Текст книги "Тайный сыск генерала де Витта"

Поэт и красавица

Отношения Пушкина и Собаньской одна из вечно интригующих тем отечественной истории, к которой и историки, и литераторы возвращаются снова и снова. Что касается Пушкина, то, согласно одним предположениям, он познакомился с Каролиной Собаньской еще в Петербурге, сразу попав под обаяние ее красоты и ума. Вполне возможно, что первая встреча Пушкина и Собаньской произошла не в Петербурге, а в феврале 1821 года в Киеве, куда поэт ездил с Раевскими из Каменки на помолвку Екатерины Николаевны Раевской с Михаилом Федоровичем Орловым.

Пушкин не избег общей участи и был, можно сказать, ошеломлен блистательной Собаньской. Встреча эта запомнилась ему на всю жизнь. Вернувшись в Кишинев, Пушкин недолго там усидел. В начале мая вновь поехал он на месяц в Одессу. Анненков говорит: «Недаром отпрашивался Пушкин у добродушного Инзова и в Одессу так часто. Там были у него любовные связи, не уступавшие кишиневским, но никогда не заслонявшие их». Не ради ли Собаньской ездил Пушкин в Одессу?

Однако еще до этого, еще одна встреча Пушкина и Каролины вполне могла произойти в Крыму в 1820 году, во время знаменитой поездки поэта с Раевскими. Точно известно, что, как и Пушкин, Собаньская проводила лето 1820 года в Крыму.

В 1989 году пушкинист В.Фридкин, выступая на вечере в Государственном музее А. С. Пушкина в Москве, сообщил о своей расшифровке одного неразобранного слова в черновике письма Пушкина к Собаньской. До сих пор соответствующее место воспроизводилось следующим образом: «Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет лишь только мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму (?). Там я смогу совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас видеть». При этом не прочитанному, а лишь предположительно проставленному слову «Крыму» были даны варианты: Молдавия, Волынь и Одесса, т. е. перечислены места, где могла жить Собаньская. Неразобранное ранее слово было прочитано В. Фридкиным как «Ореанда», что являлось местом расположения дачи Витта в Крыму. Но почему именно Ореанда? Почему Пушкин мечтает приобрести «клочок» земли именно в Ореанде? Думается, указание именно данного имения совсем не случайно. Вполне возможно, что во время своего пребывания в Крыму Пушкин все же побывал в гостях в Ореанде, где встречался с Собаньской. Но тогда сразу же возникает следующий вопрос: поэт встречался только с одной Собаньской или же с ней и с де Виттом, и если он все же встречался с одной Каролиной, то знал ли об этом генерал?

Спустя девять лет Пушкин напишет Собаньской письмо, в котором недвусмысленно напомнит ей о Крыме. А вот мнение на сей счет пушкиниста В. Аринина: «Можно предположить, что «утаенной любовью» поэта, над загадкой которой столько лет бьются пушкинисты, является именно Каролина Собаньская. В письме, кстати, упоминается Крым, а специалисты связывают «утаенную любовь» поэта чаще всего с Крымом, но, разумеется, это только версия…»

Но и это не все! В стихотворении, которое Пушкин посвятит Каролине много лет спустя после своей крымской поездки, весьма прозрачно угадывается описание севастопольского мыса Фиолент, на котором расположен посещенный поэтом Георгиевский монастырь и развалины храма богини Дианы. Что касается образа Дианы, то он, как никакой иной, подходит к Собаньской. Для современников она и была настоящей Дианой: богиней красоты и коварства, авантюрности и интриги, дерзкой и удачливой охотницей за приключениями.

«Утаенная любовь», как известно, рождает тайные воспоминания, а потому вспомним еще раз строки «Бахчисарайского фонтана»:

 
…Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный,
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор…
 

Пушкинистам известно еще о поездке поэта в Одессу в июле 1823 года и об окончательном его переезде в Одессу в начале августа. Скорее всего, сегодня бы всех нас не слишком интересовало начало золотого века Одессы, если бы… не Александр Пушкин. Это он, попав туда, влюбился во всех красивых женщин, в том числе и в Каролину Собаньскую, это он озарил Одессу своим гением.

Есть любопытное черновое письмо поэта к Александру Раевскому, датируемое октябрем 1823 года. Ряд исследователей считают, что оно посвящено Собаньской, которая, впрочем, обозначена там как «M. S.» (возможна расшифровка инициалов – Madame Sobanska). Тест письма следующий: «Отвечаю на вашу приписку, так как она более занимает [вас] ваше тщеславие. Г<оспожа> С<обаньская> еще не вернулась в Одессу, поэтому я и не мог еще воспользоваться вашим письмом [и] во-вторых, так как моя страсть очень уменьшилась, и так как, тем временем, я влюбился в другую – я раздумал, и подобно Ларе Ганскому, который сидит на моем диване, я решил более не вмешиваться в это дело – то есть я не покажу вашего [письма] послания Г-же С<обаньской>, как я сначала намеревался, [оставив] скрыв от нее только то, что придавало вам интерес характера [Байронического] Мельмотического, – и вот что я намерен сделать: из вашего письма будут сделаны только выдержки, с подобающими исключениями; зато я приготовил на него пространный, прекрасный ответ, в котором беру столько же перевеса над вами, столько вы взяли надо мной в вашем письме; я начинаю его, говоря вам: «Вы меня не обманете, любезный Иов; я вижу ваше тщеславие и ваше слабое место под вашим напускным цинизмом» и т. д., остальное – в том же роде. Думаете ли вы, что это произведет эффект? Но так как вы – мой постоянный учитель в делах нравственности, я прошу у вас [смиренно] позволения на всё это и в особенности – ваших советов; но торопитесь, так как скоро приедут <on arrive>. Я имел о вас известия [ваш брат], мне передавали, что Атала Ганская сделала из вас фата и человека скучного, но последнее письмо ваше далеко не скучно. Я желал бы, чтобы мое могло хоть на минуту развлечь вас в ваших горестях…»

По-видимому, Раевский, как и Пушкин, был тоже неравнодушен к Собаньской. Намеки на соперничество Пушкина и Раевского в ухаживании за Собаньской имеются и в позднейшем петербургском письме Пушкина, в словах о некоем ученичестве Пушкина у «демона», то есть Раевского.

В июле 1823 года, согласно биографии поэта, в Одессе Пушкин знакомится с бывающим там наездами из Вознесенска де Виттом. Впрочем, как мы уже говорили, поэт и генерал вполне могли познакомиться и раньше в 1820 году во время поездки Пушкина в Крым.

Отношения генерала с молодым поэтом были, скорее всего, не плохие. В своих воспоминаниях Ф.Вигель пишет о том, что они с Пушкиным свободно пользовались книгами из большой и хорошо подобранной библиотеки де Вита. Об этом пишет и сам Пушкин. Фраза из черновика Пушкина: “Мы читаем с ним (с Вигелем – В.Ш.) романы, которые мне дает де Витт» («Рукою Пушкина». М.-Л., Academia, 1935). Согласитесь, что допустить к своему любимому детищу генерал мог только людей, к которым испытывал добрые чувства и доверие.

Тогда же в июле 1823 года в Одессе поэт знакомится с Львом Нарышкиным и его супругой Ольгой Потоцкой (сводной сестрой нашего героя). Возобновляет Пушкин и свою дружбу с Каролиной Собаньской, сопровождая ее в прогулках к морю. Одновременно он знакомится и с находящимся в Одессе Вацлавом Ганским и его женой Эвелиной (Ржевусской), сестрой Каролины. Чуть позднее начинается знаменитый роман Пушкина с Амалией Ризнич.

В ноябре 1823 года в письме Дельвигу в Петербург Пушкин об окончании работы над «Бахчисарайским фонтаном», который, как считают пушкинисты, был навеян рассказами Ольги Нарышкиной (Потоцкой) о преданиях рода Потоцких о некой красавице Марии, попавшей в ханский гарем.

Это говорит о весьма доверительных и вполне дружеских отношениях между младшей сестрой де Витта и Пушкиным.

В том же ноябре Вяземский пишет А. И. Тургеневу в Петербург: «Одесский Пушкин прислал мне свой «Бахчисарайский фонтан» для напечатания. Есть прелести. Есть ли в Петербурге «Путешествие в Тавриду» Апостола– Муравьева, о котором он говорит в «Ольвии»? Узнай и доставь тотчас. Да расспроси, не упоминается ли где-нибудь о предании похищенной Потоцкой татарским ханом и наведи меня на след. Спроси хоть у сенатора Северина Потоцкого или у архивиста Булгарина. Пушкин просит меня составить предисловие к своей поэме».

Тогда же А. И. Тургенев пишет ответ Вяземскому в Москву: «Я получил от Вигеля премилое письмо о Пушкине (не сохранилось) и стихи его, из коих две пиесы тебе посылаю, третью… и ты не прислал ко мне „Бахчисарайского ключа»! Пожалуйста, пришли, если не скоро еще напечатаешь. Книгу Мур(авьева) посылаю. О романе графини Пот(оцкой) справиться не у кого: графа Север(ина) здесь нет (.) да и происшествие, о котором пишешь, не графини Потоцкой, а другой, которой имя не пришло мне на память. Желал бы прочесть тебе письмо Вигеля, в котором есть и отрывки послания к нему Пушкина. Вчера, кстати, писал я снова к графу Воронцову и просил за Пушкина. Хоть ему и веселее в Одессе, но жить труднее, ибо все дорого, а квартиры и стола нет, как у Инзова. Авось, будет. Он написал другую пиесу: «Мой демон» («Демон»). Ее хвалят более всех других его произведений (.) Если не пришлешь «Бахчисарайского ключа», то никогда ничего присылать не буду».

В январе 1824 года до Воронцова и де Витта доходят сведения о новых крамольных пушкинских стихах. Военный генерал-полицмейстер 1-й армии генерал-майор И. Н. Скобелев пишет главнокомандующему 1-й армии по поводу приписываемого Пушкину стихотворения «Мысль о свободе»: «Не лучше ли бы было оному Пушкину, который изрядные дарования свои употребил в явное зло, запретить издавать развратные стихотворения? Не соблазн ли они для людей, к воспитанию коих приобщено спасительное попечение (…) Я не имею у себя стихов сказанного вертопраха, которые повсюду ходят под именем: Мысль о свободе. Но, судя по выражениям, ко мне дошедшим (также повсюду читающимся), они должны быть весьма дерзки (…) Если б сочинитель вредных пасквилей немедленно, в награду, лишился нескольких клочков шкуры, было бы лучше. На что снисхождение к человеку, над коим общий глас благомыслящих граждан делает строгий приговор? Один пример больше бы сформировал пользы; но, сколько же, напротив, водворится вреда – неуместною к негодяям нежностью».

Вскоре Пушкин, как известно, перебирается в Одессу, где становится чиновником при канцелярии генерал-губернатора Новороссии графа Воронцова. Принят поэт Воронцовым был хорошо и стал желанным гостем в его доме.

Из воспоминаний Ф. Ф. Вигеля: «Большая зала Воронцовых, почти всегда пустая, разделяла две большие комнаты и два общества. Одно, полуплебейское, хотя редко покидал его сам граф, постоянно оставалось в бильярдной. Другое, избранное, отборное, находилось в гостиной у графини… Всегда можно было найти тут Марини, Брунова, Пушкина и др. Из дам вседневной посетительницей была одна только граф. О. Стан. Потоцкая (сестра де Витта – В. Ш.), месяца за два перед этим вышедшая за Л. А. Нарышкина, двоюродного брата графа Воронцова…»

Помимо перечисленных гостей, завсегдатаем у Воронцовых была и чета Киселевых. Любившая же мужа Софья (сводная сестра де Витта) первые годы совместной жизни сопутствовала ему всюду. Что касается генерала, то он был только что назначен начальником штаба 2-й (Южной) армии и являлся давним другом Воронцова. Нередко бывала в доме генерал– губернатора и супружеская пара Собаньских. Муж Каролины Иеремия Собаньский являлся крупнейшим одесским торговцем хлебом. Весьма часто наезжал в Одессу и останавливался у Воронцовых и генерал-лейтенант Иван де Витт. Причина частых наездов де Витта в Одессу была проста – у графа начался бурный роман с красавицей Каролиной Собаньской. Кроме этого, генерал, как мы уже говорили, был весьма дружен с Воронцовым и Киселевым и всегда был рад повидаться и со своими младшими сестрами Ольгой и Софьей.

Почти одновременно с романом Витта и Собаньской в доме Воронцовых начался еще один – между Пушкиным и самой графиней Воронцовой.

Из воспоминаний К. К. Эшлимана: «Жена М. С. Воронцова не отличалась семейными добродетелями и, так же, как и ее муж, имела связи на стороне».

Из воспоминаний П. И. Бартенева: «По кончине Воронцова (в 1856 г.) его вдова принялась разбирать его переписку, долго этим занималась и производила уничтожения. Тут же она разобрала и собственные свои бумаги. Попалась небольшая связка с письмами Пушкина, и княгиня их истребила; но домоправитель ее Г. И. Тумачевский помнит в одном пушкинском письме выражение: «Что делает ваш олух-муж?»

Вообще любовные отношения в высшем свете Одессы того периода были крайне сложны и запутанны. У той же Воронцовой параллельно роману с Пушкиным был длительный роман с близким другом поэта генералом А. Н. Раевским (бывшим адъютантом ее мужа). При этом ни Пушкин, ни Раевский ничего не знали об отношениях друг друга с Воронцовой.

Что касается поэта, то помимо романа с графиней, он был влюблен в жену богатого одесского хлеботорговца Амалию Ризнич. Но и здесь Пушкин был не один! У Амалии одновременно был роман с хлеботорговцем Собаньским, жена которого Каролина состояла в любовной связи с де Виттом! Что и говорить, скучать в Одессе не приходилось никому!

Амалия Ризнич вообще слыла любительницей игры в карты и была душой местного общества, в особенности, мужской его половины. Муж красавицы всегда при этом оставался в стороне. Пушкин влюбился в Амалию мгновенно, но у него тут же появился соперник – муж Каролины Исидор Собаньский, который в отличие от поэта был богат.

По словам очевидца Сречковича: «Ризнич внимательно следил за поведением своей жены, заботливо оберегая ее от падения. К ней был приставлен верный его слуга, который знал каждый шаг жены своего господина и обо всем доносил ему… Пушкин увивался за нею, как котенок, но взаимностью не пользовался: г-жа Ризнич была к нему равнодушна». По мнению ряда пушкинистов, именно Амалии Александр Сергеевич посвятил большинство своих элегий, написанных осенью 1823 года. Именно портреты «Мадам Ризнич с римским носом», как он в шутку ее называл, проходят чередой по рукописям Пушкина. Брат поэта, Лев Сергеевич, вспоминает: «Любовь овладела сильнее его душою. Однажды, в бешеной ревности, он пробежал пять верст с обнаженной головой под палящим солнцем в 35градусную жару». Лишь к октябрю Пушкин переключил свое любвеобильное внимание на другую женщину. Опальный поэт все более влюблялся в Каролину Собаньскую.

Прекрасная же Амалия, страдавшая чахоткой, после рождения второго ребенка, почувствовала резкое ухудшение здоровья, вследствие чего Ризнич отправил ее лечиться в Италию. Образ жизни Ризнич рано свел ее в могилу: она много пила, курила, ездила верхом, ночи напролет играла в вист и без устали танцевала. В возрасте 22 лет, 19 июня 1825 года, она умерла. О смерти Амалии Ризнич Пушкин узнал в Михайловском, в 1826 году. Он отозвался на эту смерть со странным равнодушием, удивившим его самого:

 
Из равнодушных уст
я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
 

Как мы уже знаем к Амалии поэт охладел еще в Одессе. Осень 1823 года явилась для Пушкина своеобразным моментом истины в отношениях с Собаньской. Глубина и сила чувств поэта к прекрасной польке выразилась в нежном стихотворении:

Мой голос для тебя и ласковый и томный Тревожит позднее молчанье ночи темной. Близь ложа моего печальная свеча

 
Горит; мои стихи, сливаясь и журча
Текут, ручьи любви: текут, полны тобою.
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются – и звуки слышу я;
Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя…
 

Это стихотворение было написано, предположительно, 26 октября 1823 года в ожидании приезда Собаньской в Одессу, томительного и грустного. Не для кого не было секретом, что Собаньская всегда относилась к Пушкину демонстративно равнодушно. Помимо романов Пушкина, Раевского и самого Воронцова, не отставали от них и иные. У генерала Павла Киселева в это же время был скоропалительный роман с сестрой собственной жены Ольгой Нарышкиной (Потоцкой). Де Витту, впрочем, повезло в этой любовной неразберихе больше иных. Амалия Ризнич вскоре уехала в Италию, и следом за ней подался влюбленный хлеботорговец Иеремия Собаньский, оставив свою красавицу жену «на попечение» де Витта. При этом в отсутствие де Витта за Каролиной пытался ухаживать его собственный адъютант Лихарев, впрочем, тоже безрезультатно.

В ноябре 1823 года в письме Дельвигу в Петербург Пушкин об окончании работы над «Бахчисарайским фонтаном», который, как считают пушкинисты, был навеян рассказами Ольги Нарышкиной (Потоцкой) о преданиях рода Потоцких о некой красавице Марии, попавшей в ханский гарем. Это говорит о весьма доверительных и вполне дружеских отношениях между младшей сестрой де Витта и Пушкиным.

В том же ноябре Вяземский пишет А. И. Тургеневу в Петербург: «Одесский Пушкин прислал мне свой «Бахчисарайский фонан» для напечатания. Есть прелести. Есть ли в Петербурге „Путешествие в Тавриду» Апостола– Муравьева, о котором он говорит в «Ольвии»? Узнай и доставь тотчас. Да расспроси, не упоминается ли где-нибудь о предании похищенной Потоцкой татарским ханом и наведи меня на след. Спроси хоть у сенатора Северина Потоцкого или у архивиста Булгарина. Пушкин просит меня составить предисловие к своей поэме».

Тогда же А. И. Тургенев пишет ответ Вяземскому в Москву: «Я получил от Вигеля премилое письмо о Пушкине (не сохранилось) и стихи его, из коих две пиесы тебе посылаю, третью… и ты не прислал ко мне «Бахчисарайского ключа»! Пожалуйста, пришли, если не скоро еще напечатаешь. Книгу Мур(авьева) посылаю. О романе графини Пот(оцкой) справиться не у кого: графа Север(ина) здесь нет (.) да и происшествие, о котором пишешь, не графини Потоцкой, а другой, которой имя не пришло мне на память. Желал бы прочесть тебе письмо Вигеля, в котором есть и отрывки послания к нему Пушкина. Вчера, кстати, писал я снова к графу Воронцову и просил за Пушкина. Хоть ему и веселее в Одессе, но жить труднее, ибо все дорого, а квартиры и стола нет, как у Инзова. Авось, будет. Он написал другую пиесу: „Мой демон» («Демон»). Ее хвалят более всех других его произведений (…) Если не пришлешь «Бахчисарайского ключа», то никогда ничего присылать не буду».

В январе 1824 года до Воронцова и де Витта доходят сведения о новых крамольных пушкинских стихах. Военный генерал-полицмейстер 1-й армии генерал-майор И. Н. Скобелев пишет главнокомандующему 1-й армии по поводу приписываемого Пушкину стихотворения «Мысль о свободе»: «Не лучше ли бы было оному Пушкину, который изрядные дарования свои употребил в явное зло, запретить издавать развратные стихотворения? Не соблазн ли они для людей, к воспитанию коих приобщено спасительное попечение (…) Я не имею у себя стихов сказанного вертопраха, которые повсюду ходят под именем: Мысль о свободе. Но, судя по выражениям, ко мне дошедшим (также повсюду читающимся), они должны быть весьма дерзки (…) Если б сочинитель вредных пасквилей немедленно, в награду, лишился нескольких клочков шкуры, было бы лучше. На что снисхождение к человеку, над коим общий глас благомыслящих граждан делает строгий приговор? Один пример больше бы сформировал пользы; но, сколько же, напротив, водворится вреда – неуместною к негодяям нежностью».

Между тем Пушкин продолжает общаться с Собаньской. Он читает с ней вслух романы, сопровождает в прогулках к морю и в костел. Случай, как Каролина за него опустила пальцы в кропильницу и затем коснулась знаком креста его лба («крещение»), Пушкин с умилением вспоминал и через семь лет.

Вероятно, подобным времяпрепровождением и ограничивались отношения Пушкина с Собаньской и ограничивались. Красавица допускала поэта только для роли своего верного пажа, но не более того. Сердце ее к этому времени уже было занято де Виттом. Знал ли об этом Пушкин? Он просто не мог об этом не знать. На что же он тогда рассчитывал? Кто знает, душа поэта недоступна понимаю смертных…

По-видимому, всё время пребывания Пушкина в Одессе, за небольшими отлучками, как в октябре 1823 года, Собаньская жила в этом городе. Именно там, в июле 1824 года с ней познакомился только что приехавший в Одессу граф М.Бутурлин, встретив ее на балу у де Витта.

Пушкинист М. Яшин так писал об отношениях поэта и красавицы: «Но напрасны были усилия Пушкина и его друзей покорить сердце Собаньской. Не для них она жила в Одессе. Не А.Н.Раевского называл Пушкин в элегии «соперник вечный мой». Так же, как и в романе Бенжамена Констана «Адольф», у одесской «Эллеоноры» был свой граф…» Этим графом бы, разумеется, Иван де Витт.

Историк пишет: «Собаньская плохо знала русский и поначалу не могла видеть в Пушкине серьезного поэта. Он, со своей стороны, не мог использовать свои стихи как инструмент обольщения. Они говорили – по– французски – о литературе, главным образом, французской. Из позднейшего письма узнаем, что они вместе читали «Адольфа». Пушкин в этом письме 1830 года называет ее милая Элеонора, отсылая нас к роману Бенжамена Констана. Собаньская не стеснялась своего положения любовницы графа Витта – совсем как Элеонора в романе (кстати, тоже полька), которая находилась в подобных отношениях с графом П. У Адольфа, главного героя романа, Пушкин взял многие черты характера для Онегина. Адольф – в романе – отбивает Эллеонору у графа П. Как знать, может быть, Пушкин надеялся на такую же удачу для себя, или хотя бы для двойника своего Евгения.

В те дни Пушкин написал Каролине стихи, где молил о любви, прося ее оставить «блестящий душный круг» и утверждая, что он ее единственный иккренний и надежный друг:

 
Когда твои младые лета
Позорит шумная молва,
И ты по приговору света
На честь утратила права;
Один, среди толпы холодной,
Твои страданья я делю
И за тебя мольбой бесплодной
Кумир бесчувственный молю…
…Не пей мучительной отравы,
Оставь блестящий, душный круг,
Оставь безумные забавы:
Тебе один остался друг.
 

Об отношениях Пушкина с Собаньской мы знаем очень мало. Это и понятно, получив отставку по всем пунктам, о чем знало все местное общество, поэт не был склонен вдаваться в подробности неудачного для него романа. Каролина, со своей стороны, как фактически замужняя женщина, тоже не была заинтересована в рекламе своих отношений с поэтом. От одесских дней осталось неоконченное стихотворение, навеянное тщетными стараниями поэта добиться взаимности у Собаньской:

Как наше сердце своенравно!

томимый вновь

 
Я умолял тебя недавно
Обманывать мою любовь,
Участьем, нежностью притворной
Одушевлять свой дивный взгляд,
Играть душой моей покорной,
В нее вливать огонь и яд.
Ты согласилась, негой влажной
Наполнился твой томный взор;
Твой вид задумчивый и важный,
Твой сладострастный разговор
И то, что дозволяешь нежно,
И то, что запрещаешь мне,
Всё впечатлелось неизбежно
В моей сердечной глубине.
 

Такой накал страсти, такую пронзительность чувств даже у Пушкина в других произведениях найти не так-то просто.

Летом 1824 года отношения Пушкина и графа Воронцова стали быстро ухудшаться. Из письма М. С. Воронцова П. Д. Киселеву: «С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем, я отправлю его отсюда, и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу… Он теперь очень благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его и лично был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уже поклонник его таланта…» Что касается оценки пушкинского таланта, то его непонимание особой чести графу не делает, а что касается того, что Пушкин боялся Воронцова, здесь, думается, граф принимал желаемое за действительное, ибо роман поэта с его женой был в самом разгаре.

Безусловно, что Пушкин и де Витт встречались в доме Воронцова. Каковы были их личные отношения? Думается, что особой близости между поэтом и разведчиком не было, в противном случае на сей счет остались бы хоть какие-то воспоминания. Если Пушкин и знал о том, что де Витт специалист по тайным операциям, то особых антипатий у поэта это вызвать не могло, ибо вся разведывательная деятельность де Витта на тот момент производилась лишь в отношении внешних врагов. Кроме этого присутствие в доме Воронцовых сестры де Витта Софьи, к которой Пушкин питал самые нежные чувства, не могло не вызвать у него в отношении генерала и определенной симпатии. Во всяком случае, нигде нет упоминания об обратном. Что касается де Витта, то его отношение к молодому поэту, думается, в определенной мере определялись отношением к Пушкину со стороны его старшего товарища и наставника графа Воронцова.

Об отношении де Витта к Пушкину, как к человеку, мы уже говорили, а как относился де Витт к поэзии Пушкина? Никаких документальных свидетельств тому не осталось. Однако отметим, что в свое время фельдмаршал граф Дибич дал следующую характеристику интеллекта де Витта: «Так как он (де Витт – В.Ш.) знаком с литературой трех первых языков в Европе и пользуется большой начитанностью, то беседа с ним бывает всегда чрезвычайно занимательна». Честно говоря, не много известно характеристик полководцев минувшего, где конкретно бы говорилось о их литературной эрудиции и начитанности. Де Витт этим обладал! А поэтому весьма логично будет предположить, что де Витт был прекрасно знаком с творчеством молодого поэта, ценил его и признавал несомненный талант. Вполне вероятно, что между Пушкиным и де Виттом неоднократно происходили и достаточно интересные беседы на литературные темы.

Однако вскоре Пушкин все же становится объектом самого пристального внимания со стороны де Витта. Чем же было вызвано это внимание? На это у генерал-лейтенанта могли быть, как минимум, три причины. Во-первых, Воронцов мог просто попросить опытного друга – разведчика посмотреть своего непокорного чиновника на предмет какого-нибудь компромата. Во– вторых, Пушкин оказывал повышенные знаки внимания Собаньской, а это в какой-то момент могло не понравиться де Витту. И, наконец, у генерал– лейтенанта могла быть причина многим важнее первых двух.

Дело в том, что в это время Пушкина стали усиленно зазывать к себе местные поляки, большинство из которых состояло к тому времени в тайных националистических обществах и спустя несколько лет приняли самое активное участие в антирусском восстании.

Польская диаспора была в Одессе весьма представительна, причем на самом высоком уровне. Феликс де Рибас, брат основателя Одессы Иосифа де Рибаса, привлек в город семьи Потоцких, Собаньских, Ржевусских, Маньковских. Кстати, память о тех первых негоциантах хранит в себе еще одно одесское название – Сабанские казармы (и переулок). Это потом уже они стали казармами, а вначале здесь хранили зерно и другие товары для торговли.

В книги своих воспоминаний Александр де Рибас возвращается к одесским полякам, рассказывая о первой елке в Одессе в начале XIX века. Она была привезена из Умани как подарок графа Потоцкого молодой Нарышкиной. И, конечно, состоялся бал. Особенно блестяще было представлено на вечере Нарышкиной одесское, высшее польское общество. Граф и графиня Ржевусские, Потоцкие, Собаньские, Пржздецкие, Бржозовские. Роскошные наряды, прически Леонарда, пудра и брильянты…

Из воспоминаний К. П. Зеленецкой: «В Одессе… Пушкин… вместе с польскими помещиками, которые, как сказывали нам, умели приласкать его к себе, хотя, по словам людей, в то время близких к нему, он не любил польского языка…»

Факт заинтересованности поляков знаменитым российским поэтом не мог не стать известным де Витту, который, как мы уже знаем, и специализировался прежде всего на тайных польских делах. Но зачем мог понадобиться польским заговорщикам Пушкин? Видимо для того, чтобы, внушив ему идеи польской независимости, иметь через поэта воздействие на просвещенную общественность России в преддверии готовящегося восстания. В этом нет ничего удивительного, подобное практиковалось всегда и везде. События последних десятилетий в нашей стране есть только лишнее тому подтверждение. Что касается Пушкина, то склонить его на свою сторону полякам не удалось. Польского языка, а, следовательно, и польских националистических идей поэт не принял. Однако на время внимание де Витта к себе Пушкин все же обратил. Что же касается самого де Витта, то для генерала – разведчика история с попыткой поляков склонить на свою сторону видного деятеля российской культуры даром не прошла. Пройдет совсем немного времени и он, в свою очередь, организует поистине гениальную операцию по по привлечению к работе на России самых выдающихся деятелей культуры Европы…

Но как развивались события в Одессе дальше? Хорошо известно, что Воронцов вскоре от кого-то узнал о близких отношениях Пушкина со своей женой. Почти сразу же после этого поэт был выслан из Одессы в далекое Михайловское.

Вот весьма многозначительное воспоминание Ф. Ф. Вигеля о том, как правитель канцелярии генерал-губернатора Козначеев пытался замолвить слово о Пушкине: «Воронцов побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: «Если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приятельских отношениях, не упоминайте мне об этом мерзавце» – а через пять минут прибавил: «а также о его достойном друге Раевском». Во всем этом было так много злого и низкого, что оно само собой не могло родиться в голове Воронцова…»

Но кто был тот, кто доказательно известил графа о поведении его супруги? История об этом умалчивает. Однако вполне логично предположить, что таковым был никто иной, как верный друг графа Иван де Витт. Начав наблюдение за Пушкиным, в связи с его польскими знакомствами, он вполне мог случайно обнаружить его тайные встречи с графиней. Заодно был выявлен и параллельный роман графини с генералом Раевским. За то, что дело обстояло именно так, говорит тот факт, что отношения Пушкина и Воронцовой не стали достоянием высшего света. Граф предпочел сохранить эту историю в тайне. Пушкин тоже на сей счет особо никогда не распространялся. А то, что де Витт умел хранить чужие секреты, говорить и вовсе не приходится, кроме того, как мы уже говорили выше, сводный брат де Витта Станислав Потоцкий был женат на сестре Елизаветы Ксаверьевны Екатерине, а потому и для де Витта вся эта любовная интрига тоже была сугубо семейным делом. История романа Пушкина с Воронцовой стала широко известна лишь много лет спустя.

Итак, первое личное пересечение судеб де Витта и Пушкина произошло в Одессе, но оно было далеко не последним!

В истории пребывания Пушкина в Одессе есть и еще одна тайна. По некоторым глухим воспоминаниям современников, якобы, обидевшийся на Воронцова Пушкин, в июне-июле 1824 года вынашивал план побега из Одессы в Константинополь. При этом он хотел прибегнуть к услугам некого корсара Морали, который был весьма темной личностью и мог иметь отношения к турецкой разведке. Отставной капитан-лейтенант, бывший таможенник, а затем чиновник Южной армии по делам контрразведки (т. е. фактический подчиненный де Витта) Степан Достанич в письме от 24 марта 1822 из Одессы на имя начальника штаба армии генерала Киселева писал: «На арапа по фамилии Морали имеют подозрение, что он извещает в Константинополь об некоторых делах, происходящих в Одессе, но ежели угодно Вашему Превосходительству мне позволить открывать подобных людей подозрительных, я употреблю себя на это, с тем только, чтоб о сем известить графа Ланжерона, чтоб он мне содействовал, но не обнаруживал мое занятие и тогда я могу иметь успех».