Текст книги "По морю прочь. Годы"

– Нет, толк есть… – начала Китти.

Ей все еще чего-то хотелось – завершения, росчерка, – чего именно, она сама не знала. И уже было поздно. Ей пора было уходить.

– Шепните мне по секрету, что вы хотели сказать, мистер…? – попросила она.

– Что я хотел сказать? Я хотел сказать… – Он сделал паузу, выставил руку и по очереди прикоснулся большим пальцем к остальным четырем. – Сначала я хотел поблагодарить хозяина и хозяйку. Потом я хотел поблагодарить этот дом… – он обвел рукой комнату, увешанную плакатами агента по продаже недвижимости, – который давал приют влюбленным, творцам, мужчинам и женщинам доброй воли. И, наконец, – он взял бокал, – я хотел выпить за человеческий род. За человеческий род, – Николай поднес бокал ко рту, – который теперь переживает свое младенчество, и за то, чтобы он достиг зрелости! Дамы и господа! – воскликнул он, привстав и выпятив грудь. – Я пью за это!

Николай стукнул бокалом об стол. Бокал разбился.

– Тринадцатый за вечер! – сообщила Делия, подойдя и остановившись рядом. – Но ничего, ничего. Они очень дешевые – бокалы.

– Что дешевое? – пробормотала Элинор. Она приоткрыла глаза. Где она? Что это за комната? Которая из бесчисленных комнат? Всегда были какие-то комнаты, всегда люди. Всегда – от начала времен… Он сжала в ладони монеты, которые по-прежнему держала, и опять на нее нахлынуло чувство счастья. Может быть, оттого, что она все еще была жива – острое ощущение (она ведь только проснулась), – а та вещица, та твердая безделушка – она вспомнила изъеденного чернилами моржа – исчезла? Элинор широко открыла глаза. Да, она есть, она жива, сидит в этой комнате, и рядом живые люди. Их лица окружали ее. Сначала она не понимала, кто есть кто, а потом стала узнавать знакомые черты. Вот Роза, вот Мартин, а это Моррис. У него на темени почти не осталось волос. А лицо было странно бледным.

Затем она заметила эту странную бледность на всех лицах по очереди. Электрический свет потерял яркость, скатерти стали белее. Голову Норта – он сидел на полу у ног Элинор – окружал белый ореол. А манишка его была немного измята.

Он сидел на полу рядом с Эдвардом, обняв свои колени, и как-то слегка дергался, поднимая на Эдварда глаза, как будто о чем-то умолял его.

– Дядя Эдвард, – услышала Элинор, – расскажите мне…

Он был похож на ребенка, выпрашивающего сказку.

– Расскажите мне, – повторил он, вновь чуть дернувшись. – Вы же ученый. Об античной классике. Об Эсхиле, Софокле, Пиндаре.

Эдвард склонился к нему.

– И о хоре. – Норт опять дернулся. Элинор подвинулась к ним. – О хоре, – повторил Норт.

– Милый мальчик, – добродушно улыбнулся Эдвард, – не проси меня об этом. Я никогда не был в этом силен. Нет, будь моя воля… – он сделал паузу и провел рукой по лбу, – я стал бы… – Его слова заглушил взрыв хохота. Элинор не уловила окончание фразы. Что же он сказал, кем он хотел бы стать? Она упустила его слова безвозвратно.

Должна быть другая жизнь, подумала Элинор, с досадой откинувшись на спинку. Не в мечтах, но здесь и сейчас, в этой комнате, с живыми людьми. Ей показалось, будто она стоит на краю пропасти и ветер развевает ее волосы. Вот-вот она ухватит то, что только что ускользнуло от нее. Должна быть другая жизнь, здесь и сейчас, повторила она про себя. А эта – слишком коротка, слишком изломанна. Мы ничего не знаем, даже о самих себе. Мы только начинаем понимать – отрывочно, местами, думала она. Она сложила ладони лодочками у себя на коленях, – как делала Роза, когда подносила руку к уху. Элинор хотелось охватить текущее мгновение, удержать его, ощутить его как можно полнее, вместе с прошлым и будущим, проникать в него, пока оно не засияет все целиком, ярко и глубоко, светом понимания.

– Эдвард, – начала она, желая привлечь его внимание. Но он не слушал ее, он рассказывал Норту какую-то старую университетскую байку. Бесполезно, подумала Элинор, расслабляя ладони. Оно должно упасть, улететь. А что потом? Ведь и ее ждет бесконечная ночь, бесконечная тьма. Она посмотрела вперед, как будто увидела перед собой вход в очень длинный темный тоннель. Но, думая о тьме, она почувствовала какое-то несоответствие. А просто уже светало. Шторы побелели.

По комнате прошло некое движение.

Эдвард повернулся к Элинор.

– Это кто? – спросил он, указав на дверь.

Она посмотрела. В дверях стояли двое детей. Делия держала их за плечи, приободряя. Она подвела их к столу, чтобы чем-нибудь угостить. Они выглядели скованно и неуклюже.

Элинор оглядела их руки, одежду, обратила внимание на форму их ушей.

– Наверное, дети сторожа, – сказала она.

И действительно, Делия отрезала им по куску торта, и куски были больше, чем если бы она угощала детей своих знакомых. Дети взяли куски и уставились на них с недоумением, будто в них было что-то страшное. Возможно, они были напуганы тем, что их привели из цокольного этажа в гостиную.

– Ешьте! – сказала Делия, слегка хлопнув их по спинам.

Они начали медленно жевать, угрюмо озираясь вокруг.

– Здравствуйте, дети! – крикнул Мартин, кивая им.

Они так же угрюмо уставились на него.

– У вас есть имена? – спросил он. Дети продолжали молча есть. Мартин принялся шарить у себя в кармане. – Ну, говорите! Говорите!

– Молодое поколение, – сказала Пегги, – не намерено говорить.

Дети обратили взгляды на нее, по-прежнему жуя.

– Завтра не надо в школу? – спросила Пегги.

Они покачали головами.

– Ура! – воскликнул Мартин. Он выставил перед собой пару монет, держа их двумя пальцами. – Так, спойте-ка песенку за шесть пенсов!

– Да. Что вы разучивали в школе? – спросила Пегги.

Они уставились на нее, но сохранили молчание. Есть они перестали. Их окружали взрослые люди. Оглядев их, дети быстро толкнули друг друга локтями и вдруг начали петь:

 
Etho passo tanno hai,
Fai donk to tu do,
Mai to, kai to, lai to see
Toh dom to tuh do.
 

Звучало это примерно так, но ни слова разобрать было невозможно. Странный текст как будто рождался из мелодии. Дети умолкли.

Они стояли, держа руки за спиной. Затем вдруг приступили к следующему куплету:

 
Fanno to par, etto to mar,
Timin tudo, tido,
Foll to gar in, mitno to par,
Eido, teido, meido.
 

Второй куплет они исполнили более свирепо, чем первый. Ритм песни как будто раскачивался, непонятные слова сливались в почти истошный визг. Взрослые не знали, смеяться им или плакать. Детские голоса были так резки, акцент так причудлив…

Дети опять запели:

 
Chree to gay ei,
Geeray didax…[151]151
  Насколько нам известно, до сих пор никому не удалось расшифровать текст этой песни.


[Закрыть]
 

И вдруг остановились, судя по всему, на середине куплета. Они стояли, молча ухмыляясь и глядя в пол. Никто не знал, что сказать. В исполненной ими песне было нечто чудовищное. Они была пронзительна, неблагозвучна, бессмысленна. Наконец семенящей походкой подошел старый Патрик.

– Очень мило, очень мило. Спасибо, мои дорогие, – проговорил он со своей обычной доброжелательностью, ковыряя во рту зубочисткой. Дети улыбнулись ему и направились к выходу. Когда они, еще медленно и осторожно, проходили мимо Мартина, он сунул им монеты. Тут они со всех ног припустили к двери.

– Но что же они пели, черт побери? – удивился Хью Гиббс. – Я, признаться, ни слова не понял. – Он прижал ладони к своей широкой груди, обтянутой белым жилетом.

– Жаргон кокни, наверное, – сказал Патрик. – И чему их учат в школе…

– Но это было… – начала Элинор, но осеклась. Что же это было? Стоя посреди комнаты, дети были наполнены таким достоинством, но при этом производили такие жуткие звуки. Несоответствие между их лицами и голосами было поразительно. Ни одного слова нельзя было понять. – Прекрасно?.. – произнесла Элинор с оттенком вопроса, обернувшись к Мэтти.

– В высшей степени, – сказала Мэгги.

Но Элинор не была уверена, что они имеют в виду одно и то же.

Она собрала свои перчатки, сумочку, две или три монеты и встала. Комната была озарена бледным светом. Предметы словно пробуждались ото сна, сбрасывали покровы, преисполнялись трезвостью повседневной жизни. Комната готовилась вновь исполнять роль конторы по продаже недвижимости. Столы становились конторскими столами, их ножки были ножками конторских столов, но они все еще были уставлены тарелками и бокалами, усыпаны розами, лилиями и гвоздиками.

– Пора уходить, – сказала Элинор, проходя через комнату.

Делия подошла к окну и раздернула занавески.

– Рассвет! – довольно мелодраматично возгласила она.

На другой стороне площади прорисовались очертания домов. Все окна были зашторены, точно дома еще были погружены в глубокий предутренний сон.

– Рассвет! – сказал Николай, вставая и потягиваясь. Он тоже подошел к окну.

За ним последовал Ренни.

– Можно перейти к заключительному слову, – сказал он, встав рядом с Николаем. – О рассвете, о новом дне…

Он указал на деревья, крыши, небо.

– Нет, – возразил Николай, задергивая занавеску обратно. – Ошибаешься. Заключительного слова не будет. Не будет! – воскликнул он, выбрасывая вперед руку. – Потому что не было речи.

– Но ведь солнце встало. – Ренни опять указал на небо.

Это была правда. Солнце встало. Небо между трубами было ярко-голубым.

– Значит, я иду спать, – сказал Николай после некоторой паузы. Он отвернулся от окна. – Где Сара? – спросил он, оглядываясь вокруг.

Сара явно спала, свернувшись в углу и упершись головой в стол.

– Разбуди сестру, Магдалена, – Николай обернулся к Мэгги. Та посмотрела на Сару. Затем взяла со стола цветок и бросила им в сестру. Сара приоткрыла глаза.

– Пора, – сказала Мэгги, прикоснувшись к ее плечу.

– Уже? – вздохнула Сара. Она зевнула и потянулась. Ее взгляд остановился на Николае, как будто она наводила по нему фокус. Наконец она рассмеялась и воскликнула:

– Николай!

– Сара! – ответил он. Они улыбнулись друг другу. Затем он помог Саре встать, она неуверенно оперлась на сестру и потерла глаза.

– Как странно, – пробормотала она, оглядываясь. – Как странно…

Вокруг были грязные тарелки, пустые бокалы из-под вина, лепестки, крошки. В смешанном свете они выглядели прозаично, но не реально, мертвенно, но блистательно. А у окна собрались престарелые братья и сестры.

– Смотри, Мэгги, – шепнула Сара, обернувшись к сестре. – Смотри!

Люди у окна – мужчины в черно-белых выходных костюмах, женщины в ярко-красных, золотых и серебряных нарядах какое-то мгновение были похожи на каменные изваяния. Их платья ниспадали скульптурными складками. Но затем они задвигались, изменили позы, начали говорить.

– Можно тебя подвезти, Нелл? – предложила Китти Лассуэйд. – Меня машина ждет.

Элинор не ответила. Она смотрела на завешенные окна домов на той стороне площади. Стекла были испещрены золотыми бликами. Все выглядело таким чистым, свежим, девственным. В кронах деревьев возились голуби.

– У меня машина… – повторила Китти.

– Послушай, – сказала Элинор, подняв руку. Наверху граммофон играл «Боже, храни короля», но она имела в виду голубей, их воркование.

– Это ведь лесные голуби, да? – спросила Китти. Она склонила голову, прислушиваясь. «Только ты, крошка. Только ты, кро…» – ворковали они.

– Лесные голуби? – удивился Эдвард, поднося ладонь к уху.

– Там, на деревьях, – сказала Китти. Зеленовато-синие птицы возились на ветвях, что-то поклевывая и воркуя между собой.

Моррис стряхнул с жилета крошки.

– В такой час таким старикам, как мы, место в постели, – сказал он. – Я не видел восхода уже… уже…

– Зато в молодости, – вступил старый Патрик, хлопнув его по плечу, – нам ничего не стоило прокутить всю ночь! Помню, я поехал в Ковент-Гарден купить цветов для одной дамы…

Делия улыбнулась, как будто ей напомнили романтическую историю – о ней самой или о ком-то другом.

– А я… – начала Элинор и замолчала. Она вспомнила пустой кувшин из-под молока и листопад. Значит, тогда была осень. А сейчас – лето. Небо нежно-голубое, крыши на его фоне – лиловые, а трубы – цвета красного кирпича. Во всем – неземной покой и простота. – Метро закрыто, автобусы не ходят, – сказала Элинор, отворачиваясь от окна. – Как же мы доберемся до дома?

– Можно и пешком, – предложила Роза. – Ходьба нам не повредит.

– Особенно чудесным летним утром, – сказал Мартин.

По площади пронесся легкий ветерок. В тишине было слышно, как зашуршали ветви, чуть поднимаясь и опускаясь, от чего по воздуху будто прошла зеленая волна.

Затем распахнулась дверь. Пары, одна за другой, толпясь, стали входить в комнату – растрепанные, веселые – и брать свою одежду, шляпы, желая друг другу спокойной ночи.

– Как хорошо, что вы все пришли! – воскликнула Делия, обернувшись к ним и раскинув руки в стороны. – Спасибо, спасибо вам, что пришли! – прокричала она. – Посмотрите на букет Мэгги! – восхитилась она, беря разноцветный букет, который ей протянула Мэгги. – Как прелестно ты их подобрала! Посмотри, Элинор! – Она обернулась к сестре.

Но Элинор стояла спиной к ним. Она следила за такси, которое медленно объезжало площадь по кругу. Автомобиль остановился у подъезда через дом.

– Прелесть, правда? – сказала Делия, выставив цветы перед собой.

Элинор вздрогнула.

– Розы? Да… – Но она смотрела на такси. Из него вышел молодой человек; он заплатил шоферу. За ним появилась девушка в дорожном твидовом костюме. Молодой человек вставил ключ в дверь. – Вот… – прошептала Элинор, когда он открыл дверь и на мгновение остановился на пороге. – Вот! – повторила она, когда дверь захлопнулась за ним с глухим стуком.

Элинор повернулась лицом к комнате.

– И что теперь? – спросила она, глядя на Морриса, который допивал из бокала последние капли вина. – Что теперь? – Она протянула к нему руки.

Солнце встало, и в небе над домами были разлиты удивительная красота, простота и покой.