Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

Сидоренко окинул строй солдат суровым взглядом, слегка улыбнулся сквозь усы. Семьдесят восемь солдат девятой роты бодро стояли в ожидании слов, распоряжений и команд ротного.

– Ну что, товарищи солдаты! Покидаю я вас! Пришёл и мой час отчаливать в Союз! Пришла моя замена! Пять лет пролетело как один год! Так что желаю вам всем благополучно и достойно отслужить свой срок. Слушайтесь ваших командиров и начальников. Берегите себя.

Он похлопал по плечу улыбающегося сержанта.

– Что, сержант, не можешь скрыть неописуемого восторга по сему поводу? Может лимончика надо?..

– Никак нет, таварыш капитан! – сержант ретировался, вместо недавней улыбки обозначилась мина.

– Так-то лучше! – усмехнулся весело капитан. – А то, как в том анекдоте, когда муж жене вынужден был предложить лимончика, а то так она не могла скрыть свою радость по поводу его длительных командировок!..

Послышался неорганизованный смех.

– Давай, замполит, не развали мне тут роту, пока сам за ротного будешь. Надеюсь, что это не долго… Давайте, товарищи офицеры! – он обратился и к командирам взводов. – Вы были моими лучшими взводными! Желаю вам так же всем карьерного роста! Мир он тесен, кто знает, может, ещё и свидимся. Так что не прощаюсь с вами, говорю лишь: «до свиданья!». Всем удачи. Всё, бывайте! Ну а вы, «Д’артаньян и три мушкетера», несите службу, как положено! – обратился он к наряду по роте. – Дежурному и дневальным…

Снова раздался ропот негромкого смеха.

* * *

 
Не прощайте, друзья, до свиданья!
Видит бог, мы увидимся скоро!
Хоть легло между нас расстоянье,
Мы не скажем друг другу укора.
Тянут взор бесконечные дали!
Горизонты мечтою открылись!
Не жалейте, чем в жизни не стали,
Пожалейте, на что не решились!
Ухожу. Ноет сердце и грустно.
За меня подымите вы чарку.
После тоста в фужере так пусто.
Зато в теле становится жарко!
Я желаю вам в жизни везенья.
Пусть тревожат лишь добрые страсти.
Не гнело, чтоб потом угрызенье,
От полученной подлостью власти.
Лучше вспомним про годы лихие.
Шашки – вон! И вперёд! Марш-марш рысью!
За победы свои удалые,
За врагов под небесною высью!
Не прощайте, друзья, до свиданье!
А врагов бог простит, если сможет.
Не помеха для нас расстоянье.
Наша дружба «усё пераможе»!
 

Автор В.Земша. 2010 г.

3.45 (90.01.20) Ночной патруль

Ночной патруль во главе со старшим лейтенантом Тимофеевым шёл в сторону вокзала. Скоро советский поезд. Положено встретить.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант, за посылку! – вдруг начал один из патрульных.

– Да на здоровье! Куда от вас денешься! – улыбнулся тот.

Что ни говори, а даже сухая благодарность за труд была приятна. А не сухая, искренняя – вдвойне! Собственно, ради этих вот сухих «спасибо» он и пёр те неподъёмные чемоданы через весь Союз аж до самой до Европы!

Так вот оно в жизни, все люди хотят благодарности, чей-то оценки, а порой – и «пирожка», но редко сами проявляют внимание, редко сами умеют быть благодарными. Вот вы, лично, когда последний раз сказали своему коллеге, что он молодец? Когда сказали спасибо за премию и заботу своему начальству? Когда сами пригласили в гости своего друга вместо ожидания приглашений от него? Чаще люди принимают чужие усилия как должное, совершенно не спрашивая с себя…

Наконец патруль вошёл внутрь вокзала. Стрелки часов на вокзальной стене показывали половину второго ночи. Одинокие сиденья в зале ожидания отдыхали от дневной суеты. Громко хлопнули двери. Тёмные, дремлющие вокзальные окна, казалось, вздрогнули отражениями вошедших. Редкие, отдельно сидящие пассажиры, мирно дремавшие до этого, клюя носами, вскинули головы. В зале ожидания военных не было в этот раз. Только словаки. Девочка лет пяти мирно спала на коленях у усатого мужчины лет тридцати. Женщина, лет тридцати пяти, закопошилась в своей сумочке, прихорашиваясь. Сидящий в дальнем углу парень, лет двадцати двух, почесал редкую белобрысую поросль на подбородке. Провёл ладонью по длинным жидким волосам, связанным в пучок, поднялся и с вызывающе-ехидной улыбочкой в обрамлении узких липких полосок губ направился, раскачиваясь, словно на шарнирах, к советскому патрулю.

– Рус! Ходь до домов! Ходь на кокот! – Его лицо не выражало ни почтения, ни страха. Он явственно понимал, что провоцирует советских военных. И явно наслаждался тем, что при любом раскладе, как бы дальше ни складывалась обстановка, он всегда останется в выигрыше. Либо как безнаказанный наглец, либо как жертва «советских извергов». Рядовые Васильев и Мамедов стояли, растерянно глядя сквозь сонные щелки глаз на своего начпатра. Тимофеев катал желваками, буравя взглядом ненавистного словака. Молчал.

– Рус! Пича! Курва! Ходь до домов! – продолжал ругаться словак.

Тимофеев отошёл в сторону, стараясь не провоцировать конфликт. Но парень, кривляясь, зашёл с другого бока и продолжил задираться…

Наблюдавший эту сцену словацкий мужчина аккуратно поднял лежащего на его руках ребёнка, посадил на сиденье. Встал. Приблизился к разнузданному парню, взял его за шиворот и выставил за дверь, что– то крикнув ему вслед строгим голосом.

– Препачь, камарад, – произнёс он в адрес Тимофеева, который с удивлением и благодарностью посмотрел на словацкого «камарада».

– Дякуем вам!

3.46 (90.01.23) Эшелон

Днём ранее, 22 января 1990 года коммунисты Югославии сделали себе политическое «харакири», голосуя за отмену монополии компартии на власть.

Майер снял шинель, повесил в шкаф, вошёл в комнату.

– Привет, Влад! Прикинь, послезавтра еду в Вентспилс!

– Япона мать! Что ты там забыл?

– Начкаром еду! Сопровождаю эшелон с нашими «шестидесятками»!

– Везёт же тебе!

– А то! – Майер уже предвкушал, как он будет балдеть в караульном вагоне на долгом пути в СССР эшелона с техникой.

– Отдохнёшь хоть от нашего дурдома! Харю будешь мочи-и-ть!

– Думаю, там особо не замочишь! На каждой остановке часовых расставлять… Да и сам понимаешь, дело такое, расслабишься только и «ЧП» тут как тут!

– Ну, ничего, пока солдат спит, эшелон себе идёт, и наоборот!

– Ха! Эт точно! Но уверен, эшелон будет делать много долгих остановок. Так что часовых придётся расставлять регулярно, не поспишь особо! Время такое, мало ли что кому по пути следования придёт в голову! Боевую технику перегонять будем, как-никак!

Мирослав молча тянул из пенной кружки «Золотой фазан».

– Агой, Миро! – к нему подошёл крепкий мужчина с короткой стрижкой в джинсовой куртке.

– Агой, Семён, пива кцэш?

– Никцем! Давай ближе к делу. Слухай меня внимательно, послезавтра вечером подгонишь свою «Шкодовку» ко второму складу ГСМ. Сольёшь бензин прямо с цистерны.

– Чё сте! Неможно! Охрана буде стриелат!

– Не боись ты, никто не будет стрелять. Часовой спит себе на вышке, а эта цистерна почти в кустах. С ограждением я заранее разберусь на этом участке. Всё будет готово. Только приходи и бери! Тихонько подгонишь свою телегу, только фары не врубай. Понял? Откроешь краник и всех делов-то. Усёк?

– А чё кед он ма видет?

– Да не дёргайся ты! Никто тебя не увидит. Бери только больше канистр.

Мирослав молчал, втянув в плечи голову и засунув нос в кружку с пивом.

– Да не ссы ты в трусы! Чай не впервой вже! Усё буде добре! Я чё, даром что ли начальник ГСМ? Отвечаю тебе за базар! Да тут нечего очковать! Я усё организую, как в лучших домах Лондóна и Парижу! Там бывшая моя восьмая рота будет в карауле! С часовым я разберусь сам. Так что не бои-и-сь!..

3.47 (90.01.25) ГСМ

Это был обычный холодный январский вечер. Во внутреннем дворике караульного помещения был выстроен караул.

– Итак, часовому запрещено все, кроме бдительного несения службы!.. Порядок применения оружия на посту? – он жёстко посмотрел в глаза рядовому Мамедову.

– Часовой обязан прыменять оружые бэз прэдупрэждения в случае явного нападэния на нэво или на охраняемый им объект… Всэх лыц, прыблыжаюшыхся к посту… часовой останавливает крыком «Стой, назад», «Стой, обойды вправо (влэво)». При нэвыполнэнии этого трэбования и пересечении запретной границы поста часовой прэдупрэждает нарушителя окриком «Стой, стрелять буду»… Если нарушитэл послэ прэдупреждения «Стой, стрэлять буду» продолжает двыжэние, часовой досылает патрон в патронник и производит прэдупрэдытелный выстрел вверх. При нэвыполнении нарушытэлэм … ыли обращении его в бегство часовой прыменяет по нэму оружие… – солдат говорил почти машинально зазубренные фразы.

– Всё верно, товарищ солдат. Только вот все помните, что если примените по Уставу оружие на посту, будете правы, и вам за это ничего не будет. Но всегда помните и другое. Вам с этим придётся жить. С убийством. Поэтому никогда не применяйте оружие без явной на то необходимости. Мож человек, просто пьяный там или ещё чего. Всегда думайте прежде чем стрелять. Солдат должен всегда думать, а не тупо выполнять предписания Устава! Понято?

– Так точно, товарищ старший лейтенант! – солдаты не сводили с него своих глаз.

– И особое внимание уделять второму складу ГСМ, – Тимофеев добавил к словам инструктажа дежурного по полку, сказанным во время развода, – а если кому удастся задержать нарушителя, кем бы тот ни был, обещаю ходатайствовать об отпуске!

– Я хачу в отпуск! – сквозь узкий разрез глаз улыбался рядовой Мамедов.

– Хотеть не мешки ворочать!

– Стро-о-иться, первая сме-е-на! – раздался вскоре окрик разводящего сержанта Устинова…

– А чё мы, вместо восьмой роты сёння заступили в караул? – бухтел себе под нос один из строившихся часовых, рядовой Васильев.

– Жираф, солдат, большой, ему видней! Ясно тебе? – разводящий осек рассуждения солдата и прикрикнул. – Ну, давай, живей, шевели булками, солдат!

Эта замена произошла по причинам, которые так и останутся неизвестными, в недрах штаба батальона. А солдат он на то и солдат, чтобы не задавать лишних вопросов…

Ночь давила своей тяжестью веки часовых на караульных вышках, в караульном помещении. Тимофеев потёр красные глаза, проморгался, вышел в коридор, надел шинель, поправил кобуру.

«Часовой – спящая красавица, – вспомнил Тимофеев из солдатского юмора. – Да, эт точно!»

– Караул, в ружьё! Нападение на пост! – прокричал он «вводную» команду в целях тренировки и встряски сонного личного состава.

Раздался топот солдатских сапог, команды разводящих, лязг оружия, доставаемого из ружейных пирамид.

Уже через несколько минут одни вооружённые солдаты заняли оборону «караулки», другие, бухтя, бежали в ночную мглу на усиление постов и третьи, во главе с начальником караула, на отражение самого «нападения».

Спустя некоторое время в караулке снова наступил покой. Одна смена бодрствовала, другая – «давила харю» на караульных жёстких нарах, прямо в одежде, лишь стянув сапоги и приспустив ремни с тяжёлыми подсумками с полными автоматными магазинами, как и полагается. Задремал и Тимофеев.

Ему снились картинки его курсантского прошлого. Вот он стоит часовым на посту. Он – часовой 2-го поста 3-й смены курсант Тимофеев… под охраной и обороной состоит…

Мороз пробирается под полушубок. Ярко слепят глаза прожектора, расплываясь радужными кругами. А он движется по установленному для часового маршруту вокруг складов. Автомат наизготове. Страшно. Кажется, что кто-то в любой миг может выскочить из-за угла, из тени, пока он, ослеплённый ярким светом фонарей и прожекторов, гуляет здесь, словно на ладони. Мгла вокруг. Старый забор с «колючкой», кусты, сосны. Темный-тёмный лес нависает зловещей стеной. И он один-одинёшенек. Ходит, проверяет целостность пластилиновых слепков на «амбарных» замках склада с боеприпасами и арт вооружением. Нервы напряжены до предела. А сон берёт своё, несмотря ни на что. Сон вырубает замёрзший мозг. Но страшно нарушить Устав, прислониться к чему бы то ни было, уснуть….

Автомат в положении для стрельбы стоя. На предохранительной скобе – большой палец, готовый вмиг опустить её вниз и, загнав патрон в патронник, дать очередь в пугающую мглу, в нарушителя. Но Уставом запрещено досылать патрон без повода. Большой палец по-прежнему на предохранительной скобе. Глаза всматриваются в темноту, контрастно утопающую в радужных разводах от слепящих фонарей и прожекторов в слипающихся от усталости веках.

А в голове звучит фраза дежурного по полку: «Часовой есть лицо неприкосновенное и наделённое особыми правами, вплоть до применения оружия. Но помните, сынки, жизнь человеческая бесценна. Даже если это жизнь последнего пьяницы. Не спешите применить оружие, ежели что случится. Убьёте невинного человека, даже будете действовать по Уставу, вас оправдают, конечно, но как вам потом с этим жить-то? Всяко бывает. Кто-то в лесу заблудится, или по пьяне на пост забредёт. В жизни-то оно всяк случается! Думайте головой всегда, а не только Уставом. Устав никогда не сможет всего предусмотреть! На то человеку и дана голова, чтобы думать, а не слепо следовать данным предписаниям. Курсант – будущий офицер должен быть думающий! И своих солдат тому же учить должны будете! Усвоили?» – так на разводе заявил неожиданно дежурный по полку подполковник.

Часовой продолжал своё бдительное движение по маршруту. Мороз крепчал, забираясь под полушубок. Снег хрустел под валенками. А в глубине курсантская душа часового согревалась лишь мыслями о такой далёкой… А о чём ещё может думать курсант?..

* * *

 
Я вижу свет далёких глаз
и алая заря.
О них мечтаю я сейчас,
Они манят меня.
Люблю румянец щёк твоих,
Смущённые глаза.
Тропу омыла для двоих
Весенняя роса.
Душа твоя живёт любя,
Любовь твоя чиста,
И, если ранен буду я,
Как мать спасёшь меня…
Так тихим вечером мечтал
Я на своём посту
Тебя тогда ещё не знал.
Но верил, что найду.
 

«Будущей жене». Автор часовой второго поста третей смены курсант В. Земша. 1985 г.

– Таварыш старший летенант, нападение на пост! – прокричал дежуривший в караулке часовой.

– Что-о? – Тимофеев подскочил, хлопая красными безумными глазами.

– Нападение на второй пост ГСМ! Там задержан нарушитель!

– Карау-у-л! В ружь-ё-ё-ё! Соединить меня с дежурным по полку!..

Вскоре задержанный словак был передан на полковую гаутвахту. Тимофееву лицо этого словака казалось знакомым. Где-то он его видел уже ранее, только вот не мог вспомнить где именно. «Наверное, где-то в реставрации…», – решил он, наконец, уже предвкушая, как будет награждать своего солдата заслуженным отпуском на Родину.

– Я отпуск заслужил, да, таварыш страший лэтенат!? – сквозь узкий разрез глаз улыбался с надеждой рядовой Мамедов.

– Страшный лейтенант, говоришь? Чё, очень страшный такой? – отшутился начкар. – Будет тебе, солдат, отпуск! Заслужил!

Раздался телефонный звонок.

– Молодец, Тимофеев, благодарю за бдительность! – раздался голос нашчтаба подполковника Карпова.

– Служу Советскому Союзу! – бодро и радостно ответил тот. – Это рядовой Мамедов постарался. Разрешите ходатайствовать об его отпуске!

– Об отпуске, говоришь? Было бы за что. Посмотрим… хм. А щас словака этого отпустите. Мы не можем его долго задерживать.

– Но, ка-а-а-ак это, товарищ подполковник? Он же нарушитель! Как же мы его отпустим?

– Очень тихо и спокойно ты его, старлей щас выпустишь. Понял меня? – а про себя подумал: «Ещё взболтнёт этот Миро чего про меня, не дай бог!»

– Что же я своим бойцам скажу? Я не могу его просто так вот отпустить!

– Я тебе, старлей, приказываю его отпустить, во избежание напряжения обстановки с «чехословацко-советской дружбой», которая и без того напряжена. Это политический момент, понял меня!?

– Так точно, – голос начкара был подавлен. – А хотя бы отпуск Мамедову дадите?

– Да за что ему отпуск? Да мы замять должны это дело, ты понял меня, старлей! Поощришь Мамедова здесь, в полку. Нам тут шума только ещё не хватало! Политический ведь момент, говорю же тебе, непонятливому! Чтобы через пятнадцать минут я этого словака и духа не видел. Понял меня?

– Так точно, товарищ подполковник. Только чем я здесь его смогу поощрить-то?

Тимофеев положил трубку. Солдатские глаза вокруг разочарованно смотрели на него в ожидании того, что же он, их командир, теперь станет делать. Понимая по тону телефонного разговора, что дело «табак». Начкар обвёл своих бойцов взглядом, словно напитываясь уверенностью в себе, в своей командирской воле, способной своим авторитетом продавить своё решение, поправ карьеру во имя справедливости и уважения собственных подчинённых.

– А-а-а черта с два я его отпущу! – Тимофеев сжал кулаки. – Сержант Устинов и рядовой Мамедов, ко мне! Получить оружие!..

– Это не можно! Вы муст меня уволнение! Должны отпустить! Вам началник поведал! – ехидное, уверенное, даже нагловатое выражение лица словака сменилось испугом.

– Молчи, сволочь! Я щас выпишу тебе увольнение!

– Куда ви меня виести?

– В расход тебя, курва!

– Куда ви меня виести?

– Заткнись! Куда надо, туда и ведём! Скоро сам увидишь.

Через несколько минут они уже шли по городу, бойцы с автоматами наперевес. Словак шёл между ними, испуганно озираясь по сторонам. Тимофеев бравой походкой цокал каблуками сапог по мостовой, возглавляя эту невиданную в своей странности процессию. Улицы были пустынны. Почти. Вскоре раздались звуки музыки и появилась немногочисленная словацкая молодёжь навеселе. Это была «забава» или её завершающая часть. Сюда любил захаживать и сам Тимофеев. Молодёжь удивленно провожала возгласами процессию, ещё более смущая и без того сконфуженного словака.

– Окупанти! – вдруг закричал конвоируемый.

– Заткнись, контра, а то я щас тебе мозги вышибу! – Тимофеев поднёс кулак к его лицу. Тот действительно заткнулся, озираясь, как бы ища поддержки. Но словаки – робкого десятка, лишь что-то громко пообсуждали и затихли. Словацкие девушки с интересом рассматривали советского офицера, которого не раз здесь видели раньше по-гражданке.

Вскоре, за поворотом, появился полицейский участок.

– Вот, привели вам нарушителя, наш часовой задержал… – начал Тимофеев.

Словак в полицейской форме внимательно, с удивлением выслушал советского старшего лейтенанта в окружении солдат с автоматами.

– Почкай, камарад, тута! – он зашёл в кабинет за стеклом, где сидели другие его коллеги-полицейские. Услышав его пересказ, они засмеялись, один из них махнул рукой, и полицейские вышли к непрошенным советским гостям.

– Нехай он идет, он нам тераз не потребуем!

– Как это идёт? Да вы что? Не-е-е! Или вы его задерживаете, или я его назад увожу!

Полицейский посмотрел назад на коллег через плечо, покачал головой. Снова удалился. Минут через десять он вернулся.

– Но так, добре, камарад, дай то сем, мы его арестуеме.

– Другой разговор! А то лыбится уже, думает, нет на него управы.

Полицейский махнул рукой задержанному и тот вошёл внутрь помещения. Присел.

– До видения, камарады! – полицейские помахали советским «вояци» и те вышли на улицу. А полицейский посмотрел на задержанного.

– Яко се ви лаш?[128]128
  Тебя как звать?


[Закрыть]

– Миро… Мирослав.

– Да ты не бойся, ух, уж эти советские вояцы! Ты что у них бензин крал, говорят? Прям на посту? Ты отчаянный!

– Не крал, я купил его, я договорился, а тут эти…

– Ладно, не грузи! Нам это все равно, до утра посиди тут. Самому спокойней буде, а там пойдешь до дому!..

Тимофеев, с чувством исполненного, хоть и частично, долга, шагал по мостовой обратно в расположение полка. Его революционный демарш, его выходка, лежащая далеко за рамками устава, но демонстрирующая подчинённым, что только он для них командир, который может ради правды и справедливости пойти на всё, вопреки всему, усилила его авторитет в среде подчинённых, и одновременно, подвергла серьёзному риску его карьеру. Ведь начальство, и прежде всего Карпов, заточило на него ещё один «зуб». Ведь теперь Тимофеев являлся не только носителем бензинового компромата, но и «хроническим геморроем», причём мало управляемым! Понимая, что от этого старлея можно ожидать всё, что угодно, Карпов подумал: «Ну, оступишься ты у меня ещё!»

А он оступится, и очень – очень скоро!..

3.48 (90.01.27) Грабовское «палево»

«Грабово» – маленький отель с рестораном, расположенный примерно в километре от города, на высоте 545 метров над уровнем моря, у подножия небольшого «международного» горно-лыжного курорта. Утопающий среди соснового леса, отель находился на достойном для пешехода расстоянии от города, поэтому местные советские офицеры любили здесь бывать – подальше от возможных «антиалкогольных налётов» командования. Пришедшие сюда офицеры чувствовали себя более-менее спокойно. Как правило, советские офицеры были на редкость неприхотливы и с легкостью пересекали пешими хвойные леса, которые они использовали как «Бродвей» для перемещения с одной реставрации в другую. Реже приезжали они на советских антикварных «Волгах» и «Жигулях», которые некоторые, наиболее талантливые в умении «крутиться», активно скупали у местных…

Тимофеев избрал это место для редких, коротких, но полных счастья, встреч со Зденой, подальше от посторонних глаз…

Тимофеев вышел на крыльцо, дабы на миг вдохнуть свежего зимнего воздуха свободы в этом сказочном месте, вдали от полковой суеты и начальства… Недалеко стоял припаркованный туристический автобус, освещаемый фонарями.

«Наши туристы!» – обрадовался Влад. Всегда было приятно услышать родную речь соотечественников! Он улыбнулся, вспомнив давнюю историю, случившуюся здесь с ним при подобных обстоятельствах. И всё же и сейчас, спустя годы, так приятно слышать родную речь! Как хочется на Родину! Слышать везде вокруг, даже из уст детей русские слова! Возможно, когда-нибудь это случится, и он поедет в Союз со Зденой! Он научит её любить его великую Родину, так же, как любит её он! Тимофеев мечтательно посмотрел ещё раз на автобус, на темное зимнее, всё в загадочных точках звёзд, небо, и пошёл назад внутрь заведения.

Тут в холл влетела фурией какая-то женщина, она искала телефон. По обрывкам фраз Влад понял, что она хочет звонить командиру их воинской части. Цель этого звонка он не расслышал.

– Зденка! Прикинь, там наш автобус с советскими туристами стоит! – возбуждённо стал рассказывать он…

Вскоре в реставрацию вошли три лейтенанта из соседнего батальона «по-граждане».

– Ну и мымра эта их «пастушка»!

– Ну-у-у, это и-и-интеротель!!! – негромко смеялись молодые офицеры, явно передёргивая между собой эту нервную женщину, ушибленную «правилами поведения советского гражданина за границей».

– Бедные девчонки, как я им не завидую. Запёрли в такую глушь, да ещё и на замке держат!

Обменявшись сухими приветствиями с Владом, они заняли столик. Было очевидно, по их весёлому тону, что «Грабово» – уже не первая обитель «Бахуса», ими сегодня навещенная.

(Здесь существовала, среди офицеров, такая особая традиция хождения по реставрациям, когда в одном заведении долго не засиживались, по возможности, периодически меняя «места дислокации». Так случалось и в будни, но особенно в редкие выходные, офицеры могли начать свой длинный дневной «развлекательный» маршрут с кружки пива в «Фазане», закусить по дороге салатиком, напоминающем «оливье», в местной забегаловке, подкрепиться в «Грабово» «пáрками»[129]129
  Сосиски


[Закрыть] с пивком, а затем, поднявшись по канатной дороге на самую вершину горнолыжной базы, «шлифануть» в баре «сливовицей», под радушие бармена – активиста организации «Советско-Чехословацкой Дружбы», в атмосфере разряженного высокогорного воздуха, явно усиливающего действие любой «огненной жидкости»! А закончить сей день они могли в городском баре, потягивая «бéло ви́но» или «мартини» (всё зависело от бюджета, который, в свою очередь, зависел от даты после получки) под новомодные западные видеоклипы, хищно «щелкая» по «пасущимся» рядышком местным, чаще недоступным, «козочкам» с пышными начёсами и аппетитными стройными формами, будоражащими буйное воображение разгорячённых хмелем юных советских офицеров…)

Итак, реставрация «Грабово». Владислав и Здена. Приглушенный свет. Телевизоры с модными музыкальными клипами. И такие божественно милые глаза напротив! Губы, утомлённые поцелуями, ещё не остывшие от страсти недавней любовной близости…

– Как ты жил без меня всё это время? – Здена вздохнула, прикрыв глаза, выдохнула, и её губы растянулись в улыбке.

– Это было нелегко. Ой, у меня тут хватило всякого! А ещё тут с этим бензином…

– С бензином? – Здена подняла брови. – А что с бензином?

– Да тут в двух словах не расскажешь, сперва тут на меня хотели повесить кражу бензина, я едва отбился, ну а потом… короче, пару дней назад был я в карауле, ну и арестовал я одного типа… Бензин воровал он. А у нас тут и так из-за этого проблем… Начштаба говорит, отпускай его, мол. Но, а я не согласился. Ну, и сдал нарушителя в местную чехословацкую полицию. Боюсь, только, они его отпустили, а я бы ему дал бы прикурить, будь моя воля! Негодяев нужно жёстко наказывать! – Тимофеев несильно рубанул ладонью по столу.

Лицо Здены вытянулось.

– Тебе бы всё «жестко наказывать»!

«Какой же ты всё-таки злой, жёсткий, принципиальный до чёртиков человек!» – думала она, не находя слов, варясь в мыслях, не зная как выразить нахлынувшую на неё в этот миг тревогу…

– А что, как сказал Глеб Жеглов, «вор должен сидеть в тюрьме»! – уверенно заявил, уверенный в своей правоте юноша.

– Кто-о-о? Глэб Жеглов? Я его знаю-ю? – удивилась девушка.

– Палево! Начальник штаба! – неожиданно выкрикнул один из лейтенантов, вернувшийся из туалета. Его лицо было мокрым и бледным. Впрочем, бледным его лицо было и до этого, так как местное белое вино неопределённого названия, звучавшее так просто «бéло ви́но», которое любили заказывать здешние офицеры, делала физиономии людей, его употребляющих, скорее бледно-зелёными, нежели красными. Так или иначе, сейчас лицо этого лейтенанта было почти как мрамор. Глаза вылезали из орбит. Но было ясно, что не оцепенение охватило его, а, скорее, безумие. Он, как лось от волка, готов был идти на любой пролом через любые буреломы!

Все встрепенулись. Сердца замолотились в усиленном режиме. Это означало для всех только одно – они крупно вляпались! В мгновение все подскочили. Каким-то чудесным образом, что случается с людьми за гранью возможного, раскрывая все их скрытые человеческие ресурсы, только в минуты особой опасности.

Лейтенанты исчезли, просочившись наружу через подсобные помещения, сквозь ошарашенный персонал заведения, даже и не вспомнив про расчёт за выпитое.[130]130
  Вроде и «сухой закон» уже шёл прогрессивно наубыль, однако привычки менялись не так быстро. Кстати сказать, про сам «сухой закон», то алкоголь есть опиум, усыпляющий людской разум народа, живущего на «хлебе и зрелищах». Антиалкогольная компания хоть и была необходима, но по выбранному времени и способу явилась одной из мер по наращиванию недовольства в массах и наносила невосполнимый удар по экономике в самый неподходящий для этого момент. Был ли и это также один из советов, даваемых Горбачёву американцами, которые знали о последствиях?.. Кто ж знает!


[Закрыть]

Тимофеев также подскочил. Но он был ограничен в молниеносности движений. Ведь с ним была Здена. Он схватил её за руку.

– Скорее! Скорее!

Но та смотрела на него в недоумении, пытаясь разгадать загадочные стороны такой тёмной русской души: «Что это ещё за новый бред?! Почему мы должны бежать, да ещё и чуть ли не в окно?! Куда ломанулись остальные?..»

В принципе, шанс убежать у него был, но как Тимофеев мог бы объяснить всё это Здене?! Вряд ли она смогла бы это понять. Да времени на объяснения у них не было.

– Здена! Скорее! Идём!.. – он взял её за руку, но было слишком поздно.

Короче говоря, пару минут замешательства сыграли своё роковое дело.

– Тимофеев!? Да-а-а! Во-от не ожидал! – это был голос только что вошедшего подполковника Карпова. – Такой вот сюрприз вы приготовили для своего ротного!

Тимофеев молчал, стоя возле стола, где продолжала сидеть Здена.

– Что, соблазняем местных девушек вдобавок? Да-а-а?

Появилась та самая «провожатая» из автобуса с официанткой.

– Neviem, čo sa stalo s ostatnými, ale tam bolo vela[131]131
  Не знаю, куда делись остальные, но их тут было много


[Закрыть], – лицо официантки выражало равнодушие.

Провожатая изобразила недовольную мину «разгневанного Богдыхана», подтянув верхнюю губу к носу, превратившегося сразу в подобие крючка, и опустив уголки губ.

(Что ж, не станем никого судить за это строго. Ведь все были абсолютно уверены в своей истине. Теперь девочкам ничего не грозит. Ни возможная «буржуазная пропаганда» возможных иностранных агентов, удачно выдающих себя за советских офицеров, ни растление, ни клеймо аморального поведения советских гражданок за границей. Словом, пальцев не хватит на руках, чтобы перечислить все совершённые только что благодетели. Совесть провожатой была спокойна и переполнена чувством выполненного долга перед Советской Родиной, да и перед этими глупыми девчонками тоже! А что по сути им ловить здесь с этими проходимцами? Так, минутное увлечение. Глупо и бесперспективно! Что бы ни произошло, эти останутся здесь, служить стране, как люди подневольные, а девочки вернутся домой. Их разделяет не только расстояние, а мощная чехословацко-советская граница, законы, порядки и правила всей существующей системы. Уж слишком много усилий им нужно предпринять, расстояний преодолеть, времени выдержать, чтобы увенчать успехом свои возможно вспыхнувшие чувства. Да и что можно зажечь за один вечер случайного знакомства?! Да! Ей было не дано понять, что в случае с советским офицером нет ничего невозможного. Как в плохом, так и в хорошем смысле. Так уж они, военные, воспитаны жизнью и обстоятельствами. «Пришёл, увидел, победил»! – вот их лозунг. Вся жизнь, чувства, отношения спрессованы в часы и минуты. Как умели они бережно проносить свои вспыхнувшие чувства, во время мимолётных встреч в курсантских увольнениях и офицерских отпусках. Как бережно они могли хранить любимые фотокарточки в нагрудных карманах своих кителей. Разглядывая любимые черты в полигонном мраке. Нет ничего для них невозможного! Хотя, что уж тут греха таить, не будем возносить слишком высоко этих молодых парней в погонах. Ведь армия – это лишь «зеркало общества» и по своей сути это были те же обычные советские парни, со свойственной им юношеской легкомысленностью и желанием просто оторваться, хотя бы на миг. Но брачный КПД здесь был, в любом случае выше, чем у большинства разбалованных жизнью гражданских парней, сидящих «как козлы в огороде», в окружении женского внимания. Жующих мамины пирожки и в двадцать лет, и в тридцать, а порой и в сорок, оставаясь инфантильными и избалованными, безответственными гуляками. Но так или иначе эта «провожатая» или гид выполнила свой долг! А будучи на месте родителя, трудно себе желать иной исход этого дня для своей дочери! «Ну, к чему им всё это?» – подумал бы сегодня практически каждый… хотя, как сказать, тогда офицер, да ещё «заграничный» составил бы завидную партию большинству из советских девушек! Будучи не менее, а то и более привлекательным, нежели сегодняшние «заморские ребята» для русских туристок, непатриотично летящих, подобно легкомысленным бабочкам, на открытые языки заграничного пламени…)

К подполковнику подошёл возбуждённый усатый администратор заведения. Говорил он много и сбивчиво.