Текст книги "Это очень хорошо, что пока нам плохо… (сборник)"

Ранним утром Санчо и угомонившийся наконец после бешеной скачки Дон Кихот ехали по зелёному, сверкающему прохладной росой полю, и каждый думал о своём. Дон Кихот – о предстоящих подвигах, Санчо – о предстоящем человеческом отдыхе в каком-нибудь придорожном трактире.

Вдруг перед ними возник уходящий почти до горизонта строй ветряных мельниц.

Первая из мельниц, и потому самая большая, нависла над Дон Кихотом так неожиданно, что он поднял Росинанта на дыбы.

– Ну вот! – облегчённо вздохнул Санчо. – Наконец-то мы добрались до деревни Мельников. А отсюда уж и до Тобосо рукой подать. Там мы передохнём как следует, да глядишь, какая-нибудь из тобосских синьорин согласится стать вашей Дульсинеей. Тогда нам везде будут доставаться одни победы!

– Умолкни, Санчо! – отмахнулся от своего оруженосца Дон Кихот. – По своей наивности и невежеству ты полагаешь, что перед нами мельницы. Нет же, несчастный! Перед нами мой злой гений, вероломный волшебник Фрестон со всем своим войском. Ещё недавно я его сокрушил ударом меча, освободив доблестного рыцаря Ланселота. Но волшебник, видно, оправился и теперь решил расквитаться со мной.

– Так знай же, Фрестон, – обратился Дон Кихот к нависшей над ним мельнице, – я и на этот раз сокрушу тебя!

И, словно в ответ, вверху гигантской теперь по сравнению с Дон Кихотом мельницы, снова прорезалось злобное лицо, рот растянулся в презрительной улыбке, а четыре мельничных крыла превратились в четыре гигантские руки, и прямо под нос Дон Кихоту сунулись четыре гигантских кулака с четырьмя гигантскими кукишами.

– О, презренный! – возопил, отшатнувшись от кулаков, Дон Кихот. – Ты уже забыл, как трусливо сверкал пятками?!

И хоть руки Фрестона тут же превратились опять в мельничные крылья, Дон Кихот отъехал подальше, разогнал Росинанта и с копьём наперевес кинулся на мельницу.

– Ваша милость! – с отчаянием пытался урезонить его Санчо. – Это же мельница! Только мельница! Не дай Бог ещё ветер подует.

Но Дон Кихот мчался, уже ничего не понимая и не слыша, и копьё его с ходу врезалось в одно из мельничных крыльев. В это время подул ветер, мельница издала ликующий треск, крылья двинулись, набирая скорость, и не выпускающий из рук копья Дон Кихот, а вместе с ним и Росинант, крепко зажатый ногами всадника, стали взмывать вверх.

Внизу, становясь всё меньше и меньше для взмывающего гидальго, метался Санчо на своём Сером, что-то крича и размахивая руками.

А Дон Кихот и Росинант всё взмывали и взмывали к летящим куда-то облакам.

Вот уже и крыша самой мельницы оказалась под ними, а крыло, на котором они повисли, вдруг замерло, упёршись в одно из тоже замерших облаков: ветер утих так же неожиданно, как и налетел.

И Дон Кихот остался наедине с Небом.

Вдруг из-за облака вышла молоденькая донна невиданной красоты. Она была одета в усыпанное крупным жемчугом платье, высокий гребень в её волосах сверкал драгоценными камнями, и в поводу она вела крылатого коня Пегаса.

И донна, и крылатый конь ступали по небу запросто и твёрдо, как если бы шли по обычной земной дороге.

Остановившись перед Дон Кихотом, донна с достоинством ему поклонилась, прекрасное её лицо озарила приветливая улыбка, а Пегас потерся мордой о морду Росинанта.

И у Дон Кихота, и у Росинанта глаза от изумления сделались такими большими, что у одного заняли половину лица, у другого – половину морды. Донна же, не мешкая, обратилась к Дон Кихоту:

 
Надеюсь, вам ясного, рыцарь, яснее,
Что я предназначена вам в Дульсинеи!
Для подвигов ратных, а не развлеченья
Я ваше небесное предназначенье!
 
 
Меня на земле вы ищите повсюду,
Чтоб стала для вас я единственной в мире.
Ищите на троне! Ищите в трактире!
Я повелеваю! Я мою посуду!
 
 
Ищите везде, где могу затаиться.
В лохмотьях, в короне – я ваша, о, рыцарь!
В трактире я вам приготовлю подриду,
На троне найдёте – не дам вас в обиду!
 
 
Хотела я преподнести вам Пегаса,
Коня, на котором гарцуют таланты…
Увы, но желание это погасло —
Куда ему, бедному, до Росинанта!
 

Да! Уж коли стихи носились в испанском воздухе четыреста лет тому назад, то в испанском Небе они были просто как у себя дома.

После последних слов донны Пегас тяжело вздохнул, но согласно покивал головой, а Росинант от морды до хвоста густо покраснел от удовольствия, и на каждый его глаз навернулось по крупной лошадиной слезе. Конечно же, это были слёзы непредвиденного признания и счастья!

Донна отпустила Пегаса и он, поджав крылья, грустно затрусил обратно в своё небесное стойло.

Тут заиграла музыка – естественно, небесная! – и, щёлкнув оказавшимися у неё в руках кастаньетами, донна прошлась в танце перед Дон Кихотом, демонстрируя ему свою грацию и пленительность.

Но вдруг налетевший порыв ветра сдвинул с места облака, и черты донны, заколебавшись, растаяли, как вспугнутый мираж.

А под Дон Кихотом и Росинантом опять заскрипел мельничный механизм. Крыло, поднявшее их в Небо, дёрнулось и, набирая скорость, понеслось вниз.

Сброшенные мельницей Дон Кихот и Росинант кубарем летели по земле, да так стремительно, что Санчо их еле догнал, пустив Серого в галоп.

Спешившись, он кинулся к своему хозяину.

Пытаясь подняться, Дон Кихот прополз по земле ещё чуть-чуть и рухнул окончательно.

Санчо помог ему сесть.

Дон Кихот улыбался, и лицо его было не лицом поверженного, который прокатился, грохоча латами, кубарем по земле, а лицом победителя.

Наверное, в нём ещё играла небесная музыка и бешено стучало не сердце, а кастаньеты прекрасной донны, потому что всё это и заставило Дон Кихота полупропеть, полупроизнести победную песню. Да-да, победную, в назидание и Санчо, и всем тем, кто в его падении ничего, кроме падения, не увидел бы!

 
Пускай я изломан
И еле ползу —
Фрестон вероломный
Был всё же внизу!
 
 
И верю в одно я,
Что людям навек
Запомнится мною
Одержанный верх!
 
 
Мне там Дульсинея
Явилась, велев
Увидеться с нею
Потом на земле.
 
 
И пусть провиденью
Проклятия шлёт,
Кто помнит паденье,
Не помня про взлёт!
 

Санчо подобрал отлетевшее в сторону копьё и, опираясь на него, Дон Кихот кое-как принял вертикальное положение. Он еле держался на ногах, но, блюдя своё рыцарское достоинство, небрежно заметил:

– Хоть верх и мой, но что-то я ослаб…

Санчо тут же нашёл выход из положения:

 
Могу сеньор,
Вам предложить осла.
Ведь Росинанту,
Бог его прости,
Пока, пожалуй,
Вас и не снести!
 

Но Дон Кихот решительно отклонил этот выход, как никуда негодный:

 
Чтоб мне в доспехах
Ехать на осле?!
Уж лучше б ты
Ослеп и я ослеп!
Ну, хоть бы ночью…
Но ведь ясным днём!
 

Тогда Санчо понял неизбежность своей участи и тяжело вздохнул:

 
Придётся, видно,
Мне побыть конём!
 

И он покорно подставил Дон Кихоту свою короткую, но хорошо упитанную спину.

Дон Кихот крепко обхватил его руками за шею и водрузил на его спину, как на подушку, свою закованную в латы грудь. Больше ничего на спине Санчо не поместилось.

А подле Серого сидел Росинант, по собачьи поджав задние ноги. Передние, упёртые в землю, мелко и непрерывно дрожали. Но он тоже, как и хозяин, не хотел терять достоинства!

Ослик, поглядев на Росинанта, покачал головой и не без участия осведомился:

– Что, страшно было?

Росинант презрительно фыркнул в ответ:

 
Можно пережить!
 

Щипнув раз, другой траву, Серый как бы мимоходом сказал:

 
Я часть спины вам
Смог бы предложить.
 

Росинант мгновенно повеселел и благожелательно глянул на Серого:

 
Я тронут от хвоста
До головы!
Но… с лошадью
Управитесь ли вы?
 

Серый ответил с едва уловимым ехидством:

 
Ослов не раз
Я на себе носил,
Надеюсь, и на вас
Мне хватит сил!
 

И по дороге поплелась весьма унылая процессия.

Согнувшись в три погибели, Санчо тащил на себе Дон Кихота со всем его железом. Рыцарь ехал, уронив голову на плечо Санчо, а длинные его ноги волочились по земле.

Так же волочились по земле и задние ноги Росинанта, а передние были завязаны бантиком под ослиной шеей, чтобы Росинант не соскользнул во время пути.

А перед ними, правда, ещё вдалеке, как лакомая приманка, замаячил придорожный трактир.

Хозяин его уже давно заприметил из окна приближающуюся странную кавалькаду, где поверженный рыцарь ехал на спине маленького упитанного человечка, а конь – на осле.

Трактирщик обладал пышной шевелюрой, которая помогала ему действовать решительно: стоило только ею тряхнуть! Он ею тряхнул и решительно выскочил на крыльцо, чтобы не упустить столь выгодных на вид гостей. Его широкая и приветливая улыбка словно бы говорила приближающимся: вот увидите, моё заведение окажется гостеприимнее всех остальных в Ламанче!

Наконец, передыхая, наши путешественники остановились уже совсем неподалёку от широко улыбающегося хозяина.

– Ну, вот! – с облегчением вздохнул Санчо. – Это трактир в предместье Тобосы, о котором, ваша милость, я вам уже имел честь говорить.

Дон Кихот поднял голову с плеча Санчо и посмотрел на трактир.

И тут же трактир под его взглядом превратился для него в замок с четырьмя башнями по углам и сверкающими на них шпилями, а хозяин – в закованного в латы стражника с алебардой в руках.

– Благодарение Богу, – оживился Дон Кихот, – мы подъехали к какому-то замку. Надо бы теперь протрубить в рог, но, во-первых, владелец замка может подумать, что я его вызываю на поединок, а во-вторых… у нас нет рога! А он положен рыцарям!

Дон Кихот был явно раздосадован отсутствием рога, как серьёзным пробелом в своём рыцарском снаряжении.

– И хорошо, что нет! – утешил его Санчо. – Зачем трубить в рог, когда перед нами самый обыкновенный трактир, а хозяину так и не терпится выпотрошить наши кошельки.

И за́мок сразу же превратился в трактир, а страж с алебардой – в улыбающегося хозяина. Но это, конечно, в трезвых глазах Санчо.

– За́мок, Санчо, за́мок! – не без раздражения на такую слепоту своего оруженосца возразил Дон Кихот.

И он снова глянул на трактир.

И трактир мгновенно в его глазах стал за́мком с алебардщиком у входа.

– Трактир, ваша милость! – со спокойным упрямством настаивал на своём Санчо. – Я ещё могу отличить курицу от павлина.

И, конечно же, за́мок опять стал трактиром.

– За́мок, Санчо!

– Трактир!

– За́мок!

– Трактир!

– За́мок!

Разумеется, мои юные сеньоры и сеньорины, мы с вами могли бы предположить, что от такого стремительного перевоплощения друг в друга пот уже катил градом с хозяина и стражника с алебардой, но… справедливее было бы сказать, что пот катил градом с Дон Кихота и Санчо, столь страстно они перечили один другому.

И спор этот мог бы перерасти в разряд вечных, но Санчо, которому не терпелось избавиться от своей ноши и посидеть за трактирным столом, вдруг в отчаянии завопил:

– Трактир, ваша милость! И это истина!

И «трактир» как бы победил. Но Дон Кихот покачал головой.

– Нет, Санчо! Истина порой кроется в том, что тебе пока не дано увидеть. Поэтому ты не должен принимать за истину то, в чём убеждает тебя твоё собственное зрение. Это за́мок!

Притомившись от долгих пререканий, он прикрыл глаза и уронил голову на плечо своего строптивого «коня».

Видимо, притомилось и романтическое воображение Дон Кихота. И хотя трактир в его глазах снова превратился в за́мок, но башни, шпили и даже страж с алебардой имели теперь весьма расплывчатый вид и чуть-чуть колебались в воздухе.

А Санчо продолжал добивать хозяина непреложными доводами:

– У вас своя истина, ваша милость, у меня своя. И пока что я предлагаю въехать в ворота моей истины. Ещё неизвестно, как нас примут в за́мке, а в трактире за свои реалы мы получим всё, что нам сейчас нужно.

– Здесь, пожалуй, твоя правда, – вздохнув, вдруг сдался Дон Кихот, – и я убеждён, что с твоим здравомыслием ты станешь неплохим губернатором.

– Так вы не забыли, ваша милость? – Санчо даже приподнял голову Дон Кихота со своего плеча и заглянул ему в глаза.

– Как ты смел подумать, что я могу забыть то, что обещал? – обиделся Дон Кихот. – Ещё раз подтверждаю: ты станешь губернатором на первом же завоёванном мною острове!

– Тогда отдохнём – и к новым приключениям! – пришёл в хорошее расположение духа Санчо. – И хоть я не знаю, что на свете прочнее: иметь или не иметь, но иметь, пожалуй, всё-таки лучше!

И приплясывая под ставшим вроде бы полегче рыцарем, Санчо двинулся к долгожданному пристанищу.

Разумеется, Серый с Росинантом на спине от него не отставал.

А под ногами у Санчо, откуда ни возьмись, стал вертеться Луковичный Шут.

Возможно, на этот раз он выкатился из дверей трактира, за которыми уже определённо готовилась изрядная порция ольи подриды. А подрида, как известно, должна изобиловать луком.

Увёртываясь от приплясок Санчо, свою новую «дорожную песню» Шут адресовал только оруженосцу!

 
Что впереди? Дорога!
Что позади? Дорога!
Что минуло, то кануло
И не возникнет впредь.
А мы не будем строги
К тому, что все дороги
Сулят нам в равной степени
«Иметь» и «не иметь»!
 

Хозяин трактира сбежал с крыльца и кинулся навстречу путникам. Подхватив под мышки Дон Кихота, он освободил Санчо от его ноши, окинул взглядом всю компанию – а она имела весьма жалкий вид – и запричитал:

– Ах, мои бедные сеньоры! Вижу, что на вас напали разбойники и вы нуждаетесь в серьёзном отдыхе. У меня вы найдёте всё!

Он крикнул:

– Альдонса!

И в дверях трактира возник маленький вихрь, даже скорее вихорёк. В нём мелькали разлетающаяся цветастая юбка, расторопные руки и ослепительная улыбка.

– Несчастному коню – ячменя с вином, ослу – самого хрустящего овса! – распорядился трактирщик.

И, обращаясь к Дон Кихоту и Санчо, с улыбкой добавил:

– Хотел бы сказать – поживее, да видите сами: живее некуда! Моя служанка Альдонса просто не стоит на месте.

А вихорёк, не мешкая, распутал бантик из передних ног Росинанта на шее осла, ухватил обоих четвероногих под уздцы и, не переставая вертеться теперь уже между ними, водворил их на конюшню.

Сыпанул в одни ясли ячменя и сдобрил его из кувшина вином, кинул в другие охапку овса и мгновенно исчез.

Росинант и Серый погрузили морды каждый в свои ясли, но, утолив первый голод, глянули друг на друга.

Ослик сказал несколько смущённо:

 
Позвольте, сеньор,
Предложить вам овса!
 

Росинант же добродушно фыркнул в ответ:

 
Едва мне засыпали ясли, я сам
Хотел предложить вам с вином ячменя.
Вы просто, сеньор, обскакали меня!
 

Он гостеприимно указал передним копытом на свои ясли. И Серый тут же к ним переместился. Заедая слова ячменём, Росинант продолжил:

 
Вино нам поможет
На «ты» перейти.
Ячмень же таков,
Что вкусней не найти.
Делить нам невзгоды,
Делить и еду —
Мы всё-таки оба
В одном поводу!
 

С новым глотком ячменя они чокнулись копытом о копыто и перешли на «ты».

Ослик лукаво посмотрел на Росинанта:

 
Конечно, мы делим
Еду и беду.
И, вроде бы,
Оба в одном поводу,
Однако ж сюда
Ты приехал на мне!
 

Росинант весело заржал:

 
Я был на тебе,
Ну а ты – «на коне»!
Случится, я так же
Тебе помогу.
 

А Серый не без ехидства добавил:

 
Грешно у ослов
Оставаться в долгу!
 

Оба слегка захмелели, оба впали в хорошее и сытое настроение, оба удобно опёрлись копытами – разумеется, передними – о решётку яслей, а задними стали лихо перебирать под свою же песенку!

 
Право же, мой друг,
Нам стоило
Завернуть в такое
Стойло,
Где, как ни в каком
Ином,
Подают ячмень
С вином!..
 

В трактире в этот день никого, кроме наших путников, не оказалось, и за обширным столом сидел один Дон Кихот. Он был задумчив, даже мрачен, взгляд его где-то блуждал.

– Да что так заботит вашу милость? – почтительно подсел к нему Санчо. – Всё как нельзя лучше! Нам сейчас тепло и удобно, вы одержали верх над коварным Фрестоном.

– Верх-то я, верно, одержал, – вздохнул Дон Кихот. – Но самому Фрестону я, увы, ранил всего лишь одну из его четырёх рук. Да и то, кажется, не очень серьёзно. Ждать нам от него теперь новых подвохов!

– Всё равно будет ваш верх, сеньор! – уверил его Санчо.

Дон Кихот слабо улыбнулся.

– Не сомневаюсь, мой друг, не сомневаюсь. И всё-таки…

– Альдонса! – хлопнул в ладоши стоящий неподалёку трактирщик. И непонятно откуда вновь возник вихорёк.

Он кинул на стол две миски так, что каждая оказалась прямо перед Дон Кихотом и Санчо. Но перед Дон Кихотом – побольше и поярче.

– Альдонса!..

Вихорёк вылетел в одну дверь и мгновенно влетел в другую с дымящимся блюдом в руках.

– Альдонса!..

И каждая миска тут же задымилась от положенной в неё подриды.

– Альдонса!..

И на столе появились чаши для вина.

– Альдонса!..

И они наполнились до краёв из взметнувшейся над столом фляги.

– Смерч! – всплеснул руками Санчо.

– Совершенно верно, ваша милость, – склонился к нему трактирщик. – Но за смерчем остаются одни разрушения, а за Альдонсой – чистота и порядок. Она и печаль вашего господина может развеять. Альдонса!

И в руках вихорька щёлкнули кастаньеты. Трактирщик сорвал со стены равель и ударил смычком по трём его струнам. Кружась вокруг Дон Кихота и задевая его то и дело своей цветастой юбкой, вихорёк запел:

 
В Теруэле, в Сарагосе,
Под трактирной крышей жаркой,
Угодить стараясь гостю,
Вихрем носятся служанки.
 
 
Приготовь, помой посуду
Да надень поярче платье…
Пусть хозяин платит скудно —
Гости щедрые доплатят!
 
 
Расцелуют в обе щёки
За подриду и стаканчик.
Платят звонко и без счёта
И в Уэске, и в Ламанче!
 

Щёлкая кастаньетами, вихорёк в танце продолжал носиться по трактирной зале, а у Дон Кихота стали подниматься брови:

– Какой знакомый голос! – сказал он удивлённо. – Я ведь его где-то уже слышал.

– Конечно, сеньор! – закивал трактирщик. – Когда-то давно вы накупили у нас в Тобосо целый воз толстенных книжек, а так как время было позднее, вы решили заночевать у меня. Извините, что не сразу вас признал! Здесь-то вы и увидели, и услышали Альдонсу. Её красота и голос так восхитили вас, что вы признались: в трудные минуты она будет являться вам как утешение. Неужто позабыли?

– Кажется, нет, – не очень уверенно ответил рыцарь. – Но я должен снова её увидеть! А она вертится у меня под носом так, что ничего не разобрать.

– Альдонса! – хлопнул в ладоши трактирщик.

И вихорёк остановился прямо перед Дон Кихотом. Ещё что-то кружилось в вихорьке, что-то вертелось, но всё медленнее и медленнее. И, наконец, перед Дон Кихотом предстала Альдонса. Рыцарь встал, ошеломлённый: перед ним замерла донна, которую он увидел, вися под облаками на мельничном крыле.

Под его взглядом Альдонса мгновенно изменилась!

Высокий гребень, усыпанный драгоценными камнями, преобразил её причёску. Лицо её, не меняя черт, из хорошенького и лукавого стало значительным и прекрасным. Взгляд Дон Кихота превратил и яркое лоскутное платье Альдонсы в переливающийся атлас, затканный жемчугами.

Ослеплённый собственным воображением, Дон Кихот рухнул перед Альдонсой на колени.

– О, Дульсинея из Тобосо! – воскликнул он. – Да будет теперь Дульсинея твоим именем собственным и единственным для меня в мире! Наконец ты мне явилась, чтобы сделать мой путь ещё тяжелее и потому ещё благороднее. Отныне всё на этом пути я совершу твоим именем, о, прекрасная! Побеждённые мною будут являться по моему повелению к тебе, а ты, о, несравненная, определишь им наказание или прощение!

– Да, сеньор! – согласно кивнула Альдонса. – И моему хозяину от этого будет немалая прибыль.

Хозяин заискивающе посмотрел на Альдонсу и стал в её глазах значительно меньше, видимо, потому, что она тут же выросла в его глазах.

Впрочем, и в собственных глазах Альдонса выросла после таких слов Дон Кихота. Теперь уже она хлопнула в ладоши, а трактирщик стал торопливо прибирать со стола.

– Ваша милость! – осторожно, как в запертую дверь, постучал Санчо в железную спину Дон Кихота. – Это же всего лишь Альдонса, служанка. А вы её себе в Дульсинеи! Вам бы кого познатнее выбрать.

– Замолчи, несчастный! – прикрикнул на него Дон Кихот. – Само Небо мне подсказало выбор,

– Ax, сеньор, сеньор! – покачал головой Санчо. – Оказывается, вы и прежде её видели. А она прехорошенькая, как такую забудешь? Вот вы сами и подсказали Небу, какую Дульсинею вам показать.

– А платье, усыпанное жемчугом? – вскочил с колен Дон Кихот. – А её высокая причёска, сверкающая драгоценными камнями?

Он схватил оруженосца за шиворот и заставил его в упор посмотреть на Альдонсу.

– Всё, как было там, на Небе, всё осталось при ней. Не отдам!

– И не надо! – осторожно высвободился Санчо из рук своего господина. – Зачем мне жемчуг, падающий с неба, когда здесь, на земле, меня ждёт обещанный вами остров?

И взгляд у Санчо на миг затуманился совершенно по-донкихотски, а в тумане перед ним обозначился он сам, сидящий в пышном губернаторском кресле.

Но он тотчас опомнился и даже хмыкнул:

– А причёска? Что ж, в своём верчении Альдонса, видать, и перед зеркалом успела повертеться. Глаза же вашей милости утыкали её волосы драгоценностями.

– Ах, Санчо! – вздохнул Дон Кихот. – Надо видеть мир таким, каков он есть, а не таким, каким он представляется твоему бедному воображению.

– А у меня его вообще нет, этого самого воображения, – тряхнул головой Санчо, отгоняя вновь подступивший мираж своего губернаторства. – Вот я и вижу всё, как оно есть на самом деле. Да никак вашей милости этого втолковать не могу.

И вдруг Санчо осенило, как можно вразумить Дон Кихота. Он стукнул себя кулаком по лбу, сам себе подмигнул и закричал:

– Фрестон!

– Где?! – схватился за меч Дон Кихот.

– Не знаю! – зашептал Санчо в ухо своему господину. – Но это он, он превратил Дульсинею в Альдонсу, утащил все её драгоценности и нарядное платье, а взамен напялил на неё яркие обноски. Да взгляните сами, ваша милость! Уж проделки Фрестона вы увидите такими, каковы они есть!

Дон Кихот уставился на Альдонсу. И постепенно её платье превратилось опять в яркие лоскуты, драгоценности из волос исчезли, хотя высокая причёска на гребне осталась, подтверждая догадку Санчо, что Альдонса и перед зеркалом успела повертеться.

Удивление и гнев отразились на лице рыцаря.

Альдонса же топнула на Санчо ногой, яростно пощёлкала у него под носом кастаньетами и удалилась, но уже не вихорьком, а неся себя, как Дульсинея.

Вихорьком вертелся теперь трактирщик.

В одну дверь он вылетел с грязной посудой, в другую влетел с веником, подмёл и стал зажигать от очага свечи, так как уже смеркалось.

Потом кивнул Санчо на маленькую дверцу, жестом предлагая отвести туда Дон Кихота.

Но у Дон Кихота уже были другие намерения:

– Седлать! – распорядился он. – Мы немедленно отправимся на поиски Фрестона, и я заставлю его вернуть Дульсинее её истинный облик!

– Завтра! – твёрдо ответил Санчо. – Вам надо оправиться от предыдущего боя с ним. Хоть вы и одержали над ним верх, но и он сумел постоять за себя.

– Проклятый четырёхрукий волшебник! – грохнул кулаком по столу Дон Кихот. – Если в тебе сохранилась хоть капля достоинства, ты немедленно явишься сюда сам, и мы с тобой сразимся!

У трактирщика от ужаса его пышная шевелюра встала дыбом, и он залепетал:

– Но, ваша милость! Моё заведение неподходящее место для битвы. Одной посуды сколько может быть перебито!

– Задета моя честь! – высокомерно заявил Дон Кихот.

– Я понимаю, сеньор рыцарь. Но честь ваша, а посуда-то моя! – вежливо сопротивлялся трактирщик.

– Умолкни, трусливая душа! – властно прекратил дебаты Дон Кихот. Он обнажил наполовину свой меч и обвёл трактир блуждающим взглядом. – Ну, где же ты, презренный Фрестон?

– Т-с-с! – поднёс палец к губам Санчо, как бы к чему-то прислушиваясь.

Трактирщик незамедлительно юркнул под стол.

Санчо покачал головой.

– Нет, сеньор, Фрестон либо не принял вашего вызова, либо уже где-то завалился спать. Да и вам, ваша милость, пора бы прилечь.

Трактирщик тотчас вылез из-под стола, и сам кинулся отворять маленькую дверцу.

Дон Кихот и Санчо оказались на пороге тёмного чулана.

Санчо протянул вперёд руку со свечой, и её слабый свет выхватил из тьмы постланный на досках матрас и висящие по стенам и прямо под низким потолком бурдюки различных размеров.

– Располагайтесь, ваша милость, – показал на постель Санчо. – Позвольте, я вам помогу.

Но Дон Кихот со всё возрастающей подозрительностью всматривался в бурдюки.

– Подожди, друг мой! – сказал он. – Сдаётся мне, что проклятый Фрестон всё-таки принял мой вызов и явился сюда со всем своим войском. Видишь, все они четырёхруки?

– Вернее, четвероноги, – хмыкнул Санчо. – Но так и положено бурдюкам: они же из овечьих и бычьих шкур.

Дон Кихот взял у Санчо свечу, шагнул в глубину чулана и стал водить ею вдоль строя бурдюков.

Под колеблющимся свечным пламенем от игры света и теней бурдюки словно бы зашевелились, стали двигаться то в одну, то в другую сторону, нависать то над самим рыцарем, то над оруженосцем.

В страхе Санчо попятился и закрыл голову руками. А четыре упругих отростка ближайшего к Дон Кихоту бурдюка превратились в четыре руки с зажатыми в кулаках кукишами. И хоть видение было мгновенным, этого мгновения оказалось достаточно, чтобы кровь бросилась рыцарю в голову.

– О, коварный Фрестон! – загремел он. – Ты явился тайком, чтобы обрушить на меня свои удары, когда я засну. Но я распознал тебя и в таком обличье. Я первый сокрушу тебя, и Дульсинея Тобосская навсегда обретёт свой истинный вид!

Дон Кихот правой рукой выхватил меч из ножен и обрушил его на бурдюк, который показал ему кулаки. Но так как ему пришлось при этом отвести в сторону левую руку со свечой, колебания света подвели рыцаря, и сокрушительный удар пришёлся по стене.

Чулан дрогнул, с потолка над головой Санчо сорвался маленький бурдючок и рухнул прямо на руки оруженосцу.

С воплем, но и с бурдючком в руках, Санчо выскочил из чулана и захлопнул за собой дверь. В нём явно боролись здравомыслие с такой же неудержимой склонностью к фантазиям, как и у Дон Кихота. Последнее победило.

– Помогите! – закричал Санчо. – Сеньор хозяин! В вашем чулане идёт жестокий бой моего господина с коварным Фрестоном!

Из чулана неслось:

– Разбойник!.. Трус!.. Туша, наполненная желчью!.. Получай!.. И ты тоже!.. Вот тебе!.. Вот!..

– Кровь! Там льётся кровь! – закричал Санчо, показывая на быстро натекавшую из-под чуланной дверцы красную лужу.

Трактирщик, который готов был уже снова юркнуть под стол, оглянулся, потянул носом, подбежал к луже, макнул в неё палец и понюхал. Лицо его расплылось в улыбке.

– Вино! – сказал он. – Сеньор рыцарь, видно, большой весельчак. Он рубит мои бурдюки с вином. Надеюсь, у вашего господина хватит реалов, чтобы оплатить свою забаву?

– Мы за всё расплачиваемся своими подвигами, – вздёрнул нос Санчо и плотнее прижал к себе бурдючок. – Так что вам придётся немного подождать, милейший.

– Что?! – подпрыгнул трактирщик и схватился за голову. – О, все святые! Я разорён! Я пожалуюсь алькальду! Он-то уж найдёт управу на вашего господина!

И трактирщик выскочил на улицу. Он мчался в ночь, рвал на себе волосы и пучками разбрасывал их по сторонам. Отчаянию его не было предела! И вдруг его уже совершенно лысая голова уткнулась в распахнутые на его пути плащи двух всадников.

Всадники стояли здесь, словно бы его и поджидая.

Это были лиценциат Перо Перес и цирюльник маэсе Николас, одетые по-дорожному и верхом на мулах.

– Ни с места! – твёрдо сказал трактирщику лиценциат.

– Ни с места! – подтвердил не допускающим возражений голосом маэсе Николас.

– Мы стояли у окна вашего трактира, всё видели и слышали, – продолжил Перо Перес. – Вам нет никакой нужды обращаться к алькальду. Сеньор рыцарь наш друг и гидальго. Мы сами управимся с его временным недугом.

– Конечно, временным, – подтвердил маэсе Николас.

Трактирщик раскрыл было рот, но священник бросил ему мешочек с монетами.

– Вот вам за ваше вино.

– О, конечно, ваши милости! – низко поклонился трактирщик. – Зачем же мне теперь обращаться к алькальду?

Он взвесил мешочек на ладони и с удовольствием опустил его в карман.

– Не окажут ли сеньоры мне честь переночевать в моём трактире?

– Нет, нет! – поспешно ответил Перо Перес. – Наш друг не должен даже подозревать, что мы здесь.

– Даже подозревать! – многозначительно поднял палец цирюльник. Они развернули своих мулов и, не торопясь, поехали прочь.

– Хорошо, что мы нашли сеньора Кехану, – сказал лиценциат. – Но этого мало!

– Да, этого мало! – горячо поддержал лиценциата маэсе Николас и выжидательно на него посмотрел.

– Переночуем в Тобосо у моего приятеля, – развивал план действий Перо Перес. – Утром подстережём Кехану и будем поодаль следовать за ним. Пока.

– Пока? – застыл с поднятым пальцем цирюльник.

Перо Перес вздохнул.

– Пока нас не осенит свыше!

Взошла луна, и возвращаясь к дверям трактира, его хозяин при лунном свете подбирал разбросанные им в отчаянии пучки своих волос. Он приставлял их к лысой голове, и представьте, волосы превосходно прирастали обратно!

Я знаю, мои юные сеньоры и сеньорины, вы сейчас скажете: как в сказке!

Я протестую только против слова «как», потому что мы с вами действительно находимся в сказке. Вернее, в одной из сказок, упрятанных Мигелем де Сервантесом между строк.

А тут волосы и впрямь прирастали к лысой голове. Не верите? Убедитесь сами: тряхнув вновь обретённой шевелюрой, трактирщик решительно толкнул дверь в своё заведение. Да-да, шевелюра опять помогала ему действовать решительно.

Ранним утром на трактирном дворе растрепанная и босая Альдонса держала под уздцы уже осёдланных Росинанта и Серого.

Первым появился Санчо. Он уложил в дорожную корзину упавший к нему с потолка бурдючок, ещё кое-какую снедь и, потрепав Альдонсу по щеке, взобрался в седло.

На крыльце показался Дон Кихот, и Альдонса с поклоном подвела к нему Росинанта.

Одного взгляда Дон Кихота оказалось достаточно, чтобы Альдонсу тотчас обтянуло жемчужное платье и её причёска, снова ставшая высокой, засверкала драгоценностями.

Теперь она уже была точной копией той небесной Дульсинеи, которая привела к рыцарю под уздцы Пегаса.

– О, прекрасная! – взволнованно и торжественно произнёс Дон Кихот. – Этой ночью я омыл свои латы в крови коварного Фрестона, и ты навсегда останешься такой, какой я тебя сейчас вижу. Жди моих побеждённых посланцев, и да будет твой суд над ними и справедливым, и щадящим!

Отсалютовав Дульсинее копьём, Дон Кихот вскочил в седло, и вместе с Санчо они двинулись навстречу новым приключениям.

Оба ехали молча, задумавшись.

Дон Кихот, естественно, думал о Дульсинее, но, представьте, и у Санчо она не шла из головы. Конечно, об одном и том же они, как всегда, думали по-разному. И если бы их мысли могли переговариваться, то мгновенно возник бы спор не менее жаркий, чем их спор о трактире и за́мке.

Санчо подумал об Альдонсе поначалу весьма пренебрежительно:

 
Дульсинея из Тобосо
И нечёсана, и боса…
 

Но мысли Дон Кихота ему, разумеется, тут же бы и возразили:

 
Дульсинея из Тобосо
Краше прочих Дульсиней!
 

Однако, в своих мыслях Санчо продолжал бы упорствовать:

 
Дульсинея из Тобосо
Со стола метёт отбросы!
 

Но мысли Дон Кихота отпарировали бы незамедлительно: