Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

«Самоходчики!» – прострелило мозг старлея.

3.53 (90.02.26) За стеклом

24 февраля 1990 года На парламентских выборах в Литве националисты наносят поражение коммунистам.

26 февраля 1990 года СССР заявляет о своем согласии вывести все свои войска из Чехословакии к июлю 1991 года.

Поздний вечер. Шторы плотно закрыты. Тимофеев сидел за письменным столом в комнате общежития.

«…Чувствую, тебе сейчас очень трудно. Ты ожидала праздника, а тебя захлестнула серая проза будней. Не грусти, милая, потерпи немного! По ночам мне вообще тоскливо. Очень хочу прижать тебя…», – Тимофеев отложил письмо в сторону, подумал, смял, порвал и выбросил в урну.

Это было уже третье порванное письмо. Он не знал, что ему писать. Всё, что ни начинал, казалось ему не тем, не о том. Им всё больше и больше овладевало убеждение, что Здена обречена на несчастье с ним. Что они из разных миров и что ему нужно дать ей шанс забыть его. Это было очень трудное, невыносимо трудное для него решение. И он не желал принимать его окончательно, но оно само, словно с «левого плеча» шептало ему на ухо: «Брось! Оставь её! Отпусти! Загубишь иначе всех! И её, и себя!».

Уже было за полночь. Он лёг прямо в одежде на кровать. Сон наваливался на него. Так, в этих тягостных думах, он и уснул…

Судя по украшенному городу, был канун Рождества.

(Тимофеев, как и многие другие советские граждане, едва ли ранее понимал до конца значение этого слова, наивно отождествляя его с Новым Годом. Рождество. Праздник Рождества Христова. Как это странно всё. Как странно лицезреть молодых девушек, крестящихся двумя пальцами при виде церкви. В отрочестве Влад со свойственным ему снисхождением смотрел на свою крестящуюся бабушку, как на пережиток невежественного тёмного прошлого.

– Свят, свят, свят, – приговаривала она порой, крестясь тремя пальцами и кланяясь «пресвятой богородице». Что возьмёшь с неё! Темнота беспросветная! Невежеством и безграмотностью только и мог он такое объяснить, сам неся, как ему наивно казалось, «свет науки и образования» в самые отсталые слои стареющего советского населения в лице собственной бабушки. С улыбкой и снисхождением встречал он эти её «старорежимные отсталые религиозные штучки». Но как странно видеть, что здесь вот в, казалось бы, Советской стране, крестятся и стар и млад. И даже церковные праздники объявлены здесь государственными наряду с праздниками революции, труда и Мая!)

Тимофеев шёл по разукрашенному по-рождественски городу. Улицы были пустынны. В окнах домов свет горел как-то приглушённо, почти интимно. Что ж, Тимофеев уже привык к тому, что здесь все праздники тем и отличались от будней, что повышенной тишиной. Никакой суеты. Никакого бурного веселья. Никаких столпотворений и буйных катаний на санках. Никаких дымящихся шашлыков, ни запахов беляшей, ни чебуреков. Ничего. Улицы пустынны, словно этот город оставлен его жителями. Лишь он, холостой советский офицер, цокает подковами сапог по мерзлой брусчатке, вглядываясь в отдельные окна, источающие домашний сказочный уют. Как он манил его! Как не тянула назад прокуренная комната офицерской общаги с унылыми стенами, вымазанными жёлтыми охрой, с тремя скрипучими кроватями и пыльной лампой дневного света на потолке, засиженной мухами! Тимофеев остановился. Увидел, как окно одного из словацких домиков словно выросло во всю стену. И вся квартира с её обитателями оказалась у него словно на ладони. Темноволосая стройная женщина сидела в кресле напротив скромного камина, в котором уютно потрескивали дрова. Тимофеев всмотрелся.

«Здена!?» – прострелило его мозг.

– Зденка! – едва крикнул он, но губы его стали словно ватные и ни звука не сорвалось с его уст.

– Зденочка! – но снова лишь шевеление губ.

Женщина медленно подняла голову, посмотрела с любопытством в сторону Влада, взяла пульт телевизора, но чей-то голос одёрнул её.

– Здена, не включай звук. Там идёт чепуха. А лучше, выключи телек совсем!

Тимофеев увидел вышедшего из кухни Януша с каким-то блюдом в руках. Тимофеев попытался сделать шаг вперёд, но ничего не вышло. Он находился словно за стеклом.

В эту минуту выбежал мальчик лет трёх-четырёх. Он что-то по-детски залопотал. Важно как-то и многозначительно, с откровенной детской непосредственностью.

– Сынок, поди сюда, – Здена протянула к малышу свои руки.

– Сынок? – Тимофеев прошептал и замер. «А я не знал, что у неё есть сын! Ну что ж, милый пацанёнок, только вот…», – он задумался.

– Какие у тебя голубые глазки! – воскликнула Здена, задумчиво улыбнувшись.

Мальчик улыбнулся в ответ.

– Как у дяди в телевизоре? – ребёнок неожиданно, со всей присущей этому возрасту детской непосредственностью, ткнул пальчиком в сторону Тимофеева.

«А и правда, – подумал Владислав, – совсем как у меня».

Януш подошёл к мальцу.

– Давай-ка, сынок, спать! – он бережно взял ребёнка на руки, зло зыркнул в сторону Тимофеева, наклонился к телевизионному пульту.

«Так это Януш! Януш что, отец ребёнка? Но почему я ничего не знал?! А пацан-то на Януша неочень-то похож!» – Тимофеев терзался вопросами, чувствуя себя обманутым и запутанным. Вид семейной идиллии, о которой он так мечтал и в которой ему, Тимофееву, не отводилось никакого места, поселил в его душе томительную боль и какую-то жалость к самому себе. Он почувствовал себя словно обкраденным. Словно это его, Тимофеева лишили того, что могло бы ему по праву принадлежать. Здена! Такая родная и близкая. Но такая далёкая, недосягаемая и чужая здесь. Между тем, Януш направил пульт в сторону Тимофеева и нажал кнопку. В тот же миг изображение пропало. Вокруг наступила полная темнота…

Сквозь мрак на потолке проступали контуры той самой лампы дневного света, засиженной мухами. Влад лежал. Тут он понял, что лежит он в общаге, на своей родной койке прямо в одежде. Он вытер крупные капли пота со лба, проснувшись окончательно…

3.54 (90.03.04) Разрыв

– Моника! Что с дочкой-то творится? На ней совсем твары[148]148
  Лица


[Закрыть] нет! – Ладислав, высунувшись из благоухающей гастрономическими ароматами кухни, обратился к супружнице, сидящей безмятежно перед телевизором.

(Так случалось, ибо в этой семье не было жёсткого деления хлопот по дому на «мужские» и «женские». Каждый стремился отдать семье как можно больше, в меру своих талантов.)

Сейчас Ладислав жарил пструха[149]149
  Речная форель


[Закрыть] в масле. Это было его любимое коронное блюдо! Моника, уже закончив возню по приготовлению традиционных пшеничных кнедлей, обожаемых мужем, ожидала супруга напротив телевизора.

– Молчит! Нехче ховорит![150]150
  Не хочет говорить


[Закрыть] – досадовала Моника. – Ума не приложу, чё робить!

Здена хоть и слышала из-за закрытой двери беспокойные родительские, полные досады, речи, предпочитала не реагировать. Ей, в её юном возрасте, ещё было невдомёк, как болит родительское сердце о своём чаде. Ей было также невдомёк, что родители и сами были когдато юными и ещё помнят и свои ошибки, и переживания, стремясь лишь оградить свою кровиночку от несчастий.

«Что с вами говорить! – думала Здена. – В ваше время всё было по-другому! А у нас теперь всё иначе!»

Что ж, люди редко учатся на чужих ошибках. Они их скорее замечают, чтобы оправдать собственные.

В её голове ещё звенела гулом, словно гром среди ясного неба, фраза доктора: «Да вы беременны, драгая моя!.. Познаете хоть от кого?»

Да, Здена знала от кого… От того, с кем бы провела всю свою жизнь! От того, кто не выходит из её головы ни днём, ни ночью. От того, кому она совершенно безразлична! А иначе, почему же он так редко о ней вспоминает? Почему вся её жизнь протекает без него? Почему она всё время одна? Почему он не рядом? Почему их миры текут своим параллельным ходом, не пересекаясь, пока она сама того не пожелает? Пока она сама не сорвётся куда-то туда, где её никто не ждёт? Где полно лишь юношеской страсти и только! Где любовь начинается и заканчивается лишь постелью, и после снова наступает будний день, где она снова одна – одинёшенька среди чужих, совершенно не понимающих её людей!

– Дочка! Зденка!

– Подь есть! – вскоре раздались голоса родителей.

– Никцем![151]151
  Не хочу


[Закрыть] – Здена не хотела сейчас сидеть напротив родителей и отвечать на их неуместные расспросы.

Те побухтели недолго и решили оставить дочь от докучания.

– Зденка! Як кцеш ховорить, поведай![152]152
  Захочешь поговорить, сообщи


[Закрыть].

Зденка взяла лист и стала писать.

«Милый Саша, мне не нравятса наши отношения, точнее то, к чему они привели, и всё то, что и как мы робим. Наша любовь мне кажется «подземным лабиринтом», в котором нет пути назад, а проход к свету становится всё уже и уже. И я уже начинаю здыхаться… Это любовь без будущего. Да, я действительно люблю тебя. Жизнь для меня, собственно, приобрела смысл только с того року, когда я увидела тебя. Даже в ранней юности, когда свойственно предаваться самым безумным мечтам, я никогда не думала о таком счастье, каким обязана тебе. Впрочем, теперь уже это счастье не для меня. Огорчит ли это тебя? Не вем. Я почему-то уверена, что где-то в глубине души ты так же будешь мучиться, как и я. Но, в конце концов, теперь это уже все равно. Твоё отношение ко мне для меня не внове. Ты не первый, кто видит во мне, прежде всего, женщину, забывая, что я ещё и человек! Что у меня есть гордость, чувство собственного достоинства. Ты мне нужен, но я никогда больше к тебе не приеду! И не заказывай мне телефонные переговоры, на них я тоже не приду! Я искала в тебе не просто «ночного камарада». Я надеялась и верила в то, что ты станешь мне защитой. Что я смогу опереться в любую минуту на твою сильную руку, скрыться от всех бед и несчастий на твоей груди. Но ты меня тогда бросил посреди этого чужого мира, едну. И всё! Где ты? Почему не рядом со мной? Как я устала быть едной! Я больше не хочу! Настал момент, когда мне нужно принимать решение, и я его приняла. Я бросаю тебя! Что ж, никто не виноват, что всё это оказалось миражом. Каждый из нас пойдёт по своей жизни собственной дорогой. Я прощаю тебя. И отпускаю тебя. Отпусти и ты меня, мою любовь. Но знай, в себе я оставляю частичку тебя. И этого у меня никому не отнять! Тераз это моё. Только моё. В память о тебе, о тех счастливых мгновениях, когда мы были вместе. Но сейчас всё, что было с нами, кануло в небытие прошлого. Чувствую, как мне не хватает воздуха при мысли об этом. Но ничего не зробишь, прощай! И прошу, не ищи больше встречи со мной! Не делай мне ещё больнее!..»

Что ж, это только в кино всё всегда заканчивается «хеппи эндом», в реальной же жизни всё совершенно иначе. И обстоятельства порой становятся сильнее людей, их чувств и их желаний!..

3.55 (90.03.07) «Карабахский вызов»

Днём ранее, 6 марта 1990 года в Афганистане правительству президента Наджибуллы удаётся решительно подавить попытку государственного переворота.

(Однако спустя два года, в апреле 1992-го, Наджибулла всё же будет свергнут моджахедами. Это будет сопровождаться массовыми насилиями и приведёт к мощной волне афганских беженцев. Что ж, вопрос захвата власти, – это лишь истинный интерес власть предержащих, но всегда истинное бедствие для основной массы народа!)

Солдат подошёл к столику, где завтракали офицеры.

– Товарищ старший лейтенант! Вам сегодня звонили из политотдела дивизии! Вам нужно завтра с утра туда срочно перезвонить! Говорят, вас отправляют на Кавказ! – посыльный смотрел выпученными глазами на Тимофеева…

– Да ну! Шутишь?

– Никак нет, товарищ старший лейтенант!

После этой новости завтрак более не лез ему в горло.

Он отправился в клуб, к телефону.

– Соедините «Градацию», старший лейтенант Тимофеев, – распорядился он телефонистке, сообщив нужный ему «позывной», – «Градация»!? Соедините мне «Сейнер»! – чтобы соединиться с нужным тебе адресатом, где бы то ни было, необходимо было знать магическую вереницу позывных, соединяясь всё далее и далее бесконечной паутиной телефонных кабелей, соединяемых руками телефонисток, дежуривших «на своём боевом посту» денно и нощно.

– Ну что, Тимофеев, мы тут подумали, – начал замполит дивизии… после того, как была изложена суть вопроса, он подытожил, – …так что, ты готов?

– Так точно, товарищ подполковник! Куда Родина пошлёт!

Через день Тимофеев хлопнул по плечу Майера:

– Всё, убываю в Миловицы, на собеседование. Мне осталось здесь немного! Но ещё не прощаюсь, увидимся! – Владислав вышел. В комнате стоял прямоугольный наспех сколоченный, ящик для вещей старшего лейтенанта Тимофеева. Дерево было плохо обработано, и, что бы защитить вещи от древесных заноз, оно было обито изнутри куском красной ткани, которую тот притащил из ленкомнаты.

«Как это неприятно напоминает гроб!» – подумал Майер, но не сказал это вслух…

3.56 (90.03.09) Последние лучи «чехординского» солнца

Советский поезд «Москва – Миловицы» приполз на перрон Ружомберка. Тимофеев медленно поднялся по ступенькам в вагон. В горле стоял ком от полученного последнего письма от Здены. Само письмо лежало в нагрудном кармане, сложенное в четыре раза. Как хотелось как можно скорее добраться до купе, сесть в одиночестве и уйти в мазохизм самобичевания, перечитывая текст, написанный убористым женским почерком снова и снова, словно пытаясь заглянуть между строк содержания. Её фразы крутились без конца в голове.

«…Ты мне нужен, но я никогда больше к тебе не приеду!..» – неимоверная тоска подкатывала к горлу, звенела в висках, наполняла глаза влагой, словно они лопались как-то изнутри от давления. Неужели и на самом деле «всё, что было с нами, кануло в небытие прошлого?» … «Я бросаю тебя!» – как больно в груди!

«…я оставляю частичку тебя. И этого у меня никому не отнять! Теперь это моё. Только моё. В память о тебе, о тех счастливых мгновениях, когда мы были вместе… Чувствую, как мне не хватает воздуха при мысли об этом», – Тимофеев задохнулся сам. Весенний мартовский воздух, дующий из тамбура, со специфическим железнодорожным привкусом, наполнял лёгкие горечью невосполнимой потери… – «но ничего не поделаешь, прощай! И прошу, не ищи больше встречи со мной!»

«А ведь я её более не увижу! Никогда! Это тебе не сопливый напускной надуманный студенческий пафос. Это все по-настоящему! Но как я могу уйти вот так, даже не попрощавшись?» – думал он.

В принципе, вопрос отправки в Карабах лишь ускорил и так неизбежное. До его замены в Союз и без того оставались считанные месяцы, всю ценность которых он ранее не осознавал до конца. Ранее месяцы казались годами, а сама «замена» – где-то там, ещё далеко, ещё его не касающаяся штука! Но вот и всё! Последние лучи уходящего чехословацкого солнца… Последние дни, когда ещё оставался шанс увидеть её! И едва ли уже есть шанс что-то изменить. Его убытие в Карабах просто неизбежно. Так или иначе. Или чуть раньше, или чуть позже.

«…Не делай мне ещё больнее …», – а возможно, она права.

Его попытка проститься – хуже любого издевательства. Но как он сможет разжать пальцы, что бы вот так навсегда отпустить её?! Как?!

Поезд тронулся, отстукивая колёсами в сторону Запада. Тимофеев открыл дверь своего купе. Окинул его красными распухшими глазами, шмыгнул носом… К большому его сожалению, купе было не пустое…

– Самойлов? Это ты? – Тимофеев покачивался в проходе в такт стуку колёс.

– О-о! А-а! Привет, Тимофеев! – сонно высунулся из-под одеяла тот.

– Мы что, попутчики? До Миловиц? – Тимофеев вошёл в купе.

– Ага. И ты туда же? Да, садись! А ты по какому поводу туда едешь?

– По поводу отправки на Северный Кавказ… – Тимофеев уселся у окна, отодвинул занавеску, за которой в ночной темноте мелькали огоньки…

– Хм! И я туда же, – Самойлов махнул досадно рукой, – козлы! Не хочу я туда. Не поеду. Вот какое они имеют право? А-а?

– Не знаю, значит, имеют. Прав-то у них много, а у нас – одни обязанности! – усмехнулся Тимофеев.

– Нет у них такого права! Нашли, тоже мне, козла отпущения! Если не женат, так что, теперь можно все дыры затыкать?

– Постой, а чё ты, не женат-то? Ты же… – Владислав удивлённо поднял брови.

– Да-да! Был женат! Да чё нам, молодым перспективным-то, а?.. Короче, развёлся я.

– Да ты чё? А что случилось-то?

– Да ни чё. Да я женился-то только потому, чтобы жить не в общагах, а дома, чтобы было кому там постирать, убрать, обед сварить, ну и, сам понимаешь, чтобы не с «Дусей кулачковой» ночи разделять-то! Кха-ха-ха-кхе-кхе-кхе, – Самойлов подавился слюной, откашлялся и продолжил.

– Так она у меня баба хорошая была, хозяйственная. Да и в постели… ажно душу вынимала! – Самойлов закатил глаза. – Но ревни-в-а– а-я! А какому мужику это понравится? В Зволен в штаб перебрались, а там, знаешь, баб-то побольше, чем у вас, в полку. Там и медички есть, и так далее… ну что мне тебе объяснять?!

– Запустили козла в огород, да? – усмехнулся Тимофеев.

– Типа того… Ну, она в Союз и свалила и на развод подала.

– Ну и правильно сделала.

– Правильно? Ду-ра! Одно радует, никто над ухом теперь не зжужжит. Кого хочу, когда хочу, того тогда и имею! Сво-бо-да! Да залётик тут у меня был небольшой, вот на меня начальство и взъелось.

– Что за залётик?

– Да, не важно!.. – Самойлов сделал многозначительную паузу. – Но в мои планы Карабах никак не входил! Говорят мне, что это хороший трамплин для карьеры потом. Раньше Афган был! Можно было в Кабуле годик-другой отсидеться, а потом в Союзе – по штабному паркету, как по маслу!.. Жаль, вывелись все! Но карьеру я щас и без Карабаха сделаю! На хрен мне это надо! Прихлопнут там, чего доброго! А щас скоро вывод из Чехорды[153]153
  Чехословакия: Чех Орда, на тюркский манер.


[Закрыть] начнётся, говорят в Белоруссию, недаром наша дивизия Пинск освобождала, там, говорят, даже есть улица, в честь нашей «Гвардейской, Иркутско-Пинской»!.. Квартиры хорошие будут строить! А давать будут женатым! Понял! Мне теперь надо себе жену где-то найти, а то пролёт будет полный, ясно? А тут этот Карабах… на кой он мне нужен! Я, короче, скажу, что собираюсь жениться и что ребёнка жду!

– Ты ребёнка ждёшь? Ну, ты даёшь! Поздравляю! Ну-ка, покажи-ка свой животик! – рассмеялся Тимофеев.

– Тьфу на тебя!

– А я считаю, что на то мы и офицеры, чтобы, когда Родина нас просит, мы должны выполнять свой воинский долг, либо нам тогда нечего в армии делать. Знаешь, как там, в песне: «трус не играет в хоккей!»

– Да иди ты!

– Извини, я тебя понимаю, но ты не офицер тогда! Ты ошибся ещё тогда, когда в училище поступал.

– Ой, какой мы идейный! Тошнит аж!

– Тошнит, тогда сунь в пасть два пальца… и вали из армии! На хрен армии нужны трусы типа тебя! По паркетам шаркать?

– А за труса можно и в челюсть!

– Да ты чё? Кишка у тебя тонка! Только рыпнись… у меня у самого руки ажно чешутся! Тебе бы бабой родиться, да точно, ребёнка ждать.

– Сам ты баба, придурок ты!

– Что ты сказал? – Тимофеев готов был уже к драке. Ему было сейчас всё равно! А что ему будет? Куда уже!

Самойлов, уловив бойцовское настроение попутчика и его полный опофигизм, т. е. отсутствие боязни за возможные последствия, заткнулся. Ведь было совершенно очевидно, что Тимофеев далеко не карьерист. Этот за правду-матку сам себе всё испортит! Дурачина!.. Так они и молчали до самых Миловиц…

3.57 (90.03.11) Возьмите меня с собой!

В этот день 11 марта 1990 года Литва объявляет о выходе из состава СССР и создании независимого государства, а на следующий день на президентских выборах победу одерживает резко прозападный лидер Витаутас Ландсбергис.

И уже через 13 дней Горбачёв отправляет в Литву танки для нейтрализации сторонников независимости, что однозначно, на общем революционном фоне, лишь обостряет обстановку, усиливая импульс, направленный на однозначное отделение от СССР, резко увеличивая число сепаратистов.

Тимофеев топал по территории полка. Здесь всё шло как обычно. Слева – в курилке у казармы РМО, одни солдаты курили, другие начищали сапоги жирной иссиня-черной ваксой. Один, со сдвинутой к затылку пилоткой, только что сменившей зимнюю шапку, с важным видом крутил на крыльце связкой ключей. (Что мог себе позволить, судя по всему, боец очень важный, например, каптёрщик или типа того, обладатель такой внушительной-то связки!) Справа – боец втаскивал в двери КБО[154]154
  Комбинат Бытового Обслуживания


[Закрыть] набитую грязным обмундированием плащ-палатку…

Вдруг из-за спины раздался оклик.

– Таварыш старший лейтенант! Вазмите меня с собой! – это был младший сержант Сабиров.

– Зачем тебе это? – Тимофеев удивленно смотрел на сержанта.

– Мы им там покажем! Ну, тава-а-арыш старший лейтенант! Вазми-ите! – сержант практически молящими глазами смотрел на офицера.

– И нас! – вынырнули откуда-то ещё два солдата из третьего батальона.

– Да куда вы все рвётесь? Да и я-то тут причём!

– Вы можете, мы знаем!

– Вам команду собирают. Снайперов. Уже собрали восемнадцать солдат.

– Вы же знаете, как я стрэляю! Нэ пожалеете!

Тимофеев лишь пожал плечами, махнул рукой.

– Хреновато, вы, бойцы стреляете. Хре-но-ва-то! И вообще, где ваши подразделения? А ну, марш! – и молча пошёл в офицерскую столовую.

– Ну что, Тимофеев, как идут сборы? – перед столовой стоял командир полка.

– Всё в порядке, товарищ подполковник.

Подполковник подошёл к старлею. Приобнял его за плечи.

– Давай, сынок, держись. Не осрами нас там. Будь молодцом и береги бойцов и себя.

– Так точно, товарищ подполковник!

– Ну, ну, ладно, иди, завтракай!

«Полкач» был на редкость мягок. «Вот это да! – подумал про себя Владислав. – Даже не обратил внимание на то, что я в «гражданке» иду по территории части!»

Но нет, обратил командир на всё внимание! Но, видимо, понимал, куда отправляется этот мальчишка и через что ему предстоит скоро пройти. Наслаждайся, старлей, лови последние лучи уходящего солнца! Ведь кто знает, может, это последнее твоё солнце в этой твоей никчёмной, ещё такой «зелёной», жизни! А твой ящик для одежды, сынок, всё-таки так напоминает гроб!..