Текст книги "Тайный сыск генерала де Витта"

Так, командуя авангардом армии, генерал де Витт в сражении при местечке Куре разбивает корпус своего старого знакомца Лубинского, затем отличается личной храбростью в бою у села Броннище, в ожесточенном сражении у Воли.

Затем обе армии встретились у Грохова. Гроховская позиция поляков была очень выгодная. Многочисленные речки, канавы с водой, ямы и болота еще более затрудняли ее атаку. Тактическим ключом являлась Ольховая роща, у которой и разыгрались главные события. Три первых наших атаки, веденные длинными линиями до 20 батальонов, были отражены, и Хлопицкий лично водил войска в яростные контратаки. Дело решила подоспевшая 3-я гренадерская дивизия, поведенная в атаку лично Дибичем. Выбив поляков из Ольховой рощи, фельдмаршал решил нанести им окончательный удар кавалерией. Историк А. Керсновский пишет: «Однако кавалерийские начальники атаковали порознь вместо общей атаки и, несмотря на беспримерный героизм этих блестящих атак, они дали очень скромные результаты (тем более, что местность совершенно не благоприятствовала коннице)». Последнее и объяснило не слишком большой успех действий кавалерии. Однако победа осталась все же на нашей стороне. Самое активное участие в битве при Горохове принимал и де Витт, лично водивший своих улан в атаки. Очевидцы сражения оценивают атаки нашгшей легкой кавалерии, как блестящие и не их вина, что им пришлось скакать по оврагам и густому лесу. Свой долг они выполнили с честью. За Гороховское сражение де Витт получает золотую саблю с надписью «За храбрость».

Спустя несколько дней после битвы у Грохова новый польский главнокомандующий генерал Скржинецкий, назначенный после Грохова на место Радзивилла, приказал действовавшему у Люблина генералу Дворницкому произвести атаку на Волынь. Нападению этому вначале сопутствовала удача. Однако торжествовали поляки не долго. Парируя наступление поляков, Дибич двинул на Холмщину на усиление V кавалерийского корпуса еще III кавалерийский корпус под началом де Витта и Литовскую гренадерскую бригаду под общим командованием генерала Толя. Потерпев поражение в нескольких кавалерийских сражениях, поляки вынуждены были ретироваться в Замостье.

После этого Дибич решил овладеть Варшавой и в первых числах марта сосредоточил армию у Тырчина, где наметил переправа через Вислу.

Скржинецкий, которому к этому времени удалось несколько поднять дух своей армии, упавший было после Грохова, решил, во что бы то ни стало, воспрепятствовать нашему форсированию Вислы.

Но разгрому поляков помешала вспышка халеры в русской армии. Холера косила людей тысячами. 30 мая умер фельдмаршал Дибич, а 17 июня цесаревич Константин Павлович. В командование армией временно вступил Толь.

Тем временем генерал Скржинецкий немного привел свои войска в порядок. 13 июня в русскую армию прибыл фельдмаршал граф Паскевич Эриванский. Он решил переправиться через Вислу близ прусской границы и оттуда идти прямо на Варшаву. 1 июля были наведены мосты, и началась переправа.

Скржинецкий пытался отвлечь Паскевича от переправы, но потерпел сокрушительное поражение от отряда генерала Головина.

Пусская армия неудержимо наступала. Варшава была охвачена паникой. Генерал Скржинецкий был заменен генералом Дембинским. 3 августа произошел переворот, президентом погибавшей Речи Посполитой был назначен Круковецкий, и Сейм подчинил главнокомандующего правительству. Не желая этого подчинения, генерал Дембинский подал в отставку и был замещен генералом Малаховским.

Предоставим слово А. Керсновскому: «6 августа армия Паскевича, доведенная до 85000 человек, обложила Варшаву, которую занимало 35000 поляков, не считая корпуса Ромарино, действовавшего самостоятельно. Император Николай Павлович повелел Паскевичу предложить восставшим амнистию, но Круковецкий отвергнул эти «унизительные» условия. Переговоры тогда были прерваны, и 26 августа, в годовщину Бородина, Варшава взята кровопролитным штурмом. На приступе участвовало 71000 человек с 390 орудиями. У поляков, отчаянно защищавшихся, было 39000 и 224 орудия. Наш урон – 539 офицеров, 10 005 нижних чинов. Сам Паскевич контужен ядром. Поляки потеряли 7800 убитых и раненых, 3000 пленных и 132 орудия. Приступ, начавшись утром 25 августа, длился 36 часов.

По капитуляции польская армия сохранила оружие и должна была отойти в Плоцк и там ожидать высочайших повелений. Однако поляки, как только почувствовали себя в безопасности, поспешили расторгнуть эти условия и возобновить военные действия. Главнокомандующим вместо Малаховского сделан Рыбинский, а корпусу Ромарино, окончательно отрезанному от главных сил после падения Варшавы, было указано действовать самостоятельно в радомском направлении. Вероломство это окончательно погубило поляков в глазах Государя, но, несмотря на все, Паскевич отправил в Главную Польскую Квартиру для переговоров генерала Берга, которому приказал затягивать эти переговоры, пока Ридигер и Розен не управятся с Ромарино. Этого долго ожидать не пришлось – в половине сентября отряды Ромарино были оттеснены за Верхнюю Вислу и сдались австрийцам. Тогда Паскевич Высочайшим именем потребовал безусловной сдачи мятежников. Круковецкому и Рыбинскому не осталось ничего иного, как перейти 20 сентября с остатками своей армии прусскую границу и разоружиться. 25 сентября сдался Модлин (переименованный в Новогеоргиевск), а 9 октября – Замостье.

Польша была усмирена. Ее конституция была уничтожена и заменена органическим статутом. Царство Польское обращено в русское генерал– губернаторство, получив то же административное устройство, что и прочие области Российской Империи, с небольшими изменениями. Сейм и национальные войска были распущены. Генерал-губернатором был назначен Паскевич, получивший за взятие Варшавы титул светлейшего князя Варшавского».

Что касается генерала де Витта, то за Варшаву был удостоен столь высокой награды, как Георгий 2-й степени. Во время битвы за Варшаву де Витт во главе своих полков он первым на плечах противника ворвался в город. В представлении на награду значилось: «За отличное мужество и неустрашимость, оказанные в продолжении войны против Польских мятежников, и в особенности при штурме и взятии Варшавских укреплений, где командуя правым флангом действующих войск, быстрыми кавалерийскими атаками и благоразумными распоряжениями, подавая собою пример личной храбрости, много способствовал к успешному окончанию дела».

О тяжести и кровавости битвы за Варшаву свидетельствуют воспоминания одного из офицеров лейб-гусарского полка, входившего в состав отряде де Витта: «.. Лейб-гусары снова выступили из Царского Села против взбунтовавшейся Польши. Здесь наш полк, до взятия Варшавы, постоянно содержал аванпосты от гвардейского корпуса и почти ежедневно находился в горячих схватках с мятежнической кавалерией. Наконец, под Варшавой лейб– гусары покрыли себя новой славой. Во время сражения под стенами города, Лейб-Драгунский полк (ныне Конно-Гренадерский) внезапно очутился окруженным тремя польскими кавалерийскими полками. Драгуны отбивались с отчаянной храбростью; полковой командир был ранен саблей в голову; почти все офицеры убиты и древки у штандарта перерублены, а штандартные унтер-офицеры изрублены; полк погибал. В это время командующий лейб-гусарами старший полковник Мусин-Пушкин ударил со своим полком на торжествующих уже поляков. Завязалась страшная рубка; мятежники бежали и искали спасения в стенах самой Варшавы, куда они вскочили через брешь; гусары бросились за ними; храбрый ротмистр Слепцов, раненый в 12 местах и весь облитый кровью, со своим 5-м эскадроном, первый ворвался в город и на улицах рубил направо и налево скакавших в беспорядке поляков. Но, влетев в Варшаву, гусары не могли повернуть назад, а потому пронеслись прямо и выскочили уже в противоположные ворота. Хотя польские полки были уничтожены, драгуны спасены и штандарты их отбиты обратно гусарами, но зато и мы понесли большой урон: лишились ротмистра Слепцова и четырех офицеров, кроме того потеряли 47 человек нижних чинов и 142 лошади. За подвиг этот государь Николай Павлович пожаловал полку серебряные трубы с георгиевскими лентами и с надписью: "За взятие Варшавы 26 Августа 1831 года". На Взятие Варшавы первым отозвался Пушкин:

 
Сбылось – и в день Бородина,
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.
 

Пушкин же первым отозвался и на окончание войны с поляками:

 
Уж Польша вас не поведет —
Через ее шагнете кости!
 

Любопытно, что во время Польской кампании де Витт еще раз тесно соприкасается с семьей Пушкина. Дело в том, что младший брат поэта Лев служил в эту компанию в его отряде, будучи поручиком Финляндского драгунского полка. Храбрость боевого офицера не ускользнула от внимания генерала, и по ходатайству де Витта Лев Пушкин был произведен в капитаны «за отличие».

Начиная войну, поляки весьма надеялись на помощь, обещанную им французами, ради которых, во многом они и поднялись на восстание. Но Париж, как всегда, использовав поляков в своих интересах, затем напрочь забыл о них. Теперь мятежники были предоставленными сами себе и обречены на поражение. Однако они не только сопротивлялись, но даже пытались вести собственную контрразведывательную деятельность против руководителей российской разведки. Разумеется, не остался без внимания польских шпионов и де Витт. Полякам надо было как можно быстрее спровадить своего коварного противника в отставку. Это делалось в тогда весьма проверенным способом: в армии и в обществе распускался слух о трусости или предательстве того или иного военноначальника и тот, в конце концов, должен был оставлять свой пост. Именно так в свое время в 1812 году ушел из армии Барклай-де-Толли. Именно так расправился де Витт с генералом Хшановским. Теперь он сам попал в такую же ситуацию.

Дело дошло до того, что из Петербурга пришел запрос о поведении де Витта в бою. Вот ответ начальника Главного штаба действующей армии генерал-адъютанта барона К. Ф. Толя: "Весьма способен быть начальником Главного штаба армии, распорядителен и благоразумен во всех своих действиях. Хитрый человек; но отдельно командовать корпусом не может, ибо несмел и нерешителен – многие на счет его отзывались, якобы он трус. Сие несправедливо, ибо в Прагском сражении и в действиях при Шиманове и других видел я его в жесточайшем огне, хотя с некоторой суетливостью".

Думается, в письме барона Толя расставлены все точки над "и". Опытный Толь считает, что де Витт не может быть крупным полководцем, зато твердо знает, что он прирожденный начальник штаба и отличный руководитель тайной разведки (т. е. "хитрый человек"). Что касается личной храбрости, то таковая у генерала Витта, по мнению Толя, безусловно, наличествует.

Свое мнение о поведении де Витта в бою затребовали и от самого командующего действующей армией фельдмаршала графа Дибича. О чем это говорит? Только о том, что пропольские элементы в Петербурге развернули против де Витта весьма нешуточную кампанию по его дискредитации. Доброе имя российского разведчика было под угрозой. Однако и начальник штаба армии, и ее командующий своего подчиненного защитили. У нас имеется характеристика, данная фельдмаршалом Дибичем де Витту: "Он (де Витт – В. Ш.) человек чрезвычайно полезный. Недоброжелание распустило о нем слухи, будто бы он под неприятельскими ядрами и пулями не оказывает хладнокровия и необходимой храбрости; я обязан опровергнуть эти слухи, потому что сам был свидетелем, как под Силистией (речь идет о войне с Турцией 1828 – 1829 годов – В. Ш.) при мне под ядрами хладнокровно разговаривал со мной, будучи угрожаем опасностью, сделаться жертвой неуместной своей храбрости…"

Происки врагов, таким образом, окончились ничем, и де Витт остался в своей должности. Лучшим ответам недругам стала рана в колено правой ноги (уже вторично!). За участие в польской кампании два из полков де Витта 8-й уланский Вознесенский и 10-й уланский Одесский получили почетные знаки отличия на шапки. За «омсобые заслуги» при подавлении мятежа де Витт был награжден золотой саблей «за храбрость» с алмазами, назначен шефом Украинского уланского полка, что считалось достаточно высокой наградой, а год спустя удостоен отличия «за Военное Достоинство» 1-й степени.

Что касается адъютанта де Витта Адама Ржевуского, то он с началом мятежа, несмотря на польское происхождение, остался верен императору и вместе с де Виттом принимал самое деятельное участие в боевых действиях. Прикомандированный к главнокомандующему русской армией графу Дибичу-Забалканскому, он весьма удачно исполнял возлагавшиеся на него поручения, часто довольно опасные. В мае 1831 года был награждён золотой саблей с надписью «за храбрость», а за отличие в Гроховском и других сражениях получил Анну 2-й степени. В феврале 1831 года граф Ржевуский был произведён в ротмистры и, по окончании польской кампании, продолжал числиться в лейб-гвардии Уланском полку, по-прежнему, оставаясь адъютантом при де Витте.

Что касается Александра Бошняка, то он, как и Ржевуский, во время польской компании состоял при де Витте, выполняя секретные разведывательные поручения. При отступлении в 1831 году наших войск Бошняк погиб городке Баре. По одной из версий он скончался от горячки, по другой, с ним свели счеты масоны, единомышленники декабристов, по еще одной версии, Бошняк был разоблачен и казнен поляками. Правды о смерти этого патриота Отечества мы, наверное, уже никогда не узнаем.

Генерал-губернатор Варшавы

А дальше императору вновь понадобился талант де Витта, не только как разведчика, но как знатока польских дел и администратора. Николай Первый назначает Витта Варшавским военным генерал-губернатором и одновременно председателем уголовного суда над польскими мятежниками. И это не было случайностью! Ведь Витт, как никто иной знал всю подоплеку мятежа. Еще продолжала существовать и действовать его старая, испытанная временем агентура, весь польский генералитет, который и явился в 1831 году инициатором восстания, Витт знал до пятого колена. Что-то скрыть и утаить от него, а тем более обмануть было просто невозможно. Будучи же еще и председателем уголовного суда над мятежниками, Витт мог еще и выявить многие тайные нити, ведущие из Варшавы на Запад. Надо ли говорить, что Витт с его всегдашней любовью к подобной деятельности, взялся за эту работу с желанием. Всем, кто еще тешил себя робкой надеждой, что удастся сохранить хотя бы некоторые тайные группы, вскоре пришлось горько разочароваться, их переарестовали в несколько дней. "Хитрый Витт как сквозь землю зрит! " – говорили тогда в Польше. Наверное, так оно и было, ибо генерал призвал к себе на помощь весь свой опыт и знания.

Деятельность Витта на посту Варшавского генерал-губернатора была столь плодотворной, что уже спустя год Николай Первый награждает генерала за особые заслуги перед империей ее высшей наградой С орденом Андрея Первозванного. Такой наградой отмечались подвиги, имевшие для России особое значение. Именно такое значение имела и деятельность де Витта по искоренению польских мятежников.

И снова пересечение (в какой уже раз!) генеральской судьбы с семьей Пушкина. На этот раз подчиненным де Витта в его канцелярии был Николай Павлищев, муж младшей сестры поэта Ольги. Чета Павлищевых проживала в Варшаве на улице Медовой и была частыми гостями в доме Витта, где их встречала красивая хозяйка, которая тоже была знакома Ольге Павлищевой– Пушкиной еще по Петербургу.

В это время Витт, наконец-то, решает положить конец своей затянувшейся холостяцкой жизни. Он решает обвенчаться с Каролиной. Дело в том, что во время восстания муж Собаньской (тот самый, что когда-то сбежал из Одессы в Италию с Амалией Ризнич), давно состоявший в одном из тайных польских обществ, примкнул к повстанцам и в одном из боев был убит. Таким образом, проблема с разводом решилась сама собой. Каролина стала наследницей всех поместий мужа, его хлебной торговли и могла теперь распоряжаться собой по собственному усмотрению. А потому, когда де Витт сделал ей в письме предложение, она ответила ему немедленным согласием.

Орден Святого Андрея

Едва Варшава была освобождена от мятежников, Каролина выехала из Одессы в Варшаву, чтобы быть рядом с де Виттом. Перед отъездом из Одессы она послала письмо генералу Бенкендорфу, в котором обрисовала причины, заставившие ее выехать в Варшаву. Разумеется, что в письме Каролина заверила генерала в своей преданности России и императору. Это было обязательным условием, для получения разрешения на посещение Варшавы. К сожалению, почта была перехвачена мятежниками в Подолии, и содержание письма Собаньской стало известно в высших польских кругах. Это дало повод для обвинения Собаньской в измене польскому делу.

Польские источники говорят, что в письме, якобы, была некая собранная Собаньской информация, та как по ее собственным словам, письмо вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним мятежников, "ненависть и месть". Так как текст письма был впоследствии утерян, что-либо конкретно утверждать сложно. И все же, как мне кажется, особо ценной информации, находящаяся вдалеке от восстания в Одессе Каролина вряд ли могла обладать. Для того, чтобы вызвать к себе ненависть кругов близких к мятежу, достаточно было и ее простого заверения в преданности Николаю Первому.

Но спутница жизни Ивана де Витта была женщиной не робкого десятка. В эти тревожные дни, когда восстание распространилось на Волынь, Подолию и докатилось до Киевской губернии, Каролина решила по пути в Варшаву навестить могилу матери в городок Погребите, еще находившемся под властью мятежников.

Историк Р. Белоусов пишет: «Всюду на дорогах были сторожевые контрольные посты повстанцев. То и дело раздавалось: "Стой! Кто идет?" Услышав ответ: "Маршалкова ольгополевского повята", ее беспрепятственно пропускали. Тогда она убедилась, что фамилия Собаньских – лучший мандат для патриотов. Каролина улыбалась молодым полякам в свитках с барашковыми воротниками, в-кунтушах навыпуск, а внутри ее душила ненависть к этим безродным ляхам. Лишь один-единственный раз ее подвергли досмотру на постоялом дворе между Балтой и Ольгополем. Но и то быстро отпустили, извинившись перед ясновельможной пани.

Вернувшись, она рассказала Витту о своих приключениях и пережитых чувствах. "Даже называть теперь себя полькой омерзительно", – призналась она.

Витт спешил в только что оставленную повстанцами польскую столицу, где ему предстояло в качестве военного губернатора и председателя уголовного суда вершить расправу над пленными патриотами. Те же, кто сумел перейти границу – около ста тысяч офицеров и солдат, – стали изгнанниками, превратились в скитальцев. Больше всего эмигрантов скопилось в Дрездене. Город буквально был наводнен ими. Не все мирились с поражением, многие жили надеждой, вынашивали замыслы новых выступлений. В этом смысле Дрезден был с точки зрения царских властей опасным гнездом, откуда можно было ожидать в любой момент перелета "журавлей" – эмиссаров эмигрантского центра для организации партизанских действий. Витт располагал на этот счет кое-какими данными, однако явно недостаточными. Самое лучшее опередить противника. Настало время посвятить Каролину в его замысел, решил Витт.

Операция будет состоять из двух частей, начал он. Выполнить первую сравнительно легко. Для этого потребуется разыграть из себя патриотку, хотя это ей и не по душе. Такую, чтобы ни у кого не осталось сомнения на сей счет. Даже у тех, кто знает о ее перехваченном письме.

Вторая часть посложнее: проникнуть в среду эмигрантов, выведать их планы, намеченные сроки выступлений и имена исполнителей.

Каролина поняла, что придется ехать в Дрезден. Понимала и то, как это опасно. Участь Бошняка, казненного повстанцами, отнюдь не прельщала ее. Как и судьба тех царских шпионов, над которыми в августе учинила самосуд разъяренная варшавская толпа, ворвавшись в тюрьму и повесив их на фонарях.

"Меня там просто-напросто прихлопнут эти ваши патриоты'', – поправляя кружева на платье, с деланным спокойствием произнесла Каролина.

В успехе она может не сомневаться, успокоил ее Витт, лишь бы удалась первая половина спектакля. Чем убедительнее сыграет она в ней, тем легче и безопаснее сможет действовать во второй.

Ни один человек, заверил Витт, не будет посвящен в операцию, кроме него самого и наместника Паскевича.

Вскоре по Варшаве начали распространяться слухи о том, что за спиной царского сатрапа Витта действует чудо-женщина. Она спешит к каждому, кого генерал собирается покарать. Будто бы посещает казематы, присутствует на допросах. И часто одно ее слово смягчает участь несчастных. По секрету передавали, что она даже помогла кое-кому бежать, причем вывезла в собственной карете за заставу…

Склонная к романтическим преувеличениям, Варшава быстро уверовала в слухи и готова была молиться за избавительницу. Нашлись и те, кто подтвердил, что им удалось избежать каторги благодаря вмешательству Каролины Собаньской. Витт освободил якобы по просьбе Собаньской двух– трех заключенных, а одному она помогла "бежать". Этого было достаточно, чтобы слух проник в среду эмигрантов. В числе свидетелей оказался, например, Михаил Будзыньский, связанный с галицийским подпольем. Где только было можно, он с восхищением рассказывал о Собаньской, которая помогла ему спастись и "избавила многих несчастных офицеров польского войска от Сибири и рудников".

Приведу еще одно свидетельство из воспоминаний Богуславы Маньковской, дочери знаменитого генерала Домбровского. "Когда ни у кого не было надежд, – писала она, – над несчастными жертвами кружил ангел спасения и утешения в лице Каролины Собаньской… Пользуясь влиянием, которое имела на генерала, она каждый час своего дня заполняла каким-либо христианским поступком, ходила по цитаделям и тюрьмам, чтобы освободить или выкрасть пленных…

По ее тайному указанию узников приводили в личный кабинет Витта, где в удобный момент пани Собаньская появлялась из-за скрытых портьерой дверей, и одного слова, а то и взгляда этой чародейки было достаточно, чтобы сменить приговор на более мягкий".

Как видим, авантюристка хорошо поработала на легенду. Витт, как обычно, направлял ее и усердно помогал. Теперь и самый недоверчивый поверил бы в превращение Каролины. Все забыли, что она много лет связана с царским генералом и никогда не числилась в патриотках. А как же ее перехваченное донесение? Его объявили подложным и предали забвению.

Словом, первая половина спектакля прошла вполне успешно. Почва была подготовлена, можно отправляться в Дрезден. Тем более, что был и повод для поездки. Ее дочь, которую в свое время Каролина выкрала у бывшего мужа (причем так искусно, что даже его восхитила своей ловкостью), находилась в Дрездене и собиралась замуж за молодого князя Сапегу.

В Дрездене Каролину встретили, чуть ли не как национальную героиню. Одни видели в ней вторую Клаудиу Потоцкую, ангела доброты, ниспосланного для утешения и поддержки изгнанных с родины соотечественников. Во время восстания графиня Потоцкая стала сестрой милосердия, а после в Дрездене ею был основан комитет помощи польским эмигрантам. Другие сравнивали Собаньскую с не менее знаменитой Эмилией Платер – отважной кавалерист-девицей, воспетой Мицкевичем.

Всего несколько недель пробыла Каролина в Дрездене. За это время успела войти в среду эмигрантов. Проникнуть на их собрания, где ее принимали за свою, и где она многое услышала, и запомнила. С поразительным цинизмом говорила она о том, что исключительно ради намеченной цели общалась с поляками, внушавшими ей отвращение. Ей удалось приблизить тех, нагло повествовала она, общение с которыми вызывало У нее омерзение. Наиболее ценным знакомым стал Исидор Красинский, в прошлом командир уланского гвардейского полка, а затем глава польского комитета в Дрездене, тесно связанный с князем Чарторыйским, одним из лидеров эмиграции. Этот Красинский, по ее словам, хотя и красавец, был ограниченным и честолюбивым. Ей ничего не стоило войти к нему в доверие. "Я узнала заговоры, которые замышлялись, – признавалась она, – тесную связь, поддерживавшуюся с Россией, макиавеллистическую систему, которую хотели проводить". Ей открыли "мир ужасов", она увидела, "сколь связи, которые были пущены в ход, могли оказаться мрачными"

Собаньская послала Витту несколько сообщений, которые "помогли ему делать важные разоблачения". Витт докладывал о полученных им ценных агентурных сведениях наместнику и использовал их в своих донесениях в Петербург.

На совести Собаньской ни одна человеческая жизнь. В том числе провал партизанской экспедиции полковника Заливского и гибель многих ее участников; раскрытие подпольной сети патриотов в Кракове и Галиции; захват эмиссаров, перебрасываемых в Польшу для организации партизанских отрядов.

Казалось, услуги, оказанные Собаньской, должны были быть щедро оплачены. Ни прозорливый Витт, ни она сама не могли предугадать, а тем более знать как будут реагировать в Петербурге, когда там узнают о похождениях Собаньской. Ведь ни одна душа, кроме двух лиц, не догадывалась о подлинных целях ее метаморфозы и пребывания в Дрездене.

Между тем известие о превращении Собаньской произвело весьма неблагоприятное впечатление, пало тенью на Витта, вызвав недовольство в высших сферах.

Всем казалось, что опала Витта близка. Недруги генерала злорадствовали, подливая масло в огонь. Старый ловелас совсем-де подпал под башмак своей содержанки, во вред отечеству исполняет каждую ее прихоть, танцует под дудку этой обольстительницы, возомнившей себя новоявленной Юдифью, спасающей соотечественников.

Пока Каролина находилась в Дрездене, следуя, как сама она определила свою миссию, "по извилистым и темным тропинкам, образованным духом зла", между Варшавой и Петербургом шла по поводу нее переписка. Частью ее мы располагаем, она проливает свет на те интриги, которые вели между собой царские клевреты. Началось все с того, что наместник И.Ф. Паскевич предложил царю назначить Витта вице-председателем временного правительства в Польше».

Казалось, что все устроилось, но Николай неожиданно для наместника ответил резким отказом: «Назначить Витта председателем никак не могу, ибо, женившись на Собаньской, он поставил себя в самое невыгодное положение, и я долго оставить его в Варшаве никак не могу. Она самая большая и ловкая интриганка и полька, которая под личиной любезности и ловкости всякого уловит в свои сети, а Витта будет за нос водить в смысле видов своей родни. И выйдет противное порядку и цели, которую иметь мы должны, – т. е. уничтожение происков и протекции».

Паскевич успокаивал Николая, что «явный» брак Витта с Собаньской не состоится, так как слух о смерти графини Витт оказался ложным, и они остаются теперь в прежнем положении, то есть что они тайно обвенчаны». Главное же, чем наместник Польши утешал монарха, было то, что он сообщал ему о полезной деятельности пресловутой польки. «Преданность ее законному правительству не подлежит сомнению; она дала в сем отношении много залогов»… «Напротив того, родственные связи госпожи Собаньской с поляками по сие время были весьма полезны. Наблюдения ее, известия, которые она доставляет графу Витту, и даже самый пример целого польского семейства, совершенно законному правительству преданного, имеют здесь видное влияние». Веским аргументом был довод насчет преданности ее семьи. Не один год верой и правдой служили престолу ее отец и братья.

Но враждебная Собаньской информация упорно продолжалась. Вот что писал 19 октября 1832 года управляющий 3-м Отделением Мордвинов шефу жандармов Бенкендорфу: «…Но частные известия из Варшавы поистине отвратительны. Поляки и польки совсем завладели управлением. Образовалось что-то вроде женского общества под председательством г-жи Собаньской, продолжающей иметь большую силу над графом Виттом. Благодаря этому главные места предоставляются полякам, и именно тем, которые наиболее участвовали в мятеже. Остальных не призывают к делу, и они жалуются, что оставлены в покое. Новости эти не с ветру, а верны вполне. Очень печально, а кто виноват? Один человек. Смените его кем-либо другим, кто смыслит в делах управления и умеет держать себя самостоятельно, и всё пойдет гораздо лучше, и нам нечего будет так тревожиться насчет Польши…»

Николай вроде бы прислушался бы к словам наместника, но именно в это время он получил сообщение по поводу Собаньской из Дрездена от тамошнего российского посланника Шредера. Не зная истинную причину появления там польки, обманутый ее активным общением с соотечественниками-эмигрантами, он поспешил об этом оповестить Петербург.

Разгневанный Николай переслал депешу посла наместнику в Варшаву, сопроводив ее припиской о том, что его мнение насчет Собаньской подтверждается. «Посылаю тебе оригиналом, – писал Николай Паскевичу, – записку, мною полученную из Дрездена от нашего посланника, самого почтенного, надежного и в особенности осторожного человека; ты увидишь, что мое мнение на счет Собаньской подтверждается. Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личной преданностью, и столь же верна г. Витту как любовница, как России, быв ей подданная? Весьма хорошо бы было открыть глаза графу Витту на ее счет, а ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию».

Паскевич принужден был приказать Собаньской покинуть Варшаву. Удар был неожиданный, а главное, несправедливый. Для Каролины наступил трудный период. Она оказалась на краю пропасти. Дело в том, что помимо всего прочего, именно в это время до Николая доходит информация о том, что де Витт не просто живет с Собаньской, но теперь собирается взять ее в жены. Весть о том, что его любимец избрал себе в жены подозреваемую в помощи мятежникам польку, да еще жену убитого мятежника, вызвала самую негативную реакцию Николая Первого. Император категорически отказал де Витту в разводе с Юзефой Любомирской, с которой де Витт уже практически не общался много лет. Кроме этого, не смотря на просьбы Паскевича, император отказал де Витту в назначении его на должность генерал-губернатора Варшавы, которая была по рангу значительно выше должности военного губернатора Варшавы, которую де Витт занимал после освобождения города от мятежников. Такая обида была явно им не заслуженна. Кроме того лучшей кандидатуры на должность генерал– губернатора в российской армии больше не было. Это прекрасно понимал Паскевич, но ничего поделать не мог. К чести де Витта в этот столь сложный для него момент жизни от Каролины, не смотря ни на что, он не отступился.