Текст книги "Тайный сыск генерала де Витта"

Тайный орден княгини Голицыной

Генералу де Витту вообще на протяжении всей его насыщенной событиями жизни везло на встречи с необычными и порой весьма странными людьми. Говорят, что случайность – это не познанная закономерность.

Применительно к нашему герою из этого можно сделать вывод, что даже в те моменты жизни, когда он даже совершенно не помышлял о наблюдении за подозрительными для спокойствия России лицами, эти самые лица буквально сами находили его.

Казалось бы, что может быть спокойнее, чем отдых в перерывах между службой на южном берегу Крыма в любимой им Ореанде. Там можно любоваться видом крымской яйлы и Черным морем, дышать целебным воздухом и проводить время в приятных беседах с милыми соседями.

С одной стороны имение де Витта располагавшееся вблизи лучших по красоте мест – отвесной скалы Хаила-Каяла. граничило с имением фельдмаршала Дибича, его старым боевым соратником. Увы, в 1831 году Дибича не стало. С другим же соседством де Витту не столь повезло. Непосредственной его соседкой по роковому стечению обстоятельств оказалась княгиня Анна Сергеевна Голицына, личность столь неординарная, что на ней следует остановиться подробнее, тем более, что и к жизни нашего героя она имела самое непосредственное отношение.

В журнале “Русский архив” за 1913 год были напечатаны очень любопытные “Воспоминания Каролины Карловны Эшлиман”, записанные неким В. Кашкаровым. Воспоминания эти содержат много любопытной информации о непростых отношениях де Витта и Собаньской в 1836–1837 годах и участии в этой семейной драме княгини Голицыной.

Сама Каролина Эшлиман была дочерью архитектора, который “по объявлению вызвался сопровождать испанского графа Ошандо де ла Банда в Крым, в Кореиз” к княгине А. С. Голицыной. После приезда в Крым Карл Эшлиман был автором нескольких второстепенных построек в Алупке, а впоследствии был принят М. С. Воронцовым в должность “казенного архитектора Южного берега Крыма”. Он пользовался особым доверием наместника, который, если судить по мемуарам его дочери, “не стеснялся посвящать его в свои самые интимные дела”. Впрочем, возможно это обычное преувеличение дочери, пишущей о своем отце.

Княгиня Анна Сергеевна Голицына (в девичестве Всеволожская) была родной сестрой известного представителя “золотой молодежи” начала Х1Х века Н. С. Всеволжского. В достаточно молодом возрасте она вышла замуж за камергера, и адъютанта великого князя Константина Павловича – князя Ивана Александровича Голицына. Партия была весьма выгодная, а муж вполне порядочным человеком и признанным красавцем. Увы, семейная жизнь у супругов не сложилась с самого первого дня. Даже свадьба их была в высшей степени странной. Из воспоминаний очевидца: «Во время венчания «эта очень странная женщина (Анна Голицына – В.Ш.)… держала в руках портфель, наполненный деньгами». По окончании обряда вручила его супругу со словами: «Здесь, князь, половина моего приданого, вы возьмете это себе, а засим – позвольте с вами проститься и пожелать вам всего наилучшего: каждый из нас пойдет своей дорогой. И вы, и я сохраним полную свободу действий». Князь немедленно уехал…»

На этом, собственно говоря, семейная жизнь Голицыной и закончилась. С этого момента до самой своей смерти она избегала близкого общения с мужчинами. При этом имеется много свидетельств, что Голицына не стесняла себя, ведя “крайне оригинальный и свободный образ жизни” в своем имении в Кореизе. Одеваясь по-мужски, “в длинный сюртук и суконные панталоны”, не расставалась с плетью, “которою собственноручно расправлялась со своими подвластными и даже окрестными татарами. Не только они, но исправники, заседатели и прочие трепетали перед деспотичной женщиной. Ездила верхом по-мужски, подписывалась в письмах La vieille des monts, что остряки переводили La vieille demon…” Любила также грозное имя «La vieille du rocher» (княгиня Горная).

Княгиня Голицына, писала Эшлиман, «вообще отрицала брачное сожительство между людьми»; способствовала разрыву проживавшей в Крыму английской четы Беркгеймов (дочери уже известной нам международной аферистки Крюденер и ее мужа).

Она “собственноручно на конюшне жестоко порола плеткою своих провинившихся крепостных”. Одна из воспитанниц «умерла чахоткою, надорвав горло чтением княгине книг»; другую, соблазнив приданым – имением “Ай-Тодор”, выдала замуж за управляющего этим имением Мейера, имение же затем продала князю Воронцову за 100 тысяч.

Но при этом в гостиной у княгини Голицыной всегда лежало «Евангелие», и каждого приходившего к ней княгиня заставляла прочитывать главу из Святого Писания». Составила и выпустила в 1824 году в Санкт-Петербурге «собственного сочинения справочный указатель по Новому Завету на французском языке». Густав Олизар свидетельствовал: «В доме Голицыной…царила какая-то «таинственная аморальность», цинизм доносительства и предательства сочетался с религиозным ханжеством и мистическими бреднями…загадочным было пребывание Циммермана, какие-то блуждавшие сироты…»

Из воспоминаний компаньонки княгини Марии Сударева: «Прежде всего, хочу заметить, что в пору своей жизни в Кореизе одевалась княгиня Голицына исключительно по-мужски, в длинный черный сюртук и черные же суконные панталоны. А еще Анна Сергеевна никогда не расставалась со своею плетью, коею она собственноручно расправлялась со своими и даже с окрестными татарами. Но помимо последних, пред деспотическою старухою страшно трепетали даже исправники, заседатели и прочие представители местной власти, вообще-то вполне самовластные, но Голицыной явно побаивавшиеся.

Ничтоже сумняшеся Анна Сергеевна пристреливала и отправляла на свою кухню скотину, принадлежавшую ее соседям. От многочисленных аборигенов не раз поступали на княгиню жалобы Таврическому губернатору Казначееву, и тот как-то попробовал ее урезонить. Однако Анна Сергеевна без околичностей заявила губернатору: "Ты – дурак!" И сказано это было, между прочим, при многочисленных свидетелях. Говорят, Казначеев чуть не зарыдал и с той поры боялся даже подступиться к ее сиятельству. Но при всей этой неизменной воинственности, в гостиной у княгини Голицыной неизменно лежало Евангелие, и каждого приходящего к ней в дом Анна Сергеевна буквально заставляла прочитывать хотя бы главу из Святого писания. Думаю, что ежели бы кто не согласился, – запросто пошла бы в ход плеть, первейшая подруга воинственной княгини. Но до этого не доходило – Анне Сергеевне никто не решался отказывать».

В те годы ходили слухи, что княгиня Анна Голицына имела не традиционную сексуальную ориентацию, причем с явными садистскими наклонностями. И хотя прямых доказательств этому обнаружено не было, но косвенных, однако, имелось немало. Характеризуют Голицыну и как чуть ли первую феминистку России, всей своей жизнью старавшейся доказать никчемность мужчин и божественную суть женщин. Думается, что истина, наверное, все же где-то посредине.

При своем весьма отрицательном отношении к мужчинам, вообще, и при неравнодушии к красивым женщинам, не трудно предположить, что Голицына сделала все от нее возможное, для того чтобы де Витт расстался со своей супругой. Подробностей этой интриги мы, наверное, уже никогда не узнаем, но то, что она имела место, у автора никаких сомнений нет.

Отметим, что княгиню А. С. Голицыну по Петербургу прекрасно знал и Пушкин, который относился к ней весьма иронично. По крайней мере, сохранилось его письмо от 7 мая 1821 года из Кишинева и от 1 декабря 1823 года и 14 июля 1824 года из Одессы А. И. Тургеневу в Петербург: «…а вдали камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии», «…но что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына? возможно ли, чтоб я еще жалел о вашем Петербурге», «целую руку…княгине Голицыной constitutionnelle ou anticonstitutionnelle, mais toujours adorable comme la liberte (конституционалистке или антиконституционалистке, но всегда обожаемой, как свобода)».

Будучи натурой деятельной, Голицына не ограничивала рамки своей деятельности убийством татарских коров, поркой дворни и организацией разводов соседских семей. Амбиции ее были значительно выше. Возомнив себя новым мессией в женском обличии, она усердно взялась за учреждение своей собственной религии. В создании нового учения приняла самое активное участие и приживалка княгини мадам Крюденер, так же помешанная на создании некой новой всемирной универсальной вере.

У себя в имении княгиня Голицына создала целую колонию, преимущественно из иностранцев и женщин, исповедовавших придуманную ею религию. При этом все члены колонии жили (причем жили весьма не плохо!) за счет княгини-мессии. Ежедневно члены колонии собирались на занятия по усвоению азов нового голицынского вероучения. Перед ними выступала как сама мессия, так и ее интимная подруга международная авантюристка мадам Крюденер. Обе дамы взяли на себя миссию духовных учителей и трактователей собственных законов бытия из «особого учения мадам Крюденер». Само учение представляло собой некую невероятную смесь мистики и язычества с осколками христианства, слегка сдобренную модными либеральными идеями. При этом, как утверждают современники, многие члены этой колонии-секты были откровенными приживалами, и им неплохо жилось за счет одержимой собственным учением княгини. Как таковая колония сформировалась в 1824 году. Насчитывала она до двух-трех десятков человек, многие из которых ранее имели весьма серьезные проблемы не только в религиозных, но и уголовных делах у себя на родине. Надо ли говорить, что тот же де Витт был не слишком рад такому веселому соседству. Зная же профессионализм графа-разведчика, можно смело утверждать, что де Витт, в скором времени, изучил всех членов соседствующей с ним колонии на предмет их опасности для России.

Возможно, что интрига Голицыной против де Витта и способствованию его разрыву с Собаньской было ее ответом на внимание генерала-разведчика на деятельность ее секты. Возможно, что Голицына имела какие-то виды на Собаньскую, как на своего нового адепта, а де Витт удержал жену от вступления в сатанинский орден, за что и был наказан княжной разводом. А темных личностей (причем мирового уровня!) возле Голицыной крутилось в ту пору немало.

Чего стоила, к примеру, баронесса Крюденер, всю жизнь занимавшаяся тайными политическими интригами. Именно Крюденер с подачи британского правительства выступила посредником в переговорах с Екатериной Второй о заселении Крыма английскими каторжниками. Можно только представить, как изменился бы ход мировой истории, сели бы далеко идущее предложение баронессы было принято. А таких интриг за свою бурную жизнь на счету Крюденер было немало.

Помимо международной авантюристки Крюденер, которая являлась главной помощницей княгини в делах голицынской колонии, подле княгини обитала и еще одна весьма загадочная дама. По определению жившего в ту пору в Крыму помещика Г. Олизара «еще одна из голицынской стаи». Тот же Олизар, по свидетельству С. С. Ланда, вспоминал: «…Совсем недавно при ней находилась и там же умерла неизвестная старая француженка, вся зашитая в шкуру, якобы была знаменитой госпожой Ламотт». Согласитесь определение «вся зашитая в шкуру» весьма странное, но, как оказывается, не случайное. Соседка княгини К. К. Эшлиман, отмечает, что к княгине Голицыной съезжались «многочисленные друзья, в их числе было много иностранцев. Между прочим, у нее долго гостила графиня Ламотт, сыгравшая такую позорную роль в известной истории с ожерельем несчастной французской королевы Марии-Антуанетты».

Еще одно свидетельство уже знакомого нам мемуариста Ф. Ф. Вигеля, который, упомянув о смерти баронессы Крюденер в 1824 году, пишет: «За нею скоро последовала привезенная Голицыной одна примечательная француженка. Она никогда не снимала лосиной фуфайки (вот откуда фраза «зашитая в кожу»! – В.Ш.), которую носила на теле, и требовала, чтобы в ней и похоронили ее. Ее не послушались, и, оказалось, по розыскам, что это жившая долго в Петербурге под именем графини Гашет, сеченая и клейменая Ламотт, столь известная до революции, которая играла главную роль в позорном процессе о королевском ожерелье».

Воспоминания баронессы М. А. Боде так же подтверждают, что, действительно, в доме Голицыной жила «графиня де Гаше (de Gachet), рожденная Валуа, в первом замужестве – графиня де ла Мотт (de la Motte), героиня нашумевшей в свое время скандальной истории с ожерельем королевы. М. А. Боде рассказывает о стройной седой старушке среднего роста, носящей «бархатный берет с перьями», с лицом умным, но не кротким, с «живыми блестящими глазами», бойкой и увлекательной речью – «изящным французским языком». При этом она была «со своими спутниками насмешлива и резка, а с некоторыми бедными француженками своей свиты, которые раболепно прислуживали ей, повелительна и надменна без всякой деликатности». Постоянны были обмолвки, таинственные намеки «о графе Калиостро, о разных личностях двора Людовика XVI, как о людях своего знакомого кружка». Де Гоше, якобы, собиралась купить у отца Боде сад с развалинами старого здания, но не сошлась в цене.

Боде также свидетельствует о категорическом запрете Гаше не трогать ее тело после смерти: «…Велела похоронить себя, как была; говорила, что тело ее потребуют и увезут, что много будет споров и раздоров при ее погребении”. Однако старая армянка – ее служанка, “обмывая ее после кончины…заметила на спине ее два пятна, очевидно выжженные железом”. Не эта ли история послужила впоследствии прообразом Александру Дюма для описания одной из самых эффектных сцен в его романе «Три мушкетера» – сцены казни Миледи, когда палач, сорвав с нее рубашку, обнаружил на плече выжженную лилию – знак королевской преступницы?

После похорон таинственной француженки (а хоронили ее русский православный и армяно-арианский священники), как пишут современники, «слух о королевском клейме дошел до Петербурга, от Бенкендорфа прибыл курьер «с требованием ее запертого ларчика, который был немедленно отправлен в Петербург». Могила и «надгробный камень не тронут доныне», т. е. специального обследования тела не проводилось. Однако, скорее всего, дело здесь было вовсе не в слухе, а в информации от де Витта, который, разумеется, давным-давно держал на заметке «зашитую в кожу» француженку, которая сыграла в свое время далеко не последнюю роль в начале французской революции, знавшую немало европейских политических тайн и сама состоявшая (или ранее состоявшая) в неких тайных сообществах. Поэтому вполне закономерно, что сразу же после смерти столь необычной колонистки граф проинформировал своего друга Бенкендорфа о документах, которые могли бы оказаться полезными для российских секретных служб.

Из обнаруженных в ларчике документов, пишет Боде, оказалось, что старая француженка действительно была графиней Ламотт-Валуа, родившаяся в 1756 году. Имя же де Гаше она получила от эмигранта, за которого вышла замуж где-то в Италии или Англии. Оттуда авантюристка, стараясь не привлекать к себе внимания, тайком перебралась в Петербург, где в 1812 году приняла русское подданство. Есть мнение, что она в свое время встречалась с императрицей Елизаветой Алексеевной и императором Александром I, причем открылась в своей тайне только последнему, и Александр, будучи джентльменом, якобы, обещал ей сохранить тайну и свою защиту.

Из записок Храповицкого: «По поводу воспоминаний баронессы Боде узнаем, что графиня де ла Мотт – женщина развратная, по отцу своему Сен– Рени происходившая от одного из незаконных сыновей короля Генриха II Валуа”, действительно присвоила и продала в Англию “бриллиантовое ожерелье редкой красоты, ценою почти в 2 миллиона ливров”, которое изготовили “около 1784 года придворные ювелиры” для Марии-Антуанетты. В биографиях Ламотт указывается, что она будто бы “умерла в Англии в 1791 году, бросившись из окошка после ночной оргии”.

Заметки Храповицкого свидетельствуют, что Александр Дюма в своем романе “Ожерелье королевы”, написанном в 1848 году, достаточно точно воспроизвел детали интриги. “Враги королевской власти, – пишет в заключение Храповицкий, – зная твердый характер Марии-Антуанетты, обрадовались случаю набросить тень на ее честное имя. Судебные прения клонились не столько к обличению преступников, как служили поводом к разным оскорбительным для власти намекам”. Храповицкий также иронизирует, вспоминая, что англичане при участии той же аферистки баронессы Крюдинер еще в эпоху Екатерины Второй просили у нас Крым для использования его для ссылок, вроде Мыса Доброй Надежды, “благо оно поближе”; о словах мудрой Екатерины по поводу возможных колонистов Южной России: «Cest un tas de canailles!» (Это – куча каналий!).

Сегодня хорошо известно, что история с ожерельем королевы была очень умело использована противникам и королевской власти для ее дискредитации. Примерно так же в преддверии 1917 года были использованы для дискредитации царской власти в России скандалы, связанные с Григорием Распутиным. Сегодня историки не без основания считают, что если бы не было громкого процесса, связанного с аферой графини Ламотт– Валуа, которая окончательно оттолкнула французов от королевы и короля (хотя те были на самом деле абсолютно ни в чем не виноваты!), то революции во Франции могло вообще и не быть, а, следовательно, могло не быть того ужасного террора, который залил кровью всю страну.

Весьма любопытно, что у Каролины в Ореанде часто гостила ее тетка графиня Розалия Ржевусская. Графиня была дочерью княгини Любомирской, гильотинированной на Гревской площади в Париже вместе с королевой Марией-Антуанеттой, той самой которую столь изощренно дискредитировала Ламотт. Вместе с матерью, будучи еще девочкой, Розалия Ржевуская провела несколько месяцев в якобинской тюрьме, запомнив этот ужас до конца своих дней. Очевидно, что автограф Марии-Антуанетты, украшавший знаменитую коллекцию автографов Каролины Собаньской, урожденной Ржевусской, достался ей именно от тетки Розалии. Однако для нас было бы интересно другое: знала ли едва не попавшая на гильотину графиня, что рядом с ней под крымским небом обитает одна из главных виновниц смерти ее матери и, если знала, то, как на это реагировала?

Что касается баронессы Боде, то она заканчивает свой рассказ о таинственной француженке так: “Участь этой женщины покрыта непроницаемою завесою; она исчезла, как исчезло знаменитое искусительное ожерелье, причина ее падения, одна из причин смерти несчастной королевы Марии-Антуанетты. Писатели долго будут говорить о Жанне Валуа, и никто не догадается искать на безвестном кладбище Старо-Крымской церкви ее одинокой могилы!”

Из воспоминаний компаньонки княгини Голицыной компаньонка последней Марияи Сударевой: «Сию графиню де Гаше я прекраснейшим образом помню – необыкновенно живая и задиристая была старушонка. И весьма боевая, даже лихая, пожалуй, чуть ли не бешеная, не смотря на свой преклонный возраст. Ходила в мужском костюме и не расставалась с пистолетами. Дружила с контрабандистами, которые не раз захаживали по делам в ее одинокий домик в Артеке, у Аюдага. И умерла по-особому, по– мужски: говорят, она разбилась, не удержавшись в седле на одной из горных тропок.

После смерти ее доподлинно выяснилось, что, и в самом деле, являлась она вовсе не графинею де Гаше де Круа, а печально знаменитою во французской истории графинею Жанной де ла Мотт, той самою графинею де ла Мотт, что украла королевское ожерелье, была судима, высечена и клеймена на Гревской площади и была именно тем существом, которое во многом и погубило репутацию несчастной страдалицы – королевы Марии Антуанетты. Ясное дело: феерическая история дерзкой авантюристки графини де ла Мотт (скандальный уголовный процесс, суд, смелое бегство из тюрьмы, инсценировка самоубийства, новое исчезновение, появление в Крыму) не могла не привлекать Каролину.

Анна Сергеевна не только поведала Каролине Собаньской массу бесценных подробностей о графине Гаше де Круа (по первому браку графине де ла Мотт, урожденной де Валуа), но и показала еще оставшиеся ей от графини и хранившееся теперь у нее в тайном шкапчике весьма ценные бумаги, непосредственно касающиеся до этого громкого, но таинственного дела. И две связки бумаг княгиня даже дала Каролине на память – дар поистине бесценный. Знаю все это в точности, ибо слышала от самой княгини Голицыной, поведавшей нам обо всем потом, уже после отъезда Каролины из Кореиза».

Что касается самой княгини Голицыной, то, как мы уже говорили выше, она весьма отрицательно относилась к своему соседу де Витту. Основания у старой княгини для этого имелись. Современники знавшие княгиню в преклонных летах, писали о ней, исключительно как о мужеподобной старухе, собиравшей вокруг себя мистически настроенных одиноких женщин. Разумеется, что «мужеподобная старуха» догадывалась о повышенном интересе генерала к членам ее колонии, и это ей очень не нравилось.

В августе 1837 года Голицына неожиданно в спешке увезла из Кореиза Юлию Беркгейм (которая, по некоторым сведениям, являлась любовницей княгини), якобы, в Вену для лечения, и не возвращалась оттуда до ноября. По отзыву современников отъезд Голицыной скорее напоминал бегство. Что касается Юлии Беркгейм, то она в Крым не вернулась более уже никогда.

Буквально через месяц после бегства Голицыной в сентябре того же 1837 года император Николай I с супругой, сыном-наследником Александром и дочерью Марией посетили Крым, где заехали в Ореанду с ночевкой к де Витту. Соседнее же поместье в Кореизе было в этот момент совершенно пусто. Там не было ни Голицыной, ни ее таинственных колонистов. Как писал крымский землевладелец С. А. Юрьевич своей жене: «Хозяйка в отсутствии. Говорят, нарочно выехала за границу – видно, совесть не чиста». Причин для нечистой совести было, очевидно, действительно много. Недаром и Беркгейм, оставив Крым, по словам того же Юрьевича, «стала вести самый загадочный образ жизни, скитаясь по всевозможным уголкам России, прекратив всякие знакомства и избегая встретить кого-либо из прежнего, брошенного ею мира. Имея виноградник в Крыму, она давала иногда о себе знать, но по большей части ее разыскивали при помощи всех возможных полиций».

Но почему обе таинственные дамы так резво бежали из Крыма перед самым приездом императора в гости к де Витту? Почему дочь знаменитой аферистки-шпионки больше никогда не посмела вернуться в благодатный Крым? Думается, это произошло не без участия де Витта, который, скорее всего, представил Голицыной доказательства ее антигосударственной деятельности и поставил условие – самороспуск ее секты или доклад императору с последующим осуждением на каторгу, а в строгости Николая сомневаться не приходилось. При всей своей экзальтированности Голицына все же сумела сделать правильный выбор и почта за лучшее бежать в Вену, чем отправиться по этапу в Сибирь.

Такому опытному профессионалу разведчику, как де Витт, думается, не стоило особого труда выяснить, что среди двух десятков квартирантов Голицыной обитают и весьма подозрительные личности, собирающие определенную информацию о России. Что такие личности были в окружении Голицыной, я не на миг не сомневаюсь, редка какая бы разведка не воспользовалась бы столь удобной возможностью внедрении своих агентов в круги высшего света под личиной поборников новой элитарной секты. А потому внезапный для современников самороспуск «голицынской стаи» думается, следует также записать в актив де Витту. Это был на самом деле поистине гениальный ход. Для уничтожения шпионской сети на этот раз генералу не понадобилось ни арестов, ни судебных процессов, и связанных с этим международных скандалов, которые в тот момент были Николаю Первому абсолютно ни к чему. Все решилось, как бы само собой. Император приехал к де Витту и «стая» разбежалась…

Что касается Юлии Беркгейм, то у нее были, видимо, весьма веские основания бежать как можно дальше от де Витта и больше не попадаться ему на глаза. По всей видимости, именно мадам Беркгейм и была замешана в неких антироссийских делах. К тому же напомним, что де Витт был хорошо знаком со шпионской деятельностью еще ее матери на Венском конгрессе, а, кроме того, видимо, немало знал о делах самой Юлии.

Что касается княгини Анны Голицыной, то она так и не перенесла удара, нанесенного ее секте де Виттом, от чего умерла в 1838 году в Симферополе и была похоронена в Кореизе. Впрочем, свои владения княгиня завещала все той же любовнице баронессе Беркгейм.