не получать двадцать восемь ударов плетью.

Бросив рубаху, крестьянин сделал шаг в сторону, тем самым заставив одного из княжеских слуг, стоявших с закатанными рукавами, посторониться. Придирчиво оглядев траву на обочине дороги, Глумец выбрал место: «Вот, пожалуй, здесь я желаю быть высеченным». На выбранном месте он лёг ничком так, что его фигура напоминала букву «Т». Именно в этой позе положено лежать, когда тебя собираются сечь, а поблизости не оказывается ни лавки, ни бревна.

Княжеские слуги тут же заняли свои места. Один взялся за ноги приговорённого чуть повыше щиколоток и придавил к земле. Двое других слуг зашли со стороны головы, чтобы прижать распластанные руки крестьянина, надавив на области локтей и запястий. Четвёртый слуга снял с себя пояс и кафтан, чтобы они не стесняли движений, взял плеть, перехватил рукоятку поудобнее и спросил Влада:

– Государь, как прикажешь бить? Сильно или умеренно?

– Умеренно, – сказал тот.

Слуга примерился, замахнулся; сделалось удивительно тихо, как бывает, когда шумная толпа затаит дыхание. Вот-вот должен был последовать свистящий удар, но государь вдруг остановил казнь:

– Погоди-погоди. Смотри-ка, до чего интересная спина.

Спина у Глумца выглядела так, будто он отлежал её, несколько часов продремав на жёсткой траве. Однако пятна и полосы, приобретённые таким образом, исчезают очень быстро, а эти даже не думали исчезать, образуя стойкий пёстрый рисунок. Пестрота мешала заметить ещё одну занятную примету спины – отсутствие родинок. Казалось, это спина ребёнка, а не взрослого человека – гладкая донельзя.

Ещё раз оглядев крестьянина, Влад усмехнулся:

– Я решил познакомить тебя с плетью, а ты, оказывается, с ней давно породнился. Думаю, моя плеть способна вразумить тебя не больше, чем старый отец способен вразумить непутёвого сына. – Не получив никакого ответа на свои рассуждения, князь спросил: – Может, подскажешь другой способ вразумления?

– Вместо того чтоб вразумлять, отпусти на все четыре стороны, – приподняв голову, ответил Добре. – Ты хочешь убедить меня, что я невоздержан в речах? Я и так это знаю. Язык мой – моя беда и наказание от Бога. Ты, государь, не сможешь отменить это наказание. Езжай-ка лучше в монастырь. Ты зря тратишь время.

– Может, и зря, – с досадой произнёс государь и добавил: – Но раз Господь устроил так, чтобы я тебя судил, значит, Он хочет, чтобы ты претерпел.

Сохраняя досадливую мину, Влад кивнул слуге, и тот принялся за дело.

Между тем толпа крестьян, наблюдавших за судом, начала уменьшаться и редеть. Когда это началось, правитель заметить не успел, но, оглядывая толпу, пока длилось исполнение наказания, вдруг подумал, что народу поубавилось. Наверное, из всех наблюдателей остались самые любопытные. Например, Петре. Этот, как только услышал, что наглецу полагается четыре раза по семь плетей, перестал мозолить глаза государю и вернулся в толпу, однако по-прежнему наблюдал за происходящим, выглядывая из-за лошади одного из государевых слуг.

Приговорённый претерпел двадцать восемь ударов стойко и не издал ни звука, хотя плеть находилась в руках у настоящего умельца. Правда, бил этот умелец умеренно, и плеть была обычная, без всяких палаческих усовершенствований, поэтому удары получались не слишком вредоносными.

– Так что скажешь, Добре? Прав я или нет, наказывая тебя? – спросил правитель, когда сечение завершилось.

– Прав, государь, – ответил крестьянин, по-прежнему распластанный на траве.

– Извлёк ли ты для себя пользу из этого наказания?

– Благодарю, государь, что пытаешься вразумить меня, хотя труд твой напрасен. Лучше б ты ехал в монастырь, – произнёс Добре и улыбнулся.

– Действительно напрасен! Ничему человек не учится! – с досадой воскликнул Влад. – Должен ли я дать тебе ещё семь плетей, которые ты только что заслужил своим ответом?

– Твоя воля, государь. Как скажешь, так и будет.

Влад задумался и посмотрел влево от себя, на дракона, который, усевшись на дороге возле княжеского коня, наблюдал за казнью. «Что посоветуешь?» – мысленно спросил Влад, потому что обращался к змею за советами даже тогда, когда был всецело уверен, что тварь является не злым духом, а выдумкой, то есть знает не больше господина. Дракон, кем бы он ни являлся, всегда соображал хорошо и в этот раз тоже не подвёл – показал хозяину язык, как бы дразнясь, но затем вдруг спрятал и плотно сжал губы.

Досада на лице правителя сменилась выражением крайнего довольства.

– А знаешь, Добре, – громко произнёс Влад, глядя на распластанного крестьянина, – кажется, я понял, для чего Господь устроил нашу встречу. Я хочу совершить большое благодеяние. Сейчас велю, чтоб тебе язык отрезали. Если он приносит одни только беды, значит, без языка будет гораздо лучше.

– Язык мой – наказание от Бога, и не тебе, государь, снимать с меня это наказание, – возразил Добре, стараясь изогнуться и увидеть лицо собеседника. Крестьянин хотел бы приподняться побольше, но княжеские слуги продолжали его держать.

– С каких это пор Господь запрещает делать добрые дела? – притворно удивился правитель. – Или ты сомневаешься, что я желаю тебе добра? Я только что убедился, что ты получаешь от судьбы удары, но ничему не учишься. Я хочу спасти тебя от судьбы. Ведь рано или поздно найдётся человек, который прикажет сечь тебя до смерти. Я предвижу, как ты окончишь свою жизнь и что твои дети останутся сиротами довольно скоро. К тому же я государь, а ты – смутьян. Ты подстрекал людей кричать хулу на меня. Ведь так?