Текст книги "Тайный сыск генерала де Витта"

Из записок императора Николая Первого: «.. Простившись со всеми и поблагодарив графа Витта, который в этом случае – выказался истинным волшебником, я 4-го сентября, в полдень, выехал в Николаев, а жена с Мери (дочь Николая Мария Николаевна – В.Ш.) отправились прямо в Одессу.»

В Одессе произошло еще одно достаточно любопытное событие невольным свидетелем и участником которого стал де Витт. В честь приезда императора граф Воронцов назначил бал, который и открыл Николай Первый с супругой. В разгар бала император заметил стоявшую в отдалении сестру де Витта Ольгу Потоцкую. Так как император по этикету не мог просто так подойти и пригласить даму на танец, он послал к Потоцкой адъютанта с тем, чтобы тот от его имени пригласил графиню. Но, то ли приказ был отдан не слишком понятно, либо адъютант что-то не дослышал, но он вместо того, чтобы подвести даму к императору и передать из рук в руки, сказал, чтобы та сама шла и пригласила императора на тур вальса. Это было весьма бестактно. Потоцкая стушевалась, а вышедший из себя Николай, крикнул на весь зал незадачливому адъютанту: «Дурак»! В одно мгновение в зале повисла тишина. Нерастерявшийся де Витт немедленно подошел к императрице и пригласил ее на тур вальса. Музыка вновь заиграла. Увидев танцующую супругу, Николай, наплевав на все этикеты, прошел через зал к растерявшейся Потоцкой, и так же пригласил ее на танец. Инцидент был исчерпан.

Из записок Николая Первого: «…9-го сентября, в 11 часов утра, императрица, Мери, наследник и я, вместе с нашими гостями, отправились на пароходе «Северная Звезда» в Севастополь. В 25-ти милях оттуда мы встретили весь Черноморский флот, вышедший к нам навстречу. Вид был бесподобный. Я велел судам сделать несколько построений, которые заключились общим салютом нашему пароходу, когда на нем взвился императорский флаг.

10-го сентября, мы ездили в монастырь св. Георгия, выстроенный на отвесной скале над морем, после чего я инспектировал часть пехоты 5-го корпуса, приходящую каждое лето в Севастополь на крепостные работы, и нашел ее столько же слабою по фронтовой части, как и представленную мне в Николаеве и Одессе. Это, поистине, непростительно, и я не думал, что в нашей армии еще существуют подобные войска.

Работы в гавани, быстро подвигающиеся вперед, можно назвать исполинскими, и они обратят Севастополь в один из первых портов в мире, но еще много остается доделать. Теперь снимают целую каменную гору, чтобы выстроить тут адмиралтейство, казармы и прекрасную церковь. Водопровод для снабжения водою корабельных доков есть также работа гигантская.

В полдень я проводил мою жену на Северную сторону, откуда она поехала в Бахчисарай, а мы с наследником осмотрели сперва Инкерманскую бухту, – часть того огромного залива, который образует гавань, и в котором было бы место укрыться всем европейским флотам вместе, а потом береговые укрепления. Милости просим теперь сюда англичан, если они хотят разбить себе нос!

12-го сентября мы обошли сухопутные и морские госпитали, магазины и адмиралтейские заведения: все это так хорошо, как только позволяют то старые и ветхие здания.

Утро 13-го сентября я употребил на подробный обзор флота и нашел его в превосходнейшем положении касательно порядка, опрятности в выправки людей, но материальная часть еще отстала от Балтийского; есть суда старые, но экипажи бесподобны.

Вечером я поехал к жене в Бахчисарай. Находящийся здесь старинный ханский дворец возобновлен в прежнем вкусе, и все убранство для него нарочно выписано из Константинополя.

14-го сентября мы отправились все вместе на южный Крымский берег и, частью верхом, объехали этот край, прелестный и своими видами, и растительностью. Оконченное нами теперь шоссе – чудо: оно выровняло пропасти и головоломные тропинки превратило в спокойную дорогу, по которой едут в экипажах. Следуя через Артек, Массандру, Ялту и Орианду, мы приехали в очаровательную Алупку графа Воронцова. Его замок еще не окончен, но он будет одною из прекраснейших вилл, какую только можно себе представить.

Отметим, что в первый день 17 сентября император остановился в Ореанде у де Витта. Разумеется, что последний сделал все возможное для достойного приема столь высокого гостя. Очевидцы характеризовали его как «роскошный». Один из них вспоминал: «Неумолчно играла музыка, с гор стреляли из пушек. Вечером скалы были иллюминированы разноцветными шкаликами, на вершинах гор были поставлены горящие смоляные бочки. Праздненство закончилось фейерверком».

То, что Николай остановился ночевать именно у де Витта, следует считать, как еще награду генералу за блестящую организацию и проведение грандиозных маневров. Затем Николай отправился в Алупку к Воронцову, у которого гостил целых две недели.

Тогда же Николай подарил Ореанду своей супруге – Александре Федоровне. Судя по гравюрам XIX века и описаниям Ореанды, она с самого начала была задумана не как экономическое имение, а как место летнего отдыха среди прекрасной природы. Не случайно в течение нескольких лет это имение называлось "Ореандским собственно Ея Императорского Величества садом". Его управляющий Александр Васильевич Ашер (его собственные небольшие земли находились в районе нижней Ореанды) большое внимание уделял развитию парка в Ореанде. В течение весны 1837 г. выписывали и получали из Риги из большого "Ботанического заведения Карла Вагнера" саженцы деревьев и рассаду цветов. Несколько разновидностей магнолий, 22 вида георгин, туберозы, анемоны, камелии, пеларгонии, фиалки, портулак и много других цветов было высажено в то время в парке. Ашер просил разрешения у Воронцова для развития парка устроить "школу" для каштанов и других кустарников. Воронцов отводит ему участок, предупреждая при этом, что от парка для этих целей можно взять лишь немного земли.

17 сентября он подписал указ кабинету Императорского Двора: "Принадлежащие мне на Южном береге Крымского полуострова имение Ореанду, со всеми строениями и угодьями даруя любезнейшей супруге нашей Императрице Александре Федоровне, повелеваю считать собственностью Ея Императорского Величества".

Во время посещения царской семьей южного берега Николая I и Александру Федоровну Воронцов принимал в своем дворце в Алупке. Николай I пробыл в Алупке с 16 по 19 сентября и, как описывал один из сопровождающих его приближенных С. В. Сафонов, "Его Императорское Величество остался чрезвычайно доволен всем, им найденным в Крыму, и выразил это в рескрипте, данном на имя достойного правителя Новороссийского края, графа Воронцова". Александра Федоровна оставалась в Алупке до 30 сентября. В один из погожих дней – 27 сентября "Ея Императорское Величество изволила долго прогуливаться верхом и посетила принадлежавшую ей Ореанду. Воздух был тепел, море было тихо и покойно". 30 сентября, покидая Южный берег Крыма, императрица снова посетила Ореанду. Она и великая княжна Мария Николаевна "изволили поехать верхом на довольно возвышенное место, откуда видна вся Ореанда, Ялтнинская долина и весь берег между мысом Ай-Тодор и горою Аю-Даг. Эта скала составлена из многих отдельных скал и покрыта можжевеловыми деревьями. Среди этих скал Ея Императорское Величество изволила собственноручно посадить лавровое дерево и потом долго работала с великой княжной, графом и графинею Воронцовыми, засыпая дерево землею". Для приема в Ореанде Высочайших их Императорских Величеств были проведены большие приготовления: приводился в порядок парк, срезался лучших сортов виноград, доставлялись различные фрукты, через директора Никитского ботанического сада в императорском Магарачинском училище виноделия было заказано вино. Гартвис отобрал вино урожайности 1834 г.: по 6 бутылок испанского муската, рислинга и белого дантийского и по 10 бутылок фран Пино и мускатного белого. "Для угощения прислуги было отпущено 45 бутылок Бордо красного, кроме этого, для отправки в Ореанду было заготовлено еще 100 бутылок вина".

Из хроники пребывания Николая Первго в Крыму в 1837 году: «Николай I подарил Ореанду императрице Александре Федоровне. Долго гуляли они по Ореандовскому парку, осматривали место, где покойный Александр I предполагал строить дом, но император Николай I с императрицей избрали другое место для постройки нового дворца. В то время в Ореанде был только небольшой домик садовника.

За царской Ореандой следовала Ореанда графа Витта. У него был прекрасный большой дом, в котором поместилась многочисленная свита. Граф дал роскошный обед, на котором присутствовали Ольга Нарышкина, графиня Потоцкая, гостившая здесь с мужем, Леон Потоцкий, графиня Шуазель (племянница графа Воронцова) и другие знатные гости.

Граф Витт умел угостить почетных гостей с настоящим шиком: фаянс, хрусталь из Англии, щегольская прислуга, музыка повсюду. А на столе устрицы, которые тут же ловятся, конфеты из Петербурга.

К вечеру граф приготовил сюрприз – горы, окружающие Ореанду, были иллюминированы разноцветными шкаликами, на их вершинах были поставлены горящие смоляные бочки, букеты ракет то с той, то с другой стороны изумляли восторженных гостей, и, наконец, фейерверк был устроен под самыми окнами дома.

Из Ореанды путешественники заехали в Гаспру, осмотрели имение князя А.Н. Голицына, оставили под портретом хозяина подписи. Недалеко от дома Голицына находился дом княгини А.С. Голицыной, который был замечателен тем, что при нем помещалась церковь очень милой архитектуры с прекрасной живописью. Эта церковь была первой на ЮБК со времен изгнания отсюда православных греков и католических генуэзцев. Их Величества послушали в церкви краткий молебен. Хозяйки имения в то время не было, она уехала за границу. Побывала царская семья и в Мисхоре, где их встречали Лев Александрович Нарышкин, двоюродный брат М.С. Воронцова, известный своим гостеприимством и остроумием, и Ольга Станиславовна, урожденная Потоцкая. У крыльца двухэтажного дома Нарышкиных встретила Их Величества великая княгиня Елена Павловна, которая гостила у Нарышкиных и лечилась виноградом.

Роскошным завтраком угостили хозяева высоких гостей в большом зале дома. Императорская семья провела здесь около часа. Рядом с Мисхором – Алупка графа Воронцова. Начало владений графа указывал столб. Пушки напротив дома встречали и провожали выстрелами императорскую свиту.

Первые дни обедали по-английски. Государь сам пожелал, чтобы хозяин угощал его английскими обедами, находя, что архитектура дворца напоминает ему один шотландский замок, в котором государь был во время своего посещения Англии.

Иллюминация по поводу приезда Николая I и его супруги превзошла все ожидания. Показали императору и татарский домик, в котором останавливался в 1824 году Александр Павлович, когда тут была только бедная татарская деревушка, впрочем, сохранившая свой вид и в приезд Николая I: добавилась только красивая мечеть, построенная графом Воронцовым.

В Алупке императорскую семью посещали княгиня М.В. Кочубей, Нарышкин с женой, князь В.С. Голицын с женой Еленой Александровной, бывшей Суворовой, дочь Голицыной от первого брака Варвара Аркадьевна Башмакова, великая княгиня Елена Павловна. Варвара Аркадьевна Башмакова, хозяйка имения в Мшатке, сопровождала императорскую семью и в Бахчисарае, и в Артеке. Живя в Алупке, императрица обычно проводила время в кругу небольшого общества, состоявшего из Т.Б. Потемкиной; фрейлин Моден, Тизенгаузен, Бороздиной, будущей женой Н.Н. Раевского; министра Императорского Двора П.М. Волконского; графа И.О. Витта; князя СИ. Мещерского. Мужчины обычно играли в карты, императрица занималась какой-нибудь работой. Оркестр играл на открытом воздухе близ дома, иногда госпожа Башмакова и графиня Шуазель пели. Таким образом, проходили вечера до 11 часов, затем был ужин. В 12-м часу все погружалось в тишину. В один из вечеров молодой виртуоз Гюлльоми играл на скрипке и удостоился получить бриллиантовый перстень в подарок от императрицы.

Перед отъездом высоких гостей были устроены опять чудесные иллюминации. Весь верхний сад, со своими каскадами, лужайками и скалами, был обворожителен, освещался разноцветными шкаликами, наполненными оливковым маслом, из этого же сада Император выехал на Кавказ 19 сентября, императрица Александра Федоровна с молодой княжной Марией Николаевной покинули Крым 3 октября. В день отъезда здешнее общество приготовило еще один сюрприз: спектакль на французском языке с танцами, графиня Е.К. Воронцова играла на фортепьяно, заменяя оркестр.

Уезжая из Алупки, императрица Александра Федоровна оставила письмо: "С чувством искреннего сожаления оставляю прелестную Алупку, которую никогда не забуду, равно как и ее обитателей, оказавших нам более, нежели любезный прием. Увижу ли я когда-нибудь этот возлюбленный берег? Вот вопрос, естественно, представляющийся при расставании с местами и странами, неизгладимыми чертами врезавшимися в память. Почему Черное море так далеко от Балтийского?"

Вскоре после Вознесенских маневров де Витт, выбрав удобную минуту, обратился к Николаю Первому с просьбой об устройстве своего любимца Адама Ржевуского. Николай был в хорошем настроении и тут же назначил графа Адама своим флигель-адъютантом, а еще через три месяца переведен подполковником в Ахтырский гусарский полк, с оставлением в звании флигель-адъютанта. Уже через год граф Ржевуский был произведён в полковники и вскоре получил в командование Малороссийский кирасирский (впоследствии драгунский) полк. Милости меж тем продолжались. В следующем году он был награждён орденом Владимира 3-й степени, Станислава 2-й степени и прусским Красного креста. Карьера складывалась поистине головокружительной. Однако едва Ржевуский вышел из-под опеки де Витта, его ждала большая неприятность.

Дело в том, что при переходе Малороссийского кирасирского полка в 1835 году в Калиш на манёвры, солдаты не только вымогали у жителей деньги на выпивку и закуску, но затем устроили настоящий погром, в ходе которого погиб один из жителей. Жители Дубно принесли жалобу на чинимые насилия, дело дошло до императора и началось разбирательство, которое тянулось около четырёх лет. Николай Первый был взбешен бесчинствами кирасиров и никакое заступничество де Витта уже помочь не могло. В виду предстоявшего неблагоприятного исхода, Ржевуский просил об увольнении его в продолжительный отпуск, просьба была исполнена, и, сдав полк, он был отчислен в отставку. В октябре же 1839 года, по всеподданейшему докладу генерал-аудиториата о следствии по жалобе жителей города Дубно, последовало Высочайшее повеление: «Флигель-адъютанта полковника графа Ржевуского, за допущенные непростительные беспорядки, арестовать домашним арестом на трое суток, с объявлением, что единственно во уважение прежней и нынешней отличной службы строже не наказывается». Наказание было, в общем-то, пустячным, возможно, что вновь сказалась помощь де Витта. Последнее, что мог сделать для своего бывшего адъютанта де Витт, так это добиться восстановления его в должности флигель– адъютанта при императоре. К этому времени Николай уже остыл и простил Ржевуского. Что касается взаимоотношений, то, не смотря на расставание де Витта с Собаньской, с ее братом де Витт до самой своей смерти как и прежде оставался в самых близких и доверительных отношениях.

Недалеко от дома Голицына находился дом княгини А.С. Голицыной, который был замечателен тем, что при нем помещалась церковь очень милой архитектуры с прекрасной живописью. Эта церковь была первой на ЮБК со времен изгнания отсюда православных греков и католических генуэзцев. Их Величества послушали в церкви краткий молебен. Хозяйки имения в то время не было, она уехала за границу.

Побывала царская семья и в Мисхоре, где их встречали Лев Александрович Нарышкин двоюродный брат М.С. Воронцова, известный своим гостеприимством и остроумием, и Ольга Станиславовна, урожденная Потоцкая. У крыльца двухэтажного дома Нарышкиных встретила Их Величества великая княгиня Елена Павловна, которая гостила у Нарышкиных и лечилась виноградом.

Роскошным завтраком угостили хозяева высоких гостей в большом зале дома. Императорская семья провела здесь около часа. Рядом с Мисхором – Алупка графа Воронцова. Начало владений графа указывал столб. Пушки напротив дома встречали и провожали выстрелами императорскую свиту.

Первые дни обедали по-английски. Государь сам пожелал, чтобы хозяин угощал его английскими обедами, находя, что архитектура дворца напоминает ему один шотландский замок, в котором государь был во время своего посещения Англии.

Иллюминация по поводу приезда Николая I и его супруги превзошла все ожидания. Показали императору и татарский домик, в котором останавливался в 1824 году Александр Павлович, когда тут была только бедная татарская деревушка, впрочем, сохранившая свой вид и в приезд Николая I: добавилась только красивая мечеть, построенная графом Воронцовым.

В Алупке императорскую семью посещали княгиня М.В. Кочубей, Нарышкин с женой, князь В.С. Голицын с женой Еленой Александровной, бывшей Суворовой, дочь Голицыной от первого брака Варвара Аркадьевна Башмакова, великая княгиня Елена Павловна. Варвара Аркадьевна Башмакова, хозяйка имения в Мшатке, сопровождала императорскую семью и в Бахчисарае, и в Артеке.

Живя в Алупке, императрица обычно проводила время в кругу небольшого общества, состоявшего из Т.Б. Потемкиной; фрейлин Моден, Тизенгаузен, Бороздиной, будущей женой Н.Н. Раевского; министра Императорского Двора П.М. Волконского; графа И.О. Витта; князя С.И. Мещерского. Мужчины обычно играли в карты, императрица занималась какой-нибудь работой. Оркестр играл на открытом воздухе близ дома, иногда госпожа Башмакова и графиня Шуазель пели. Таким образом, проходили вечера до 11 часов, затем был ужин. В 12-м часу все погружалось в тишину. В один из вечеров молодой виртуоз Гюлльоми играл на скрипке и удостоился получить бриллиантовый перстень в подарок от императрицы.

Перед отъездом высоких гостей были устроены опять чудесные иллюминации. Весь верхний сад, со своими каскадами, лужайками и скалами, был обворожителен, освещался разноцветными шкаликами, наполненными оливковым маслом, из этого же сада Император выехал на Кавказ 19 сентября, императрица Александра Федоровна с молодой княжной Марией Николаевной покинули Крым 3 октября. В день отъезда здешнее общество приготовило еще один сюрприз: спектакль на французском языке с танцами, графиня Е.К. Воронцова играла на фортепьяно, заменяя оркестр.

Уезжая из Алупки, императрица Александра Федоровна оставила письмо: "С чувством искреннего сожаления оставляю прелестную Алупку, которую никогда не забуду, равно как и ее обитателей, оказавших нам более, нежели любезный прием. Увижу ли я когда-нибудь этот возлюбленный берег? Вот вопрос, естественно, представляющийся при расставании с местами и странами, неизгладимыми чертами, врезавшимися в память. Почему Черное море так далеко от Балтийского?"

Все это время он почти каждый день общался и с де Виттом, который был приглашаем к Воронцовым на обеды. Помимо этого супруга Николая Александра Федоровна за это время дважды ездила из Алупки в Ореанду, выбирая там с архитектором Эшлиманом место для будущего императорского дворца. В обеих поездках ее сопровождал и де Витт. Помимо этого генерал сопровождал императрицу во время ее ежедневных прогулок верхом по окрестностям Алупки. Много внимания уделял де Витт и великой княгине Елене Павловне, супруге младшего брата императора Михаила. Великая княгиня действительно нуждалась в дружеской поддержке, так как совсем недавно потеряла вторую дочь.

Следует отметить, что после Вознесенских маневров генерал де Витт находился в явном фаворе не только у императора Николая Первого, но и у всей его семьи. Никогда ранее у него не было столь близких и доверительных отношений с Николаем Первым. Эти отношения сохранятся между ними до самой смерти де Витта.

Из записок императора Николая Первого: «Оставив тут у Воронцова мою жену, я сам с сыном в Ялте опять сел на «Северную Звезду», которая повезла нас к азиатским берегам. Ветер, уже и прежде довольно свежий, превратился почти в бурю, в нас ужасно качало. 21-го сентября утром мы, однако же, добрались до Геленджика».

Судьба Каролины

После разрыва с де Виттом, Каролина Собаньская и Степан Чиркович, как мы уже говорили, некоторое время прожили в доме Голицыной, который после ее смерти перешел к дочери знаменитой Юлии Крюденер – баронессе Беркгейм. Дело в том, что в начале, под идейное влияние Голтициной попал Чиркович. Что касается Каролины, то она приобщилась к голицинским фантазиям через него, причем, весьма быстро усвоила условный язык секты. Голицына была восхищена своими новыми адептами и стремилась в благодарность устроить их жизнь.

Отметим, что Каролина и в эту нелегкую пору своей жизни не утратила своей красоты и обаяния. Брат известной нам княгини Голицыной, Н. С. Всеволожский, встретивший в эту пору у сестры Собаньскую, писал о ней: «Редко встречал я женщин, столь прелестных во всех отношениях».

Что поддерживало Собаньскую в эти годы? На этот счет можно ответить однозначно – любовь Чирковича. Об этом писала в своих письмах сама Каролина. Так в одном из своих писем к Голицыной и ее приятельнице баронессе Беркгейм, перед которыми она словно оправдывается о своем новом браке: «Я убеждена, что бог в бесконечном милосердии к каждому из своих чад хотел для меня этого союза: он был необходим для моей натуры, которая не может обойтись без руководителя и неизбежной поддержки в свободном, независимом положении, каково мое, натуры, которая не сумела бы воспользоваться своей волей иначе, чем во вред самой себе; он был необходим, чтобы обеспечить мою старость хлебом насущным, необходим, чтобы защитить меня против людей и самой себя, необходим также, чтобы заставить меня потерять привычку к счастию и ласке, всё более и более расслаблявшую мою природную изнеженность. Мое пребывание подле вас обеих было последней главой моего полного счастья. Будьте же благословенны за это, как и за все другие благодеяния, которыми вы осыпали мою жизнь.

Молю бога внести их в книгу живота и отплатить вам радостью и вечным блаженством. К небу поднимаются глаза мои, чтобы молить его обеспечить и вознаградить вас полностью; вас, которых он выбрал, чтобы меня спасти, защитить, любить, помогать мне, такой бедной, слабой, одинокой!

Ныне развернулась передо мной вся серьезность жизни; мой муж добродетельный человек, честный во всем значении этого слова; но серьезность его характера и строгость его правил отражаются на всем, что составляет жизнь; мой муж, впрочем, сопровождал меня в мои безумные и светские годы, и он требует во всех моих привычках перемены, которая обеспечит мне его уважение. Я должна работать, чтобы добиться этого уважения, и это накладывает на меня тысячу обязанностей, которым временами противится моя дурная природа, хотя мой рассудок их всегда одобряет. Серьезность моего мужа беспокоит моих в отношении моего счастья, но это такой достойный человек, настолько проникнутый идеей долга, что я уверена, что мое счастье будет зависеть только от меня, моего рассудка, моего послушания воле, которая всегда будет стремиться к тому, что для меня хорошо».

Увы, надежды Собаньской на то, что Чиркович обеспечит ей хлеб насущный, не оправдались. Как ни старались ее приятельницы выхлопотать отставному капитану какую-нибудь службу, четыре года оставался он без места. Трудно утверждать, но можно предположить, что Чиркович не мог найти себе места службы из-за противодействия де Витта. Если это так, то это значит, что де Витт был глубоко оскорблен связью Каролины со своим бывшим адъютантом. Как знать, может быть, именно в этой связи и была причина разрыва генерала с польской красавицей?

Только в 1841 году, вскоре после смерти де Витта, Чиркович, наконец-то, был зачислен в штат новороссийского и бессарабского генерал-губернатора графа Воронцова чиновником по особым поручениям, получил чин полковника, а в 1845 году занял весьма достойную должность бессарабского вице-губернатора. Однако послужить на столь высоком посту ему довелось не долго. Уже в 1846 году Чиркович тяжело заболевает, выходит в отставку и в том же году умирает. Надежды Собаньской на спокойную и обеспеченную старость снова не оправдываются.

После смерти Чирковича Собаньская некоторое время гостит в украинском имении своей сестры Эвелины Ганской. Более в России Собаньскую уже ничего не держит. Каролина навсегда покидает империю и обосновывается в Париже. Бальзак, ставший мужем Ганской, относился к Каролине с резкой антипатией: "Твоя сестра Кар(олина) безумица, и это – лицемерная безумица, худшая из всех". Возможно великий знаток женской души сумел раскусить Собаньскую, возможно, что он просто не испытывал удовольствия от общения с родственницами своей жены, которые прибыли во Францию вслед за ней.

Последние сорок своей жизни Собаньская провела в Париже. Первые годы, по-прежнему очаровательная и остроумная, она привлекала к себе внимание мужчин, пользовалась большим успехом в литературном мире французской столицы, где в 1850 году и нашла себе нового мужа – на этот раз достаточно известного французского писателя и драматурга Жюля Лакруа, который был почти на четырнадцать лет ее младше. Есть легенда, что до этого Каролина полностью очаровала известного французского критика Ш. Сент-Бева, и даже чуть было не вышла за него замуж.

С момента нового замужества блистательная Каролина Собаньская исчезает из светской жизни навсегда. Вместо нее появляется Каролина Лакруа. Впрочем, мадам Лакруа остается верной себе и как только позволяют средства, открывает блестящий салон на улице Сент-Оноре.

Племянница Каролины Анна Мнишек (единственная выжившая из пяти детей ее сестры Эвелины Ганской) впоследствии вспоминала: «Тётя Каролина обедала у Раковских. Она ослепительно прекрасна. Я не думаю, чтобы она была когда-то красивее, чем сейчас. Быть может, это лебединая песня её красоты, но существует и такая красота, которая никогда не исчезает». У мадам Лакруа собирается цвет французского литературного общества.

Среди гостей салона мадам Лакруа не редко появлялся уже немолодой Адам Мицкевич. На обеде среди прочих значились Фредерик Сулье и Бальзак. «Величайший польский поэт» – представила Каролина Мицкевича, усаживая его между собой и Бальзаком. Не вспоминали ли они в своих беседах Пушкина, которому Мицкевич посвятил некролог и подписался как друг Пушкина. Заметим, что после смерти Пушкина возник, было, слух, будто Мицкевич в Париже ищет Дантеса, чтобы вызвать его на дуэль и отомстить за друга. Слух этот не подтвердился… После смерти Мицкевича частым гостем Каролины стали биографы поэта, которым она рассказывала историю своих отношений с покойным».

Частично свет на парижский период жизни Каролины проливает публикация, появившаяся много ранее во французском научном периодическом издании «Этюд бальзасьенн», ксерокопия которой в свое время была любезно прислана нам журналисткой Кристиной Ревюз. Публикация озаглавлена «Необычная судьба. Каролина Собаньская – свояченица Бальзака». Публикация состоит из двух частей. Первая, написанная Грегуаром Алексинским, основана на советских изданиях. Во второй, принадлежащей перу Роже Пьерро, обильно цитируются письма Мармона, переписанные в дневнике Собаньской. Там же приводятся выдержки из писем Бальзака Ганской, касающиеся Каролины, и документов французских архивов, позволяющие уточнить даты жизни Собаньской.

Биограф жены Бальзака Эвелины Ганской Мария Залюбовская так пишет о пребывании Каролины Собаньской в Париже: «В салоне Ржевуской– Собаньской-Лакруа на улице Сент-Оноре сидели два гения рядом. Они выглядели как люди разных эпох, хотя были ровесниками. Один, Адам Мицкевич – с лицом, изрытым следами слишком явных страданий; другой, Оноре де Бальзак – плотный, с грубо вытесанным лицом, похожий скорее на трактирщика, чем на литератора. Мадам Лакруа, обладая литературными амбициями, направляла беседу. Возможно, она говорила о с воем брате Генрике Ржевусском, получившем должность чиновника по особым поручениям при наместнике Царства Польского и выпускавшем газету «Варшавский дневник» на французский манер. Возможно, литераторы обсуждали его книгу «Смесь», в которой Генрик Ржевусский защищал старый порядок в Польше, видя в персоне царя, главный устой феодализма и первейшую защиту против революций. Возможно, говорили о благороднейшем изгнаннике, свято верном Мицкевичу Исидоре Собаньском, позже на похоронах которого польский поэт жарко плакал.

Бальзак относился к Каролине с резкой антипатией: «Это лицемерная безумица, худшая из всех». С иронией он отзывался и о литературном салоне: «Прежде всего, вы входите в салон, где шумно беседуют мужчины с высокими лбами и женщины, которые кажутся забытыми на земле ангелами. Почитайте себя счастливым, если вы не натворили уже трех глупостей, представившись хозяйке дома, следящей за порядком чтения; поздоровавшись со знакомой дамой, которая устремила на вас неподвижный взор и, ответив «А? Что?», рассеянному поэту, который повторял свои стихи, шепча их вам на ухо. И вообще Бальзак считал Париж раем для женщин, чистилищем для мужчин и адом для лошадей.

Как и все влюбленные в Каролину мужчины, Жюль Лакруа посвятил ей сонет, открывавший сборник его стихов «Скверный год». А когда супруг ослеп, Каролина ухаживала за ним 13 лет. Незадолго перед своей смертью она призналась мужу, что скрыла от него свои года – она была на 15 лет старше него. В предсмертном письме Жюлю Лакруа она писала: «…о да, с тобой я была самая счастливая из женщин. Ты был моей любовью, моим счастьем, моей совестью, моей жизнью.» Возможно в эти последние слова она вложила свое отношение к мужчинам, встретившимся на её большом жизненном пути. В дневниках Собаньской, хранящихся в архивном фонде Жюля Лакруа, которые она вела, то на польском, то на французском, – много имен, но о Пушкине нет даже упоминания. Почему Каролина хранила в тайне свои взаимоотношения с Пушкиным? Не верила в любовь ветреного поэта или оберегала его честь и доброе имя»?

Обращает внимание полная противоположность отношения Мармона и Бальзака к Собаньской. Если старый маршал пребывал в полном восторге от красавицы польки, то великий писатель писал о ней всегда в резко отрицательном тоне. Но такова была эта женщина, никого не оставлявшая равнодушным, вызывавшая не только при жизни, но и после смерти самые разноречивые и крайние суждения.

В 1872 году Лакруа выпустил он сборник стихов «L’annee infame», первый сонет которого посвящен обожаемой им жене. Таким образом, Каролина была в последний раз воспета поэтом в возрасте восьмидесяти лет. К старости Лакруа ослеп, и Каролина трепетно ухаживала за ним, как за ребенком, целых 13 лет.