Текст книги "Тайный сыск генерала де Витта"

Спасение поэта

К 1826 году взаимоотношения Пушкина и де Витта выходят на совершенно иной – государственный уровень. Нам хорошо известно, что в сентябре 1825 года Пушкина из Одессы высылают в Михайловское. О предшествующих высылке событиях в Одессе, как и о причинах высылки поэта мы уже в свое время говорили.

В декабре 1825 года происходят известные события на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, а вскоре после этого восстает часть Черниговского полка в Южной армии. Оба мятежа были быстро подавлены, началось следствие и у нового императора Николая Первого возникли вполне обоснованные серьезные сомнения относительно того, всех ли сторонников мятежа удалось арестовать. Для выяснения этого немаловажного вопроса им была организованна операция по проверке лояльности ряда лиц, в чьей верности престолу император по каким-либо причинам сомневался. Разумеется, что в список таких лиц одним из первых попал Пушкин. Причины попадания вполне понятны.

Во-первых, поэт был к тому времени уже всероссийской знаменитостью и к его мнению прислушивались, а значит, он мог оказывать влияние на мнение общественности.

Во-вторых, Пушкин был лично знаком с большинством руководителей мятежа, а с некоторыми его связывала дружба. Пушкинисты давно выяснили, что поэт был хорошо знаком со всеми осужденными вне разрядов к смертной казни четвертованием (заменено повешением): П. И. Пестелем, К. Ф. Рылеевым, С. И. Муравьевым-Апостолом, М. П. Бестужевым-Рюминым и П. Г. Каховским. Из тридцати одного осужденного по первому разряду, к смертной казни с отсечением головы (заменено каторжными работами) Пушкин был знаком с одиннадцатью: князем С. П. Трубецким, В, К, Кюхельбекером, А. И. Якубовичем, В. Л. Давыдовым, А. П. Юшневским, А. А. Бестужевым, Н. М. Муравьевым, И. И. Пущиным, князем С. Г. Волконским, И. Д. Якушкиным, Н. И. Тургеневым. Из семнадцати осужденных по второму разряду к «политической смерти» и ссылке в вечную каторжную работу Пушкин был знаком с двумя: М. С. Луниным и Н. В. Басаргиным. Из шестнадцати осужденных по четвертому разряду в каторжную работу на 15 лет Пушкин был знаком с П. А. Мухановым.

Наконец, в-третьих, поэт на тот момент пребывал в домашней ссылке, то есть находился в опале, что вполне могло сказаться на его отрицательном отношении к власти.

При этом операцию по выяснению лояльности Пушкина к престолу, его непричастности его к событиям 14 декабря следовало провести быстро и профессионально. Соответствующей службы и специалистов на тот момент у Николая Первого в столице не имелось. Больше того в то время во всей Российской империи существовала лишь одна тайная служба, которая на деле доказала свою высокую эффективность и профессионализм. Это была тайная служба Южной армии под началом де Витта. Кроме этого, Витт лично прекрасно знал обо всех нюансах поведения Пушкина в Одессе, был в курсе его дел и лично знал поэта. Поэтому, несмотря на то, что находящееся в Псковской губернии Михайловское никоим образом не относилось к территории дислокации Южной армии, дело по проверки Пушкина было поручено именно де Витту.

Здесь мы с вами подходим к моменту биографии Пушкина, который не слишком любим нашими пушкинистами. И понятно почему! Фигура де Витта в отечественной декабристике и близкой к ней пушкинистике есть фигура сугубо отрицательная и даже, если хотите, традиционно отвратительная. На протяжении последнего столетия либеральные историки вылили на генерала столько помоев, что говорить о нем хоть что-то положительное считалось прямым оскорблением светлой памяти «мучеников 14 декабря» и было по этой причине просто немыслимо! А так как личные взаимоотношения Витта с Пушкиным, как в Одессе, так и последующее время, резко выбивались из общего контекста навязанного всем образа де Витта, то о них предпочитали просто помалкивать.

Однако вернемся к событиям середины 1826 года. Итак, в Петербурге к этому времени уже заканчивается следствие по делу декабристов. Все участники мятежа давно арестованы и дали исчерпывающие показания друг на друга. Теперь следственная комиссия искала периферийные ответвления заговора, а так же возможно ускользнувших из их рук отдельных участников, единомышленников и просто сочувствующих заговору.

В конце мая Пушкин пишет некое прошение Николаю I. Само прошение не найдено. А потому, говоря о нем, пушкинисты имеют при этом в виду ссылку на письмо Пушкина Вяземскому: «Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь» и слова в письме Катенина к Пушкину: «Ты хочешь при свидании здесь прочесть мне Годунова; это еще усиливает мое желание видеть тебя возвратившегося в столицу». И слова Пушкина, и слова Катенина свидетельствуют о, том, что Пушкин решил уже в это время (конец мая) писать прошение на высочайшее имя, написал же он его «тотчас по окончанию следствия», т. е. никак не ранее манифеста об окончании следствия над декабристами от 1 июня, опубликованного 2 июня и полученного в Пскове, вероятно, 5 – 6 июня. Что подразумевал под «свободой» Пушкин? Одно из двух: или разрешение покинуть Михайловское и вернуться в столицу или же (что менее вероятно) получить свободу, чтобы покинуть Россию.

3 июля император преобразовал Особую канцелярию при Министерстве внутренних дел, которая показала свою беспомощность в деле предупреждения мятежа, в III Отделение собственной Е. И. В. Канцелярии. Теперь император замкнул главную секретную службу государства лично на себя. Этим он не только повысил ее статус, но и значительно расширил возможности деятельности. Во главе нового ведомства был поставлен герой 1812 года боевой генерал А.Бенкендорф. Однако для того, чтобы ведомство Бенкендорфа заработало в полную силу, надо было еще некоторое время.

11 июля по ходатайству графа Воронцова следует «высочайшее повеление» о «переводе» Пушкина на жительство в Псковскую губернию, с тем, чтобы он «находился под надзором местного начальства».

К этому времени относится и достаточно интересное для нас письмо П. Вяземской мужу в Москву: «Я говорила с Виттом о Кюхельбекере, он как будто склонен сделать все от него зависящее, чтобы поместить его. Пушкин взял у меня твое письмо, чтобы составить требуемую Виттом записку; завтра я ему ее передам и повторю свою просьбу; мы не знаем ни чина, какой он имеет, ни чина, какой он желает; мы постараемся устроить все к лучшему (…) Я даю твои письма Пушкину, который всегда хохочет как сумасшедший. Я начинаю питать к нему дружескую любовь. Не пугайся. Я считаю его хорошим, но озлобленным своими несчастиями.»

Итак, Витт по просьбе П.Вяземской берется ходатайствовать о судьбе причастного к мятежу Кюхельбекера. Отметим, что в это время большинство государственных деятелей всех рангов стремилось отречься от всех знакомых, причастных к декабрьским событиям 1825 года, чтобы не компрометировать себя. Витт же поступает совершенно наоборот. Еще не окончено следствие, а он уже пытается пристроить пушкинского друга на государственную службу. Мало того, Витт еще хочет выхлопотать ему более высокий чин! Согласитесь, что сам по себе – это поступок, заслуживающий уважения. При этом самое активное участие в деле помощи Кюхли в карьере принимает и Пушкин. Он и отвечает на записку Витта. И Пушкин, и Витт объединяют свои усилия в борьбе за Кюхельбекера. Таким образом, мы можем говорить, как о факте деловой переписи между поэтом и генералом, так и о вполне доверительных отношениях между ними. В противном случае они просто не смогли бы сотрудничать в столь деликатном и небезопасном деле.

В своей книге «Пушкин и декабристы» историк Н. Эйдельман сетует: «Как известно, Пушкин еще незадолго до отъезда на север в 1824 году хлопотал об устройстве в ведомстве Витта, наверное, самого неподходящего для этого ведомства человека в России – Вильгельма Кюхельбекера…» Вот ведь глупый Пушкин и друг его Кюхля, ничерта не понимали, кто такой де Витт, хотя и знали его лично, а Н. Эйдельман, хотя и не был лично знаком с генералом, но знает о нем все! На самом деле и Пушкин, и Кюхля прекрасно знали, что они делают и совершенно не нуждаются в исторических натациях Н. Эйдельмана.

13 июля на кронверке Петропавловской крепости состоялась церемония разжалования осужденных декабристов и казнь П. И. Пестеля, К. Ф. Рылеева, П. Г. Каховского, М. П. Бестужева-Рюмина и С. И. Муравьева– Апостола. Спустя два дня в «Русском инвалиде» опубликован манифест от 13 июля по поводу окончания действий Верховного уголовного суда. В манифесте сказано: «.Преступники восприняли достойную их казнь».

После этого доходит очередь и до Пушкина. Поэт был слишком заметной фигурой в России, а потому не проверить его на лояльность, просто не могли. При этом ввиду того, что Бенкендорф со своими подчиненными были в тот момент перегружены другими делами, проверка Пушкина была поручена Витту. Думается, что причиной привлечения Витта к проверке поэта имело и еще одно немаловажное обстоятельство. Витт, как никто другой был осведомлен о связях Пушкина, во время пребывания того на юге. Кроме этого, как мы уже знаем, именно Витт, в свое время, выявил роман Пушкина с графиней Воронцовой, после чего поэт и был выслан в деревню. Исходя из этого, назначение Витта для проверки Пушкина выглядит закономерным. Кому, как не Витту по силу в кротчайший срок и, не привлекая особого внимания, разобраться с настроениями известного поэта? При этом вряд ли Николай Первый знал об истинных личных отношениях между генералом и поэтом и их переписке. Таким образом, Пушкин был поручен секретной службе де Витта, хотя формально в тот момент и находился в Псковской губернии, которая территориально не имела к спецслужбе Южной армии никакого отношения.

Историк Н. Эйдельман так пишет о том, как де Витт справился с ответственным поручением, данным ему императором: «В числе работ, которыми генерал (имеется в виду де Витт – В.Ш.) и царь были заняты в июне – июле 1826 года, – поощрение выдающегося сыщика Бошняка. Последний просил дать ему два гражданских чина сразу; сошлись на одном чине и наградных деньгах. «Бошняк, – докладывал царю дежурный генерал, – желает получить денежное воспомоществование, быть приняту в службу коллежским советником в иностранной коллегии, с тем, чтобы находиться при генерал-лейтенанте Витте». 15 июля 1826 года, через день после казни декабристов, царь одобрил записку и велел выдать Бошняку «из кабинета единовременно в воспомоществование три тысячи рублей ассигнациями».

Четыре дня спустя Бошняк уже пускается в путь, в Псковскую губернию к Пушкину: важный экзамен, проверка на первом царевом деле!

Совершенно естественно, что сведения, переданные Николаю I, были тут же сообщены Витту: во-первых, как мы уже знаем, именно в июне и начале июля Витт постоянно работает с императором (письмо Киселеву от 14 июня!), во-вторых, важным элементом этой работы, конечно, были те особенные задания по части сыска, которые Витт успешно выполнял на юге России. Павел Пущин, как «человек с юга», относился к сфере его компетенции; Пушкин до лета 1824 года тоже находился «под тенью Витта». Сведения о Пушкине, добытые у Павла Пущина, таким образом, были темой, о которой верховная власть сочла нужным посоветоваться с генералом Виттом. Поскольку в задание Бошняка – как видно из отчета – не входила проверка благонадежности генерала Пущина, ясно, что власть была напугана и рассержена только перехваченной информацией о Пушкине: агитация среди народа в роковые дни суда и казни! К тому же именно новые, только что «выпущенные» Пушкиным песни – вот чего искали в «плетневской истории» и вот что «нашли» сейчас… Царь дает устное распоряжение Витту и Дибичу. Витт объясняет задачу Бошняку (человеку, которому «вовсе не нравится» поэзия Пушкина, но «принужденному восхвалять…»!). Бошняк отправляется в канцелярию дежурного генерала Главного штаба, где Дибич уже приготовил ему прогонные; при этом открытый лист № 1273 вручается фельдъегерю Блинкову.

Кроме пушкинского вопроса, Бошняку дано приказание заняться и другими: тайно произвести наблюдения в тех губерниях, через которые будет проезжать, и доложить о настроениях, злоупотреблениях и т. п. В этом отношении командировка Бошняка довольно типична: летом 1826 года не в одну губернию отправляются подобные более или менее засекреченные гонцы. Только по материалам Главного штаба видно, что была произведена проверка Нижегородской, Казанской, Симбирской, Саратовской, Пензенской, губерний; специальные чиновники исследуют Курскую, Архангельскую губернии… Общая обстановка тревоги, ожидания, паники порождает поток разнообразных доносов и «открытий».

Фельдъегерь Блинков с открытым листом дожидался на станции Бежаницы, а Бошняк с 20 по 24 июля, ловко прикидываясь странствующим ботаником, расспрашивает о поведении Пушкина, опасных стихах, песнях, разговорах разных обитателей Псковской губернии: хозяина Новоржевской гостиницы Катосова, уездного судью Толстого, смотрителя по винной части Трояновского, уездного заседателя Чихачева, помещика Львова, отставного генерала Павла Сергеевича Пущина и его семейство, крестьянина Ивана Столарева; беседует за крепкой наливкой со знаменитым Святогорским игуменом Ионой, расспрашивает некоего крестьянина деревни Губиной, по соседству с Михайловским (Пушкин же, напомним, в эти дни играет в карты и показывается лекарю в Пскове, а затем, не торопясь и ни о чем не подозревая, возвращается в родную тюрьму – Михайловское).

Опытный агент Бошняк собирает множество сведений о поэте, из которых самым опасным с правительственной точки зрения было свидетельство о том, что поэт «иногда ездит верхом и, достигнув цели своего путешествия, приказывает человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу»

Тем не менее, серьезных улик не имеется, и 25 июля в 8 часов утра Бошняк отправляет фельдъегеря Блинкова обратно в столицу сдавать невостребованный открытый лист № 1273. Агент, как видно из публикации Модзалевского и Шилова, приступает ко второй части задания, и раздел «В» его отчета содержит впечатляющие подробности о разных колоритных мошенничествах (например, о том, что в Лифляндской губернии жители «перестали умирать», ибо документы умерших переходят к заинтересованным лицам, которые, прикрываясь «мертвыми душами», могут убегать, совершать преступления и т. п.); на страницах чернового отчета – жестокие убийства крестьян помещиками, слабость и нерешительность псковского губернатора Адеркаса («добрый человек, но слишком беден!»), волнения крестьян Гжатского уезда, проделки новоржевского помещика отставного поручика Голубцова, который «за несколько дней до 14 декабря, проезжая через станцию Крицы в товариществе с толстым, усатым мужчиной…

Исколесив за две недели четыре губернии, Бошняк доставляет свой отчет в Москву, куда на коронационные торжества, вслед за царем, прибывают Дибич, Витт и другие управляющие персоны. Прежде чем подать высокому начальству окончательный текст отчета, Бошняк свои повседневные дневниковые записи (на французском языке) превратил в черновой вариант рапорта, закончив эту работу в Москве 1 августа 1826 года. Черновик отчета (а также предшествующие ему записи) Бошняку тоже приказано было сдать, дабы кто-нибудь не узнал чего-нибудь. Девяносто лет спустя черновые бумаги были впервые обнаружены в архиве III Отделения, и, как уже известно, затем опубликованы А. А. Шиловым и Б. Л. Модзалевский».

А вот как обстояло дело о поезде А.Бошняка к Пушкину на самом деле.15 июля последовало устное распоряжение царя де Витту о поездке его агента Бошняка в Псковскую губернию. Распоряжение было передано Виттом коллежскому советнику Бошняку одновременно с выдачей командировочных денег.

16 июля в «Русском инвалиде» помещены: царский указ от 13 июля о публикации постановлений по делу «злоумышленников»; доклад Верховного уголовного суда Николаю I с «росписью государственным преступникам, приговором Верховного уголовного суда осужденным к разным казням и наказаниям»; указ Верховному уголовному суду от 10 июля о «пощадах» (смягчение наказаний); выписка из протокола Верховного уголовного суда от 11 июля о замене четвертования повешением. Спустя день в «Северной пчеле» были напечатаны манифест от 13 июля по поводу окончания действия Верховного уголовного суда и сообщение о казни.

В тот же день 17 июля Пушкин с Н. М. Языковым уезжают в Псков. Приехав туда, Пушкин сразу же был освидетельствован на состояние здоровья во врачебной управе в связи с предложением псковского губернатора. Сохранилось свидетельство за подписью В. Всеволодова в том, «что он (Пушкин) действительно имеет на нижних оконечностях, а в особенности на правой голени, повсеместное расширение кровевозвратных жил.

19 июля псковский губернатор Адеркаса подал на имя прибалтийского генерал-губернатора маркиза Паулуччи рапорт с приложением прошения Пушкина на высочайшее имя, медицинского свидетельства о болезни Пушкина и подписки его о непринадлежности к тайным обществам.

Именно в это время Витту и поступает личное указание Николая Первого осуществить проверку поэта А.С. Пушкина на лояльность. Разумеется, что сам генерал не мог лично отправиться в Псковскую губернию и заниматься изучением поведения поэта. Во-первых, он был бы там слишком заметен, а во-вторых, у него были и неотложные дела в Южной армии, где тоже не все было спокойно. Поэтому де Витт вполне логично отправляет в Псков своего агента. Причем не просто агента, а самого лучшего А.К.Бошняка.

С личностью Бошняка мы уже знакомы по событиям, связанным с раскрытием декабристско-массонского заговора в Южной армии. Повторимся лишь в том, что это был настоящий патриот России, профессионал и интеллектуал, возможно, один из лучших секретных агентов за всю ее историю. А.К. Бошняк являлся помещиком Херсонской губернии, был однокашником поэта Жуковского, в свое время был избран уездным предводителем дворянства. Человек он был, по отзыву декабриста С.Г. Волконского, «умный и ловкий, принявший вид передового лица по политическим мнениям». Александр Карлович Бошняк официально состоял в ведомстве коллегии иностранных дел и являлся родственником коменданта Саратова И.К.Бошняка, храбро защищавшего, в свое время, город от Пугачева.

Из рапорта А.К. Бошняка: «Целью моего отправления в Псковскую губернию было сколь возможно тайное и обстоятельное исследование поведения известного стихотворца Пушкина…»

Итак, над поэтом нависла угроза, причем гораздо более страшная, чем недавняя высылка из Одессы в деревню. Одно дело наказание за любовный роман с супругой наместника и совсем иное обвинение в связях с государственными изменниками. Тут уж грозила Сибирь.

19 июля из Петербурга в Новоржев отбыл секретный агент при начальнике херсонских военных поселений А. К. Бошняк с фельдъегерем Блинковым. На основании словесного приказания графа Витта он имел цель произвести «возможно, тайное и обстоятельное исследование поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению и вольности крестьян», и арестовать его и отправить, «куда следует, буде он оказался действительно виновным». Для ареста Пушкина Бошняк имел открытый лист, выданный под его расписку из канцелярии дежурств Е. И. В. за № 1273 на имя фельдъегеря Блинкова. Открытый лист на арест – это почти неограниченные полномочия. С этого момента судьба Пушкина была всецело в руках Витта и Бошняка.

20 июля А. К. Бошняк с фельдъегерем Блинковым приехали в Порхов. Оставив здесь Блинкова на случай ареста Пушкина (официальная версия), Бошняк в одиночку отправляется в Новоржев и вечером приезжает на станцию Ашеву, что в 74 верстах от Порхова и в 84 верстах от Михайловского. Там он получает первую информацию о Пушкине, о котором удается узнать только то, что поэт живет в данный момент в некотором расстоянии от Новоржева.

Тем временем в Москве происходят события, которые могли самым негативным образом сказаться на судьбе Пушкина. В тот же день 20 июля кандидат Московского университета А. Ф. Леопольдов, получив от Л. А. Молчанова стихи из пушкинской элегии «Андрей Шенье», делает на них надпись: «На 14-ое декабря» и перед отъездом своим в Саратовскую губернию, по просьбе В. Г. Коноплева, секретного агента генерала И. Н. Скобелева, списывает ему эти стихи. В результате доклада А.Ф.Леопольдова перед властью оказалось налицо прямое доказательство не только полного сочувствия Пушкина декабрьскому мятежу, но и пропаганда им памяти мятежников. Донос Леопольдова – это почти приговор. Судьба поэта повисла на волоске… Теперь спасти его могло разве что чудо.

Тем временем, Бошняк приезжает из Ашевы в Новоржева и начинает там свою работу по выявлению настроения опального Пушкина. Остановившись в гостинице, Бошняк узнает от ее хозяина Катосова, что Пушкин был на ярмарке в Святых Горах, что он «скромен и осторожен, о правительстве не говорит, и вообще никаких слухов об нем по народу не ходит», что никаких возмутительных песен не сочинял. В гостинице Бошняк знакомится с уездным заседателем Чихачевым, знакомым, по его словам, с Пушкиным. По свидетельству Чихачева, Пушкин ведет себя скромно.

А в это время следует еще один удар по Пушкину, да какой! 21 июля из Варшавы поступает «всеподданнейший рапорт великого князя Константина Павловича» о составе бумаг прибывшего из-за границы Чаадаева. Великий князь сообщает, что среди них «заслуживают особого внимания стихи под названием: „Смерть" («Кинжал»), в коих упоминается о Занте». «Кинжал» – это, по сути, гимн готовящемуся к цареубийству Каховскому, тем более, что об этом просигнализировал сам старший брат императора! Думается, что к этому времени вопрос об аресте Пушкина был в принципе делом решенным. Чтобы поставить окончательную точку в этом вопросе, оставалось подождать только заключения Бошняка.

А Бошняк, тем временем, присутствует в Новоржеве на обеде у уездного судьи Д. Н. Толстого. При этом он выдает себя за путешествующего ботаника. Легенда выглядела вполне натурально, так как Бошняк действительно серьезно занимался этой наукой и даже был автором нескольких книг по ботанике. За обедом Бошняк расспрашивает о Пушкине хозяина и его гостей – смотрителя по винной части Трояновского и губернского предводителя дворянства А. И. Львова. Все они отзываются, что Пушкин живет скромно.

Затем Бошняк переезжает из Новоржева в имение П. С. Пущина село Жадрицы, «от которого вышли все слухи о Пушкине, сделавшиеся причиною» посылки Бошняка. Целый день он гостит у Пущиных. Путешествующего «ботаника» принимают Пущин, его жена и сестра. В ходе бесед Бошняк узнает, что хозяева «иногда видали Пушкина в русской рубашке», что он «дружески обходится с крестьянами, и брал за руку знакомых, здоровался с ними»; что «иногда ездит верхом и, достигнув цели своего путешествия, приказывает человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу»; что «никаких новых стихов его или песен (им) известно не было», что «Пушкин ни с кем не знаком и ни к кому не ездит, кроме» Осиповой; что «ведет себя несравненно осторожнее противу прежнего». Не удовлетворившись этими сведениями, основанными «не на личном свидетельстве, а на рассказах, столь обыкновенных в деревнях и уездных городках». Бошняк направляется в Святогорский монастырь.

Именно в этот день Пушкин узнает о казни декабристов. Можно представить его состояние! Именно в этот тяжелейший момент своей жизни он рисует в черновике виселицу с пятью повешенными и размашисто пишет рядом: «И я бы мог…»

Рисунок с повешенными декабристами А.С.Пушкина

В ночь на 24-е Бошняк прибывает в Святые горы из Жадриц. Остановившись в монастырской слободе у «богатейшего в оной крестьянина – Ивана Никитина Столярова», Бошняк у него узнает, что «Пушкин обыкновенно приходит в монастырь по воскресеньям»; что он «отлично добрый господин, который награждает деньгами за услуги даже собственных своих людей; ведет себя весьма просто и никогда не обижает». Утром Бошняк отправляется в монастырь и расспрашивает о Пушкине у игумена Ионы. Последний говорит, что поэт иногда приходит к нему и пьет с ним наливку; что, кроме монастыря и Осиповой, Пушкин «нигде не бывает, но иногда ездит и в Псков», что «никакой песни им в народ не выпущено»; на вопрос Бошняка, «не возмущает ли Пушкин крестьян». Иона отвечает: «Он ни во что не мешается и живет, как красная девка». В 2 часа дня отъезд Бошняка на станцию Бежанина, что в 66 верстах от Святых Гор. Дорога туда проходила через деревню Губину, всего в 15 верстах от Михайловского. Здесь у крестьянина Бошняк узнает, что «Пушкин нигде в окружных деревнях не бывает, что он живет весьма уединенно и губинским крестьянам, ближайшим его соседям, едва известен».

А Пушкин, тем временем, на самом деле полон сочувствия к друзьям– декабристам. Именно в эти дни он начинает писать своего знаменитого впоследствии «Пророка» («Духовной жаждою томим»). Тогда же Пушкин пишет сразу три (!) антиправительственных стихотворения о казненных декабристах под общим названием «Пророк» (эти стихи не сохранились). Предание донесло лишь одно четверостишие в безусловно искаженном виде: «Восстань, восстань, пророк России…».

25 июля Пушкин узнает о смерти еще недавно любимой им в Одессе Амалии Ризнич и приезжает из Пскова в Михайловское. В этот же день в 8 часов утра из Бежаниц Бошняк отпускает обратно в Петербург фельдъегеря Блинкова, так как принял решение, что для ареста Пушкина никаких оснований не имеется.

30 июля маркиз Паулуччи пишет из Риги министру иностранных дел Нессельроде с препровождением прошения Пушкина Николаю I с просьбой «повергнуть оное на всемилостивейшее воззрение», так как Пушкин «ведет себя хорошо», что видно «из представленных ко мне ведомостей». Однако Паулуччи полагает «мнением не позволять Пушкину выезда за границу». Вполне возможно, что Пушкин чувствует, что тучи над ним сгущаются, и пытается выехать за границу до своего возможного ареста. Об итогах проверки Бошняка он в тот момент, разумеется, ничего не знает.

На следующий день Вяземский и О. С. Пушкина (сестра поэта) к Пушкину. Вяземский начинает письмо своим стихотворением «Море». Спрашивает о занятиях и здоровье Пушкина. Высказывает мнение о письме Пушкина к Николаю I: «сухо, холодно». Советует написать другое и дать обещание писать только для печати и сдержать слово. Ждет отрывок из записок Пушкина о Карамзине. Отказывается сам писать о Карамзине. Говорит о значении его для России; о Жуковском и братьях Тургеневых. Просит прислать стихи и «Бориса Годунова».

1 августа, прибывший в Москву А.К.Бошняк составляет рапорт графу И. О. Витту об итогах своей поездки в Псковскую губернию с 19 по 24 июля для сбора сведений о поведении Пушкина. В рапорте он отвергает все подозрения в нелояльности поэта и утверждает, что для ареста Пушкина нет никаких оснований.

10 – 15 августа в своей записке Скобелеву Бенкендорф выражал сожаление, что не мог быть у него «по причине крайнего недостатка времени и предстоящих маневров». Маневры происходили в присутствии Николая I и в. кн. Константина Павловича в окрестностях Москвы. Не состоявшая встреча Скобелева с императором на руку Пушкину, так как во время ее генерал мог убедить Николая в приверженности поэта декабристам. Возможно, что сам отказ Бенкендорфа от встречи со Скобелевым следует понимать как шаг политический. Получив информацию от Витта о лояльности Пушкина и всецело доверяя ей, Бенкендорф демонстративно показывал, что он игнорирует информацию, поступившую на поэта Скобелеву, и считает вопрос по Пушкину зарытым. В те дня авторитет де Витта, как человека открывшего заговор масонов-декабристов, и руководителя на тот момент сильнейшей секретной службы государства был очень высок, что игнорировать его мнение Бенкендорф просто не мог.

Затем следует соответствующий доклад Бенкендорфа императору. Николай Первый желает лично ознакомиться с рапортом Бошняка, который представляет ему генерал де Витт. Император читает отчет Бошняка с комментариями де Витта. Бумаги доказательно утверждают, что Пушкин лоялен императору и его внутренней политике. Именно после этого Николай Первый и принимает решение вызвать Пушкина в Москву для личной беседы.

31 августа барон Дибич пишет псковскому губернатору Адеркасу: «По высочайшему государя императора повелению. прошу покорнейше ваше превосходительство находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10 класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с ним нарочным фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря.»

4 сентября Пушкин, прибыв в Псков к губернатору, пишет П.А.Осиповой: «Я предполагаю, что мой неожиданный отъезд с фельдъегерем поразил вас так же как и меня. Вот факт: у нас ничего не делается без фельдъегеря. Мне дают его для безопасности. После любезнейшего письма барона Дибича зависит только от меня очень этим возгордиться. Я еду прямо в Москву.»

В тот же день Адеркас доносит в рапорте Дибичу, что Пушкин выехал из Пскова в Москву.

Дальнейшее известно, Пушкин был принят императором, и не только прощен по всем пунктам, но и освобожден на будущее от всякой цензуры.

– Отныне я твой цензор! – сказал поэту Николай Первый.

Согласитесь, что это высшая степень доверия! Ни об одном из творцов за всю историю нашего государства я не слышал ничего подобного.

На этом период опал и неудач в жизни Пушкина закончился, наступило время его официального признания как первого поэта России на высочайшем уровне.

Нас же теперь интересует один немаловажный вопрос: инструктировал ли де Витт пред отправлением в командировку Бошняка, чтобы тот объективно подошел к информации об опальном поэте или дал негласное указание сделать все возможное, чтобы спасти Пушкина от Сибири? О личном расположении генерала к поэту мы уже говорили, как и том, что между ними как раз в тот момент существовала и личная переписка. Но и это не все.

Вполне возможно, что разгадка тайны поездки Бошняка состоит в следующем. Из воспоминаний современника: «Живя в Михайловском, он (Пушкин) был в переписке с самим Ризничем, как сказывали нам люди, близкие к последнему».

Итак, Пушкин, прибыв в Михайловское, вступает в переписку с Ризничем. Но ведь Ризнич – это ближайший друг де Витта! Именно в это время генерал хлопочет о присвоении дворянства и о награждении Ризнича орденом. Случайны ли эти совпадения? Не был ли Пушкин через того же Ризнича проинформирован Виттом о внимании нового императора к его персоне, и о том, как себя следует вести (хотя бы внешне) в новых обстоятельствах. Сам генерал (опытнейший разведчик!), разумеется, об этом никогда бы напрямую не написал, а вот через Ризнича вполне вероятно. Если все обстояло именно так, то перед нами еще одна блестящая многоходовая комбинация Ивана де Витта, целью которой являлось спасение для России величайшего из ее поэтов.