Текст книги "Человек в трех измерениях"

Еще одну интересную и оригинальную классификацию типов характера по социальным признакам дала Карен Хорни в своей книге «Наши внутренние конфликты». Она разделила список из десяти потребностей на три основные категории. Каждая из категорий представляет собой стратегию оптимизации межличностных отношений с целью достижения чувства безопасности в окружающем мире. Иначе говоря, стратегическое действие заключается в снижении тревоги и достижении более или менее приемлемой жизни. Кроме того, каждой стратегии сопутствует определенная основная ориентация в отношениях с окружающими людьми.

Ориентация на людей: уступчивый тип. Ориентация на людей предполагает такой стиль взаимодействия, для которого характерны зависимость, нерешительность и беспомощность. Человеком, которого Хорни относит к уступчивому типу, руководит иррациональное убеждение: «Если я уступлю, меня не тронут».

Уступчивому типу необходимо, чтобы в нем нуждались, любили его. защищали и руководили им. Такие люди завязывают отношения с единственной целью – избежать чувства одиночества, беспомощности и ненужности. Однако за их любезностью может скрываться подавленная потребность вести себя агрессивно. Хотя кажется, что такой человек смущается в присутствии других, держится в тени, под этим часто скрывается враждебность, злость и ярость.

Ориентация от людей: обособленный тип. Ориентация от людей как стратегия оптимизации межличностных отношений обнаруживается у тех индивидуумов, которые придерживаются защитной установки – «мне все равно». Люди, которых Хорни относит к обособленному типу, руководствуются ошибочным убеждением: «Если я отстранюсь, со мной будет все в порядке». Для них характерна установка никоим образом не дать себя увлечь, идет ли речь о любовном романе, работе или отдыхе. В результате они утрачивают истинную заинтересованность в людях, привыкают к поверхностным наслаждениям – они просто бездумно идут по жизни. Для этой стратегии характерно стремление к уединению, независимости и самодостаточности.

Ориентация против людей: враждебный тип. Ориентация против людей – это такой стиль поведения, для которого характерны доминирование, враждебность и эксплуатация. Человек, относящийся к враждебному типу, действует исходя из иллюзорного убеждения: «У меня есть власть, никто меня не тронет». Враждебный тип придерживается мнения, что все другие люди агрессивны и что жизнь – это борьба против всех. Поэтому любую ситуацию или отношения он рассматривает с позиции «что я от этого буду иметь?», независимо от того, о чем идет речь – деньгах, престиже, контактах или идеях. Хорни отмечала, что враждебный тип способен действовать тактично и дружески, но в итоге его поведение всегда нацелено на обретение контроля и власти над другими. Все направлено на повышение собственного престижа, статуса и удовлетворение личных амбиций. Таким образом, в данной стратегии выражается потребность эксплуатировать других, получить общественное признание и восхищение[27]27
  См.: Хорни К. Наши внутренние конфликты. Конструктивная теория невроза // Психоанализ и культура: Избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. М., 1995. Гл. 3–5.


[Закрыть].

Все вышеприведенные авторы считали, что в чистом виде никаких типов не бывает и человека можно отнести к какому-либо типу лишь условно, по проявляемой им склонности характера. Нам вообще представляется, что принадлежность людей к тому или иному типу более или менее ярко может проявляться лишь в детстве или в эпоху становления личности. Человек же развитой душевной и духовной жизни может нивелировать, свести на нет все односторонности своего характера и психики. Вряд ли можно с уверенностью сказать, к какому типу относились Кант, Декарт, Ницше или Фрейд. Даже если в поведении Канта или Декарта выступало на первый план интровертивное начало, оно никаким существенным образом не выражалось в их творчестве. Часто можно видеть людей ярко выраженного «моторного» или «эластичного» типа, занимающихся напряженной интеллектуальной деятельностью, или человека, внешне относящегося к дифференциальному типу, но внутренне бездарного и бездеятельного. Нам кажется, что уместно было бы привести следующий пример: в стране, где много диалектов, местных говоров, интеллигенция всех областей говорит одинаково – на правильном литературном языке, преодолевая еще в юности особенности местных диалектов и наречий. В этом же смысле человек является духовно значимым постольку, поскольку преодолел свою типологическую ограниченность. В его характере, поведении, трудах гораздо яснее и полнее проступают общечеловеческие черты.

Поэтому, в отличие от попыток психологического или социального структурирования типов личности, мы предлагаем философско-метафизическую типологию, которая не отменяет все предшествующие попытки типизации человека, но существенно, на наш взгляд, дополняет их.

Человек естественный

Как уже говорилось во введении, человек в собственном смысле этого слова – это человек искусственный. Он искусственен потому, что не является продуктом эволюции, он продукт культуры, а не природы, он сам себя создает. Быть человеком – любить, страдать, мыслить, надеяться – это самое искусственное состояние. В природе нет таких законов, по которым мы должны любить друг друга или жить по совести. Нет причин, которые заставляют человека любить или делать добро, зато сколько угодно причин (как и оправданий) можно найти для любого злого поступка, для ненависти или зависти. И все истинно человеческие качества держатся только на усилии. Нет усилия – нет человека.

В этом смысле живущего в нас естественного человека можно назвать дочеловеком, не потому, что он еще не вышел из животного состояния, продолжает оставаться обезьяной, а потому, что усилия, делающие человека человеком, для него – случайные, спорадические явления. Он считает себя продуктом природы, более того – венцом ее творения. Он возлагает надежды на естественный ход развития мира: постепенно и автоматически все становится лучше, человек добрее и умнее, постепенно торжествует технический и социальный прогресс, и каждый получит ту долю силы, богатства и ума, которую он заслуживает как человек.

Похожим образом каждый человек в юности верит (пусть даже смутно и неотчетливо) в то, что его жизнь состоится, что она будет счастливой, яркой, богатой, что он не зря появился в этом мире, что есть спрятанная где-то сокровищница знаний, надо только добраться до нее, и станешь умным. Есть какие-то механизмы преуспевания, изучив которые можно стать удачливым и богатым. Все зависит от места, которое ты занимаешь или которое нужно получить, чтобы разрешить все свои жизненные проблемы. Есть некая предопределенность жизни, делающая ее прямой и ясной дорогой, все отклонения от которой случайны, их можно предотвратить, если быть все время настороже и не делать очевидных глупостей. Жизнь должна приносить удовольствие и радость, и здесь главное – найти место или тот образ жизни, который даст возможность получать эти удовольствие и радость[28]28
  «И всех подобных… людей можно сравнить с детьми по нетронутой, непроясненной мыслью непосредственности своей натуры. Сознательно развившаяся личность уже не может радоваться таким образом: она перестала быть ребенком, хотя, может быть, сохранила некоторые его душевные черты» (Кьеркегор С. Наслаждение и долг. Киев, 1994. С. 265).


[Закрыть].

Человек естественный – это человек, живущий в автоматическом режиме, он верит только во внешние обстоятельства и не думает о себе, как об отдельном, уникальном, ни к чему не сводимом и ни из каких природных и социальных механизмов не выводимом индивидууме. Его не страшит ужас «невытекания», о котором он смутно догадывается: сегодняшний день не вытекает автоматически из вчерашнего, никакие условия и обстоятельства его жизни не могут безусловно и однозначно определить ее развитие. Естественный человек в сознательной жизни старается не замечать, что перед ним стена: все дела уже сделаны, все мысли высказаны, все книги написаны, и ему в этом мире, по большому счету, делать нечего. И нужны неимоверные усилия для того, чтобы раздвинуть скрепленные глыбы стены и встать, хотя бы одной ногой, на свое, никем не заместимое место, найти то дело, которое вместо него никто не сделает.

Но поскольку его не страшит ужас «невытекания», поскольку он не замечает никакой стены перед собой, то он человек по преимуществу счастливый. И если он страдает от чего-либо, то только от недостаточной удовлетворяемости своих естественных желаний, хотя страдают далеко не все. Подавляющее большинство эту недостаточность просто не замечают или считают естественной, так же как естественными считают три самых главных блага: здоровье, молодость и свободу – и вспоминают о них, только потеряв. В этом смысле счастье естественного человека носит отрицательный характер. Поэтому, как уже отмечалось, естественные люди чаще всего обращены к прошлому. Старея и теряя здоровье, они с любовью вспоминают минувшие дни, твердо верят в то, что раньше, как бы ни тяжела была их жизнь, они были счастливы. И не только они сами – все было другим: страна, климат, качество пищи и красота женщин.

Естественный человек – необходимая составляющая часть нашей сущности. В нас очень много естественного, того, что идет не от нас, а от природы: лень, жадность, агрессивность, злоба, зависимость от капризов настроения, случайностей нашей жизни. Мы можем прекрасно сознавать это, но очень часто не в силах изменить. Дух очень слаб в сравнении с телом, с природой, и нам остается только вздыхать или взывать к Богу: «Из глубины взываю к тебе, Господи! Услыши глас мой!»

Утраченный рай

Естественный уровень бытия человека – это тот уровень, на котором живут страстями, эмоциями, полагаясь не столько на сознание, сколько на инстинкты и мощь своего тела. Если во многом знании многие печали, то счастливым можно быть только в естественном состоянии. В искусственном, человеческом, состоянии все разрушает рефлексия, сомнения, неуверенность в подлинности своего существования. Сознание убивает непосредственность впечатления, заставляет критически относиться к переживаниям. В самый яркий момент счастья сознание подсовывает мысль о том, что это мгновение скоро пройдет. Часто эта мысль приходит тогда, когда мгновение еще не наступило. Поистине удачливы те люди, которые могут в минуты опасности «выключить» сознание, превратиться в сильного и яростного зверя, всю свою энергию вложить в единый порыв и сделать то, что не по силам обыкновенному человеку. Лучшие мгновения наступают тогда, когда человек весь отдается страсти, стихии, борьбе, когда он чувствует себя кулаком, отбивающим одновременно десяток ударов, когда он мгновенно принимает решение, спасающее его жизнь или приумножающее его капитал, когда он вдруг находит слова, которым люди беспрекословно верят.

«Строго говоря: чем менее сознает человек, тем он полнее живет и чувствует жизнь… Пропорционально накоплению сознания теряет он и жизненную способность. Итак, говоря вообще: сознание убивает жизнь… Сознание – болезнь. Не от сознания происходят болезни (что ясно как аксиома), но само сознание – болезнь»[29]29
  Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860–1881 гг. // Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 251. «…В той степени, в какой усиливается отчетливость познания и возвышается сознание, возрастает и мука, и своей высшей степени она достигает в человеке, и здесь опять-таки она тем сильнее, чем яснее познает человек, чем он интеллигентнее: тот, в ком живет гений, страдает больше всех. Именно в этом смысле, т. е. в смысле силы познания вообще, а не просто абстрактного знания, я понимаю и привожу здесь знаменитое изречение Когелета: “И кто умножает познания, умножает скорбь”» (Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Шопенгауэр А. Соч.: В 6 т. М., 2001. Т. 1. С. 265).


[Закрыть].

Приобретя сознание и способность к рефлексии, человек потерял рай, возможность чистого, ничем не замутненного счастья, возможность цельной, без сомнений и колебаний жизни животного и начал создавать жизнь искусственную, в которой только в редкие моменты чувствуешь, что живешь в полном смысле этого слова. А все остальное время «болеешь», поскольку тебя постоянно разъедают сомнения, неуверенность, противоречия и т. д. Одно дело – интуитивное (почти инстинктивное) озарение первобытного, архаического человека, совсем другое – пробы, ошибки, заблуждения человека интеллектуального, ученого, исследователя, просто мыслящего. «Вырождение жизни главным образом обусловлено исключительной способностью сознания к заблуждениям: меньше всего оно удерживается в узде инстинктами, а потому ошибется так ошибется – надолго и основательно»[30]30
  Ницше Ф. Черновики и наброски. 1887–1889 // Ницше Ф. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 2006. Т. 13. С. 37.


[Закрыть].

Счастье – главная цель естественного человека, ради которой стоит жить, бороться, рисковать. Правда, чаще всего счастье подменяется удовольствием. Удовольствие – это имитация счастья. Самым крайним видом такого счастья является наркотическое опьянение: человек полностью отрешен от мира, полностью растворен в чистом удовольствии, он абсолютно счастлив и доволен, и больше ничего ему в данный момент не нужно. Потом наступит очень тяжелое похмелье, человека ждут невыносимые страдания, но сейчас он об этом не думает.

Очень многие отождествляют счастье с полным удовлетворением своих потребностей: у них все есть, они богато живут, им легко доступны физические и духовные удовольствия – что еще надо для счастья? Есть старая древнегреческая легенда, в которой повествуется о том, как одного из первых философов, мудреца Солона, спросил Крез, чудовищно богатый царь, видел ли когда-нибудь Солон счастливого человека. На это Солон ответил, что никогда не видел и вообще видеть счастливого человека нельзя. «Но ведь я перед тобой, – возмутился Крез, – самый счастливый, потому что я самый богатый». Но Солон ответил, что об этом еще рано судить, так как Крез еще жив. Действительно, вскоре на Креза напали враги, разгромили и разграбили его государство и убили его самого. Согласно легенде, лишь смерть придает жизни законченный вид. Жизнь должна завершиться, и тогда можно узнать, был ли счастлив человек. А пока она продолжается, сказать этого нельзя.

Некоторые люди связывают свое представление о счастье с карьерой, прежде всего с политической: для них настоящее счастье – иметь власть, управлять другими людьми, все время быть на виду, слушать возгласы одобрения. «Существуют три мировые силы, – говорит один древний автор, – мудрость, сила и счастье. Мне кажется, последняя из них – самая могущественная. Ибо наш житейский путь подобен бегу корабля. Судьба… играет роль ветра, быстро и на далекое расстояние подвигая нас вперед или отбрасывая назад, причем наши собственные труды и усилия имеют слишком мало значения… Это могущество счастья бесподобно выражено в испанской пословице: “Дай своему сыну счастье и брось его в море”»[31]31
  Шопенгауэр А. Соч.: В 6 т. Т. 4. С. 351.


[Закрыть].

Для естественного человека счастье всегда вовне, в удачно складывающихся внешних обстоятельствах, поэтому он всегда надеется на улучшение жизни: на то, что правители станут добрее, бензин дешевле, нравы смягчатся и жизнь в целом станет лучше. «Через двести, триста лет, – говорил чеховский полковник Вершинин, – жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то он должен предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней…»

Вся история цивилизации – это еще и история вздохов и сожалений по утраченному раю, по первозданной цельности и органичности человека. То есть по тому, что не было завоевано, достигнуто, а было подарено человеку. Все преимущества естественного человека он получил в подарок: силу, энергию, смелость, интуицию, веру и т. п. Истинное счастье, мог бы сказать живущий в нас естественный человек, приносит дар, который сваливается подобно манне небесной, незаслуженный дар, а когда чего-либо нужно долго и мучительно добиваться, надрывая ум и сердце, то достигнутое никакой радости не приносит.

Такими природными дарами являются, например, наше тело и мощная психическая энергия. Удивительно пластичное, приспособленное к любому виду деятельности, тело способствовало не только выживанию человека, но и помогло ему достигнуть господства на Земле. С точки зрения эволюционной теории очень трудно объяснить необыкновенные преимущества органов человеческого тела в сравнении с органами высших животных, прежде всего обезьян. Например, ничто не имеет столько степеней свободы, как человеческая рука: она может создавать орудия труда, и выражать жестами многочисленные эмоции, и делать изделия, совершенно бессмысленные с практической точки зрения – музыкальные инструменты, украшения и др. «Даже кисть руки, – полагал Льюис Мамфорд, – стала не просто мозолистым и узкоспециализированным орудием труда: она могла гладить тело возлюбленной или возлюбленного, держать младенца поближе к груди, совершать осмысленные жесты или выражать в коллективном ритуале и упорядоченном танце какое-то не поддающееся иному выражению ощущение жизни или смерти, хранящиеся в памяти прошлого или тревожного будущего»[32]32
  Мамфорд Л. Миф машины. Техника и развитие человечества. М., 2001. С. 14–15.


[Закрыть].

Тело таинственно потому, что только небольшая часть среди невероятного множества процессов, протекающих в нем, доходит до нашего сознания. Биологическая энергия тела дает нам силу жить, питает наш разум, обостряет наши чувства и эмоции. То, что называется телом и плотью, считал Ницше, имеет неизмеримо большее значение, чем вся сознательная жизнь, дух вместе с душой, вместе с сердцем, вместе с добротой, вместе с добродетелью. Сознание, разум все время извращают действительное положение вещей, выставляя себя главным орудием и главной особенностью человека, хотя на самом деле их значение состоит в том, чтобы служить телу, усилению жизненной силы. «Человеческое тело, – писал Ницше, – в котором снова оживает и воплощается как самое отдаленное, так и ближайшее прошлое всего органического развития, через которое как бы бесшумно протекает огромный поток, далеко разливаясь за его пределы, – это тело есть идея более поразительная, чем старая “душа”»[33]33
  Ницше Ф. Воля к власти // Ницше Ф. Избр. произв.: В 3 т. М., 1994. Т. 1. С. 306.


[Закрыть].

Тело – совсем не случайное добавление к нашей душе, но, напротив, постоянная структура нашего бытия, и постоянное условие возможности нашего сознания как сознания мира, и трансцендентный проект нашего будущего. То, что с одной стороны кажется полностью случайным в телесном существовании, с другой стороны оказывается конститутивным моментом и для человека, и для мира. Тело в то же время не гарантирует человеческого способа существования. Человеческое не может быть получено как продукт определенного устройства наших органов. Человек всю жизнь формируется в зависимости от внешних условий бытия, от случайности опыта, потому что он – историческая идея, а не естественный вид. И в то же время в теле человека нет ничего случайного и необязательного. Обладание разумом связано с тем, что человек – прямоходящий и имеет большой палец, который противопоставлен всем остальным.

Тело обладает абсолютным постоянством, служащим фоном относительного постоянства всегда готовых исчезнуть объектов. Только оно удерживает объекты в сосуществовании с собой и привносит в них биение своей жизни, только оно устанавливает силовые линии, обустраивает перспективы, организует мир в соответствии с проектами данного момента, выстраивает систему значений.

Тело – посредник между человеком и миром, способ обладания миром, возможность выходить за пределы мира и как посредник присуще только человеческому способу существования. Это не объективное тело, которым обладает и животное, это плоть, т. е. тело одухотворенное. Это особенно ярко проявляется в навыках. Трость слепого, писал Мерло-Понти, перестала быть объектом для него, она уже не воспринимается им, ее кончик превратился в чувствительную зону, она дополняет осязание и расширяет поле его действия, она стала аналогом взгляда. Длина трости не играет особой роли в обследовании объектов и не является чем-то опосредующим: слепой скорее узнает о ней через расположение объектов, чем о положении объектов через нее[34]34
  «…Мое тело простирается всегда через орудие, которое оно использует; оно находится на конце трости, на которую я опираюсь, на конце астрономических оптических приборов, которые мне показывают звезды, на стуле, во всем доме, так как оно есть моя адаптация к этим орудиям» (Сартр Ж.П. Бытие и ничто. М., 2004. С. 345).


[Закрыть].

Пространство не определяется в качестве объективной позиции по отношению к объективной позиции нашего тела, оно очерчивает вокруг нас изменчивую линию границ наших намерений и жестов. Привыкнуть к шляпе, автомобилю или трости – значит обустроиться в них или, наоборот, привлечь их к участию в объемности собственного тела. Навык выражает нашу способность расширять наше бытие в мире или изменять наше существование, дополнив новыми орудиями. Можно уметь печатать на машинке и не показать, где на клавиатуре находятся буквы, составляющие слова. Стало быть, уметь печатать – не значит знать расположение каждой буквы на клавиатуре или выработать для каждой буквы условный рефлекс, который она запускала бы, как только предстанет взгляду. Что же такое навык, если он не является ни знанием, ни автоматизмом? Это знание, которое находится в моих руках, которое дается лишь телесному усилию и не может выразиться через объективное обозначение.

Еще более наглядным является приводимый Мерло-Понти пример с органистом, имеющим телесные навыки игры. Садясь за новый орган, он не ищет какие-то позиции в объективном пространстве, соответствующие каждому регистру и каждой педали, и не вверяет найденное памяти. Регистры, педали и клавиши даются ему как потенции той или иной эмоциональной или музыкальной ценности. «Между музыкальной сущностью пьесы, что намечена в партитуре, и музыкой, льющейся вокруг органа, устанавливается столь непосредственная связь, что тело органиста и его инструмент оказываются лишь местом ее происхождения. Отныне музыка существует сама по себе, как раз благодаря ей существует все остальное. Здесь нет места для “воспоминания” о местонахождении регистров, и органист играет не в объективном пространстве. Его жесты в ходе репетиции – это на самом деле жесты освящения: они прочерчивают эффективные векторы, обнаруживают эмоциональные источники, они создают некое выразительное пространство, подобно тому как жесты жреца очерчивают templum»[35]35
  Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., 2000. С. 195.


[Закрыть].

Таким образом, наше тело – это и дар, и продукт нашего творчества. Тело может ограничиваться жестами, необходимыми для поддержания жизни, и в соответствии с этим располагать вокруг нас биологический мир, но оно может и обыгрывать эти жесты, переходя от прямого смысла к фигуральному, выявляя новые значения, которые не могут быть достигнуты с помощью естественных возможностей тела. Создавая новые значения, оно создает вокруг себя культурный мир.

Следовательно, сказать: «я вошел в мир», «пришел в мир», или «есть мир», или «я имею тело» – это одно и то же. В этом смысле мое тело находится везде; оно находится как там, где газовый фонарь скрывает куст, растущий у тротуара, так и там, наверху, где мансарда расположена выше окон седьмого этажа. Или там, где автомобиль проходит, двигаясь, справа налево, позади грузовика, или где женщина, которая переходит улицу, кажется более маленькой, чем мужчина, сидящий на террасе в кафе. Мое тело одновременно равнообъемно миру, охватывает все вещи и объединяет их в целое, на которое все они указывают и которое я не имею возможности познать[36]36
  См.: Сартр Ж.П. Указ. соч. С. 338.


[Закрыть].

В итоге мое тело – это не только объект среди прочих объектов, совокупность доступных чувствам свойств среди других таких же совокупностей, оно является объектом, восприимчивым по отношению ко всем другим объектам, который резонирует в ответ на любой звук, отвечает на любой цвет и дает словам их первоначальное значение. Тело является тем странным объектом, который использует свои собственные части в качестве общей символики мира и благодаря которой, соответственно, мы можем «вторгаться» в этот мир, понимать его и находить ему значения.

Еще один дар – огромная психическая энергия, сделавшая возможной тонкую нервную организацию человека. Любая деятельность, любое производство орудий было направлено не столько на подчинение окружающей среды, на увеличение добычи пищи, сколько на укрощение самого себя. Деятельность была направлена на поиски того, как реализовать громадную внутреннюю энергию, суперорганические потенциальные возможности. Когда человеку не угрожало враждебное окружение, его расточительная гиперактивная нервная организация, часто неразумная и неуправляемая, являлась скорее препятствием, чем помощью в его выживании. Контроль над своей психикой с помощью создания символической культуры был более существенным и важным, чем контроль над внешней средой.

Пока человек не сделал нечто из себя самого, он мало что мог сделать в окружавшем его мире. Борьба за существование не завладела полностью энергией и жизнеспособностью первобытного человека и не отвлекла его от более насущных потребностей: внести порядок и значение в каждый момент его жизни. В этом смысле ритуал, танец, песня, рисунок, резьба и более всего дискурсивный язык, должно быть, долго играли решающую роль[37]37
  См.: Мамфорд Л. Миф машины. С. 16.


[Закрыть].

Несмотря на сложность и опосредованность наших инстинктов и нашего тела разумом, животное начало в человеке, его «естественность» остались как нерастраченный до конца капитал. Его внутренняя сила, изворотливость, цепкость, неистребимая воля к жизни помогли ему выживать и в более поздние, более цивилизованные времена. Человек в основе своей остался животным, иначе бы он исчез как вид, не смог бы выжить только за счет разума и вырастающей из разума культуры. Эта первобытная сила – и условие спасения, и главное препятствие на пути к тому, чтобы стать искусственным человеком, т. е. осознать в себе совсем другие начала и основания.

Возникает парадокс: все развитие цивилизации – это постоянное стремление вытравить из человека животное, дикое начало, цивилизовать его, а с другой стороны, человек цивилизованный, биологически слабый, полностью утративший агрессивность, является неосуществимой утопией, так как лишен животной основы. Такая святость книжная, как полагает Розанов, от головы, христианство – это культура похорон, она не признает радости телесной, животности, религия должна рождаться из крови.

Кажется, то, что идет от ума, от совести, от воспитания, гораздо слабее, чем биологическая сила, которая вооружает человека, делая его сильным, несгибаемым, решительным. Любая заметная личность в политике, все эти Суллы, Тиберии, Иваны Грозные – люди, не считающиеся с моралью или общественным мнением. Они сами устанавливают правила морали, сами являются законом для других. Их можно ненавидеть, презирать за интеллектуальную ограниченность, за животное упрямство, но нельзя не удивляться их титанической энергии, которая позволяет им идти напролом, вопреки традициям и здравому смыслу, и при этом добиваться успеха. Наоборот, там, где человек вынужден подчиняться господствующей морали, смиряться с обстоятельствами, там он превращается во вполне заурядного человека.

Подобным же образом личность проявляет себя в искусстве, пытаясь опрокинуть существующие стандарты, в религии, бросая вызов устаревшим догмам и пророчествуя о новых путях.

Все дочеловеческое относится к природным основаниям нашего бытия. Природное состояние – это жизнь, опирающаяся на свои инстинкты, это жизнь хищника, это война всех против всех, это опора на собственные физические и психические силы, это то, против чего боролась и борется культура. Но без этого основания невозможно и дальнейшее душевное и духовное развитие.

Конечно, в человеке нет ничего чисто биологического, животного, как нет ничего и чисто духовного. В каждой частице нашего организма есть и физическое, и метафизическое начало. Есть два глаза: один физический, имеющий определенное устройство, и другой – метафизический, который видит. «“Видит”, “слушает”, “живет” в нас метафизика, запутанная вся в физику, в соки, кости, мускулы, нервы. Это одно и не одно… Нет крупинки в нас, ногтя, волоса, капли крови, которые не имели бы в себе “духовного” начала»[38]38
  Розанов В.В. Люди лунного света // Розанов В.В. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 55.


[Закрыть]. В.В. Розанов считал, что самым изначальным основанием человека является пол, человек есть только трансформация, модификация пола – и своего, и универсального. Даже когда мы что-нибудь делаем или думаем, занимаемся чисто духовной работой, это тоже половое, но так запутанное и преображенное, что его невозможно узнать.

Но все-таки животное начало более могущественное, более мощное по своему влиянию на жизнь человека. Человек всегда завидует жизненной силе животного, его красоте, пластике, здоровью, его «незнанию» неизбежности смерти. Недаром человек тысячелетиями ищет все новые формулы, чтобы в своем человеческом существовании найти существенные преимущества и отличить себя от животного. Но найденные им преимущества неочевидны. Животное способно существовать в тех или иных условиях благодаря специфической организации, приспособленной к этим условиям. У животного специализированность органов и среда соответствуют друг другу. В отличие от животного, человек лишен биологической специализации, т. е. органической приспособленности к существованию в определенной природной среде. Человек является «недостаточным существом», неполноценным, он отличается от животного только своими недостатками: неприспособленностью, неспециализированностью, неразвитостью с точки зрения биологической организации. «В противоположность ко всем высшим млекопитающим, человек определяется морфологически прежде всего недостатками, которые в точном биологическом смысле должны быть обозначены как неприспособленность, неспециализированность, как примитивизмы, т. е. как неразвитость, – следовательно, в сущности негативно»[39]39
  Gehlen A. Der Mensch, seine Natur und seine Stellung in der Welt. B., 1944. S. 31.


[Закрыть].

В дальнейшем эта неприспособленность обернется для человека величайшим преимуществом перед животными, обернется необыкновенным развитием сознания и разума, но только за счет подавления животного начала, и человек всегда будет испытывать, чаще всего бессознательно, неудовлетворенность от утраченной органической целостности, даже если этой целостности никогда в прошлом не было. Так взрослый человек печалится по ушедшему детству, когда природа говорила с ним на детском языке, когда все вещи были одушевленными и обращались к нему, и он понимал их. В детстве все было совсем другое: небо и солнце, ночь и звезды, и даже окружающие люди больше походили на добрых и злых волшебников, чем на бухгалтеров и слесарей.

Поскольку в детстве ребенок не задумывается над собственным существованием, то возможно, что все его воспоминания о детском периоде жизни – лишь фантазии взрослого ума. Ибо в детстве тяжелых разочарований, обид и потерь гораздо больше, чем во взрослом состоянии, и переживаются они значительно сильнее. Так же как животное состояние в сравнении с человеческим гораздо тяжелее и страшнее, чем представляется нам с высоты нашей цивилизации.

Ницше в книге «Несвоевременные размышления» писал о трех образах человека, из созерцания которых люди, вероятно, еще долго будут черпать стремление к преображению своей собственной жизни: это человек Руссо, человек Гёте и человек Шопенгауэра. Человек Руссо самый зажигательный, и ему обеспечено широчайшее влияние, от него берет свое начало сила, «которая повлекла и еще влечет к бурным революциям, ибо во всех социалистических волнениях и землетрясениях все еще движется человек Руссо, подобно древнему Тифону под Этной. Угнетенный и наполовину раздавленный высокомерными кастами и беспощадным богатством, испорченный священниками и дурным воспитанием, стыдясь перед самим собой смешного склада своей жизни, человек в своей нужде призывает “святую природу” и внезапно чувствует, что она далека от него, как какой-нибудь бог Эпикур. Его мольбы не достигают ее – так глубоко погрузился он в хаос неестественного. С негодованием отбрасывает он все пестрые украшения, которые еще недавно казались ему самым человечным его достоянием, свои искусства и науки, преимущества своей утонченной жизни, – он бьет кулаком о стены, в тени которых он так выродился, и громко требует света, солнца, леса и скал. И тогда он восклицает: «Одна лишь природа хороша, и только естественный человек человечен!..»[40]40
  Ницше Ф. Несвоевременные размышления // Ницше Ф. Избр. произв.: В 3 т. Т. 2. С. 33.


[Закрыть]