Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

3.12 (89.05.23) А в это время. Резня

Из справки Главного Управления Внутренних Войск МВД СССР от 05 июня 1989 года: «В конце мая 1989 года в Ферганской обл. обострилась обстановка. Несколько столкновений между лицами узбекской и турецкой национальности произошло в городе Кувасае…»

С конца мая по июнь в Узбекистане, в различных регионах Ферганской области произошли групповые нападения на турок-месхетинцев. Вооружённые ножами, топорами, они буквально штурмовали места проживания турок. Сжигали дома, жгли заживо людей, насиловали, резали… Всё выглядело так, словно сам Тамерлан ворвался в наш просвещённый век. Сами же турки – вчерашние «хозяева жизни», насаждающие всем вокруг порядки своей диаспоры, способные кого угодно, вторгнувшегося в среду и обитания, зверски избить, изнасиловать, сейчас дрожали как осиновые листья, ища убежища у дислоцированных неподалёку ненавистных русских «неверных» солдат или у сердобольных соседей – «свиней-узбеков», как они их именовали ранее. Среди распространённых узбекских листовок:

«Если вы являетесь истинными сынами узбекского народа, ни в чём не уступайте русским, в Узбекистане им нет места».

«Создадим Исламскую Республику Узбекистан».

«Убивайте турок, иначе будете наказаны! Оказывайте помощь поджигателям! Юноши, собирайтесь… если хоть один юноша останется дома и не будет действовать, он может умереть под ударами камней. Сегодня, даст Бог, – и загорится дом турка! Союз узбеков».

«Узбекистан – узбекам. Душим турок. Душим русских. Да здравствует исламское знамя и мусульманская вера!»

Милиция Ташкента не вмешивалась. На предприятиях Ферганской области почти в открытую стали изготовлять оружие – пики из арматуры, самодельные бомбы, бутылки с зажигательной смесью.

В срочном порядке в Узбекистан были переброшены части и подразделения МВД СССР всего около 12 тысяч человек.

По различным материалам прессы: «От свидетельств жестокости и насилия кровь стынет в жилах. Свидетельства вакханалии, безумия и садизма: сожженный труп – невозможно опознать мужчина это или женщина; убитые мужчина и подросток – видимо, отец с сыном – и рядом дубинка, которой они были убиты; сброшенный в канаву труп женщины – изуродованный, с разбитыми до кости пятками; сожженные дома с зияющими ранами погромов, с запахом гари… Очевидцы видели… как из автобусов выволакивали турецких девчонок и совершали над ними надругательства, как с крыши дома – сбросили русского… а потом, ещё живого, сожгли его…»

Пожилая еврейка поила солдат холодной водой и всё повторяла с надеждой: «Ведь вы не уйдёте, да?!» И услышав ответ: «Не беспокойтесь, мамаша, не уйдём», вытирая ладонью слёзы, растроганно благодарила: «Спасибо вам! Спасибо, милые!»

Интервью журналистам очевидца сержанта МВД Г. Хасанова, спасавшего людей от озверевшей узбекской толпы: «Они шли на всё. Жгли дома, грабили, измывались над людьми. Эти подонки… окружали дома, выносили всё ценное, а потом забрасывали в окна горящие факелы. Жителей не выпускали за порог, пока они заживо не сгорали. Крики, мольбы о пощаде, просьбы и призывы к человечности только подогревали их. И они продолжали своё кровавое побоище…».

Вот так живут люди, разделённые национальными границами, бьются за место под солнцем. Людям свойственно желание подавлять друг друга. И они ищут для этого различия между собой: внешние, культурные, умственные и т. д. Каждый народ мнит себя особенным. «Высасывая» из пальца эти преимущества. Однако история движет людей к слиянию культур, языков. Сегодня нет ни одного языка и культуры, которые бы сохранились в первоначальном виде. Также нет ни одного государственного образования, где бы жили представители только одной национальной культуры.

«…Создавалось впечатление, будто невидимая «мощная рука» специально оберегала погромщиков – создавала все условия для безнаказанного произвола»…

(По материалам из открытых интернет-источников)

3.13 (89.05.25) В это же время. Съезд народных депутатов СССР

С 25 мая по 9 июня прошёл I съезд народных депутатов СССР. Хотя на самом съезде новоявленные демократы были представлены 15 % и их инициативы блокировались так названным «агрессивно-послушным» большинством, он ознаменовал собой переход к свободе слова. Это был своего рода «залп Авроры» к идеологической атаке страны. С этих пор западные отделы агитации и пропаганды больше не имели никаких препятствий, в то самое время как ржавая политико-пропагандистская машина СССР была решительно высмеяна и «сдана на металлолом».[78]78
  На съезде впервые депутаты заговорили обо всём, что заблагорассудится. Академик Алексей Емельянов предложил лишить КПСС руководящей роли, провозгласив: «Верховный Совет выше ЦК КПСС»! Олимпийский чемпион Юрий Власов назвал КГБ преступной организацией, а также подверг критике образ Ленина. Здесь блистали в ораторском мастерстве и академик Андрей Сахаров, увлёкшийся политикой и правами человека, а также, незаметно для самого себя ставший инструментом в руках западных идеологов по разрушению не столько коммунизма, сколько государства в целом. Председательствующий лидер перестройки и он же – лидер КПСС Михаил Горбачёв талантливо дирижировал процессом самоликвидации.
  Заседания съезда транслировались по телевидению в режиме нон-стоп. И навстречу весеннему теплу сквозь открытые настежь окна на всю улицу звучали речи депутатов.
  Одним из самых ярких эпизодов съезда стала эмоциональная атака инвалида-«афганца» Сергея Червонопиского на Андрея Сахарова.
  Накануне академик дал весьма подлое интервью канадской газете «Оттава ситизен», где Сахаров упомянул о сообщениях о том, что во время войны в Афганистане с советских вертолетов расстреливали советских солдат, попавших в окружение, чтобы те не могли сдаться в плен. При этом академик опирался опять же на «западные информационные источники!» Не задумавшись ни на секунду, совершенно непроверенную ни кем информацию или дезинформацию, уважаемый всеми человек высказывал перед широчайшей аудиторией, придавая этим ей вес и убедительность. Это был первый такой силы «удар ниже пояса» по Советской Армии. Конечно, лично академик не преследовал, вероятно, планов по разрушению армии и государства. Но стал «первой скрипкой» в этом процессе. Тем более странно то, что войска были к этому моменту уже выведены из Афганистана и не имело ни малейшего смысла бороться за их вывод!


[Закрыть]

Утром 2 июня в фойе Дворца Съездов появились листовки, в которых сообщалось об интервью академика Сахарова, а несколько позже на трибуну вышел инвалид афганской войны, лишившийся на ней обеих ног, первый секретарь Черкасского горкома комсомола Украины, депутат от ВЛКСМ Сергей Червонопиский. Он посмотрел в зал.

– Нас серьезно беспокоит беспрецедентная травля Советской Армии, развернувшаяся в средствах массовой информации… Совершенно непонятны цель и смысл безответственных заявлений депутата Сахарова по поводу Афганистана, злобное издевательство лихих ребят из телепередачи «Взгляд».

Червонопиский, прервал свое выступление, достал лист.

– Вот, здесь – обращение солдат и офицеров воздушно-десантных войск в Президиум Съезда и лично Горбачеву: «Мы… просим… дать… разъяснения… на каком основании или по чьему поручению… Сахаров дал интервью журналистам канадской газеты… Мы… возмущены этой… провокационной выходкой известного ученого и расцениваем его безличностное обвинение как злонамеренный выпад против Советских Вооруженных Сил. … Воины-десантники, вопреки попыткам Сахарова и ему подобных, будут и впредь… защищать интересы нашей Родины».

Червопинский отложил лист, на его лбу проступили капли пота, он продолжил.

– Я убежденный противник лозунгов и показухи. Но три слова, за которые, я считаю, всем миром надо бороться, я… назову: это – Держава, Родина, Коммунизм!

Зал сотрясли аплодисменты, депутаты встали.

Сахаров уже подошел к трибуне, чтобы ответить на обвинение. Не реагируя на шум в зале, он произнёс:

– Я меньше всего… желал оскорбить Советскую Армию… когда речь идет об афганской войне, то я… не оскорбляю того солдата, который проливал там кровь и героически выполнял свой приказ… сама война в Афганистане была преступной… авантюрной… и неизвестно, кто несет ответственность за это огромное преступление… которое стоило жизни почти миллиону афганцев… Мы должны смыть с себя… позор, который лежит на нашем руководстве, вопреки народу… совершившем этот акт агрессии… Я выступал против введения советских войск в Афганистан и за это был сослан в Горький… и я горжусь… этой ссылкой… как наградой, которую получил… и второе… Тема интервью была вовсе не та… речь шла о возвращении советских военнопленных, находящихся в Пакистане. …Я упомянул о тех сообщениях, которые были мне известны по передачам иностранного радио, – о фактах расстрелов… с целью избежать пленения… Сейчас этот вопрос расследуется. И до того, как будет прояснен, никто не имеет права бросить мне обвинение в том, что я сказал неправду…

(Видимо, академик вспомнил о понятии «презумпция невиновности» в отношении себя, совершенно забыв о том, что не он один таким правом располагает! Разве это допустимо, чтобы нормальный человек, любящий свою Родину так вот безрассудно и бездоказательно заявлял то, что однозначно порочило честь и достоинство тысяч военнослужащих, но что даже ещё не доказано!? Кому он поверил «на слово»? Западной прессе!)

На трибуну взошёл полковник Очиров:

– …я читал эту информацию, которую давал… Сахаров, и… заявляю, что это клевета и ложь… на честь нашего народа и нашей Советской Армии…

– Пусть Андрей Дмитриевич …сообщит точный источник этой информации… пусть предъявит материалы, – заявил преподаватель СПТУ Якушин.

Ахромеев (начальник Генштаба в годы афганской войны) стоял на трибуне багровый.

– Ни одного приказа или подобного чего-либо в Генштабе и Министерстве обороны не издавалось, ни одного указания от политического руководства… мы не получали… Все это чистая ложь, заведомая неправда, и никаких документов… Сахаров в подтверждение своей лжи не найдет!

– Товарищ академик! Вы своим одним поступком перечеркнули всю свою деятельность. Вы принесли оскорбление… всему народу, всем нашим павшим, которые отдали свою жизнь. И я приношу всеобщее презрение Вам. Стыдно должно быть! – закончила пламенной речью Казакова, учительница из Ташкентской области весь этот спектакль, за которым следили миллионы.

Бурными продолжительными аплодисментами встретил выступление зал…

3.14 (89.06.01) Видит око, да зуб неймет

– Здорóво, Исаев! Что, вот и дембель подкрался незаметно? – усмехнулся Ткаченко при виде вошедшего в расположение роты Сани Исаева, прибывшего со своей тёплой службы на свинарнике для подготовки к демобилизации.

– А чё? – поморщился тот в ответ.

– Уу тебе в очо! Пока ты там, на свинарнике загорал, мы тут Родине долг отдавали.

Исаев в ответ скривился, но промолчал.

– Ла-а-дно, товарищ Исаев, хош искупить вину перед Родиной и товарищами, а? – прищурился с хитрецой Ткаченко.

– Чё-ё?

– Да чё ты заладил всё «чё», да «чё»!? В очо тебе щас дам! «Дембельский аккорд» тебе полагается, ясно?

– Да был у меня ужо «аккорд»!

– То у тебя на твоём свинарнике был аккорд, а теперича здесь положено, для своих пацанов!

– А чё надо-то?

– А чё? Да не чё! Ладно, Санёк, смотри, – Ткаченко явно раздражала тупость Исаева, но он сдерживался, – завтра слоны с нашего батальона поедут со старшим лейтенантом Петренко, командиром связистов арбайтен на пивзавод, чуешь?

– И чё?

– Не тупи, Исаев! Ты там, на свинарнике, чем свиней-то кормил?

– Ну, привозили парашку с полка.

– А ещё?

– Ну, с пивзавода привозили тоже массу ячменную. Отходы, короче.

– Вот! Молодец! И что ещё?

– Ну, офицеры и прапор наш себе пива привозили… – тут Исаев задрал глаза вверх, вспоминая, – пару раз и нам перепало.

– Ну, вот! Вспомнил. А то я уже думал, что тебя пытать придётся, – рассмеялся Ткаченко, – так вот, Санёк, крутись как хош, но пиво раздобудь. Пивом смоешь свою вину перед Родиной и дембелями. За то, что мы тут за тебя сапоги топтали и автомат два года таскали. Дембель-то наш теперича нужно замочить! Понял меня? Недаром же ваш свинарник с пивзаводом в побратимах, а?!

– А как я достану? Я не могу-у!

– Как? Кверху каком! Ну не тупи, не Петренко же мне просить сгонять за пивком, а?.. Да итит твою!.. Да кого е… волнует чужое горе! Думай. Шевели мозгой. Ты слонам своим передай, что Ткаченко лично интерес к этому делу имеет! Пóнято, товарищ Исаев? А то дембель под угрозой! А потом всех делов-то, слоны нашего батальона, когда жратву с пивзавода свиньям привезут, тут же нашу канистру с пивом на свинарнике скинут, а задача твоих – её нам сюда тихонечко передать. Понято? – Ткаченко сказал почти шёпотом, приблизив своё скуластое лицо вплотную к пухлому лицу Исаева.

– По-о-нял! – Исаев пожал плечами, нахмурился и озадаченно пошёл в умывальник.

* * *

ЗИЛ заехал за ворота пивзавода. Старший лейтенант Петренко выстроил бойцов, дал «ц/у» и отправил их на дружественную советскую помощь словацким камарадам в их благородном и ответственном деле пивоварения. Бойцы с удовольствием внюхивались, пытаясь хоть ноздрями уловить столь желанный пивной аромат. Ведь что бы там себе не думали отцы-командиры, и солдатам, даже «слонам», не было чуждо всё человеческое.

– Боец! А ну-ка давай мне сюда вон ту канистру! – Петренко заглянул в кузов.

Водила вытащил припасённую ранее канистру, в которой булькал не менее вожделенный для словацких «шкодовок» бензин.

– А это че ещё за канистра? – заметил он ещё один зелёный корпус внутри.

– Да то пуста-а-я, – махнул рукой водила.

– Ты припас? – старлей пристально посмотрел на водилу.

– Да то не, то так, для прозапас лежит тута, – пожал плечами тот.

– Смотри мне! Небось, для пива припас, а?

– Да не, то для бензина, говорю же, про запас.

– Ну, смотри-и-и мне, боец…

День уже подходил к концу. ЗИЛ с уставшими, но довольными солдатами катился по дороге, виляющей между сопок, покрытых красивым сосновым лесом, ведущей к свинарнику. В кабине, рядом с весьма довольным Петренко, позвякивали пивные бутылки в ящике. В кузове болтались между баками с ячменно-хмельными отходами пивоварения два зелёных корпуса канистр, наполненных пенным напитком…

* * *

Полк. Стемнело. Группа дембелей во главе с Ткаченко в нетерпеливом ожидании того чудного момента. И вот долгожданная канистра… Нетерпение нарастает. Ткаченко первый набирает в эмалированную кружку пенный напиток, жадно, крупными глотками, полными жажды, начинает пить и вдруг – крик.

– Что за чё-ё-рт! Что-о это?

Остальные повскакивали, выпучив глаза.

– Что случилось, Роман?

Роман же сидел, тяжело дыша широко открытым ртом, сплёвывая прямо на пол.

– Это что, я спрашиваю? Это разве пиво?

Остальные стали обнюхивать кружку, канистру.

– Бензином пахнет, вроде, – высказался кто-то.

– Да голимый бензин! Что это за дебил в канистру из-под бензина пиво то налил, а? Я спрашиваю? Это же надо быть таким тупорылым! – бесновался Ткаченко. Но вскоре все, вместе с пострадавшим Ткаченко, весело ржали над слонячей тупостью. Всё же дембель то он вот, не за горами! Обидно, конечно, смотреть на полную канистру вожделенной пенной жидкости, так бездарно загубленной!

– А мож нос зажать, да пить? – предложил кто-то и отхлебнул глоток, но, тут же поперхнувшись, выплюнул.

– Э-эх! Бачит око, да зуб неймёт!

– А давай, Ромка, слонов этой дрянью напоим! – весело предложил другой.

– Слонов, говоришь, напоим?

– Ага!

– А ты чё, сам слоном не был никогда?

– А я пиво с бензином не смешивал.

– Ладно, позови дневального, пусть в очко всё выльет. Этой дрянью поить кого, будет диверсией называться. Понято? Всё!

3.15 (89.06.04) Дембельский альбом

Кто цветы не дарил

Тот любви не знал

Кто сапог не носил

Тот мужчиной не стал

Солдатский фольклор

Дембеля собрались в клубе. В парадках. С потёртыми коричневыми чемоданами, обитыми металлическими уголками. Ткаченко сидел один с лёгкой ухмылкой на лице, словно предвкушая предстоящий шмон. Гулямов и Урсулов сидели на корточках, в окружении земляков, возбуждённо о чём-то говорили, словно ругаясь. Турки-месхетинцы, представленные в меньшинстве, держались от ненавидящих их узбеков подальше.

Загиров, как и несколько других кавказцев, гордо сидел прямо на своём дембельском чемодане, наблюдая всю суету вокруг. Недалеко от них весело трепался на грузинском Даташвили в предвкушении скорой встречи с родным горным воздухом, сладким молодым грузинским вином, ароматными мандаринами, сочными сладкими гранатами, сырными сочными, тающими во рту, хачапури, пикантным куриным жаркое в томате – чахохбили и с многими, многими другими деликатесными и просто замечательными вещами дома!

Рядовой Никаноров скромно стоял с чемоданом поодаль, словно всё ещё не веря тому, что закончилось это долгое время его человеческого унижения! Что ждёт его на гражданке? Бог его знает, но что бы это ни было, он всегда сможет спрятать своё тщедушное существо за толстые бетонные стены своего дома… но сможет ли он сам когда-то стать для кого-то крепостью?.. Ткаченко, Исаев и Иванов задумчиво курили на крыльце, не отрывая зажмуривающихся во время затяжек глаз от казармы напротив, как бы прощаясь в мыслях с этой осточертевшей картинкой их жизни, уходящей теперь в память их далёких воспоминаний о годах армейской юности! Вот и пришёл конец службе! Конец всему этому дурдому, который они будут теперь с гордостью вспоминать всю свою оставшуюся жизнь! Вспоминать дни своей юности, дни испытаний и лишений, которые они сумели достойно преодолеть! Не то, что те гражданские сосунки, сумевшие малодушно «откосить» от исполнения своего почётного долга перед своей Советской Родиной, перед своей матерью, отцом и перед своими будущими женой и детьми! Что у них, «откосивших», будет позади такого, чего нет у других? Дискотеки? Мамкины пирожки? Сопли, размазанные по парте? Да разве им когда-то понять это состояние души, это состояние ценности бытия, свободы, долгожданной дороги домой!?. Лишь лишения, трудности и преодоления делают из нас мужчин, настоящих людей! Тех, кто остался не сломленным, стал ещё сильнее, гораздо сильнее, нежели прежде! Сильнее не только физически, но прежде всего, сильнее духовно!.. А впереди – ночь. Последняя дембельская ночь на пересыльном пункте, в которую им предстоит сделать последние шаги по этой земле, чтобы в будущем до конца своих дней вспоминать всё это, всё, о чём сейчас так хочется забыть побыстрей! И этот вокзал, и эти казармы, и этих, и друзей и врагов, отцов-командиров, наряды и гауптвахты!

– Урсулов! – майор Володькин выкрикнул очередную фамилию. Он сидел за столом, на котором лежали журнал, какие-то бумаги, ручки.

Урсулов строевым шагом подошёл к усатому майору.

– Чемодан к осмотру!

Володькин с пристрастием шмонал дембельские чемоданы не хуже любого таможенника, вытаскивая оттуда как минимум «дембельские альбомы», содержащие в себе, кроме килограммов латекса[79]79
  Водоэмульсионная краска, которую накладывали слой за слоем, пока буквы или картинки не становились выпуклыми, объёмными.


[Закрыть] и гуаши, всю неуставную солдатскую атрибутику, граничащую между юмором, сатирой, казарменным хулиганством и простой безвкусицей. Встречались там и удивительные по своему виду, дембельские наряды, в которые, едва перевалив за бугор, переоблачались некоторые солдаты, к удивлению прохожих и несказанной радости охотившихся на таких клоунов, патрулей. (С этими неуставными атрибутами так активно и так мало – результативно, если не тщетно, боролись офицеры всех рангов.) А часто выгребалось заодно из чемоданов и вообще всё «неуcтавное», т. е. не предусмотренное Уставом, купленное на честно заработанные солдатские крохи, кроме положенных по уставу «рыльно-мыльных» принадлежностей. Ну, тут уж кому как везло. И как был настроен сам майор Володькин.

Чемодан Урсулова был не пуст. Кроме выполненного «неуставными ночами» тяжёлого «дембельского альбома», полного, помимо фотографий, неуставных картинок и всяких, с точки зрения офицеров, гадостей, там ещё лежала «дембельская форма» с белыми самодельными аксельбантами, с красными бархатными отворотами, обрезанные сапоги с белой шнуровкой по бокам, добрая куча «заморских подарков», которые также порой любил «почикать» майор.

– Та-ак, что тут у тебя, сержант, в альбоме написано? Та-ак… – он небрежно откинул несколько тяжёлых страниц и прочитал, поморщившись: «…жена – это хлэб, но иногда хочеться булька…», – ха, бульки ему захотелось. Ты, сержант, сперва писать научись! – он сунул ему назад этот «дембельский шедевр».

– Что это у тебя, сержант, за значок? – строевик вдруг, переключившись с чемодана, ткнул пальцем Урсулову в грудь.

– Гвардыя, таварыш майор!

– Гва-ардыя! Зачем тебе гвардия, сержант? Тебе ведь булька нужна, а не гвардия! А? Тэперь у тебя столько этих «булька» будэт! Давай значок сюда!

Урсулов отстранился, уж что-что, а этот знак, выданный Родиной ему, он не был намерен отдавать.

«Ну, какое вообще право у этого усатого таракана на такой беспредел!» – думал он про себя.

– Тише ты, отдай, а то ещё хуже будет! – шепнул ему Ткаченко, видя готовящегося взорваться сослуживца.

Урсулов стоял молча, стиснув от злости зубы и сжав кулаки. Володькин невозмутимо, осознавая полную власть и безнаказанность, скрутил у дембеля гвардейский значок. Положил его себе в карман.

– Ладно, молодец, закрывай чемодан, – майор приступил к осмотру следующего…

Урсулов выдохнул, тяжесть сохранившихся от шмона подарков, но особенно альбома и неуставной формы, согревала его душу.

Возбуждённый после шмона строй дембелей весело шёл к КПП, сверкая под фонарями козырьками солдатских фуражек.

Ворота отъехали. Дневальные с завистью наблюдали за движущейся колонной.

– Прощайте, салаги! Придёт когда-то и ваш черёд!

– А-а-а! Седьмая рота в наряде! Давай, Сабиров, не подведи своих земляков! – Гулямов и Урсулов помахали своему земляку из солнечного Узбекистана, младшему сержанту Сабирову, недавно прибывшему из учебки в седьмую роту, – Соғ бӯлинг![80]80
  Будь здоров! / Бывай!


[Закрыть]

Дембеля загрузились в поезд «Миловицы-Москва» и уже к утру были на Родине в приграничном украинском городе Чоп, напоминавшем Содом и Гоморру. (Что никак не вписывалось в стереотипное утверждение того, что в западном приграничье культура всегда выше!)

Родина была равнодушна к вернувшимся из «загранки» дембелям. Жизнь вокруг текла своим суетливым приграничным чередом. Ткаченко, в брюках, по неуставному ушитых, со вставками в погонах, смотрелся более чем скромно и ухмыльнулся, увидев некоторых дембелей, которые реально подготовились к этому значительному в их жизни событию. Мамуля дорогая! Чемоданы оклеены импортными открытками с видами городов, гербами, покрытыми сверху толстенными слоями лака. Укороченные сапоги на нарощенных каблуках, с белыми шнурками с кисточками. Самодельные белые аксельбанты. Отороченные бархатом изнаночные отвороты «ПШа», толстенные белые «подшивки» подворотничков, доходивших по заглаженным, на десантный манер, отворотам едва не до пупа, со вставленной внутрь проволокой, дéсантские тельняшки, вырезанные из латуни буквы «СА» на погонах, обшитых медной проволокой. Фуражки напоминают кавалерийские сёдла. Ну, чем бы бойцы не тешились, лишь бы не повесились… а всё равно больше похожи на клоунов! Неужели самим им было не впадло так вот ходить?!

Они, борзо упиваясь вседозволенностью накатившейся на них свободы, искали приключений.

– Вот бы отметелить какого-нибудь офицера! А? Давай!? – прыщавый борзый дембель из соседней роты пихнул Ткаченко локтем.

– Было бы чётко, да-а-а!? Только смотри, как бы тебя самого не отметелили, дурила! – Ткаченко усмехнулся. – И вообще, я не по этой части! Тебе надо – вот и ищи себе приключений на задницу. А я просто домой хочу!

Роман смотрел вокруг обалдевшим взглядом. Родина! Вокруг были одни гражданские люди, говорящие о своих обычных гражданских делах! Да ещё и на родном языке! Как он отвык уже от этого! Как соскучился за забором на чужбине!

Поезд снова стучал чугунными дисками колёс по стыкам рельсов, мелькали столбы, дома, деревья…

«Эх, скоро Москва! – думал Ткаченко. – Скоро дом, где уже не был целых два года! Родные, голоса, звучание которых уже успел забыть!»