Текст книги "Моя бесстрашная героиня"

Любовь, похожая на сон…

С прогрессированием болезни любовь Марины ко мне – вечная любовь, которая, словно маяк, освещала годы, проведенные нами вместе, – по-прежнему незримо присутствовала, но выражалась она теперь по-другому, не так, как в предыдущие годы. Если раньше моя Марина проявляла свою любовь любящим взглядом, милой дружественной улыбкой, случайным поцелуем и легким прикосновением рук, когда я проходил мимо, то теперь она стала намного сдержанней в проявлении своих чувств. Теперь самым весомым доказательством того, что я все еще был ее любимым, была не внешняя демонстрация ее любви – она во многом исчезла, – а обрывки разговоров с друзьями, в живом общении или по телефону, которые мне удавалось невольно подслушать. «Мой Вовка сказал…», «Мой Вовка думает, что так будет правильно…», «Мой Вовка упоминал…» – эти случайно подслушанные фразы говорили мне о том, что я все еще занимаю особое место в ее душе и что она, как и раньше, любит меня.

Я глубоко понимал, что после многих лет сложной и изнурительной болезни с бесконечными взлетами и падениями Марина не имела другого выхода, как все больше и больше концентрироваться на себе. Почти беспрерывно получая лечение и преодолевая симптомы, один хуже другого, следуя неумолимым законам природы, ее рассудок сейчас сознательно или бессознательно концентрировался на выживании. Невзирая на это, как всегда, с тех пор как я ее знал, ни слова жалобы никогда не слетало с ее уст, а ее живые глаза по-прежнему загорались при виде внуков.

Несмотря на то, что она никогда не жаловалась, иногда она проговаривалась о том, что действительно было у нее на уме, когда я настойчиво спрашивал ее, как она себя чувствует. Сначала она отвечала, что, мол, хорошо, но иногда я слышал, когда она как бы про себя добавляла: «Я живу для тебя и для наших детей». Постепенно, ее обычное мировоззрение, мировоззрение здорового человека все больше и больше, согласно законам природы, менялось на мировоззрение человека, страдающего хроническим недугом. Постоянные обострения ракового процесса вынудили ее прекратить работу с сыном над материалами Холокоста. Главными и самыми успешными способами бегства от болезни, помимо чтения, для нее оставались разговоры с друзьями по телефону и изучение иврита. Она все еще продолжала что-то делать по дому, но теперь я сопровождал ее, когда она ходила за покупками. При всём при этом Марина воспринимала жизнь не как обременение, а как подарок судьбы.

Желудок – зеркало души

Напряжение, связанное со здоровьем Марины, сказалось и на мне. Больше всего пострадал мой желудок. Изжоги, от которых я страдал с детства, усилились, и теперь, кроме сильнодействующих антацидов, мне приходилось пригоршнями глотать средства, нейтрализующие желудочную кислоту. Будучи сама серьезно больной, Марина всегда была внимательна к моим нуждам. Как и все предыдущие годы, она была моим ангелом-хранителем, вернее, теперь она была моим «замедленным в движениях» ангелом-хранителем, и когда я в очередной раз шел к врачу, она неизменно настаивала на том, чтобы сопровождать меня.

Враг не дремлет

Тем временем, оставаясь человеком, который никогда не переживает о том, что случится завтра, Марина уже не могла избежать ударов болезни. Вскоре стало очевидным, что серьезная болезнь начала взимать с нее мзду.

Дважды, когда мы задушевно беседовали и когда казалось, что наши души сливались воедино, она смотрела мне в глаза и спокойным печальным голосом, как бы про себя, выговаривала вполголоса: «Бедный Вовка, тебе будет очень тяжело без меня».

– Прекрати предсказывать то, что предсказать невозможно, Марина, – возражал я. – Ты только вспомни, 20 лет назад я перенес пять операций шунтирования сердца. Ты вполне могла стать вдовой, но с божьей помощью мы уйдем из этого мира в один день.

Моя Джульетта ничего не отвечала в ответ. Она только закрывала свои усталые глаза, печально качала головой и повторяла как бы про себя, тихим голосом: «Бедный, бедный Вовка». Я возражал и просил ее снова и снова прогнать мрачные мысли и продолжать то, что она делала успешно все эти годы, продолжать сражаться. Марина не отвечала, но я знал, что она будет продолжать бороться за жизнь не столько ради себя, как ради тех, кого любила и кому она была без оговорок предана. Марина была моим образцом для подражания. Следуя ее примеру, я гнал от себя мрачные мысли о жизни. На нашем заслуживающем доверия корабле надежды, который не боялся ни ураганов, ни штормов, мы продолжали плыть по широкому потоку нашей жизни.

Внешность должна быть привлекательной

Лечение химиотерапевтическими препаратами требует жертв, и женщин, страдающих злокачественными заболеваниями, можно иногда отличить по драматическому отсутствию волос не только на голове, но также по отсутствию бровей и ресниц. Степень потери волос зависит от того, какой препарат используется при химиотерапии. За долгие годы лечения волосы Марины несколько раз исчезали полностью, иногда частично и столько же раз до некоторой степени вырастали вновь. То же происходило с бровями и ресницами.

При очередной смене противоракового препарата волосы иногда отрастали, словно ниоткуда, в соответствующих частях тела. В этом случае вновь отросшие ресницы, брови и волосы на голове вновь украшали прекрасное лицо Марины. В соответствии с возрастом, волосы были седыми, а вот новые ресницы и брови всегда темными. В те периоды, когда она была без волос, а это подчас могло длиться по несколько лет, она носила разные головные уборы, шляпку-колокол, шляпу с полями или тюрбаны.

Марина стала принимать Afinitor в феврале 2017 года, а три месяца спустя нас ожидал большой сюрприз. Я всегда думал, что поседевшие волосы не могут обрести их оригинальный цвет. Я ошибался. Марина ненавидела головные уборы и была счастлива ходить с непокрытой головой. Через пару месяцев после начала приема препарата Afinitor у нее не только заметно отрасли волосы, но, по крайней мере, половина их приобрела темный цвет, что заметно ее украшало, к нескрываемой радости Марины.

Рак продолжал свое гнусное дело, но Марина не переставала заботиться о своей внешности. А потом она стала тщательно заботиться не только о своем гардеробе, но также и моем. Сначала я не мог понять, откуда у меня вдруг взялись новые рубашки, брюки и даже пару костюмов. Когда я протестовал против ненужных, как мне казалось, вещей, Марина молча выслушивала меня, ничего не говоря в ответ, пока однажды посреди моих горячих протестов против появления очередной новой вещи, меня наконец, осенило. Я смог прочитать это в ее глазах. Никогда не забывая о тех, за кого она чувствовала ответственность, она готовила меня к тому времени, когда ее, Марины, с ее заботами, больше не будет рядом со мной.

Мы – живые

За все то долгое время, пока я наблюдал многочисленных жертв грозных заболеваний, меня не переставало удивлять их мужество и способность сохранять чувство собственного достоинства. Сталкиваясь с трудностями, вся степень серьезности которых была доступна только их пониманию, они продолжали жить с высоко поднятой головой. Перед лицом неминуемого постепенного исчезновения из мира бесчисленных чудес, где они живут, эти люди, в неведомом и невидимом – к счастью для многих – мире онкологии, перефразируя слова популярной американской песни, имеют мужество вести себя так, будто они собираются «жить вечно» и словно они «никогда не перестанут жить». Все эти бесчисленные жертвы смертельных болезней заслуживают похвал и истинного восхищения. Что касается Марины, она до последнего вздоха не верила в то, что ее страдания не напрасны и не теряла желания жить.

Теперь, когда Марина постепенно покидала мир образов и звуков, уровень ее энергии уменьшался день ото дня. К примеру, работа по дому, которую она продолжала выполнять, занимала у нее все больше времени. Теперь она была вынуждена прекратить ежедневные прогулки и почти все время проводила дома. В такое время, когда мы ходили за покупками, она медленно шла по магазину, толкая перед собой пустую тележку, а я бегал от полки к полке со списком в руках, возвращаясь к ней, пока тележка не наполнялась продуктами.

Как бы ни была слаба Марина, она продолжала принимать душ каждый день. Она уже не могла долго стоять и ставила в ванну специальное сидение. По-прежнему дорожа своей независимостью, худенькая и хрупкая, она категорически отказывалась от моей помощи в ванной комнате.

Рекорд долголетия

Новый 2018 год, последний в жизни Марины, мы праздновали в тесном семейном кругу. Помимо прочих тостов, мы пили за здоровье Марины. К этому времени она уже прожила 13 лет, страдая терминальным раком с многочисленными метастазами. То, что, ей поставили диагноз, когда размер ее опухоли был как минимум двухлетней давности, означало, что в общей сложности она прожила с этим заболеванием по меньшей мере 15 лет. Она символизировала рекорд долголетия для такой тяжелой формы рака, которой она страдала. Вне всяких сомнений, она никогда бы не прожила столько лет, если бы она не была такой ответственной и мужественной в заботе о своем здоровье. В тот Новый год она произнесла эмоциональный тост за детей и внуков. На семейной фотографии, сделанной в завершение этого праздничного вечера, моя жена улыбается и выглядит здоровой и полной жизненных сил.

Путешествуя вдвоём

Когда мы ехали на встречу Нового года, обычно за рулем была Марина, но во время возвращения домой в первый день 2018 года она так устала от праздничных волнений, что передала вождение машины мне. Много лет, как многие водители, которые находили себя в роли пассажира, Марина пространно комментировала все, что считала неправильным в моем вождении. Я знал, что она делала это из наилучших побуждений и инстинкта самосохранения, но в то же время я считал, что иногда давать мне советы в ситуациях, которые не требовали ее вмешательства, может приводить к обратным результатам. Я редко оспаривал ее замечания не только потому, что любил ее, но еще и потому, что не хотел тратить драгоценное время на мелкие пререкания. Чаще всего я в шутливой форме предлагал ей поменяться со мной местами и вести машину вместо меня. Марина никогда не соглашалась на такое «щедрое» предложение и продолжала делать «бесценные» замечания по поводу моего вождения. Наконец однажды я придумал мягкий, но весомый аргумент, чтобы заставить Марину прекратить ее ненужное «участие» в вождении машины. Вместо того, чтобы спорить, я деликатно заметил, что ее аргументы могут привести к аварии и что за 40 лет вождения у меня не было ни единой аварии. «Когда ты ведешь машину, – закончил я, – мы разговариваем, я читаю тебе книжку, мы слушаем радио, но я никогда не критикую твое вождение. Так доверь же мне свою жизнь так же, как я доверяю тебе свою».

В прошлом мои аргументы не всегда были действенными, но на этот раз, к собственному удивлению, я оказался настолько убедителен, что Марина раз и навсегда прекратила исполнять роль пассажира-водителя. Это сделало наши путешествия более безопасными.

Однако во время поездки в ту памятную новогоднюю ночь Марина почему-то не могла отвести глаз от дороги.

– Что происходит? – не выдержал я. – Что-то не так?

– Да, – ответила она. – Я знаю, что не должна вмешиваться в то, как ты ведешь машину, но тебе не кажется, что ты едешь слишком близко к левому краю полосы? Разве это не опасно?

Я внимательно проверил положение машины на полосе, по которой ехал, но не заметил, чтобы что-то было не так, как требуется.

– Нет, Марина, с положением машины на полосе все нормально, уверяю тебя, – ответил я. – Может, у тебя оптическая иллюзия в связи с недавней операцией по удалению катаракты?

– Может быть. Ладно, я тебе верю, – согласилась Марина, – но все-таки я никак не могу понять, почему мне кажется, что ты едешь слишком близко к левому краю полосы.

Я был неправ, возлагая вину на операцию катаракты, и об истинной причине оптической иллюзии узнал только несколько месяцев спустя.

Потеря слуха

Еще один симптом начал беспокоить Марину. Вот уже год она жаловалась на все усиливающиеся проблемы со слухом. В ее возрасте потеря слуха – не редкость, поэтому я ни на минуту не допускал, что это как-то связано с главной проблемой с её здоровьем. Меня также удивляло, что ее потеря слуха не сопровождалась такими часто встречающимися симптомами в пожилом возрасте, как сложность слышать низкочастотные звуки, шепот и ощущать звон в ушах. Поскольку проблемы со слухом не прекращались, она обратилась к врачу-отоларингологу. Я ожидал, что специалист объяснит понижение слуха у Марины возрастными изменениями, но этого не произошло. Так и не выяснив причину понижения слуха у Марины, отоларинголог отправил её к аудиологу. Аудиолог, приятная женщина средних лет, подтвердила, что Марина теряет слух и прописала слуховой аппарат. Следующие несколько визитов были посвящены тому, чтобы настроить дорогой слуховой аппарат в соответствии с индивидуальными нуждами Марины. Если посещение онколога могло быть связано с неприятной возможностью узнать плохую новость об опасном прогрессировании заболевания, то визиты к аудиологу были приятным событием. Марина, человек общительный, была счастлива пользоваться полученным слуховым аппаратом и не расставалась с ним, когда она была в окружении людей.

Как и в случае с упомянутой выше проблемой координации, тогда я не знал, что вскоре я получу объяснение обоих этих, казалось бы, не связанных между собой симптомов: проблемы с ориентацией и загадочного понижения слуха.

Приключения с морфином

В июне 2018 года ранее наблюдавшиеся боли в спине у Марины стали непереносимыми. Как и раньше, установить их причину было невозможно. Ей не помогали доступные без рецепта как слабые, так и сильные болеутоляющие. Заметно ухудшилась также координация движений. В конце концов Марина была вынуждена проконсультироваться по поводу своего состояния с онкологом по телефону. Выслушав ее, врач сказала, что она должна явиться в приёмное отделение ER университетской больницы, откуда она будет госпитализирована. Мы быстро собрали все вещи, необходимые для пациента в больнице, и отправились в гараж. С болью в сердце я наблюдал, как Марина нетвердой походкой, с измученным, но решительным видом, медленно шла к нашей машине.

Было раннее утро, дороги были еще свободны, и скоро мы прибыли в больницу. Марина подписала документы в приёмном покое, после чего больничный транспортировщик покатил ее в инвалидной коляске в больничную палату, комфортную и сияющую чистотой и оснащенную современным технологическим оборудованием. Меня, в ее палате на одного пациента, как сопровождающего ожидали удобное кресло и удобная складная деревянная кровать.

Через короткое время сначала медсестра, потом студент-медик, а за ним врач-резидент осмотрели Марину. В заключение в палату зашел дежурный по отделению врач. Он сказал, что помимо диагностических тестов для того, чтобы понять причину ее невыносимых болей в спине, ей сделают МРТ завтра утром.

После того как Марина несколько раз повторила, что боли в ее спине не отвечают на приём сильных болеутоляющих средств, врач предложил перевести ее на прием морфина. Он старательно объяснил, что для разных ситуаций требуются разные дозы морфина, и – соответственно больничному протоколу – он начнет с наименее сильной дозы. Если эта доза окажется недостаточной, он будет постепенно увеличивать ее, доводя до оптимальной, такой, которая должна быть не слишком большой и в то же время не слишком малой. В завершение врач сказал, что завтра во время утреннего обхода Марину осмотрит больничный лечащий врач, который продолжит постепенный подбор необходимой дозы морфина. Вскоре после этого Марина стала получать морфин внутривенно.

До того, как наркомания превратилась в Америке нашей стране в эпидемию, дозировка морфина госпитализированным больным не представляла никакой проблемы. С помощью одной кнопки на соединенном с капельницей электронном насосе пациент мог сам, без чьей-либо помощи увеличивать дозу морфина до тех пор, пока боль не уменьшалась. Но в те времена, когда Марина попала в больницу, чтобы не допустить возможного привыкания к морфину, этот простой и эффективный метод уже контролировался бюрократическими государственными предписаниями. Согласно новой политике, пациент все еще мог регулировать дозу морфина, но в четко лимитированных пределах. Когда пациент доходил до максимальной последней предписанной дозы и когда это доза не приносила ожидаемого эффекта, он должен был позвать медсестру и попросить её об увеличении дозы. После этого, согласно инструкции, медсестра должна была сообщить о необходимости увеличить дозу врачу, а уже врач мог ее увеличить, но не более чем на 10 %. Вот такая канитель.

Пролежав час под капельницей, Марина не чувствовала никакого облегчения. Медсестра, которую она позвала, обещала проинформировать об этом доктора. Очевидно, доктор разрешил увеличить дозу на 10 %, потому что, вернувшись, она молча нажала кнопки на IV капельнице, чтобы ускорить поступление морфина. После этого моя заботливая жена, которая по-прежнему страдала от острых болей, сказала, что поскольку я наверняка проголодался, я должен пойти в кафе что-нибудь поесть, Надеясь, что к моему приходу боль под влиянием увеличенной дозы морфина стихнет, я сознательно провел в больничном кафе больше времени, чем это было нужно. Увы, мои надежды не оправдались. Произошло легкое улучшение в поясничной области, но по ходу позвоночника мучительная боль продолжалась и не давала Марине прийти в себя. Я собирался позвать медсестру, чтобы она попросила доктора увеличить дозу, но Марина хотела подождать, в надежде на то, что морфин в конце концов начнет действовать. Прошло еще 4 часа, боль не утихала, и Марина, позвав медсестру, попросила ее снова увеличить дозу. К сожалению, медсестра относилась к распространенной категории служащих, которые не особенно скрывают, что им не нравится, когда их беспокоят по одному и тому же поводу больше одного раза.

– Я обсужу с врачом вашу просьбу, – пообещала она сухо.

Вернулась она только через полтора часа и торжественно сообщила, что доктор согласился увеличить дозу еще на 10 %. Но и эта доза не помогла. Прошло два часа, а боль все не утихала. Она продолжалась всю ночь, и Марина терпеливо ждала утреннего обхода, чтобы попросить врача дать ей, наконец, нужную дозу обезболивающего.

Утром в палату Марины зашла большая группа медиков во главе с лечащим врачом. Помимо лечащего врача группа состояла из двух резидентов, трех студентов-медиков и больничного фармацевта. Не дожидаясь вопросов лечащего врача, Марина категорически потребовала избавить ее наконец от болей. Твердым тоном она заявила, что это жестоко – оставлять ее без помощи и добавила, что она практически не сомкнула глаз прошлую ночь. По-прежнему морфин не контролировал ее боль.

Выслушав внимательно Марину, больничный лечащий врач заверил ее, что он сделает всё возможное, чтобы ей помочь.

– Поймите, мы находимся между молотом и наковальней, – сказал он, обращаясь не только к Марине, но и ко всем медикам в палате. – С одной стороны мы хотим остановить боль, но с другой, не хотим, чтобы пациент стал зависимым, особенно от морфина. Вот почему мы увеличиваем дозу только на 10 % за раз.

– Доктор, к вашему сведению, я получаю наркотики первый раз в жизни. Я – человек высокосознательный, мне 75 лет, так что это просто абсурдно предполагать, что в моем-то возрасте и с моим характером я стану наркоманом. Разве сам факт того, что у меня терминальный рак на последней стадии, не убеждает вас в том, что я не принадлежу к категории людей, которые могут стать зависимыми от наркотиков. Неоправданно усложненный метод, которым вы пользуетесь, – это, извините меня, подлинное издевательство над больным человеком.

Врач, утвердительно кивнув головой, не удостоил Марину ответом. Зачем ему было отвечать такой пациентке? Тот факт, что кто-то является врачом, отнюдь не значит, что сострадание к больному является частью его или ее характера. Медики были, так сказать, на своей территории. Если врач или медсестра, между прочим, решат поставить на пациенте невидимое клеймо «слишком требователен», или «истеричен», у них есть много средств, чтобы доказать, что требования пациента неразумны. При желании доктора в мгновение ока «упрямым больным» может заняться психолог или психотерапевт. Мне, человеку непостороннему в системе здравоохранения, такая возможность известна. За сочувствие и сострадание страховые компании не платят, так зачем заморачиваться? Доктору ничего не стоит объяснить, что он не ответил на высказывание пациента, потому что слова пациента на короткое время лишили его дара речи. Несомненно, доктор относился бы к жалобам Марины гораздо серьёзнее, если бы он на себе испытывал такую же боль, как она в ту ночь. Как будто все, что сказала Марина, было не более чем сотрясение воздуха, он повернулся к коллегам и стал вещать о принципах контролирования боли. Главным образом он обращался к больничному фармацевту, который в перерывах между записями в блокнот авторитетным тоном излагал рекомендации по дальнейшему контролированию болей.

В 8 часов утра, к тому времени, когда медики покинули палату Марины, максимальная доза морфина была увеличена вдвое. Тем не менее она продолжала страдать от болей. В 9 часов вечера я вынужден был оставить Марину из-за неотложных дел дома. Никогда не переставая быть заботливой, она настоятельно просила меня позвонить, как только я приеду домой. Через три четверти часа, как только я переступил порог комнаты, памятуя свое обещание, я позвонил в больницу. Моя жена подняла трубку. Если в начале разговора она говорила вполне разумно, то потом вдруг стала путаться, и в ее словах и фразах утратилась всякая логика. Я понял, что, по чистой случайности, именно во время нашего разговора концентрация морфина в ее крови превысила терапевтический уровень и произвела на нее усыпляющий эффект. В последующие несколько минут она говорила совершенно невнятно и наконец замолчала совсем. Мне было нетрудно сообразить, что в конечном счёте, несмотря на научный подход в контролировании дозы морфина, произошла передозировка этого препарата, и я звонил ей снова и снова, на этот раз уже на мобильный телефон, но ответа не было. Было ясно, что Марина полностью отключилась. Смерть от передозировки морфина – обычная вещь в наши дни. Так как морфин в больших дозах угнетает дыхание, то я живо представил себе возможность того, что в итоге доза морфина могла быть ошибочно увеличена до такой степени, что дыхание Марины может остановиться в любой момент, и тогда смерть неизбежна. Другой возможностью, которую рисовало мое теперь воспаленное воображение, было то, что с Мариной мог случиться инсульт. Дрожащими руками я набрал номер поста медсестер, и, к счастью, дозвонился до медсестры. Она выслушала мои опасения и пообещала перезвонить после того, как она проверит, в каком состоянии находится Марина. Это обещание она сдержала и через 10 минут перезвонила, сообщив, что, хотя показатели состояния ее организма были удовлетворительными, но она находится в таком глубоком сне, что ей не удалось ее разбудить. По этой причине она вызвала дежурного врача, и он сейчас проверяет состояние Марины. Медсестра пообещала перезвонить и сообщить мне о результатах. Я очень волновался, что из-за передозировки морфина Марина может перестать дышать в любую минуту, и почувствовал облегчение, только когда зазвонил телефон. На этот раз это был дежурный врач. Он сообщил, что «как ни сложно в это поверить», у Марины передозировка морфина. Я спросил его, не дал ли он ей Naloxone, антагонист морфина, который в таких случаях, несомненно, помогает разрешить проблему, и он ответил, что он планирует введение этого препарата. Перед тем как положить трубку, я высказал дежурному врачу свои опасения по поводу того, чем чревата для моей жены передозировка морфина, на что он ответил мне, что медсестра будет заходить к ней каждые 10 минут и перезвонит мне через полчаса, чтобы сообщить о ее состоянии. Я терпеливо ждал звонка, но прошло 45 минут, а никто так и не позвонил. Страшно нервничая по поводу того, как Марина отреагирует на обещанную инъекцию препарата Naloxone, я позвонил Марине, надеясь, что она уже пришла в сознание. Не получив ответа, я снова перезвонил медсестре. Когда она, наконец-то, взяла трубку, оказалось, что она понятия не имеет, в каком состоянии находится вверенная ей пациентка. Медсестра вежливо извинилась и пообещала вскоре перезвонить. Увы, прошло 20 минут, потом больше, но телефон молчал.

С колотящимся сердцем, не находя себе места, я побежал в гараж, завел машину и помчался в больницу. Я превышал скорость, но, к счастью, полиция меня не остановила. Доехав в больницу в рекордно короткое время и, запыхавшись, я побежал к Марине в палату. Рядом с ее дверью группа медсестер передавала смену.

– Кто из вас отвечает за мою жену из 72 палаты? – спросил я на бегу.

Очаровательная медсестра, розовые щечки которой так и напрашивались на поцелуй, подняла руку, дружелюбно улыбаясь мне.

– Вы обещали перезвонить мне, чтобы сообщить о состоянии моей жены, но так и не сделали этого. Это возмутительно! – громко сказал я, глядя на нее.

Медсестра посмотрела на меня так, словно она не понимала, о чем я говорил. Пожав плечами, словно я был музейным экспонатом, она посмотрела на коллег, ища сочувствия, вроде, вот с какой публикой ей, бедняжке, приходится работать.

Оставив их, я побежал к Марине. Она спала глубоким сном. Я потратил несколько минут, чтобы её разбудить. Наконец, проснувшись, она медленно открыла глаза, и, узнав меня, попросила стакан воды. Сделав пару глотков, она, одарив меня слабой улыбкой, тихо поздоровалась со мной.

С облегчением вздохнув, я подумал об иронии того, что произошло. Все, чего достигло сложное научное регламентирование дозировки морфина, привело ни мало, ни много к передозировке, которая могла закончиться остановкой дыхания и последующей смертью пациента, тем более что Марина находилась в палате одна и за ней не велось никакого наблюдения. Неизвестно, что могло бы случиться, если бы я не позвонил Марине, когда симптомы наркотической передозировки только начали проявляться.

На следующий день, обеспокоенный тем, что медсестра оказалась недостаточно ответственной, чтобы наблюдать за пациентом и держать меня в курсе о ее состоянии, я пожаловался старшей медсестре. Та выслушала меня, периодически кивая головой, тем самым как бы демонстрируя свой интерес к тому, что я ей говорил, а когда я закончил, пообещала разобраться. Однако, судя по ее тону, я понял, что она отнеслась к моим словам скептически и ничего после моей жалобы не последует. За много лет работы врачом мне уже давно было пора запомнить., что жаловаться на медсестру главной медсестре почти всегда бессмысленно, поскольку моя жалоба может квалифицироваться в разряде «мое слово против ее слова». В Америке служба медсестер – это независимая единица в структуре больницы под непосредственным руководством старшей медсестры. Для поддержания хорошей репутации вверенной ей крупной части структуры больницы, естественно, что ее лояльность должна принадлежать больше ее персоналу, чем тем, кто жалуется на ее подчиненных.

Сразу же после передозировки морфина дежурный врач временно отменил этот препарат с тем, чтобы возобновить его на следующий день. Однако утром боли в спине, которые мучили Марину, практически исчезли. Такие непонятные парадоксы происходят в медицине постоянно. Когда уже знакомая нам группа медиков вошла в палату Марины, я попытался рассказать им о печальных событиях прошлой ночи, но вошедшие были слишком заняты, чтобы выслушивать то, чего у них не было на повестке дня. Воспользовавшись первой же паузой в моем повествовании, врач спросил Марину, как она себя чувствует. В ответ, услышав, что она спала хорошо и сегодняшнюю боль может легко переносить, лечащий врач тут же заявил, что Марина страдала функциональной болью неустановленной природы и поэтому она может быть выписана домой незамедлительно.

– Но что делать, если боль вернется? – спросил я.

– Это не проблема, – ответил он с участием. – Мой ординатор выпишет вам морфин в таблетках, и она сможет принимать его, если боль вернётся.

– Без 10 % титрования?

– Без.

– В таком случае я ничего не понимаю. Когда моя жена получала морфин внутривенно, ей повышали дозу смехотворно медленно, а теперь, когда она будет дома и за ней не будут наблюдать, как в больнице, она может принимать его без ограничений?

– Видите ли, после кризиса, связанного с опиатами, государственные учреждения требуют, чтобы мы контролировали дозировку морфина, как мы это делали в случае с вашей женой. Я понимаю, о чем вы говорите. Вы правы: когда препарат принимается орально, мы не контролируем дозировку. Правила устанавливаем не мы, а медицинские власти, а мы должны их соблюдать, – ответил врач, подтверждая роль бюрократии в медицинской практике.

Поздно утром мы вернулись домой. Нигде так не хорошо, как дома. Через пару часов боль Марины утихла вовсе. Ей везло в том смысле, что, несмотря на бесчисленные метастазы в костях, которые потенциально способны могут причинять невыносимую боль, каким-то чудом они никогда ее не беспокоили и, действительно, ее боль явно относилась к категории функциональных болей. Мы так никогда и не заказали морфин в аптеке, и не только потому, что в нем больше не было необходимости, а еще потому, что Марина ужасно боялась стать зависимой от опиатов.