Текст книги "Тайный сыск генерала де Витта"

На первый взгляд поразительно, что после всех понесенных ран Гебель все же выжил. Декабрист И. Горбачевский пытаясь найти этому внятное объяснение писал: «Сему способствовало его крепкое здоровое сложение, скорая помощь лекаря, а может быть от исступления и ярости офицеров неверно наносимые удары. Однако же, за всем тем, он был четыре месяца в постели, лишился нескольких пальцев на обеих руках, которые ему отбил С. Муравьев ружейным прикладом, и получил тринадцать тяжких ран острым оружием». На первый взгляд действительно странно, что профессионально владеющие оружием офицеры на протяжении целого часа убивали, но так и не смогли убить человека. На самом деле причина выживания Гебеля проста – убивавшие его офицеры были мертвецки пьяны, а потому и наносили «неверные» удары. Герои они были скопом бросаться на одно безоружного Гебеля, но когда он собра крестьян с косами и топорами, то тут их прыть сразу поубавилась. «Так избиением старого и безоружного человека, – замечает, не без сожаления, историк декабризма М. Цейтлин, – началось светлое дело свободы».

Как бы то ни было, но 29 декабря офицеры полка Кузьмин, Соловьёв, Сухинов и Щепилла освободили Муравьёва-Апостола в селе Трилессы и на другой день, 30 декабря, вступили в город Васильков, где захватили всё оружие и полковую казну. 31 декабря перед строем был оглашён «Православный катехизис»– прокламация восставших, составленная С. Муравьёвым-Апостолом и М.Бестужевым-Рюминым.

Однако далеко не все солдаты-черниговцы выказали желание участвовать в антигосударственном мятеже. 1-я гренадерская рота и почти вся 1-я мушкетерская рота полка вообще отказались участвовать в мятеже. С. Муравьеву-Апостолу не оставалось ничего, как отпустить их. Помимо этих рот от участия в мятеже отказались и сотни солдат других рот. Всего в мятеже приняло участие 970 солдат шести рот при штатной численности пехотного полка того времени в 4 тысячи человек! Поэтому говорить о «восстании Черниговского полка» вообще с военной точки зрения некорректно, можно говорить об участии в мятеже лишь части Черниговского полка. При этом, как и в Петербурге, подавляющее большинство солдат вообще не представляло себе, против кого и за чем их ведут. Прочитанный им мятежными офицерами им «Какттехизис», призывающий убить царя, вообще поверг солдат в ступор. После этого многие стали просто разбегаться, а другие, поняв, что офицеры от них полностью зависят, пустились во все тяжкие. Кстати первые грабежи (грабеж квартиры собственного полкового командира и попытка изнасилования его жены) имели место уже в первый день мятежа. Это показывает, что ни С. Муравьев-Апостол, ни его подручные, с самого начала не контролировали обстановку.

Уже в Василькове началась грызня между решительно настроенными «объединенными славянами» и трусоватыми членами Южного общества. М.В. Нечкина пишет: «Славяне» стояли за немедленное, быстрое, решительное действие и за привлечение на сторону военного восстания крестьян. Муравьев-Апостол и его сторонники придерживались выжидательной тактики. С. Муравьев медлил, потому что ждал присоединения других восставших полков под командованием членов Южного общества».

Позднее историки подсчитают, что солдаты, которых вел С.Муравьев, только за сутки в Василькове выпили 184 ведра вина и водки. Перепившись, солдаты начали срывать с офицеров эполеты, грабить мещан и евреев. Глумясь, вытащили из гроба столетнего старика, плясали с трупом посреди толпы перепившихся собратьев-революционеров. Беспрервывное пьяенство продолжалось с первого и до последнего дня мятежа Черноговского полка. Те, кто был потрезвее, начали понемногу разбегаться, вначале солдаты, а за ними и офицеры. Поэтому иного выхода у С.Муравьева-Апостола и его подельников, как поить солдат, просто не было. Протрезвев, все воинство бы разбежались. Из Василькова повстанцы двинулись на Житомир, стремясь соединиться с частями, где служили члены Общества соединённых славян, но, избегая столкновения с превосходящими силами правительственных войск, повернули на Белую Церковь.

В селе Мотовиловке, куда привел солдат Черниговского полка С. Муравьев-Апостол, у мятежников вообще начался полный разброд. К этому времени стало совершенно ясно, что мечты присоединении к ним других полков уже не осуществятся. Солдаты сразу же принялись грабить крестьян, продолжилось повальное пьянство. Роты Черниговского полка фактически вышли из повиновении. Вчерашний регулярный полк стремительно превращался в неуправляемую банду мародеров.

Чтобы сохранить теряемую власть С.И. Муравьев-Апостол двинул полк дальше, толком и сам не зная куда. Следом за бредущими полупьяными солдатами ехали сани с награбленным добром. А потому вовсе не случайно, когда встретивший у деревни Устимовки 3 января 1826 годаотряд генерала Гейсмара дал залп картечи, вся солдатская ватага разбежалась во все стороны. При этом разъяренные черниговцы сами похватали толкнувших их на мятеж офицеров и, отлупив, передали в руки властям.

Из мемуаров декабриста И. Горбачевского: «Первый картечный выстрел ранил и убил несколько человек. С. Муравьев хотел вызвать стрелков; новый выстрел ранил его в голову; поручик Щепилло и несколько рядовых пали на землю мертвыми. С. Муравьев стоял как бы оглушенный; кровь текла по его лицу; он собрал все силы и хотел сделать нужные распоряжения, но солдаты, видя его окровавленным, поколебались: первый взвод бросил ружья и рассыпался по полю; второй следовал его примеру; прочие, остановись сами собою, кажется, готовились дорого продать свою жизнь. Несколько метких картечных выстрелов переменили сие намерение. Действие их было убийственно: множество солдат умерли в рядах своих товарищей. Кузьмин, Ипполит Муравьев были ранены, Быстрицкий получил сильную контузию, от которой едва мог держаться на ногах. Мужество солдат колебалось: Сухинов, Кузьмин и Соловьев употребляли все усилия к возбуждению в них прежних надежд и бодрости. Последний, желая подать собою пример и одушевить их своей храбростью, показывал явное презрение к жизни, становился под самые картечные выстрелы и звал их вперед, но все было тщетно. Вид убитых и раненых, отсутствие С. Муравьева нанесли решительный удар мужеству восставших черниговцев: они, бросив ружья, побежали в разные стороны. Один эскадрон гусар преследовал рассыпавшихся по полю беглецов, другой окружил офицеров, оставшихся на месте, занимаемом прежде колонною, между ранеными и убитыми. В это самое время Соловьев, увидя недалеко от себя С. Муравьева, идущего тихими шагами к обозу, подбежал к нему, чтобы подать ему помощь. С. Муравьев был в некотором роде помешательства: он не узнавал Соловьева и на все вопросы отвечал:

– Где мой брат, где брат?

Взяв его за руку, Соловьев хотел его вести к офицерам, оставшимся еще на прежнем месте. Но едва он сделал это движение, как Бестужев-Рюмин подошел к ним и, бросясь на шею к С. Муравьеву, начал осыпать его поцелуями и утешениями. Вместе с Бестужевым приблизился к ним один рядовой первой мушкетерской роты. Отчаяние изображалось на его лице, вид Муравьева привел его в исступление, ругательные слова полились из дрожащих от ярости уст его.

– Обманщик! – вскричал он, наконец, – и с сим словом хотел заколоть С. Муравьева штыком. Изумленный таковым покушением, Соловьев закрыл собою Муравьева.

– Оставь нас, спасайся! – закричал он мушкетеру, – или ты дорого заплатишь за свою дерзость.

Сделав несколько шагов назад, солдат прицелился в Соловьева, грозя застрелить его, если он не откроет С. Муравьева. Соловьев схватил на земле лежавшее ружье и сделал наступательное движение, которое заставило опомниться бешеного солдата: он удалился, не сказав ни слова. Когда надежды успеха исчезли, Ипполит Муравьев, раненый, истекая кровью, отошел несколько шагов от рокового места и, почти в то же самое время, когда гусар наскочил на него, он прострелил себе череп и упал мертвый к ногам лошади гусара. По приказанию генерала Гейсмара, гусары окружили офицеров и раненых солдат и отобрали от них оружие. Таким образом, кончилось пагубное для многих восстание Черниговского полка. Около 60 человек и 12 крестьян, находившихся в обозе, были убиты или тяжело ранены».

Любопытно, что на допросе этот солдат показал, что С. Муравьев самым постыдным образом удирал с поля боя, и поэтому за предательство и трусость он хотел его убить. Возмущение солдата можно понять – офицеры непонятно зачем вывели его самого и его товарищей под картечь, а сами дали деру!

После мятежа Черниговский полк был полностью переформирован. 1-я гренадерская рота, как единственная оставшаяся на стороне правительства при мятеже, в полном составе была переведена в гвардию. В ходе русско– турецкой войны черниговцы реабилитировали себя, отличившись во многих сражениях и заслужив почетные знаки на шапках, тогда же реабилитированный полк был за боевые отличия переименован в пехотный фельдмаршала графа Дибича-Забалканского полк. Любопытно, что спустя несколько лет Пушкин планировал создать повесть о мятеже Чернирговского полка, написав даже небольшой пролог о неком прапорщике, едущем «в местечко В.» (Васильков) в мае 1825 года. Этот текст известен как «Записки молодого человека».

Мы уделили достаточно много место мятежу Черниговского полка в силу его близости к Южной армии. А так же в силу того, что там принимали участие масоны Южного общества. При этом отметим, что наряду с вооруженными мятежами в Петербурге (гвардия) и под Киевом (1-я армия), во 2-й армии, несмотря на обилие активных декабристов во главе с их идеологом Песетьлем накакого мятежа так и не произошло. Причиной тому была исключительно грамотная деятельность генерала де Витта! Именно он инициировал арест Пестеля, который полностью порализовал мятежников 2й армии.

Известный историк декабристского движения М.В. Нечкина так описывает обстоятельства ареста несостоявшегося зятя де Витта полковника Павла (Пауля) Пестеля: «Южное общество и соединившееся с ним Славянское общество напряженно ожидали восстания. Южные декабристы узнали о смертельной болезни императора Александра I раньше, чем в Петербурге. Фельдъегери из Таганрога в Варшаву проезжали через южную станцию Умань и сообщили декабристу Волконскому, что император при смерти. Кроме того, южане раньше узнали и о доносах на тайное общество, поданных покойному императору. Было ясно, что в сложившейся обстановке междуцарствия обязательно произойдет выступление тайного общества. По принятому еще ранее решению, первым должен был выступать Петербург. И лишь после сигнала из Петербурга, при известии, что восстание в столице не разбито, а имеет хотя бы первый успех, должны были выступить южные войска. В обстановке междуцарствия Постель и его товарищи напряженно ждали вестей с севера. Но вести не приходили. Было решено, что Постель и Барятинский при первом известии о столичном восстании выедут в Петербург и восстание на юге пойдет под руководством Сергея Муравьева– Апостола. Сведения о доносах заставляли предполагать возможность арестов. Сергей Муравьев-Апостол стоял на той точке зрения, что начало арестов само по себе является сигналом к восстанию. «Если хотя бы один член будет взят, я начинаю дело», – писал Сергей Муравьев-Апостол Пестелю.

Ожидая событий, Постель позаботился о сохранности «Русской Правды»: ее укрыли в местечке Немирове, у майора Мартынова, затем в Кирнасовке, у братьев Бобрищевых-Пушкиных и Заикина. Конституционный проект должен был понадобиться: его, по планам декабристов, надо было публиковать во всеобщее сведение в начале восстания, и поэтому надо было сохранить его любой ценой.

В этот напряженный момент «Русскую Правду» приходилось не только скрывать от правительства, но и беречь от представителей правого течения.

Охладевший к обществу Юшневский настойчиво требовал уничтожения «Русской Правды». «Я важную вещь имею вам сообщить, – говорил спешно прискакавший от него в Кирнасовку доктор Вольф, – скорее велите сжечь бумаги Пестеля» 1) Но Бобрищевы-Пушкины решили, что «крайней опасности еще нет» 2) и отказались уничтожить рукопись; однако для успокоения Юшневского и его сторонников распустили слух, что уже сожгли «Русскую Правду». Ночью они зарыли её недалеко от Кирнасовки «под берег придорожной канавы». Она была вырыта лишь в 1826 – г. во время следствия над декабристами.

Но весть о столичном восстании все не приходила. Напряженность ожидания возрастала. И именно в этот момент в жизни Южного тайного общества произошло неожиданное событие, подорвавшее его планы. Начальство вытребовало Пестеля из Линцов в Тульчин, где находился штаб II армии. Хотя приказ предписывал явку в Тульчин всем полковым командирам. Постель и друг его Лорер, не покидавший его в те дни, чувствовали что-то недоброе. «Чуя приближающуюся грозу, но не быв уверены совершенно в нашей гибели, мы долго доискивались в этот вечер какой-нибудь задней мысли, дурно скрытого намека в приказе по корпусу, но ничего не нашли особенного, разве то, что имя Пестеля было повторено в нем 3 раза», – пишет в своих «Записках» декабрист Лорер. Постель решил не ехать и сказал бригадному командиру: «Я не еду, я болен… Скажите Киселеву, что я очень нездоров и не могу явиться» (Пестель действительно был нездоров в тот момент). В эту тревожную ночь на 13 декабря Пестель то принимал, то вновь отбрасывал какое-то решение. В нем шла глухая внутренняя борьба. Только Лорер ушел от Пестеля, узнав о его решении не ехать в Тульчин, как к нему спешно – уже ночью – прибежал «пестелев человек» с известием, что полковник опять передумал и в Тульчин едет. «Не постигая таких быстрых перемен, я наскоро оделся и побежал к полковнику… Он был уже одет по-дорожному, и коляска его стояла у крыльца… «Я еду… Что будет, то будет», – встретил он меня…» Решив ехать, Пестель взял с собой яд. В протоколе следственного комитета записано: «Яд взял он с собой для того, чтобы, приняв оный, спасти себя насильственной смертью от пытки, которой опасался». Видимо, Пестель обдумывал вопрос о сигнале к восстанию. Отказ ехать в Тульчин был бы открытым вызовом штабу, был бы равносилен даче сигнала. Но было еще рано. Во-первых, предположения об аресте могли оказаться неосновательными. Во-вторых, вестей из Петербурга еще не приходило. Пестель предупредил Лорера, что, может быть, пришлет ему с дороги записку, и попрощался с ним. «…Мы обнялись, я проводил его до коляски и, встревоженный, возвратился в комнату… Свечи еще горели… Кругом была мертвая тишина. Только гул колес отъехавшего экипажа дрожал в воздухе»

13 декабря при въезде на Тульчинскую заставу Пестелю передали приказ дежурного генерала II армии Байкова немедленно явиться к нему. Пестель повиновался. Байков объявил его арестованным и поместил у себя на квартире, приставив караул. По случаю болезни к нему допустили доктора Шлегеля – члена тайного, общества. На квартире Байкова виделся с ним и Волконский. «Не падайте духом», – сказал он Пестелю по-французски (Байков не понимал французского языка). «Будь спокоен, я ни в чем не сознаюсь, хотя бы в кусочки меня изорвали, – спасайте только «Русскую Правду», – отвечал ему Пестель». Пестеля не сразу отвезли в Петербург, он оставался на юге под арестом до 26 декабря —14 дней. Все это время на вопросы следствия он отвечал полным отрицанием, утверждая свою непричастность к какому бы то ни было тайному обществу». Затем, однако, Пестель передумал и сдал всех своих подельников. Степенью его предательства до сих пор поражаются даже истовые поборники декабризма, стараясь приписать Пестелю «возвышенные» порывы души и «особую» дворянскую честность. Впрочем, масону Паулю это не помогло, и его ждала вполне заслуженная виселица.

Историк декабризма М.В. Нечкина задает себе полемический вопрос: «Почему Пестель не отдал приказа о начале выступления? Он мог это сделать». И тут же сама отвечает на него: «На этот вопрос ответить трудно. Правдоподобнее всего такой ответ: сначала он не отдал приказа о восстании, потому что ждал вести о начале восстания в Петербурге. Лишь 23 декабря Пестель, уже, будучи под арестом, узнал о восстании 14 декабря. Но это была весть не о начале восстания, а о поражении восстания. Пестель всегда считал, что восстание на юге не имеет самостоятельного значения. Оно было нужно только для поддержки восстания в столице. Брать в руки власть можно только в Петербурге. Восстания на местах имели, по его мнению, значение лишь как поддержка восстания в центре. Но поддерживать было уже нечего. Восстание было разгромлено. Планы рухнули. Видимо, именно поэтому Пестель так и не отдал приказа о выступлении. Конечно, ему нужна была весть не просто о победившем восстании, а хотя бы о начавшемся и продолжающемся, еще не побежденном восстании. Но крах восстания был для него ясен. 26 декабря Пестеля увезли в Петербург». На самом деле Пестель ничего не мог сделать только потому, что к декабрю 1825 года был уже полностью разоблачен де Виттом и прекрасно понимал, что каждый его шаг полностью контролируется.

Участники вооруженного мятежа понесли поразительно мягкое наказание. Приговор суда был сильно смягчен Николаем Первым. Только пять главарей приговоренных к четвертованию, были повешены. Всем остальным присужденным к смертной казни, она была заменена каторгой и пожизненным поселением. Наказание понесли, разумеется, только сами мятежники. Никто из членов семей декабристов не был наказан. Родственники мятежников были оставлены в тех же должностях, что и до восстания. Дети декабристов, находившихся на каторге и поселении, занимали высокие посты в государстве, некоторые из них находились при дворе.

Историк Б. Башилов справедливо отмечает: «Казнь декабристов всегда выставлялась революционной пропагандой как незаконная и жестокая расправа Императора Николая Первого над милыми образованными людьми, желавших блага Родине, угнетаемой суровым тираном. Все это, конечно, такая нелепая чушь, которую стыдно даже повторять. Декабристы, в большинстве военные, совершили тягчайшее преступление, которое может только совершить военный. Они подняли вооруженное восстание против законного правительства своей страны. Они нарушили гражданскую и воинскую присягу. При всем своем фантазерстве декабристы знали, на что они идут, и изображать их невинными агнцами, нет никакого основания. Во времена декабристов во всех без исключения странах Европы еще хорошо помнивших безумства революционной черни, во время французской революции и в эпоху наполеоновских войн, сурово расправлялись с бунтовщиками. Декабристы, конечно, были государственными преступниками и с ними поступили так, как и должны были поступить согласно существующих законов. Тем не менее, в сознании целого ряда поколений, казнь декабристов воспринималась, как жесточайшая расправа, которая будто бы могла произойти только в драконовское царствование Николая Первого.

Некоторые из декабристов показали во время следствия, что они рассчитывали на поддержку заговора членами Государственного Совета Сперанского, адмирала Мордвинова, сенаторов Баранова, Столыпина, Муравьева-Апостола, генерала Ермолова.

Но секретное расследование о причастности этих лиц к заговору не дало никаких результатов, так как его вел масон Боровиков, член ложи “Избранного Михаила”. Он постарался дать, конечно, благоприятное заключение обо всех подозреваемых. Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского. В состав верховного уголовного суда, кроме других масонов, входил и масон Сперанский, принимавший активное участие в следствии.

Граф Толь в книге “Масонское действо” высказывает догадку, похожую на истину, что масоны – участники суда старались так вести следствие, чтобы не дать обнаружить главных вождей заговора, и подвергнуть наказанию руководителей восстания, не сумевших выполнить порученное им задание.

“Павел Пестель, – указывает граф Толь, – ставленник высшей масонской иерархии, не сумел или не захотел, – мечтая для себя самого о венце и бармах Мономаха, – исполнить в точности данные ему приказания. Много наобещал, но ничего не сделал. Благодаря этому он подлежал высшей каре, не следует забывать, что он был “шотландским мастером”, что при посвящении в эту высокую тайную степень, у посвященного отнималось всякое оружие, и объяснение гласило, что в случае виновности от масона отнимаются все способы защиты”.

Алексеи Петрович Ермолов Художник Дж. Доу

“Следственная комиссия, – пишет по этому поводу писатель-историк М. Алданов, – вопроса по-настоящему не разрешила. Не разрешила его и история. Многое здесь остается неясным.

Через тридцать лет после событий декабря 1825 года уже состарившийся Батенков, бывший некогда лично близким к Сперанскому, отвечая на вопросы профессора Пахмана, писал ему: “Биография Сперанского соединяется со множеством других биографий… об иных вовсе говорить нельзя, а есть и такого много, что правда не может быть обнаружена”.

Один из иностранных дипломатов Сен-Приест писал, что подавив восстание декабристов, Николай спас не только Россию, но и Европу, еще не изжившую страшные последствия французской революции. “Революция здесь была бы ужасна. Вопрос не в замене одного Императора другим, но переворот всего социального строя, от которого вся Европа покрылась бы развалинами”. Честно говря, черт бы с ней с Европой! А вот Россию при таком раскладе дел жалко…

Ну а как отнеслись современники к мятежникам-масонам? Поэт Ф. Тютчев писал о них исчерпывающен:

 
…Народ, чуждаясь вероломства,
Забудет ваши имена…
 

Историк Н. Карамзина: “Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Бог спас нас 14 декабря от великой беды. Это стоило нашествия французов”. Жуковский, прямо назвать декабристов “сволочью”. Чрезвычайно интересна оценка декабристов, сделанная Достоевским. Называя декабристов бунтующими барами, Достоевскийписал: «Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ, но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул бы голову”. Даже такой откровенный мерзавец и русофоб, как Герцен, в своей статье “Русский заговор”, признавал: “Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярными”.

Крестьяне, кстати, тоже не думали о мятеже ничего хорошего. Историк М. Цейтлин пишет, «что это дворяне помещики бунтовали против батюшки Царя, потому что он хочет дать им свободу». И крестьяне не ошибались, ибо все обстояло действительно так!

Что касается А. Пушкина, то он уже через два месяца после мятежа писал Дельвигу: «.. Никогда не проповедовал ни возмущения, ни революции» и желал бы «искренне и честно помириться с правительством». Совершенно не случайно именно в это же время Пушкин принимается за написание своей знаменитой поэмы "Полтава", которая была окончена в 1828 году. Эта поэма и сегодня вызывает среди пушкинистов немало догадок и, казалось бы, самых неожиданных версий. Так, согласно исследователю жизни и творчества поэта Щеголеву в "Полтаве" Пушкин весьма прозрачно зашифровал события 1825 года. Если дело обстояло действительно так, то из этого следует, что к 1828 году позиция Пушкина была уже не продекабристской, а, наоборот, антидекабристской, ибо весь дух поэмы проникнута идеей победы русского царя над своими внешними и внутренними врагами. Согласно гипотезы Щеголева, под Петром Первым Пушкин подразумевал Николая Первого, под верным Кочубеем – прославленного ветерана 1812 года генерала Н. Н. Раевского, под Марией, дочерью Кочубея и женой Мазепы – дочь Раевского Марию (в замужестве Волконскую), а под самим Мазепой – одного из руководителей заговора декабристов князя С. Г. Волконского, мужа Марии Раевской. Что касается последнего прообраза персонажа поэмы, то, учитывая предательское поведение Волконского по отношению к своим же соратникам во время следствия и почти столь большую разницу в возрасте со своей женой, как была и у Мазепы с дочерью Кочубея, то схожесть с коварным украинским гетманом весьма большая.

Однако в поэме Пушкина присутствует и еще один герой. Это тайно влюбленный в кочубеевскую Марию казак, который примчался к Петру Первому с известием о предательстве Мазепы, оберегая в пути "пуще глаза" свою шапку.

 
…Затем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру…
 

Кто-то увидел в образе казака агента Шервуда, иные Майбороду и даже Бошняка, что явно не соответствует значительности героев поэмы. Кто-то предположил даже, что в образе казака Пушкин вывел самого себя, что тоже явно абсурдно. Единственным реальным прообразом лихого казака, который, пренебрегая смертельной опасностью, стремиться известить государя о смертельной опасности заговора мог быть только Иван де Витт. Вспомним, что генерал-лейтенант был прекрасным кавалеристом и командовал поселенным кавалерийским корпусом, который по своей сути являлся чисто казачьим. Что же касается влюбленности казака в дочь Кочубея Марию, то можем ли мы исключать, что подобные чувства испытывал к дочери Раевского в свое время и де Витт? Кроме этого в романе казачка с Марией, вполне могли найти отражения и отношения де Витта с Собаньской, в курсе которых был Пушкин.

А потому, если гипотеза пушкиниста Щеголева действительно имеет место, то мы вправе предположить, что "Полтава" явилась со стороны поэта не только шагом навстречу новому императору, но и шагом навстречу де Витту. И тому, и другому Пушкин дал понять о своей полной лояльности к существующей власти.

Этот сигнал был далеко не случаен, если вспомнить о той роли, которую сыграл в судьбе поэта де Витт, пославший в Псковскую губернию за сбором информации о поведении Пушкина, заранее проинструктированного Бошняка, и императора Николая, получившего доклад де Витта, что Пушкин никакой опасности не представляет, и на основании этого доклада простившего поэта.

После мятежа масонов– декабристов Николаю I были представлены ряд соображений по недопущению впредь подобных выступлений. Среди них записка «О народном просвещении в России» (автор – попечитель Харьковского учебного округа А. А. Перовский); «Исследование коренных причин происшедшим заговорам и бунтам против престола и царства» (автор – тайный советник Арсеньев), донесение «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного» (автор – Ф. Ф. Булгарин). Аналогичное задание получил, кстати, и А. С. Пушкин. Не остался в стороне от этого дела и де Витт. Его перу принадлежит «Записка о недостатках нынешнего воспитания российского дворянства и средствах обратить оное совершенно на пользу императорской военной и гражданской службы».

Новый император с большим вниманием ознакомился со всеми поданными ему записками, Впоследствии многие из предложенного в них было им учтено при организации обучения и воспитания молодых дворян. Так в ответном письме к Пушкину от 23 декабря 1826 года граф Бенкендорф писал: «… государь император с удовольствием изволил читать рассуждения ваши о народном воспитании», но «при сем заметить изволил, что принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительно основанием совершенства, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание».

В августе 1826 года де Витт был награжден орденом Святого Александра Невского с алмазами «за труды по вверенным военным поселениям и за доставление значительной выгоды устройством 3-й кирасирской дивизии, равно как и за отличное исполнение возложенных императором Александром I особенных поручений». Под особыми поручениями подразумевалась деятельность генерала по разоблачению масонского заговора в армии.