Текст книги "Человек в трех измерениях"

Выйти за пределы символов, создать не просто еще один продукт культуры, но сотворить новое бытие – эта мечта жгла душу Достоевского, утверждавшего, что красота спасет мир, а еще раньше испепелила Гоголя, сделала косноязычным моралистом великого художника Л. Толстого. Она подвигла Н.Ф. Федорова на создание гениально-химерической идеи натуралистического воскрешения мертвых. Об этом же мечтал художник Иванов, двадцать лет трудясь над своей картиной «Явление Христа народу», наивно полагая, что люди будут перерождаться, глядя на его картину. О том же свидетельствует надежда А.Н. Скрябина, верившего, что после исполнения его симфонии, над которой он работал в конце жизни, начнется преобразование мира.

Но упования и искусственного человека, и сверхчеловека неизбежно терпят крушение: как искусственный человек не может стать богом или хотя бы достигнуть чистого существования, так и сверхчеловек не может творить бытие, а творит только культуру.

Человек, пытающийся сам творить свою жизнь, не может не надеяться на то, что она составляет хотя бы и крошечный, но необходимый шаг в эволюции Вселенной. Что без него мир бы был чуточку беднее, проще, что-то бы в нем не состоялось, не свершилось, что «на стекла вечности уже легло мое дыхание, мое тепло» (О. Мандельштам). Художник не может не мечтать об изменении бытия, о выходе за рамки культуры, даже сознавая невозможность такого выхода, иначе он перестанет быть художником.

В основе этих надежд и мечтаний лежит вера. Вера в то, что все может быть иначе, что все возможно, что мир не застыл в железной целокупности законов и категорий, он живой и постоянно изменяющийся. Та картина мира, которую мы сейчас наблюдаем, есть лишь одна из возможных картин, одна из бесчисленных вариаций. Вера в то, что пока я живой, ничего еще не случилось и не случится без моего участия, что в каждый данный момент все начинается снова. Что не умер Сократ, и не распяли Христа, потому что их жизненный подвиг совершается каждый день.

Вера, говорил Кьеркегор, это безумная борьба за возможность. Для Бога все возможно. Без возможности, как без воздуха, человек задыхается. С точки зрения законов природы – это абсурд. Обрести веру – значит отказаться от разума. Но только тогда и открывается дорога к вере. «Недостаток возможного означает, что все стало для нас необходимостью или банальностью»[372]372
  Кьеркегор С. Болезнь к смерти // Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993. С. 276.


[Закрыть]. Обыденность, тривиальность не знает, что такое возможность. Обыденность допускает только вероятность, в которой сохранились лишь крохи возможности, но что все это (т. е. невероятное и невозможное) возможно, ей и на ум не приходит и она не помышляет о Боге. Обыденный человек лишен фантазии и живет в сфере ограниченного, банального опыта. Обыденность воображает, что она изловила возможность в силок вероятности или засадила ее в сумасшедший дом. Обыденность везде, где человек еще полагается на свои силы, на свой разум, и кончается лишь там, где начинается отчаяние, где разум показывает со всей очевидностью, что человек стоит перед невозможным, что все кончено – и навсегда, что всякая дальнейшая борьба бессмысленна, т. е. тогда, когда человек испытывает свое полное бессилие. Большинство людей даже не подозревает, что отсутствие веры есть выражение бессилия человека или что бессилие человека выражает собой отсутствие веры, бессилие пред необходимостью[373]373
  «Невозможность – значит каменная стена? Какая каменная стена? Ну, разумеется, законы природы, выводы естественных наук, математика. Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть… Помилуйте, – закричат вам, – восставать нельзя: это дважды два четыре! Природа вас не спрашивается; ей дела нет до ваших желаний и до того, нравятся ль вам ее законы или не нравятся. Вы обязаны принимать ее так, как она есть, а следственно, и все ее результаты. Стена, значит, и есть стена… и т. д., и т. д. Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило.
  Как будто такая каменная стена и вправду есть успокоение и вправду заключает в себе хоть какое-нибудь слово на мир, единственно только потому, что она дважды два четыре. О нелепость нелепостей! То ли дело все понимать, все сознавать, все невозможности и каменные стены; не примиряться ни с одной из этих невозможностей и каменных стен…» (Достоевский Ф.М. Записки из подполья. С. 450).


[Закрыть].

Вера – это страсть быть живым человеком, т. е. освободиться от всего, что омертвляет: богатства, власти, злобы, агрессивности, представлений о собственной значительности и исключительности, от стремлений изощренного ума, от мудрой гордости. Это не мысль и не убеждение в существовании трансцендентного личного Бога как такового, а некое внутреннее состояние духа, живая полнота сердца, подобная свободной радостной игре сил в душе ребенка[374]374
  Вера, полагал С. Кьеркегор, – это не какое-то эстетическое волнение, но нечто гораздо более высокое; как потому, что ей предшествует самоотречение, она не может быть непосредственным движением сердца, но только парадоксом наличного существования. «Вера – это чудо, и все же ни один человек не исключен из нее; ибо то, в чем соединяется всякая человеческая жизнь, – это страсть, вера же поистине есть страсть» (Кьеркегор С. Страх и трепет. С. 64).


[Закрыть].

В этом смысле вера – источник жизни, и потому, когда говорится, что единой верой жив человек, то это, видимо, надо понимать в том смысле, что только верующий жив, все остальные не живут в полном смысле слова, только вера спасает от сна и омертвения. Вера есть не что иное, как полнота и актуальность жизненных сил духа, самосознание, углубленное до восприятия абсолютной основы нашей внутренней жизни, горение сердца силой, которая по своей значительности и ценности с очевидностью воспринимается как нечто высшее и большее, чем я сам. Знание, нравственность, уверенность в своей правоте питаются тем, что дает вера. Обыденность – везде, где человек еще полагается на свои силы, на свой разум, везде, где отсутствует вера. Состояние веры отличается от состояния повседневной озабоченности, как поэтическое вдохновение от физически тяжелого и бессмысленного труда. То, что называется вдохновением, испытывается всегда как соприкосновение человеческого духа с некой высшей, сверхчеловеческой инстанцией, как прилив в душу сил неземного порядка.

Истины веры, в противоположность истинам познания, узнаются по тому признаку, что они не являются ни всеобщими, ни необходимыми. Они свободно даются, свободно принимаются, ни перед кем не отчитываются, никем не регистрируются, никого не пугают и сами никого не боятся.

К. Ясперс полагал, что только с помощью веры возможна подлинная коммуникация – понимание и признание ценности другого человека. Он называл это философской верой, хотя, на наш взгляд, ничего специфически философского в этом феномене нет. Философов упрекают, говоря, что вера в коммуникацию утопична, что люди движимы своими страстями, своей волей к власти, соперничеством интересов своего существования. Коммуникация почти всегда обрывается, особенно в массе людей. Хорошо, что хотя бы законы сдерживают людской эгоизм, но подчинение законам лишь маскирует обычную распущенность и низость, которые исключают коммуникацию. Требовать от людей слишком многого означает с необходимостью вести их к гибели[375]375
  См.: Ясперс К. Философская вера. С. 508.


[Закрыть].

Но никто не знает и не может знать, каковы люди на самом деле. Никто не знает, как глубоко может пасть человек, также же никто не знает, что, может быть, у самого падшего в душе остались некие зародыши кротости и святости. Идея коммуникации – не утопия, а вера. «Для каждого возникает вопрос, стремится ли он к этому и верит ли он в это, верит не как в нечто потустороннее, а как полностью присутствующее: в возможность для нас, людей, действительно жить друг с другом, говорить друг с другом, найти благодаря этой совместимости истину и только на этом пути действительно стать самими собой?»[376]376
  Там же.


[Закрыть]

Человек живет не для того, чтобы познавать мир, – это лишь одна из его прихотей, не для того, чтобы выйти в космос и путешествовать во Вселенной, – эта космическая мода появилась относительно недавно. Его не удовлетворяют никакие цели и никакие возможности. Несмотря ни на какие свершения, он был и остается нищим в том смысле, в каком сказано в Библии: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Быть нищим духом – значит отказаться от духовного богатства, от претензий ума на мудрость, оригинальность, на глубокие знания. Потому что все имеющееся омертвляет. Быть нищим духом – значит быть просто человеком. Не простым человеком, а просто человеком, выражающим чистую стихию своей человечности. Ибо кто такие Иисус Христос или Будда? Это просто люди в чистом виде. Только в этом смысле человек является живым, ибо в нем нет ничего омертвляющего: сверхъестественной силы, в том числе и силы ума, или мудрости, или богатства. Все это лишь абстракции человеческого существования.

Сущность может быть абстрактной, существование всегда конкретно. Мало ли какими достоинствами я обладаю, я еще должен существовать в полном смысле этого слова, и тогда все мои достоинства получат смысл и значение. Жизнь, писал О. Больнов, может быть сильнее или слабее, богаче или беднее, благороднее или грубее, она может изменяться, расти или убывать. Существование же лежит по ту сторону этих определений. Оно может быть лишь целиком обретено или целиком утеряно. Оно сущностным образом неделимо и прекращается лишь тогда, когда человек мертв или же является совершенно душевнобольным.

Существование, с точки зрения О. Больнова, не есть внутреннее, что в этом смысле противостояло бы внешнему, оно, строго говоря, находится «по ту сторону» всех содержательных данных. О нем нет знаний, которые могли бы сохраняться как некое обладание. Существование исчезает, как только его полагают схваченным, и присутствует лишь в бесконечном свершении отрицания. Подобно тому как дома нет в доске или в гвозде, так и существования нет в сознании или в морали. Богатство творческих возможностей часто настолько затрагивает человека в его глубинах, что обладание моральными или духовными ценностями кажется ему достаточными критериями собственного существования. Но любое знание, любые ценности являются для человека внешними, неокончательными, не заменяющими и не подменяющими акта существования. Человек может потерять себя, если происходит такая подмена. В нем содержится нечто «свыше того», не обнаруживающееся во всех этих преходящих или сердцевинных определениях его бытия.

Существовать для человека – значит быть живым. А быть живым – значит жить в вере, только верующий и является подлинно живым, поскольку живет в атмосфере любви. Если я знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто, говорится в послании апостола Павла. Так и существование: можно иметь ум, практические навыки, большие знания, но не быть живым.

Быть живым – значит чувствовать в глубине себя силы, превышающие все мои таланты и способности, чувствовать свою причастность к этим силам, чувствовать, что жизнь есть дар, приобщающий меня к жизни вообще, к чистому существованию, которое доступно только Богу. Существование – не автоматический процесс, а постоянное рождение. Стоит застыть в каком-то одном образе – и ты уже теряешь нить существования, душа твоя застывает, и мир становится обыденным, скучным и прозаичным. Чистое существование – это не существование в каком-то образе, это просто ощущение себя живым. Сначала надо быть живым, обладающим живой душой, которая является камертоном мира, отзывающимся на все его события, на его таинственность, красоту, осмысленность, на его цвета и звуки. Пребывание в чистом существовании вообще характерно для религиозного отношения к миру в самом широком смысле этого слова, если говорить о напряженном отношении существования ко всему, что в нем в итоге отодвигается в сторону как несущественное.

Человек есть ничто, потому что всякое «что-то» относится к его сущности, а не к существованию. «Если человек по-настоящему внутренне пройдет до конца весь этот путь опыта, что само по себе и непостижимо, то высвободившееся в нем до известной степени за счет осаждения любых мысленных содержательных свидетельств и явится опытом существования в строгом экзистенциально-философском смысле»[377]377
  Больнов О. Философия экзистенциализма (Философия существования). СПб., 1999. С. 38.


[Закрыть].

Пройти этот путь – значит выявить то, что является в тебе самым главным, а это главное не составляют ни знания, ни мудрость, ни щедрость души, главное – это ощущение себя живым, существующим. Это очень трудное, почти невозможное ощущение, которое возникает только в какие-то мгновения жизни и озаряет светом понимания, светом бытия всю остальную жизнь, погруженную во мрак обыденности, деловитости, скуки.

Человеку страшно отказаться от представлений о своей значимости: знаний, опыта, навыков, убеждений. Ему думается, что это и есть то главное, ради чего он живет и увеличению, укреплению чего он посвящает всю жизнь. Если отказаться от этого, то нет никаких гарантий необходимости твоего существования. Человеку кажется, что он останется голым перед многообразием жизненных перипетий. Ему нечем будет заслониться от ударов судьбы, если он убедится в том, что все его «внутреннее», добытое таким трудом в борьбе с жизнью и с самим собой и составляющее предмет его гордости, не спасает его от провалов, совершаемых глупостей и часто возникающего чувства бессмысленности существования. Потому что его «внутреннее» должно опираться на некую фундаментальную основу, нечто, лежащее глубже внутреннего.

История и культура развиваются с помощью энергии и силы простых людей, с помощью ума и изворотливости искусственного человека, с помощью творчества и гениальных озарений великих. Но любое развитие, любое жизнеспособное общество возможно, если в нем есть люди, являющие собой образец чистой человечности: рыцари веры, святые, кроткие. Они составляют соль земли. Они не руководят, не призывают, не организуют. Вообще ничего не делают из того, что можно назвать практически полезным действием. Они, как полагал С. Франк, копят добро.

В большинстве своем люди, писал он, не понимают, что добро – не только естественное качество нашего поведения, что добро субстанциально, и оно реальность, которую нужно добывать, которой надо обладать, чтобы одаривать им других людей. Но добывает и накопляет добро только подвижник и каждый из нас – в той мере, в какой он есть подвижник и посвящает свои силы этому подвигу. Поэтому молитвенный и аскетический подвиг есть не бесплодное занятие, а единственное производительное дело в духовной сфере, подлинное созидание и добывание того питания, без которого люди обречены на голодную смерть. Наши политики, замечал Франк, из всего дела Сергия Радонежского любят с одобрением отмечать, что он благословил рать Донского и дал ей двух монахов из своей обители. Но они забывают, что этому предшествовали десятилетия упорного молитвенного и аскетического труда, что этим трудом были добыты духовные богатства, которыми питались в течение веков и доселе питаются русские люди, без него они не имели бы сил подняться на борьбу с татарами.

Для искусственного человека быть добрым – это искусство, быть умным – это искусство, способность любить – это искусство, т. е. нужно усиливать, развивать в себе это искусство, совершенствовать, изощрять его. Для верующего человека доброта, ум, любовь – это естественные состояния, это стихия его жизни. Что бы он ни делал, он никогда не совершит глупого поступка, никогда не сотворит зла.

* * *

Что в конце концов нужно человеку? «Кажется, еще немного, – говорит чеховская Ольга, – и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!»

Но мы этого никогда не узнаем, потому что не может быть готового, законченного ответа, он постепенно складывается в течение всей жизни как отдельного человека, так и человечества. Иногда, в особенные минуты сильного душевного напряжения, человеку кажется, что он наконец-то понял самое главное, что составляет суть его жизни. Но когда напряжение проходит, он понимает, что ему опять померещилось.